От редколлегии

В 2005 году в России и странах ближнего зарубежья была широко

отмечена знаменательная дата – 110летие со дня рождения великого
русского поэта Сергея Александровича Есенина. Среди других масш
табных мероприятий юбилейного года значительное внимание обще
ственности привлекла Международная научная конференция «Есенин
на рубеже эпох: итоги и перспективы», проходившая с 30 сентября
по 3 октября в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН
(г. Москва), Государственном музеезаповеднике С.А. Есенина (с. Кон
стантиново Рязанской области), Рязанском государственном универ
ситете имени С.А. Есенина (г. Рязань). В конференции принимали уча
стие более 100 представителей из 6 стран и 20 регионов России. В число
учредителей и организаторов форума вошли Правительство Рязанс
кой области, областное управление культуры и массовых коммуника
ций, ИМЛИ РАН, ГМЗ С.А. Есенина, РГУ им. С.А. Есенина, Между
народное есенинское общество «Радуница».
Торжественное открытие конференции прошло в Институте ми
ровой литературы им. А.М. Горького РАН. В рамках конференции со
стоялось несколько пленарных и секционных заседаний, круглый стол
«Есенин и современность» с участием делегатов Дней российской ли
тературы в Центральном федеральном округе, проходивших в Ряза
ни, встреча с рязанскими педагогами, презентация новинок научной и
художественной Есенинианы. Участники и гости конференции при
няли участие во Всероссийском есенинском празднике поэзии, в тор
жественном вечере «Дайте родину мою!», состоявшемся в Концерном
зале имени С.А. Есенина.

3
 В культурную программу конференции были включены и другие
интересные мероприятия: открытие новой экспозиции в СпасКлепи
ковском филиале ГМЗЕ и экскурсия по новому музею С.А. Есенина
в Рязанском государственном университете им. С.А. Есенина. После
завершения работы конференции на рязанской земле ее участники
продолжили свою работу в Орловском государственном университе
те, где также прошли большие юбилейные торжества, посвященные
110летию со дня рождения С.А. Есенина.
В публикуемых материалах отражены теоретикометодологические
аспекты современного есениноведения, новые подходы к анализу его
художественнофилософского мира, фольклорномифологических и
литературных традиций, творческих взаимосвязей поэта с другими
писателями, своеобразия его языка и стиля. Особый раздел составля
ют архивные разыскания, анализ литературнокритических и мему
арных материалов.
В ходе конференции были подведены итоги многолетней работы
нескольких поколений есениноведов, намечены перспективы на буду
щее. Был особо отмечен тот позитивный факт, что в современном есе
ниноведении сложилось пять основных направлений: академическая,
университетская, музейная, педагогическая Есениниана и народное
есениноведение. Каждое из них достаточно плодотворно решает свои
задачи, обогащая есенинскую науку в целом.
В качестве ближайшей перспективы была определена задача объе
динения усилий по реализации нового научного проекта – «Есенинс
кой энциклопедии». Именно этой теме посвящена очередная Между
народная есенинская конференция 2006 года. Впереди – большая и
дружная работа, впереди – новые встречи.
Редакционная коллегия сборника выражает глубокую благодарность
начальнику управления культуры и массовых коммуникаций Рязанс
кой области Л.А. Андрюкиной и ректору Рязанского государственного
университета имени С.А. Есенина академику РАО А.П. Лиферову за
финансовую поддержку издания.

4
 СОВРЕМЕННОЕ ЕСЕНИНОВЕДЕНИЕ:
ТЕОРЕТИКО$МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ
АСПЕКТЫ

Н.И. Шубникова$Гусева, г. Москва

Роль С.А. Есенина в истории русской культуры

(К постановке проблемы)

Есенин вошел в историю русской культуры как выдающийся рус

ский лирик, певец России. По словам М. Горького, это «орган, создан
ный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпа
емой «печали полей», любви ко всему живому в мире и милосердия,
которое – более всего иного – заслужено человеком»1 . Эти заслуги
Есенина общепризнанны и изложены в каждом учебнике русской ли
тературы. Но сегодня мы вправе говорить о Есенине не только как
о замечательном лирике, но и крупном эпическом поэте, историке рус
ской жизни, философе, теоретике искусства, одном из родоначальни
ков новейшей русской литературы и реформаторе русского литера
турного языка2 .
«Значение Есенина, как национального русского поэта, – утверж
дает наш современник, писатель Ю. Мамлеев, – не уступает значению
Пушкина, но вместе с тем оно до такой степени уникально, что, соб
ственно, поставить Есенина в какойлибо ряд почти невозможно»3 .
Если Пушкин возвел русскую поэзию на ту степень, на какую Петр
Великий возвел Россию между державами, то Есенин отвел поэзии
самое почетное место в обществе. Поэт для него – это самая почетная
личность, а А.С. Пушкин, бесспорно, самый выдающийся человек в ис
тории России. Есенин обратил внимание на глубокую связь искусства
не только с жизнью, но и с бытом народа и возвел народную культуру
в сферу общенациональной.
В статье «Быт и искусство (Отрывок из книги «Словесные орнамен
ты»)» (1920) Есенин пишет: «Слова – это образы всей предметности и
всех явлений вокруг человека; ими он защищается, ими же и наступает.
Нет слова беспредметного и бестелесного, и оно также неотъемлемо
от бытия, как и все многорукое и многоглазое хозяйство искусства»4 .

5
 Поэт устремил свой взгляд прежде всего на исконную Русь с ее
самобытным укладом и в возрождении ее культуры увидел пути раз
вития искусства и обогащения русского языка своей эпохи. Любо
пытные данные, созвучные с мыслями Есенина о русской культуре,
содержатся в тексте, выполненном рукой неустановленного лица
к «Ключам Марии» (1918), под названием «Культурные слои Рос
сии»: «Древнейший – церковный. Памятники церковного искусства;
храмы и иконы. Это Восток.
Дворянская культура – на основе Европ <ейского> просвещения:
библиотеки, галереи; картины; здания, усадьбы и т.п. Это – Запад.
Более поздний слой.
Под этими двумя пластами – исконная Русь с своим самобытным
укладом, с своей красотой.
«Ключи Марии» Есенина»5 .
Приход нового великого национального поэта ХХ века был зако
номерен, предопределен самой жизнью и ростом национального само
сознания России. Неизбежность вспышки на русском поэтическом не
босклоне звезды необычайной величины и яркости, Поэта, который
нашел бы слова и краски для выражения глубокой любви россиянина
к бедной своей родине, Поэта, который обладал бы нездешней силой
«корявого и хитренького мужичонки», Поэта, который какимто чу
десным способом добыл бы затонувшее в недрах ее болот и суглинков
Слово – поющее «золото» – и заговорил бы «на новом языке», пред
сказал Александр Блок 6 .
И не случайно новый поэт вышел из недр народных, из деревни, ко
торая, как позже скажет Есенин, была «единственным расточительным
и неряшливым, но все же хранителем этой тайны» «узловой завязи са
мой природы» и народного мышления (V, 201, 200). Ощущая свое ве
ликое предназначение, Есенин с первых шагов творческого пути стре
мился возродить основы творчества своего народа и искренне верил,
что «народ не забудет тех, кто взбудоражил» чувствование нового духа
и новой жизни (V, 202). Поэтому уже в восприятии современников имя
Есенина стало «одновременно и нарицательным, и символическим»,
причем не только для русской культуры, но и для русской истории7 .

***
Сегодня, на рубеже веков, стоит задуматься над тем, какой смысл
вложил Есенин в слова о «новой эре» или «новой полосе» в развитии
искусства. Основным показателем в оценке того или иного художни

6
ка является его сопричастность с народной жизнью и своей эпохой,
которую наиболее полно выразил поэт в своем творчестве. Националь
ное самосознание сближает поэзию Есенина с творчеством Пушкина,
Лермонтова, Гоголя, Некрасова и Достоевского.
Еще в ранней юности поэт проявляет живейший интерес к истори
ческому прошлому России и стремится с его помощью осмыслить со
временность. «Песнь о Евпатии Коловрате», датированная автором
1912 годом, посвящена земляку поэта, рязанскому воеводе, герою бит
вы с татарами; «Марфа Посадница» (сент. 1914), которой Есенин от
кликнулся на Первую мировую войну и революционные настроения,
обращена к событиям ХV века и воспевает новгородскую вольницу;
прототипом героя «маленькой» поэмы «Ус» (1914) является реальный
исторический деятель – атаман Василий Родионович Ус, предшествен
ник и сподвижник Степана Разина.
В больших поэмах Есенин также сопрягает историю и современ
ность: «Пугачев», «Поэма о 36» об узниках Шлиссельбурга, «Песнь
о великом походе» и «Страна Негодяев» – эпоха Петра I, револю
ции, Гражданской войны и нэпа, а в «Анне Снегиной» еще и про
блема русской эмиграции – вот далеко не полный перечень истори
ческих тем Есенина, который охватил узловые переломные эпохи
истории России и нравственные вопросы человечества. Есенин пер
вым в русской литературе в 20е годы обращается к пугачевской
теме, теме крестьянских волнений, антоновщине, после Алексея
Толстого в поэзии ставит тему русской эмиграции («Москва кабац
кая» и «Анна Снегина») и др.
Есенин проявляет себя историком русской жизни. Еще в 1919 году
И.Г. Эренбург писал о поэте: «Деревня, захватившая все и безмерно
нищая, с пианино и без портков, взявшая в крепкий кулак свободу и не
ведающая, что с ней, собственно, делать, деревня революции – откроет
ся потомкам не по статьям газет, не по хронике летописца, а по лохма
тым книгам Есенина. Откроется и нечто большее, вне истории или эт
нографии – экстаз потери, жертвенная нищета, изуверские костры
самосожжения – поэзия Сергея Есенина, поэта, пришедшего в этот мир,
чтобы “все познать, ничего не взять”»8 .
Три года спустя критик русской эмиграции Александр Бахрах выс
казал близкую мысль о том, что Есенин не только лирик, который
чарует «прелестью своей непосредственности, своей образностью
и звучностью». «Его надо еще ценить и как летописца последних лет
жизни предреволюционной русской деревни. В томике стихов этого

7
взъерошенного эпика можно найти больше материалов, чем в десят
ках диссертаций!»9 .
Дореволюционная и послереволюционная деревня наиболее ярко
отразилась в «Анне Снегиной». Слова из «Анны Снегиной»: «Неда
ром чумазый сброд / Играл по дворам на роялях / Коровам тамбовс
кий фокстрот» (III, 182–183), ставшие крылатыми, – одна из ярких
примет, характеризующих революционную деревню «с пианино и без
портков».
Историзм поэмы проявляется не только в изображении конкрет
ных исторических фигур или внимании к достоверной хронологии и
топонимике, но, прежде всего, в сочетании масштабности эпического
повествования с конкретными деталями эпохи, вплоть до деталей быта
новой деревни. Есенин как бы чертит пунктиром наиболее важные и
характерные приметы послереволюционной деревни: соха – кляча –
телега – граммофон – велосипед – козья ножка – керенки, катьки, ходи,
штучки (рубли) и др. и тем самым лаконично, выпукло и не без иро
нии обрисовывает контрасты нового быта тех суровых и грозных лет.
Яркие примеры того, как органично входит историческая хроника
в художественный образ, есть в большинстве произведений поэта, на
пример, в «Песни о великом походе». Характерные повторы «В белом
стане» и «В красном стане» построены по типу постоянной рубрики
газеты «Известия ВЦИК» 20х годов «В белом стане». И еще один,
может быть, наиболее яркий пример из «Анны Снегиной». Вскоре пос
ле публикации поэмы критик парижского журнала «Современные за
писки» М. Цетлин не без иронии заметил: «Самое сильное место по
эмы – это политическая формула – которой Есенин ответил на вопрос
крестьянской сходки:
Скажи, кто такое Ленин?
Я тихо ответил:
Он – вы (III, 170).
Воистину лучшей формулы для безнадежно желанной «смычки
с крестьянством» не придумаешь»10 .
Вопрос крестьян и предельно лаконичный, афористический от
вет на разные лады толковали отечественные исследователи. Диамет
рально противоположные трактовки ей дали Ю.Л. Прокушев и Ста
нислав и Сергей Куняевы. Прокушев полагал, что в этой формуле
отразилось подлинное понимание поэтом народного характера Ле
нина и связи вождя революции с широкими трудящимися массами.

8
Есенинские слова о Ленине Прокушев сближает со строками В. Мая
ковского «Партия и Ленин – близнецыбратья...»11 . Разговор радовс
ких мужиков с поэтом о земле Прокушев называет «кульминационной
сценой поэмы», а афористические строки о Ленине – «знаменательны
ми»12 . Ст. и С. Куняевы, наоборот, считают, что Есенин «удивительно
тонко, но беспощадно высветил образ вождя этого бунта, «старшого
комиссара» – Ленина», но крестьяне для него «голытьба, пьяницы, люм
пены, участники коллективного убийства старшины, “лихие злодеи“, “во
ровские души”»13 .
Парадокс состоит в том, что вопрос, который задают мужики, соот
ветствует однажды высказанной мысли самого Есенина, а ответ вовсе
не является авторским, а отражает яркую примету народной жизни.
Внутренне вопрос и ответ настолько неожиданны, многозначны и про
тиворечивы, что потенциально заключают в себе множество толкова
ний. Ответ мужиков взят поэтом из речи уральского рабочего в защи
ту большевиков (1917 г.): «Ленин – это мы сами». Эти слова поставил
эпиграфом к своей статье «Ленин – гений рабочего класса (Социоло
гический очерк)» Е. Преображенский и разъяснил их в тексте14 .
Номер журнала, в котором напечатана статья Е. Преображенского,
был особенно дорог поэту и внимательно просмотрен им, так как в нем
опубликованы его стихи «Вечер черные брови насопил...», а также
статья А. Воронского «Литературные силуэты. Сергей Есенин», кото
рую Есенин в 1925 году выбрал в качестве вступительной к своему
Собранию стихотворений.
Есенин видит задачу художника не в том, чтобы отражать жизнь,
а показывать ее такой, какой она есть во всех ее противоречиях и по
рой безысходной трагичности ее обстоятельств, во всей глубине ее про
тиворечий. Сопоставляя духовное наследие Пушкина, Достоевского
и Есенина, можно напомнить мысль религиозного философа архиман
дрита Константина (в миру Зайцев), который говорил о двух гениях
ХIХ века: «В Пушкине жить можно и должно, а в Достоевском жить
нельзя и не должно». Но, не умаляя для русских истории судьбы Дос
тоевского, замечал: «Пока идет в русских сердцах борьба сатаны с Бо
гом, пока мы завоевываем себе право на жизнь, мы не должны отры
ваться от нашего вождя – Достоевского, но будем помнить, что, когда
кончится героический период борьбы за жизнь, у нас еще есть вождь,
завещанный Достоевским, – Пушкин»15 .
Мысль довольно спорная, потому что Пушкин нужен во все време
на. Хотя в связи с этой мыслью возникает любопытная параллель

9
с наследием Есенина. Поэт остро ощущает противоборство и слож
ные превращения, которые происходят в жизни и природе. Как реа
лист жизни Есенин знает: мир устроен так, что борьба сатаны с Бо
гом, борьба противоречивых начал никогда не завершится ни в жизни,
ни в душе человека. Об этом говорится в «Пугачеве», когда сподвиж
ники предают его изза чувства собственности. Об этом говорится и
в его замечательных стихах: «Но коль черти в душе гнездились – /
Значит, ангелы жили в ней» (I, 186). Это не только о самом поэте, но
и о каждом человеке.
«По Есенину, – писал Г.Ф. Устинов о «Песни о хлебе», – вся при
чина жестокости кроется в том, что объективно такова вся жизнь»16 .
Вот она, суровая жестокость,
Где весь смысл страдания людей.
Режет серп тяжелые колосья,
Как под горло режут лебедей.
………………………………
Никому и в голову не встанет,
Что солома – это тоже плоть.
Людоедкемельнице – зубами
В рот суют те кости обмолоть.

И из мелева замешивая тесто,

Выпекают груды вкусных яств…
Вот тогдато входит яд белесый
В жбан желудка яйца злобы класть.
………………………………..
И свистит по всей стране, как осень,
Шарлатан, убийца и злодей…
Оттого что режет серп колосья,
Как под горло режут лебедей (I, 152).
Живой человек, как и вся жизнь, соткан из борьбы со злом, с Чер
ным человеком, который живет, пока жив человек. И приходит чело
век на эту землю, чтоб скорей ее покинуть. Мотив быстротечности
жизни проходит через все творчество Есенина. У него и история тра
гична, и современность трагична. Но выход всегда есть в доброте, любви
и милосердии к человеку, и, наконец, в приятии жизни такой, какой
она есть… Каждый человек для Есенина – это цветок неповторимый, и
каждый миг жизни неповторим и прекрасен. И ничто не проходит бес

10
следно. И эти противоречия, эта диалектика жизни гениально выра
жена в стихах Есенина, поэтому каждый стих поэта «душу лечит».
Таково призвание Есенина.
Есенину свойственны пушкинская всечеловечность и отзывчивость
на каждое состояние бытия и отношение к жизни как к бесценному
дару и части общего пути, начало и конец которого скрыты от челове
ка. Чувство вечного круговорота жизни, в которой ничто не уходит
бесследно и навсегда, а лишь переходит в другие формы.
Вместе с тем есенинское творчество не менее многообразно, чем
пушкинское. Только у Есенина можно найти такое разнообразие ли
рических стихотворений: «Выткался на озере алый свет зари...», «Ба
бушкины сказки», «Кузнец», «Егорий», «Греция», «О Русь, взмахни
крылами...», «Песнь о собаке», «Хулиган», «Не жалею, не зову, не пла
чу...», «Письмо матери», «Дорогая, сядем рядом...», «Сукин сын», «От
говорила роща золотая...», цикл «Персидские мотивы», «Батум», «Ка
питан Земли» и др., а также поэмы, драмы в стихах, замечательную,
до сих пор недооцененную прозу: повесть, скорее похожую на роман —
«Яр», рассказы «У белой воды», «Бобыль и Дружок», художествен
ный очеркпамфлет «Железный Миргород», теоретическую работу
«Ключи Марии», статьи и рецензии.
Есенин разрабатывает жанры, получившие широкое распростране
ние в русской литературе ХХ века: жанр «маленькой» поэмы, встре
чавшийся в поэзии К.М. Фофанова и Ш. Бодлера, создает существен
но новый тип поэмы – поэмудраму и притчу. Точка зрения автора
в лирике и поэмах максимально объективирована и проявляется не
только в открытом тексте, но и в сложном полемическом подтексте,
взаимодействии внешнего и внутреннего сюжета, зеркальной компо
зиции, активном введении диалога.
Синтез жанров, характерный для лирических поэм Маяковского
и Блока, проявляется у Есенина наиболее многообразно: классичес
кая трагедия, загадка, библейская притча и «Слово о полку Игоре
ве» в «Пугачеве»; сказ, историческая песня, докучная сказка, были
на и современная частушка в «Песни о великом походе», мужской
плач и тюремная песня в соединении с революционногероической
балладой в «Поэме о 36» и т.д.; лирический пафос речи персонажей и
песенность соседствует с документальностью (язык газет и знаковые
приметы времени).
Гений художника определяется не только причастностью к народной
жизни, правдивостью и широтой отражения эпохи, но и новаторством

11
поэтики, которая выражает жизнь и переживания человека наиболее
выразительно и полно. В своем творчестве Есенин опирается на мно
говековой опыт народного искусства, православную традицию, широ
кие пласты русской и европейской культуры и остается крайне инди
видуальным.
Самой первой и главной отраслью нашего искусства Есенин называ
ет в «Ключах Марии» орнамент и считает его музыкой («Орнамент –
это музыка»). Характерно, что исходным вариантом этой фразы в есе
нинском автографе было: «Самая ранняя и главная отрасль нашего
искусства есть песня» (V, 455). Мысли Есенина совпадают со словами
Н.А. Клюева о резьбе и шитье и их связях с музыкой и песней, на кото
рую указал В.Г. Базанов17 .
Музыка, по словам Есенина, умеет и беспокоить, и усмирять. «Эту
тайну знали как древние заклинатели змей, играющие на флейтах, так
бессознательно знают ее по сей день наши пастухи, играя на рожке
коровам. <…> Звуки умеют привязывать и развязывать, останавливать
и гнать бурей. Всё это уже известно давно, и на этом уже построено
определение песен героических, эпических, надгробных и свадебных»
(V, 216). С этой особенностью древнерусского искусства связана и
главная особенность есенинской поэзии, которую он определил как
«песенное слово».
Миру нужно песенное слово
Петь посвойски, даже как лягушка (I, 267).
Называя себя реалистом («Я реалист…»; 5, 223), поэт не обходит
художественных исканий символистов и романтиков, пролетарских
поэтов и авангардистов. Реальное соединение в поэзии Есенина раз
личных эстетических начал позволяло поразному, порой противопо
ложно, трактовать его творчество.
Одни видели в нем реалиста, продолжателя народнопесенных тра
диций (А.Н. Толстой)18 , другие называли его романтиком (Д. Свято
полкМирский)19 , третьи находили существо Есенина в принадлежно
сти к русскому авангарду и соответствии эпохе Татлина (И. Эренбург)20 .
А он, естественноорганический, очень многообразный и ни на кого
не похожий, был и тем, и другим. Эта особенность есенинского стиля
не прошла незамеченной. Е. Лундберг в «Записках писателя», отно
сящихся к 1917 году, писал: «В Есенине – сочетание озорства с боль
шой утонченностью. Иногда – почти декадентно. Есть строки неле
пые, есть строки, приближающиеся по спокойной силе к классикам»21 .

12
Поэт Ю. Кублановский в 1985 году в парижской газете «Русская
мысль» заметил, что Есенин, «не раз попрекаемый за безалаберную
жизнь, успел к 30 годам написать несколько томов поэм и стихотво
рений, среди которых немало шедевров как лирического (романсо
вого) плана, так и произведений в весьма авангардном духе – в так
называемом имажинистском стиле, характеризуемом яркой и острой
деформацией образа»22 .
Вместе с тем большинство исследователей видели реалистичес
кую доминанту стиля Есенина, признавая, что его «мастерство кое
в чем от имажинизма выиграло». Наиболее настойчиво проводил эту
мысль зарубежный исследователь В. Марков: «Он реалист не только
в том, что берет образы для символического «Сорокоуста» и сюрреа
листических «Кобыльих кораблей» из жизни, а не из воображения
(как сообщают мемуары). Его реализм в том, что видит он только этот,
конкретный, ощущаемый пятью чувствами мир и не чувствует по
требности в ином:
Холодят мне душу эти выси,
Нет тепла от звездного огня… (I, 239).
Не хочу я лететь в зенит… (I, 189).
(странная перекличка с первыми строками стихотворения Маяковс
кого «На смерть Есенина»; понимал ли Маяковский, каким смыслом
наполняются его строки после этого)»23.
Есенинский реализм основан на многообразном синтезе реалис
тических и авангардных, традиционных и современных тенденций
в искусстве, получившем широкое распространение в литературе ХХ
века. Как правило, Есенин относится полемично и к своим предше
ственникам, и к своим современникам, подчеркивая тем самым свою
«крайнюю индивидуальность». «Все мое творчество, – подчеркива
ет поэт, – есть плод моих индивидуальных чувств и умонастроений»
(V, 222).
Есенин утверждает своеобразный взгляд на назначение искусства.
Еще в юности он пишет драму в стихах «Пророк» и стихотворение
«Поэт» («Не поэт, кто слов пророка не желает заучить…»), но вскоре
уточняет и дополняет собственное представление о поэте народной
верой в исцеляющую силу словазаговора. В стихотворении «Матуш
ка в купальницу по лесу ходила…» поэт пишет о рождении поэта, об
ладающего целительной силой слова, которую ему дает родная рус
ская земля.

13
 Родился я с песнями в травном одеяле.
Зори меня вешние в радугу свивали.
Вырос я до зрелости, внук купальской ночи,
Сутемень колдовная счастье мне пророчит (I, 29).
В обосновании назначения поэзии Есенин исходит из народного
идеала искусства, которое преследует прежде всего нравственные цели.
Поэт формулирует свою мысль в емкой и образной формулировке:
«Луг художника только тот, где растут цветы целителя Пантелимо
на». В каком бы облике ни выступал лирический герой лирики Есени
на: пастуха, странника, нежного хулигана (юродивого Христа ради),
он стремится вызвать самые добрые чувства, излечить души людей
от злобы и зависти к ближнему.
Не случайно поэт в «Ключах Марии» называет творцов народно
го орнамента – бахарями, то есть краснобаями, рассказчиками, ска
зочниками, одновременно имея в виду такое значение этого слова,
как «заговорщик, знахарь»24 . Таким образом в значении слова соеди
няются понятия об искусстве и чародействе и лечении, слово «басить
ся» в Рязанской губернии употребляется в смысле лечиться, а «бахарь»
как лекарь (V, 461). Народный идеал поэта – лекаря человеческих
душ – помогает войти в положение каждого, показать и принять раз
ные голоса, взгляды и точки зрения, а в результате объективно отра
зить свое трагическое противоречивое время.
Есенинское слово в стихе обладает эмоциональной силой народ
ного заговора и приворотного зелья. Разгадка художественных от
крытий великого национального поэта ХХ века кроется в новаторстве
его художественного мышления, которое М. Бахтин применительно
к Ф. Достоевскому условно назвал «полифоническим». В основе со
зданной Есениным художественной системы лежит идея полемичес
кого диалога как основы бытия в русской культуре25 .
Перед нами, как и у Достоевского, проходит «множественность са
мостоятельных и неслиянных» голосов26 , переживаний, сознаний, ас
социаций, но голос автора всегда самостоятелен и выявляется в поле
мике и самополемике или тонко обозначенном подтексте, который
создается взаимодействием различных сюжетных слоев, даже в поэмах,
где собственная оценка событий «спрятана» в речи персонажей. Точ
ка зрения автора не является «диалектической суммой голосов» ли
рических героев или персонажей поэм, она становится особой само
стоятельной и посвоему объективированной точкой зрения на мир
и на себя самого.

14
 Творчество Есенина сплошь полемично не только во взаимодей
ствии отдельных глав внутри макромира, цельного художественного
мира, «своего рода лироэпического романа», вырастающего из всего
творчества или отдельных сквозных образов, но и внутри этих глав –
микромире – в композиции, в сюжете, речи персонажей поэм и даже
в отдельных «клеточках» этих глав: метафоре, слове, рифме и т. д. По
этому все, что кажется внешне простым, на самом деле является очень
сложным. Мир лирических переживаний освещен с различных точек
зрения, недосказан, таинствен и противоречив, как сама жизнь.
Можно сказать, что Есенин на материале лирической поэзии, мо
нологичной по своей форме, совершил в ХХ веке то, что Достоевс
кий воплотил в свое время в романе, но существенно усилил полеми
ческий характер диалога и изобрел для этого свои специфические
средства27 . По сравнению с Достоевским, Есенин сделал совершенно
новый шаг в искусстве. Он открыл новую поэтическую систему, ос
нованную на важнейших принципах национальной культуры не толь
ко на эпическом, но и на лирическом материале, который считается
по своей форме монологичным. У Есенина в процесс отражения вов
лечен весь внешний мир с переливами красок, звуков, шорохов, не
только персонажи поэм и лирический герой стихов, но и вся приро
да, равноправная человеку. Недаром у героя есть двойники: дерево
клен и зверьволк.
Здесь речь идет не об образном мышлении, типологически идентич
ном фольклорному, не о «всепроникающем фольклоризме» и не о фоль
клорной и документальной поэтике Есенина и тем более не о конкрет
ных перекличках с загадками, частушками, народными лирическими
песнями, то есть не об особой близости есенинских образов к народно
му творчеству.
Безусловно, такая близость также имеет место, особенно в раннем
творчестве поэта, и очень внимательно и подробно анализировалась
в научной литературе. Но если ограничиться этими конкретными пе
рекличками, то Есенин, вольно или невольно, становится вторым Коль
цовым или Никитиным. Да, может быть, гораздо крупнее и талантли
вее, но все же вторым. В то время как зачисление поэта в первый ряд
русских литературных гениев может быть основано лишь на откры
тии им новой художественной эпохи и создании поэтики, «подобной
которой не было в русской литературе»28. Именно на эту роль претен
довал поэт, когда говорил, что открывает новую эру в развитии искус
ства и настаивал на своей крайней индивидуальности.

15
 Один из наиболее ярких примеров, доказывающих это положение
применительно к поэту, наиболее укорененному в национальной куль
туре, пример со стихотворением «Там, где капустные грядки…». Тако
го не найдешь у символистов, подчеркивал М. Степняк. Не говоря уже
о том, что даже в русском фольклоре одушевление природы происхо
дит лишь на духовном уровне.
Разрабатывая идеи полемичности, поэт опирается на принципы
иносказания, олицетворения, совмещения разных слоев русской куль
туры, различных жанров, которые свойственны символике фольклора
и в то же время имеют многовековую литературную традицию. У Есе
нина есть даже собственные постоянные образы, которые кочуют
из одного в другое произведение: изба, окно, солнце, луна, зеркало, конь,
дорога, сад, песня, девушка в белом и др. Эти образы видоизменяются
во времени и в зависимости от микроконтекста и в то же время не те
ряют связи с макроконтекстом всего творчества. Особого внимания
заслуживает структурная функция обрядовой поэзии, особенно ряже
нья как явления русской культуры.
Поэзия Есенина глубоко национальна и крайне индивидуальна и
в тех случаях, когда поэт ориентируется на фольклорную поэтику, и в тех,
когда он обращается преимущественно к литературной русской и евро
пейской художественной традиции (например, «Страна Негодяев»
и «Анна Снегина»). И в том, и в другом случаях Есенин строит свой
образ согласно народному мышлению, которое от рождения было при
суще его натуре.
Благодаря своему образу мысли и вниманию к вечным ценностям
и проблемам человеческого существования поэт достигает такого мас
штаба и неоднозначности в отражении собственных переживаний и
событий действительности, которая сообщает его произведением ши
рокий универсальный характер. Такая концепция есенинского твор
чества дает представление о поэте – «суровом мастере», который оди
наково ярко отразил свое время в поэзии и прозе, в лирических и
эпических жанрах.
Большое внимание в связи с поисками новых выразительных воз
можностей слова Есенин уделяет мифологии, считая ее источником
словесного искусства и первоосновой поэтических символов и обра
зов. Мифология для Есенина есть не что иное, как народное сознание
природы и духа. В мифе видит поэт способ мыслить и выражать свои
мысли. Есенин находит мифы в былинах, сказках, пословицах, пого
ворках, загадках, отдельных выражениях, словах и даже буквах рус

16
ского алфавита. Поэт близок русской мифологической школе и пони
мает миф не как жанр, а как отражение отношений человека с внешни
ми явлениями.
Мнение о том, что Есенин прост и выявляет себя только в откры
том тексте, является односторонним. Недаром наиболее прозорли
вые критики увидели «утонченнокультурное обличие мифологии»
Есенина, неисчерпаемого в словесном воображении, «часто остроум
ного, всегда дерзкого»29 . «Все в нем <...>, – заметил В.И. Качалов, –
ярко и сбивчиво, неожиданно контрастно»30 . А один из видных зару
бежных критиков, Э. Райс, писал о Есенине: «Лучшие его вещи пол
ны словесной магии. Если у Мандельштама магия — результат ду
ховной победы над словесным материалом, то у Есенина она родилась
естественно, из его укоренелости в русской стихии. Обороты его речи,
как и иные образы Рафаэля, привлекают своей симпатичной закруг
ленностью, какойто кошачьей ласковостью. Они не приводят в эк
стаз, как у Мандельштама, а вкрадчиво подкупают. Очарование Есе
нина — в дебрях простоты (курсив наш. — Н.Ш.Г.), недоступной
другим поэтам»31 .
В «Ключах Марии» и статье «Быт и искусство» Есенин обосновал
собственную поэтику иносказания. В мае 1921 года поэт писал Ивано
вуРазумнику: «Не люблю я скифов, не умеющих владеть луком и за
гадками их языка. Когда они посылали своим врагам птиц, мышей,
лягушек и стрелы, Дарию нужен был целый синедрион толкователей.
Искусство должно быть в некоторой степени тоже таким» (VI, 126).
Недаром Есенина нередко сравнивали с гениальными безумцами всех
времен и народов, в том числе с Франсуа Вийоном.
Каждое внешнее явление и предмет быта Есенин рассматривает
как символ отношений к миру и человеку. Есенин органично сочета
ет мифопоэтику с фактом и исторической хроникой. Он проявляет
себя русским человеком, веками приученным к тому, что в окружаю
щем его мире нет ничего неживого, незначащего, неодухотворенно
го, но все основано на иносказании и все подлежит проникновенно
му прочтению.
Поэтому, естественно, каждое слово и каждый образ Есенина мно
госмыслен и, по его собственному определению, напоминает икону
«трерядницу» – посмотришь с одной стороны, видишь одно, посмот
ришь с другой – видишь другое, с третьей – третье. Идеи синкретизма
искусства, «метафорического лиризма», свойственные поэзии Сереб
ряного века, нашли наиболее яркое воплощение в творчестве Есенина.

17
 Один из соратников Есенина по имажинизму, композитор Арсе
ний Аврамов, очень точно определил новизну и многозначность обра
зов поэта: «Сам он – рог изобилия, образ его – сказочный оборотень.
<…> Хотите целую книгу – in folio – напишу о «месяце» Сергея Есе
нина? Еще книгу о «корове»? Еще и еще по книге – о его солнце, звез
дах, дереве, Боге, лошади?»32.
Есенинский Черный человек – один из наиболее ярких образов
оборотней в поэме, сюжет которой напоминает ритуал святочных га
даний перед зеркалом, с которыми связано предсказание судьбы. И,
конечно же, заслуживает, чтобы о нем была написана целая книга. Тра
диционный мифологический образ мировой литературы, образ еван
гельского Апокалипсиса и персонаж русской народной демонологии.
Окошко и зеркало, соединяющие оппозиции видимогоневидимо
го, открытогозакрытого, – также традиционные образы русской на
циональной жизни и важные мифологические символы. Есенин семан
тически сближает эти образы: «Я один у окошка» – «Я один... / И –
разбитое зеркало». Это сближение оправдано: если иметь в виду окно
ночью в освещенном доме, то в нем человек отражается, как в зеркале.
«В нашем языке окно (уменьш. – окошко, оконце), как отверстие,
пропускающее свет в избу, лингвистически тождественно со словом
око (снк. aksha совмещает оба значения); окно следоват <ельно> есть
глаз избы»33 . У всех народов существует убеждение, что небесные боги
взирают с высоты на землю, наблюдают за поступками смертных, су
дят и наказуют грешников. Из этих данных объясняются сказочные
предания: а) о чудесном дворце, из окон которого видна вся вселенная
<...>; б) о волшебном зеркальце, которое открывает глазам все – и близ
кое и далекое, и явное и сокровенное»34 .
Вместе с тем философская трактовка зеркала перекликается с по
ниманием зеркальности в поэзии символистов. Чтобы убедиться
в этом, достаточно привести цитату из книги К. Бальмонта «Морс
кое свечение», которая была в личной библиотеке поэта: «...чарую
щее яйцевидное зеркало овальным ликом своим уводит мечту к жиз
ни, в которой царствует Демон, отвлекающий душу от самой себя,
проводя перед ней миллионы масок. У души <...> три врага: Diablo,
mundo y carne, Дьявол, мирское и плоть. Скажем по нашему: жизнь.
<...> Широта этой оправы говорит о степной воле крылатой души
неугомонного бродяги...»35 .
Для Есенина важно, что зеркало выступает в различных обликах:
как правдивое (в старой иконологии — символ Богородицы) и как

18
лживое (древнейший магический предмет общения с нечистой силой).
Также «легкокасательно» и «разносмысленно» (термины самого Есе
нина из письма к ИвановуРазумнику, май 1921 г.) выступают и дру
гие мифологемы этой поэмы, где славянская мифология соседствует
с библейской символикой.
Необычный синтез лирики, хроники и притчи36 придает поэзии
Есенина современное и общечеловеческое значение. На вопрос, о чем
одно из наиболее известных есенинских стихотворений «Отговорила
роща золотая…», можно сказать, что оно об осени и увядании челове
ка. С другой стороны, в нем выражены чувства, казалось бы, безыс
ходной трагичности и быстротекучести жизни, которые проходят че
рез все творчество поэта:
В саду горит костер рябины красной,
Но никого не может он согреть (I, 209).
И возникает третий план – утверждение того, что роща не может
отговорить навсегда, и человек не может не жалеть о прошедшей мо
лодости. Ничто не проходит бесследно:
Не обгорят рябиновые кисти,
От желтизны не пропадет трава (I, 210).
И тогда сравнение лирического героя с увядающим деревом («Как
дерево роняет тихо листья, / Так я роняю грустные слова...») говорит
о бессмертии его поэзии, которой суждена жизнь, такая же вечная, как
окружающая его природа, потому что на смену осени и зиме всегда
приходит весна.

Вопрос о роли Есенина в развитии русского языка также малоис

следован. Возможно, в будущих энциклопедических статьях о Есени
не будет написано, что он совершил реформу языка не менее смелую,
чем Пушкин. Эстетика Есенина построена на присущей русскому на
роду вере в словесную магию. «Народ наш, – заметил поэт в «Ключах
Марии», – живет больше устами, чем рукою и глазом, устами он со
провождает почти весь фигуральный мир в его явлениях, и если бе
рется выражать себя через сходство, то образ этого сходства всегда кон
кретен» (V, 190–191).
Одной из наиболее важных заслуг Есенина в области развития рус
ского литературного языка является его обогащение живой народ
ной речью и звучащим «песенным словом». Есенин завершает работу,

19
которую начал А.С. Пушкин, и проводит ее систематически примени
тельно к различным жанрам, оказывая заметное влияние на поэзию и
прозу ХХ века37 .
Есенин наделен редким талантом видеть «свойства русского язы
ка». В своих произведениях он нередко употребляет краткие существи
тельные типа «людская молвь» и «конский топ», развивая особенность
русской речи, присущую ей с древнейших времен, и существенно,
по сравнению с Пушкиным, расширяет сферу употребления подобных
слов: ширь, синь, никь, крепь, цветь, гладь, выть, гать, стынь, звень,
топ, хлюпь, зыбь, хлябь, глубь, мреть, хмарь, сырь, ржавь, вязь и др.
Только видели березь да цветь,
Да ракитник кривой и безлистый,
Да разбойные слышали свисты,
От которых легко умереть.

Как бы я и хотел не любить,

Все равно не могу научиться,
И под этим дешевеньким ситцем
Ты мила мне, родимая выть (I, 206).
Пушкин в ответ на упрек одного из любителей изящной словесно
сти в употреблении подобных форм писал осенью 1830 года в Болди
не: «...более всего раздражил его стих:
Людскую молвь и конский топ.
«Так ли изъясняемся мы, учившиеся по старым грамматикам, мож
но ли так коверкать русский язык?» Над этим стихом жестоко потом
посмеялись и в «Вестнике Европы». Молвь (речь) – слово коренное
русское. Топ вместо топот столь же употребительно, как и шип вмес
то шипение — он шип пустил позмеиному. Древние русские стихот
ворения — (следственно и хлоп вместо хлопание вовсе не противно
духу русского языка). На ту беду и стихто весь не мой, а взят цели
ком из русской сказки:
«И вышел он за врата градские, и услышал конский топ и людскую
молвь».
Бова Королевич.
Изучение старинных песен, сказок и т. п. необходимо для совер
шенного знания свойств русского языка. Критики наши напрасно ими
презирают»38 .

20
 В стихах Есенина, как заметила Е.М. ГалкинаФедорук, «пожа
луй, чаще, чем у других поэтов, употребляются существительные осо
бого фонетикоморфологического образования безаффиксального ха
рактера. Эти краткие слова обладают особой ритмичностью изза
корневого ударения и потому бесценны для поэтизации речи. <...>
Есенин правильно говорил, что «у каждого поэта есть свой общий
тон красок, свой ларец слов и образов». Употребление односложных
и двусложных бессуффиксальных существительных и является од
ной из специфических черт этого общего есенинского тона. В его сти
хах – десятки подобных словообразований... <...> Безаффиксальные
слова образуются от существительных и прилагательных (путем от
брасывания окончаний), но чаще всего от глаголов (в этом случае
удаляется суффикс). Этот вид словообразования присущ народному
языку и лишь иногда используется поэтами»39.
Исконно русский характер этих безаффиксальных существитель
ных, образованных от глагола и от прилагательного, отмечен лингвис
том Г. Павским еще в середине ХIХ века40 . Развивая эту особенность
русской речи, в «Анне Снегиной» поэт вводит такие окказионализмы,
как «водь», «звень», «зыкь», «сочь», «трясь».
«Вопросы формы, – заметил Н.К. Вержбицкий, – всегда живо ин
тересовали Есенина. Он постоянно обогащал свой словарь, часами пе
релистывал Даля, предпочитая первоначальное его издание с «куста
ми» слов; прислушивался к говору людей на улице, на рынке...»41.
Н.М. Шанский обратил внимание на необычное употребление в «Анне
Снегиной» общеупотребительной лексики на примере глагола «течь»
(«Еще и заря не текла...») и существительного «оладья» в родитель
ном падеже множественного числа в диалектной форме «оладьев»
(«Оладьев тебе напекла» – 3, 162).
«Словесные связи глагола течь в значении «идти», «проходить»
с обозначением человека, так часто наблюдаемые в поэзии первой по
ловины ХIХ в., например, у Пушкина «в путь потек» – «Анчар», вос
ходят к старому – еще церковнославянскому – источнику: «Петръ,
въставъ, тече къ гробоу» («Мстиславово евангелие до 1117 г.»), «тогда
Овлуръ влъкомъ потече» («Слово о полку Игореве»)». Существитель
ное оладья в диалектной форме также «замечается быстрее и объясня
ется проще: ведь перед нами прямая речь мельника, носителя соответ
ствующего народного говора»42 .
Есенин дает права гражданства не только просторечным, но и диа
лектным словам и нетрадиционной лексике. Проблема взаимодействия

21
одного из вариантов диалектного языка и языка художественной ли
тературы является одной из наиболее важных в анализе вклада Есе
нина в развитие литературного языка. Нередко исследователи недо
оценивали роль диалектизмов в зрелом творчестве поэта43 , ссылаясь
на его известное высказывание о своем раннем увлечении: «В 1921 году
Есенин говорил И.Н. Розанову: «В первом издании <«Радуницы»>
у меня много местных, рязанских слов. Слушатели часто недоумевали,
а мне это сначала нравилось. «Что это такое значит, – спрашивали меня:
Я странник улогий
В кубетке сырой?»
Потом я решил, что это ни к чему. Надо писать так, чтобы тебя по
нимали. <…> Весь этот местный рязанский колорит я из второго изда
ния своей «Радуницы» выбросил. <…> …коечто переделал, например,
изменил стихи о «страннике улогом» и о «кубетке» (временное убе
жище, конура, шалаш – Н.Ш.Г.) – стало просто:
Я странник убогий,
С вечерней звездой
Пою я… и т.д.»44
Отказываясь от частого употребления местных слов, Есенин наме
ренно употреблял семантические диалектизмы и в последующие годы
для передачи картины деревенского пейзажа или естественного коло
рита речи деревенского персонажа («Анна Снегина»). Так, правя сти
хи из первой «Радуницы», поэт сохранил «Слухают ракиты», хотя
именно против этой строки ополчился Н.О. Лернер.
В статье «Господа Плевицкие» критик писал о Есенине и Клюеве:
«Трудно поверить, что это русские, до такой степени стараются они
сохранить «стиль рюсс», показать «национальное лицо». <…> Есенин
не решается сказать: «слушают ракиты». Помилуйте: что тут народно
го? А вот «слухают ракиты» – это самое нутро народности и есть. «Хо
ровод» – это выйдет чуть не понемецки, другое дело «корогод», квин
тэссенция деревенского духа. <…> Оба щеголяют «народными»
словами, как военный писарь «заграничными», и обоих можно реко
мендовать любознательным людям для упражнения в переводах с «на
родного» на русский. <…> Есенин <…> до того опростился и омужи
чился, что решительно не в состоянии словечко в простоте сказать…»45.
П.Ф. Юшин, например, заметил, что слово «почитай» в «Анне Сне
гиной» («Дворов, почитай, два ста...») имело «большое хождение

22
у крестьян Рыбновского района Рязанской губернии. Литературный
его синоним «около», «почти» не употреблен поэтом сознательно. Так
же преднамеренно и для той же цели введены в речь возницы слова:
«приятственны» вместо «приятны», «напасти», «ахнет» и словосоче
тания: «в важные очень не лезем», «на нашей быдластой сходке мы
делу условили ширь» и пр.46
Во вступлении к сборнику «Стихи скандалиста» (Берлин, 1923)
Есенин писал: «Я чувствую себя хозяином в русской поэзии и потому
втаскиваю в поэтическую речь слова всех оттенков, нечистых слов нет.
Есть только нечистые представления» (V, 221). Однажды в ответ на
вопрос о причине пристрастия к «крепким словам» Есенин сказал: «Хо
чется бросить вызов литературному и всяческому мещанству! Старые
слова и образы затрепаны, нужно пробить толщу мещанского литера
турного самодовольства старым прейскурантом «зарекомендованных»
слов: отсюда выход в цинизм, в вульгарность, отсюда моя радость тому,
Хорошо, когда сумерки дразнятся
И всыпают вам в толстые задницы
Окровавленный веник зари»47 (II, 81).
Свое отношение к слову Есенин высказывает в форме поэтического
закона: «Слова — это граждане. Я их полководец. Я веду их. Мне очень
нравятся слова корявые. Я ставлю их в строй как новобранцев. Сегодня
они неуклюжи, а завтра будут в речевом строю такими же, как и вся
армия» (V, 221). Чуть позже в автобиографии 1924 года поэт пояснил:
«Искусство для меня не затейливость узоров, а самое необходимое сло
во того языка, которым я хочу себя выразить» (VII, кн. 1, 17).
Другой важной стороной языкового новаторства Есенина, оказав
шей значительное влияние на русскую литературную речь, является
органичное сочетание различных языковых стихий: от устной народ
ной поэзии (былины, сказки, пословицы, поговорки) до языка совре
менной бюрократии («Страна Негодяев») или русского романса. Поэт
не отказывается и от собственного словотворчества.
Драматическая поэма «Страна Негодяев» опровергает мнение не
которых современников Есенина, которые считали, что «нынешняя
Россия выпадала из его поэтического плана». <...> Слова «электри
фикация» и «индустриализация» не укладывались в его лукавоарха
ический словарь»48 . «Мир идейных дел и слов» «Страны Негодяев»
не назовешь архаическим. Наоборот, персонал поэмы чаще всего гово
рит языком современных газет: коммунист, граждане, красноармейцы,

23
рабочие, равенство, советская власть, партийная команда, кремлевс
кие буфера, республика, мировая блокада, сеть шоссе и железных до
рог, товарищ, провокация, стрелочник, часовой, коллега, индивид и др.
Основные средства сатирического изображения Есенин черпает
из живого русского языка, яркой приметой которого является смелое
соединение современной бранной и бюрократической речи с послови
цами и поговорками. Не случайно в тексте поэмы наиболее последова
тельно отмечается перекличка с переводом «Гамлета» Н.А. Полевым,
в котором особенно подчеркивается народность языка Шекспира
и многие афоризмы героев, особенно Гамлета, переведены на русский
лад или русскими пословицами и поговорками.
В «Анне Снегиной» на фоне общеупотребительной лексики, осо
бенно в речи крестьян, встречаются не только разговорнопросто
речные элементы, свойственные именам существительным и при
лагательным, но и вульгаризмы («оглоушу», «так и бряк», «галдеж»,
«бахвалится», «едрит твою в дышло», «тараканье отродье» и др.), ар
хаизмы (исправник, оброки, старшина), старославянизмы («денница»,
«не зрел я родимых крыш», «сим летом») и новая современная лекси
ка («липа», «дезертир», «гражданин», «комиссар», «коммуна» и др.)49 .
Одной из особенностей языка Есенина является его афористич
ность. Как правило, Есенин выражает мысль очень кратко, конкретно
и выразительно, так, что она сразу врезается в память. Впервые све
жесть и лаконичность языка поэта отметил еще Блок в первой днев
никовой записи о встрече с поэтом и З.Н. Гиппиус в первой рецензии
на стихи Есенина.
В лучших стихах зрелого периода творчества каждая отдельно по
ставленная есенинская строчка является афоризмом. Чтобы убедить
ся в этом, достаточно провести такой эксперимент со стихотворением
«Не жалею, не зову, не плачу...».
Не жалею, не зову, не плачу...
................................................
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
.............................................................
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
.................................................
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком....

24
 ..................................................
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком и т.д. (I, 163).
Свое стремление к лаконичности фразы Есенин ярко продемонст
рировал в выписках из книги В.Г. Шершеневича «Лошадь как лошадь»
(см. Т. 7, кн. 2). Один из ярчайших примеров – поесенински сжатая
парафраза пушкинских строк в стихотворении «Письмо к сестре»:
«Блажен, кто не допил до дна» со сноской автора «Слова Пушкина»
(II, 159). Есенин сокращает две строки Пушкина до одной, полностью
сохраняя смысл ставшей крылатой фразы Пушкина из восьмой главы
«Евгения Онегина»: «Блажен, кто праздник жизни рано / Оставил, не
допив до дна / Бокала полного вина» (строфа LI) и в то же время уси
ливает некую недоговоренность, легкость и, если можно так выразить
ся, воздушность мысли при ее глубине и многозначности.
Немало метких есенинских выражений вошло в книгу В.С. Елистрато
ва «Язык старой Москвы: Лингвоэнциклопедический словарь» (М., 1997.
703 с.): «вшивый Парнас» – иронично: богема, «утонченный» литератур
ный мир; «Вша в прическе Аполлона» и «писарь в штабе жизни» — мос
ковские прозвища поэта К. Бальмонта, приписываемые Есенину; «Гип
пиусиха» – З.Н. Гиппиус; «горегореваньице» – «любимое есенинское
словцо»; «на колу у турка встретит троюродную тетю» – иронично о че
ловеке, у которого всюду знакомства; «решето в шубе» – бранное, вероят
но, в значении пустой, никчемный человек; «чекушка» — ЧК (Чрезвы
чайная комиссия); «штабсмаляр» – так Есенин пренебрежительно
называл ненастоящих художников слова, официальных поэтов и др.
Еще одна заслуга Есенина в области языка, также как и поэтичес
кого образа, – это возрождение полифоничности и «разносмысленно
сти» русского слова, которое изначально содержит множество разных
и зачастую противоположных значений. На этой стороне своего худо
жественного новаторства, понимаемого им как особый вклад в исто
рию русской культуры и языковой памяти народа, Есенин особенно
внимательно останавливался в своих теоретических статьях.
Поэт выказывает себя русским человеком, веками приученным
к тому, что в окружающем его мире нет ничего неживого, незначащего и
неодухотворенного. Здесь все основано на иносказании и подлежит про
никновенному прочтению. В статье «Быт и искусство» Есенин подыс
кивает определение текучести слов и образов и показывает, что эти те
кучесть и вращение имеют свои законы и согласованность. В вечном

25
движении и лабиринте голосов, своих и чужих слов поэт выявляет про
тиворечия и движение природного мира. При этом он теоретически обо
сновывает преимущество «изобретательного выявления себя» перед
традиционным лирическим или эпическим.
Эту работу продолжит и М. Шолохов, но на большом романном
пространстве. Но Есенин умеет внутри одного произведения макси
мально выявить омонимичность русского слова. Так, в «Анне Снеги
ной» поэт максимально выявляет многозначность, присущую слову
«белый». В нравственном смысле: белый цвет (в противоположность
черному) принят за символ благих дружелюбных чувств50 , белый как
синоним чистоты, высокой нравственности в христианстве и цвет тра
ура в крестьянской среде; в историческом плане: белое движение, бе
логвардеец, белый конь – конь победителя, белые медали в противо
положность красному ордену; в бытовом и природном смысле: белый
цвет одежды и цветущих вишен, ассоциации с белым и чистым снегом,
которые вызывает фамилия героини поэмы – Снегиной. В свою оче
редь, контрастная многозначность слова и образа подчеркивает не
однозначное отношение автора к происходящему.
Лексика русского романса придает всему содержанию поэмы эле
гическое чувство чегото несбывшегося и неосуществленного. Даже
калитка в сад, в которую так и не вошли юные влюбленные, становит
ся своеобразным символом несбывшихся прекрасных чувств и надежд
в период революции.
Особенности введенного им впервые в поэзию «органического об
раза» Есенин обосновал в теории искусства, изложенной им в статьях
«Ключи Марии», «Быт и искусство», неотправленном письме Ивано
вуРазумнику от 1921 г. и др. Есенинская теория искусства вырастает
из его стихотворной практики и в свою очередь обогащает ее.
Используя лингвистические приемы, поэт теоретически обосно
вывает мифологические основы русского слова, в частности, слова
пастух. Разлагая это слово на две части, поэт утверждает, что «т»
часто переходит в «д» и в результате вместо пастуха получается мифи
ческий покровитель духов («пасдух»). В.Г. Базанов отметил, что
в «Ключах Марии» о «пастушеском миросозерцании» говорится мно
го, и именно в духе Буслаева. Пастух был когдато хранителем опре
деленного религиозного культа («пасдух», то есть заклинатель богов
и духов). В эпоху охотничьеземледельческой общины («пастушеский
быт») возникла эпическая поэзия, герои которой вызывали сочувствие
целых веков51 .

26
 Обращая внимание на то, что для русского человека каждое слово и
даже каждая буква является мифом, Есенин пишет о философии букв
русского алфавита и философии языка как выражения национального
мышления народа. Как философ русского языка Есенин предвосхища
ет идеи герменевтики, изложенные в трудах философов, в частности
Г.Г. Шпета, лекции которого слушал еще в Университете А.Л. Шанявс
кого. В последующие годы Густав Шпет входит в число друзей Есени
на52 . 29 сентября 1921 года на заседании под председательством А. Бе
лого (Б.Н. Бугаева) (в присутствии Г.Г. Шпета) Есенин был принят
кандидатом в Вольную Философскую Ассоциацию 53 .
Обобщая сказанное, можно заключить, что на рубеже веков мы вос
принимаем Есенина не только как великого лирика, но и крупного эпи
ческого поэта, историка русской жизни, ярко отразившего противоре
чивую и трагическую революционную эпоху, и теоретика искусства,
внесшего большой вклад в развитие культуры и русского литератур
ного языка. Есенин во многом предвосхитил художественные откры
тия мировой литературы ХХ века: синтез разнообразных направлений,
стилей и жанров в лирике, поэме, романе и драме, документальность,
тяготение к иносказанию, притче и др. Есенин наиболее ярко выразил
процесс возвращения истинного смысла забытого и утраченного рус
ского слова в литературу.
«Песенное слово» Есенина оказало заметное влияние на русскую
поэзию и подготовило появление таких произведений, как «Песня
о ветре» В.А. Луговского, стихов М.В. Исаковского, поэм «Василий
Теркин» и «За далью – даль» А.Т. Твардовского, поэзии Н.М. Рубцо
ва и др. Работа Есенина над словом, обогащение литературной речи
живым говором, актуализация забытых слов и выражений, умение
органично сочетать различные языковые стихии и выявлять полифо
ничность и многозначность русского слова оказали мощное влияние
на язык русской литературы ХХ века.

Примечания
1
Горький М. Сергей Есенин // С.А. Есенин в воспоминаниях современни
ков / Вступ. ст., сост. и коммент. А.А. Козловского. В 2 т. М., 1989. Т. 2. С. 9.
2
Постановка этих вопросов содержится в наиболее значительных иссле
дованиях последних лет о творчестве Есенина: Базанов В.Г. Сергей Есенин и
крестьянская Россия. М.–Л., 1982; Прокушев Ю.Л. Сергей Есенин (Жизнь,
творчество, эпоха). Дис. в форме науч. доклада на соиск. учен. ст. доктора
филол. наук. М., 1999; Его же. Есенин – это Россия. М., 2000; Воронова О.Е.

27
Духовный путь Есенина. Рязань, 1997; Её же. Сергей Есенин и русская духов
ная культура. Рязань, 2002; Захаров А.Н. Художественнофилософский мир
Есенина. М., 2002; Русский имажинизм. Сб. М., 2004; Семенова С.Г. Стихии
русской души в творчестве Есенина // Столетие Есенина. Межд. симпозиум.
Есенинский сб. Новое о Есенине. Вып. III. М., 1997. С. 57–82; Никё М. Гности
ческие ключи в «Ключах Марии» Есенина // Там же. С. 124–129; Шокальски Е.
Предназначенное расставанье… Об устойчивости есенинской модели мира. От
мира к дому // Есенин академический. Есенинский сб. Вып. 2. Новое о Есени
не. М., 1995. С. 155–167; Михайлов А.И. Пути развития новокрестьянской по
эзии. Л., 1990; Солнцева Н.М. Сергей Есенин. М., 1997; ШубниковаГусева Н.И.
Поэмы Есенина: От «Пророка» до «Черного человека»: Творческая история,
судьба, контекст и интерпретация. М., 2001; Ее же. Есенин как теоретик наци
онального искусства (к постановке проблемы) // Наследие Есенина и рус
ская национальная идея: современный взгляд. Материалы межд. науч. конф.
М.–Рязань–Константиново, 2005. С. 42–61 и др.
3
Мамлеев Ю. Философия русской патриотической лирики // Советская
литература. 1990, № 1. С. 42.
4
Есенин С.А. Полн. собр. соч. В 7 т. (9 кн.). М.: «Наука» – «Голос»,
1995–2001. Гл. ред. Ю.Л. Прокушев. Т. 5, 1997. С. 216. Далее произведения
Есенина цит. в сборнике по этому изд. с указ. тома и страниц.
5
Этот текст вместе с отрывком из неустановленного прозаического про
изведения Есенина был обнаружен в архиве С.А. Толстой Н.И. Шубниковой
Гусевой, опубликован в журн. «Человек», М., 1995. № 5. С. 186 (раздел «Ори
гинал» – в ее же статье «Сергей Есенин: неизвестные материалы» и вошел в
комментарий ПСС С.А. Есенина – 7 (2). С. 93.
6
Блок А.А. Девушка розовой калитки и муравьиный царь // Блок А.А. Собр.
соч. В 8 т. Л., 1960–1963. Т. 5. 1962. С. 91, 94.; см. также Марченко А. Есенин //
CanadianAmerican Slavic Stadies (32). Nos. 14 (1998). P. 8.
7
Ильин В.Н. Есенин – русский Лель / Предисл., публ. и подгот. текста
Н. ШубниковойГусевой // Лепта. 1995, № 27. С. 224.
8
Эренбург И. Сергей Александрович Есенин // Эренбург И. Портреты
русских поэтов. Берлин. 1922. С. 84–85.
9
Бахрах А. Рец. на Собр. стихов и поэм. Т. 1. Берлин: Издво З.И. Гржеби
на // Дни, Берлин, 1922, 24 дек.
10
Цетлин Мих. <Рец.> «Красная новь». Журнал. Янв. – май, 1925. // Со
временные записки, Париж, 1925, № 25. С. 480.
11
Прокушев Ю.Л. «Он – вы». Лениниана Есенина // Москва. 1975, № 10.
С. 181.
12
Прокушев Ю. Эпос Сергея Есенина (Послесловие) // Есенин С.А. Собр.
соч. В 6 т. М., 1977–1980. Т. III. 1978. С. 259.

28
 13
Ст. Куняев и С. Куняев. Сергей Есенин. М.: Молодая гвардия, 1995.
С. 477. (Серия ЖЗЛ).
14
Красная новь. 1924. № 1, янв.–февр. С. 144.
15
Зарубежная Россия и Пушкин. М., 1998. С. 126.
16
Журн. «Вестник работников искусств», М., 1921, № 10 / 11, июль – ав
густ. С. 38.
17
Сб. «В мире Блока». М., 1981. С. 397.
18
Толстой А. Рец. на кн.: Есенин С. «Исповедь хулигана». М., 1921 и «Тре
рядница». М., 1921 // Новая русская книга. Берлин, 1922, № 1. С. 17.
19
СвятополкМирский Д. Есенин // Воля России. Прага. 1926, № 5. С. 78.
20
Эренбург И. Рец. на кн.: Есенин С. «Трерядница». М., 1921; Есенин С.
«Исповедь хулигана». М., 1921. С. 18.
21
Лундберг Е. Записки писателя. Берлин, 1922. С. 110.
22
Кублановский Ю. Запоздалая канонизация Есенина // Русская мысль,
1985, 2 мая.
23
Марков В. Легенда о Есенине // Грани. Мюнхен, Лимбург, Франкфурт
наМайне, 1955, № 1. С. 146.
24
Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. М., 1955
<Репринт изд. 1882 г.>. Т. 1. С. 56.
25
См. подробнее: ШубниковаГусева Н.И. Диалог как основа творчества
Есенина // Столетие Сергея Есенина. Международный симпозиум. Есенинс
кий сб. Вып. III. М., 1997. С. 130–159. Её же. Поэмы Есенина: От «Пророка»
до «Черного человека». Творческая история, судьба, контекст и интерпрета
ция. М.: Наследие, 2001.
26
Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963. С. 7.
27
Подробнее об этом см.: ШубниковаГусева Н.И. Поэмы Есенина. Указ.
изд.
28
Степняк М. Сергей Есенин // Красное слово. Харьков, 1929, № 3. С. 97.
29
Мочульский К. Мужичьи ясли (О творчестве Есенина) // Русское зару
бежье о Есенине/ Вступ ст. сост. и коммент. Н.И. ШубниковойГусевой. В 2 т.
М., 1993. Т. 1. С. 38.
30
Качалов В.И. Встречи с Есениным // С.А. Есенин в воспоминаниях со
временников. Т. 2. С. 253.
31
Райс Э. Сорокалетие русской поэзии в СССР // Грани. 1961, № 50. С. 144.
32
Аврамов А. Воплощение: Есенин – Мариенгоф. М.: Имажинисты, 1921.
33
Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу. В 3 т. М.: Инд
рик, 1994. <Репринт. изд. 1865 с испр.> Т. 1. С. 158.
34
Там же. С. 159–160.
35
Бальмонт К. Морское свечение. СПб., М. <1910>. С. 134–135.

29
 36
Подробнее см. статью: ШубниковаГусева Н.И. Есенин как писательприт
чеписец // Сб. «Новое о Есенине: Исследования, открытия, находки. Рязань–
Константиново, 2002. С. 39–60.
37
Любопытно, что имя Есенина (наряду с именами других известных со
временных писателей: В.В. Маяковского, Ф. Сологуба, В. Иванова, В. Шер
шеневича и др.) значится в картотечной росписи лексики поэтов и прозаиков в
«Отчете о ходе работ по составлению словаря русского живого литературного
языка» от 10 ноября 1921 года. См.: Летопись жизни и творчества С.А. Есенина.
В пяти томах. Т. 3 (кн. 1). Гл. ред. А.Н. Захаров. Сост.: В.А. Дроздков, А.Н. Заха
ров, Т.К. Савченко. М., 2006. С. 213–214. Как известно, инициатива создания
такого словаря принадлежала В.И. Ленину.
38
Пушкин А.С. Опровержение на критики // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.
В 10 т. М.: Наука, 1900. Т. VII. С. 172.
39
ГалкинаФедорук Е.М. О стиле поэзии Есенина. М., 1965. С. 20–22.
40
Павский Г. Филологические наблюдения над составом русского языка. II.
Об именах существительных, изд. СПб., 1850.
41
Вержбицкий Н.К. Встречи с Есениным // С.А. Есенин в воспоминаниях
современников. Т. 2. С. 231.
42
Сб. «Анализ художественного текста». Вып. 1. М., 1975. С. 28–30.
43
См. об этом в наиболее глубокой работе, связанной с особенностями иди
остиля Есенина: Некрасова Е.А. Сергей Есенин // Очерки истории языка
русской поэзии ХХ века. Опыты описания идиостилей / Российская акаде
мия наук. Институт русского языка. М., 1995. С. 397.
44
Розанов Иван. Есенин о себе и других. М., 1926. С. 14.
45
Журнал журналов. Пг., 1916, № 10, февр. С. 6.
46
Юшин П.Ф. Сергей Есенин: Идейнотворческая эволюция. М., 1969.
С. 346.
47
Эльвич. Вульгаризация и порнография в современной художественной
литературе // Журн. «Худож. мысль». Харьков, 1922, № 10, 22–30 апр. С. 7,
см. также 5, 505.
48
Герман Э.Я. Из книги о Есенине // С.А. Есенин. Материалы к биогра
фии. М., 1992. С. 179.
49
См. подробнее: Морозова М.Н. О стилистическом своеобразии поэмы
С. Есенина «Анна Снегина» // Сб. «Вопросы стилистики. К 70летию проф.
К.И. Былинского». Отв. ред. Д.Э. Розенталь. М., 1966. С. 254–263; Бычков В.В.
Из наблюдений над особенностями композиции и языка поэмы С. Есенина
«Анна Снегина» // Сб. «Русская советская поэзия и стиховедение: Материа
лы межвуз. конференции». М., 1969 (Моск. обл. институт им. Н.К. Крупской).
С. 258–265 и др.

30
 50
Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 3. С. 355–
356.
51
Базанов В.Г. Древнерусские ключи к «Ключам Марии» Есенина // Сб.
Миф – фольклор – литература. Сб. ст. под ред. В.Г. Базанова. Л., 1978. С. 213.
52
Известно, что Есенин подарил Г.Г. Шпету две свои книги с дарственны
ми надписями и одну его дочери Л.Г. Шпет с подписями А. Мариенгофа и
Р. Ивнева (1920 г.) (см. 7 (1), 117, 158; 7 (3), 60). В июне 1921 г. Есенин и Ма
риенгоф читали главы своих поэм «Пугачев» и «Заговор Дураков» друзьям:
С.Т. Конёнкову, В.Э. Мейерхольду, Г.Г. Шпету и Г.Б. Якулову (Мариенгоф А.
Роман без вранья // Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания Мариен
гофа, Шершеневича, Грузинова: Сб. / Вступ. ст., коммент. С.В. Шумихина.
Сост. С.В. Шумихина и К.С. Юрьева. М., 1990. С. 383).
53
Летопись жизни и творчества С.А. Есенина. В 5 т. Т. 3 (кн. 1). С. 194.

О.Е. Воронова, г. Рязань

Сергей Есенин как национальный архетип

Тема «Сергей Есенин как национальный архетип» представляет

значительный интерес для понимания духовнопсихологической при
роды феномена Есенина и его особой притягательности для массового
народного сознания.
Уже многие годы поэт остается культовым символом, героем нацио
нального мифа, объектом стихийной канонизации. Этот факт еще в 1931
году отметил Н.А. Бердяев, писавший о посмертном культе личности
Есенина в России1 . Воспользовавшись терминологией польского ис
следователя Ежи Шокальского2, можно сказать, что мы столкнулись
сегодня с феноменом сакрализации фигуры Есенина.
Применительно к нему вполне правомерно говорить о таком чисто
русском явлении, как мирская святость, признающая право на кано
низацию вполне земного, «святогрешного» человека в силу его осо
бых духовных заслуг, ведь «святогрешность» есть «если не необходи
мое, то излюбленное условие русской святости»3 .
В прессе стали появляться сообщения об обращении некоторых лиц
в Патриархию с предложением канонизировать Есенина, высказывались
суждения о том, что если с Есенина будет снято клеймо самоубийцы, он
заслуживает возведения в сан новомученика Православной Церкви.

31
 Идея особой избранности Есенина в духовном восприятии народа
проникла и в академические труды. Одним из первых в отечествен
ном литературоведении в 1990е годы об этом заговорил Ю.Л. Проку
шев. Его высказывания о том, что «поэзия Есенина есть Библия рус
ской души», что сам он – «соборный поэт XX века»4, были восприняты
научным сообществом и стали уже своеобразной «классикой» совре
менного есениноведения.
Сходная точка зрения утвердилась и в писательской среде. «Рус
ским Христом» именует Есенина в своих ярких выступлениях поэт Ва
лентин Сорокин5 . На тему «Жизнь Есенина как житие» размышляет
другой современный поэт – Иван Жданов. Старейшина российского
поэтического цеха Виктор Боков сравнивает мощное духовное воздей
ствие художественного мира Есенина с тем впечатлением, которое рож
дают у него иконы Андрея Рублева и церковь ПокрованаНерли6 .
Фигура Есенина подверглась и процессу фольклоризации. Так,
в Константинове записана удивительная частушка7 , свидетельству
ющая о том, что Есенин не просто стал национальным мифом, но и
его поэтическая философия «узловой завязи природы с сущностью
человека», впитанная им из народного поэтического искусства, вер
нулась в современный русский фольклор, стала частью народного
миросозерцания.
Во поле береза…
Я думала – Сережа.
Я березу обняла:
«Сережа, милый», – назвала.
В этой частушке, где человек и древо совсем поесенински явля
ют цельный духовнотелесный организм, отразилось не только вли
яние идеи всеобщей взаимообратимости жизненных явлений как ча
сти есенинского универсального метаморфизма, но также и отзвуки
древнеславянского мифа о заколдованном юношепевце, обращен
ном в дерево по воле злых сил. Поистине: «Природа, ты повторя
ешь Есенина!».
Как тут не вспомнить замечательное высказывание современника
Есенина писателя Н. Никитина о том, что, слушая его стихи, понима
ешь, «почему за песнями Орфея шли даже деревья!»8.
Современный прозаик Михаил Кураев пишет: «Даже если бы ис
чезли все тексты и книги Есенина, его сохранила бы народная память.
Есенин вошел в нашу плоть. Античный феномен!»9.

32
 Все приведенные выше «эмпирические» факты и наблюдения, со
бранные воедино, столь впечатляющи, что возникает объективная по
требность дать им научное истолкование, тем более, что теоретико
методологическая база современной филологической науки позволяет
приблизиться к решению этой задачи.
Вполне очевидно, что разрешить столь сложную проблему можно
лишь на путях научного синтеза, с использованием возможностей
«цельного», интегративного знания и таких новых и новейших науч
ных дисциплин, как психология ментальностей, лингвокультурология,
этнопсихология, этносемиотика, этнопоэтика.
При этом наиболее значительные перспективы сулит изучение
творчества С.А. Есенина в свете поэтики архетипа. Есенинская по
эзия как этнокультурный, этнопсихологический, этнопоэтический
феномен осмыслена пока еще недостаточно.
Природа есенинской гениальности во многом определяется, с на
шей точки зрения, сквозной многоуровневой архетипичностью его
художественного мышления. Есенин мыслит не столько образами,
сколько архетипами и тем самым достигает глубинных, подпочвенных
слоев национального сознания и подсознания, памяти и прапамяти.
Феномен популярности поэзии Есенина, давно ставшего поис
тине всенародным поэтом, невозможно объяснить, не прибегнув
к такой сфере психологии творчества, как область коллективного
бессознательного.
Ключ к пониманию механизма художественной трансформации
«коллективного бессознательного» нации в опыте творца может дать
аналитическая психология К.Г. Юнга – «глубинная», «архетипичес
кая» психология, как определили разрабатывавшуюся им область зна
ний последователи философа.
В статье «Об отношении аналитической психологии к поэтикоху
дожественному творчеству» К.Г. Юнг раскрыл природу опосредован
ного воздействия архетипа через художественные символы на эмоци
ональную сферу читателя или слушателя. Согласно Юнгу, любое
отношение к архетипу задевает нас, пробуждает в нас голос более гром
кий, чем наш собственный, ибо архетип в конечном итоге – это память
и голос рода (и шире – народа, нации, человечества), итог огромного
типического опыта бесчисленного ряда предков, это «почва», в кото
рой содержатся «духи предков», готовая снова и снова «репродуциро
вать» те или иные исходные представления о мире10 .
Именно здесь и следует, на наш взгляд, искать первопричину ге
ниальности того или иного художника, ибо в минуты вдохновения

33
языком гения говорит народ: гений даже этимологически и есть го
лос рода, нации или человечества, просыпающийся в художнике.
Как мощно звучит, например, голос родственной крови, «родового
бессознательного» в знаменитом фрагменте из есенинской «Испове
ди хулигана»:
Так хорошо тогда мне вспоминать
Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
Что гдето у меня живут отец и мать,
Которым наплевать на все мои стихи,
Которым дорог я, как поле и как плоть,
Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
Они бы вилами пришли вас заколоть
За каждый крик ваш, брошенный в меня… (II, 85–86)
Художник, объясняющийся архетипическими образами, согласно
К.Г. Юнгу, говорит как бы тысячами голосов11 , он пленяет, покоряет,
поднимает описываемое им из однократности и временности в сферу
вечного, возвышает личную судьбу до судьбы человечества и таким
образом высвобождает спасительные силы в человеке (добавим – на
роде, нации), помогая избавиться от любых страхов и опасностей, пре
одолеть даже самую долгую и черную ночь. Такова природа гения. Та
кова тайна воздействия подлинного искусства.
В то же время выявление архетипических начал в художественном
мышлении любого поэта, и Есенина в том числе, представляет боль
шую сложность для исследователя, поскольку сам архетип никогда не
может достичь сознания непосредственно, но только опосредованно,
с помощью символов, ибо архетипы – это лишь первообразы, предсу
ществующие формы, первичные идеимодели, «матрицы».
Другая трудность состоит в том, что выделенное Юнгом ограни
ченное число архетипов коллективного бессознательного (Младенец –
Дева – Великая Мать – Дух – Возрождение и некоторые другие) дает
жизнь множеству «отпочковавшихся» от них архетипических образов, мо
тивов, сюжетов, генезис которых установить непросто. Сказываются та
кие факторы, как ментальный барьер, естественный «зазор» между иде
альной «матрицей» архетипа и конкретной художественной реальностью,
сложная диалектика сознательного/бессознательного в акте художествен
ного творчества, неразработанность самой технологии «реконструкции
архетипа», которую возможно осуществить «лишь путем обратного зак
лючения от законченного произведения искусства к его истокам»12 .

34
 Поэтому одного архетипического подхода к изучению ментальных
основ поэзии Есенина недостаточно.
Дело в том, что в творчестве поэта происходит процесс органичес
кого усвоения, адаптации мировых архетипических моделей мира и
человека к национальному способу мировосприятия. Как говорил сам
Есенин, не он выдумал этот образ, но он сделал его достоянием рус
ского духа и глаза (V, С. 15).
В связи с этим представляется возможным, исследуя ментальную
природу есенинского дарования, дополнить классическое определение
архетипов как «первообразов» понятием «духовные константы наци
ональной культуры».
Это позволит сблизить методологию анализа двух современных
научных подходов, совершенно различных по своей гносеологии и ге
незису, но одинаково продуктивных в изучении национального свое
образия художественных феноменов, а именно – юнгианскую теорию
архетипов и православную этнопоэтику.
Концепцию православной этнопоэтики как новой системы мето
дологических координат в оценке произведений русской литературы
убедительно обосновывает И.А. Есаулов в своих новаторских моно
графиях о соборности и пасхальности как духовных и эстетических
доминантах русской культуры13 . Эти идеи вызревали уже давно. Еще
в берлинском эмигрантском издании 1923 года его авторы писали:
«Православие – не только система догматов и поиск веры, но и куль
турное творчество нашего народа»14 .
В своих прежних научных работах о Есенине мы стремились обо
сновать возможность и необходимость такого соединения. В частно
сти, был предложен более широкий спектр возможностей выявления
архетипических начал в произведениях поэта с учетом их нацио
нальных художественных модификаций, предпринята попытка обосно
вать уместность и необходимость терминов «архетипы национального
сознания», «архетипы национального бессознательного» в понятийном
аппарате современного есениноведения, распространить категорию ар
хетипа на систему ментальных структур и мифопоэтических универ
салий национальной культуры.
В результате была выдвинута и обоснована гипотеза о том, что твор
чество Есенина представляет собой многоуровневую архетипическую
систему, в которой ключевую роль играют архетипы национального
сознания. С особой очевидностью это проявляется на примере такой
ментальной «триады», как национальный образ мира, национальный
характер, национальный идеал.

35
 Ментальная направленность есенинского художественного мыш
ления проявляется, например, в органической адаптации универсаль
ных моделей мироздания к особенностям «русского духа и глаза».
Среди них доминируют следующие:
– мир как дом («Полюбил я мир и вечность, / Как родительский
очаг...»; «На небесном синем блюде / Желтых туч медовый дым…»;
«Рыжий месяц жеребенком / Запрягался в наши сани…» и т.п.);
– мир как храм («Вечер синею свечкой звезду / Над дорогой моей
засветил…», «Галочья стая на крыше служит вечерню звезде…»; «У лес
ного аналоя воробей псалтырь читает…»; «А степь под пологом зеле
ным кадит черемуховый дым…» и т.п.);
– мир как древо («Шумит небесный кедр / Через туман и ров, /
И на долины бед / Спадают шишки слов...»; «На ветке облака, как
слива, / Златится спелая звезда…» и т.п.).
Поиск национального идеала также осуществляется Есениным
в устремленности к универсальным мифологемам «сокровенного гра
да», «иного царства», «земного рая», к «правде сошьего креста» как
единству православной веры и труда на земле.
Однако действительно уникальная суть есенинского феномена для
массового сознания состоит в том, что самой своей личностью он явил
народу архетип национального характера, воплотил «первообраз»,
«матрицу», «гипотезу» о русском человеке в живую человеческую
личность.
Отмечая в качестве характернейшего свойства есенинской по
эзии «отождествление автора с героем», в котором «Есенин – глав
ный герой своего романа», И. Жданов совершенно верно замечает
житийность «сюжета» есенинской судьбы, который поэту при
шлось «кормить плотью своей биографии». «В дальнейшем, – по
ясняет он, – мало кому удалось совершить подобный опыт. Лично
стный канон вряд ли может стать сверхличностным, если он лишен
религиозного начала»15 .
Действительно, «жизнетекст» Есенина строится по канонам агио
графического жанра, как «житие», где герою уготованы «чудесное»
рождение в купальскую ночь и Богородицын покров с момента появ
ления на свет, где в роли «благочестивых» родителей выступают дед –
патриарх большого крестьянского рода – и «терпеливая» мать, ожи
дающая возвращения своего «блудного» сына к родному очагу, а пол
ный искушений и испытаний путь «великого покаянца»16 согрет так и
неосуществившейся мечтой о достойной христианской кончине: «Чтоб

36
за все за грехи мои тяжкие, / За неверие в благодать / Положили меня
в русской рубашке / Под иконами умирать».
Грань между лирическим и подлинным «я» поэта неосязаема; по
рой складывается впечатление, что вопреки всем художественным ка
нонам её просто нет. «Житие великого грешника» и «исповедь горяче
го сердца» сливаются в одно, рождая впечатляющие образцы
покаянной лирики, сокровенная суть которой – в трудной, но неодо
лимой победе человека «духовного» над человеком «плотским».
Лирический герой Есенина, неотделимый от реальной личности
поэта, архетипичен в самых характерных своих проявлениях, в са
мых глубинных антиномиях национального сознания, сердцевину ко
торых составляет, по мысли Н.А. Бердяева, «искание Бога и воин
ствующее безбожие»17 .
Образ поэта буквально соткан из подобных противоположностей, –
начиная с детских прозвищ Монах и Безбожник, с юношеской альтер
нативы в выборе пути («Пойду в скуфье смиренным иноком иль бело
брысым босяком…»), до выразительных характеристик из уст совре
менников: «херувим» и «хулиган» (А. Крученых), «скандалист» и
«ясновидец» (А. Ветлугин), «богоискатель» и «богоборец» (Е. Анич
ков), наконец, «ангел» и «черт» (А. Дункан).
Для понимания психологических механизмов мифологизации об
раза поэта как национального архетипа важно видеть момент соеди
нения этих «полярностей» и перехода их в новое духовное качество.
Особенно важным представляется установление внутренних свя
зей между феноменом есенинского хулиганства и другой традицион
ной формой национального «антиповедения» (термин Б. Успенско
го), глубоко укорененной в низовых пластах русской культуры, –
юродством. Ибо и то, и другое проистекают из одного архетипическо
го корня русского национального характера – стихийного бунтарства,
способного принимать разные формы открытого и скрытого протеста
и особой чуткости русских к тончайшей грани между видимым и су
щим, подлинным и мнимым.
Рядясь в маску хулигана, поэт не ограничивается стремлением эпа
тировать мещанскую толпу, подобно романтическому бунтарюоди
ночке из предшествующих литературных эпох, но преследует иную,
более значительную цель – донести до современников некие выношен
ные им истины, не во всем совпадающие с принятой большинством
мерой идеалов и ценностей:

37
 Я нарочно иду нечесанным,
С головой, как керосиновая лампа на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потемках освещать (II, 85).

По существу, с той же, в известном смысле «учительной» целью об

ращались к своим благополучным соплеменникам и русские юродивые.
В русской традиции юродивый – это упрямый правдолюбец, вы
нужденный жить под личиной «поврежденного в уме», чтобы безбо
язненно обличать неправду, в шутовской форме выражая протест про
тив нечестивых властей и установленных ими порядков. Если учесть,
что юродивых на Руси называли «похабами», то строки «И похабни
чал я и скандалил / Для того, чтобы ярче гореть...» получают значение
очень важного признания, из которого следует, что под двойственной
маской «хулигана – юродивого» скрывается не подвергнутая деформа
циям подетски ясная и чистая душа:
Я все такой же.
Сердцем я все такой же.
Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
Стеля стихов злаченые рогожи,
Мне хочется вам нежное сказать… (II, 87).
Другой важнейшей гранью лирического характера в творчестве
Есенина является его связь с евангельским архетипом «блудного сына»
в его национальной проекции – образе русского духовного скитальца.

По справедливому утверждению С.Г. Семеновой, в поэзии Есени

на «выразился посвоему очень русский момент драмы души, души
крестьянскохристианской, из которой было вынуто божественное и
святое, оскорблен, раздавлен ее освященный быт; её дорогие верова
ния осмеяны как темная отсталость»18 .
От «ухода» к «возвращению», от святости к святотатству, от «само
разрушения» к «самоспасению», от наивной полудетской веры к показ
ному революционному безверию и снова к вере, спрятанной в самых
потаенных глубинах души, – таков путь русского поэта, пройденный
им вместе со своей Родиной во всех трагических изломах её судьбы.
Лирический герой Есенина, даже в самые кризисные моменты, на
ходясь на последней грани «падшего» бытия, не утрачивает до конца
своих внутренних духовных опор. Их роль выполняет чувство роди

38
ны, семьи и рода – та единственная естественная защита, то «менталь
ное ядро» русского характера, которое при всех внешних трансформа
циях сохраняет целостность, поразительную неуязвимость и стойкость
национального духовного архетипа.

Примечания
1
Бердяев Н. О самоубийстве: Психологический этюд. – Париж, 1931. Реп
ринт. изд. Моск. унта. М., 1992. С. 9.
2
Шокальски Е. Феномен сакрализации и десакрализации в поэзии Сергея
Есенина // Наследие Есенина и русская национальная идея: Материалы Меж
дународной научной конференции. Рязань, 2005. С. 169–178.
3
Амфитеатров А. «Святогрешный» // «В краю чужом»: Зарубежная Рос
сия и Пушкин. М., 1998. С. 232–233.
4
Прокушев Ю.Л. Прозрения гения // Столетие Сергея Есенина: Междуна
родный симпозиум. М., 1997. С. 21.
5
Сорокин В. Крест поэта. М., 2000.
6
Маквей Г. Русские писатели о Есенине // Памятники культуры. Новые
открытия. М., 2003.
7
Архипова Л. «В моей душе звенит тальянка…»: Фольклор родины С. Есе
нина. Челябинск, 2002.
8
С.А. Есенин в воспоминаниях современников. М., 1986. Т. 2.
9
Цит. по: Маквей Г. Русские писатели о Сергее Есенине // Памятники
культуры. Новые открытия. М., 2003.
10
Юнг К.Г. Об отношении аналитической психологии к поэтикохудожествен
ному творчеству // Феномен духа в искусстве и науке. М., 1992. С. 113.
11
Там же.
12
Юнг К.Г. Об отношении аналитической психологии к поэтикохудожествен
ному творчеству // Феномен духа в искусстве и науке. М., 1992. С. 113.
13
Есаулов И.А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск,
1995; Есаулов И.А. Пасхальность русской словесности. М., 2004.
14
Православие и культура. Берлин, 1923. С. 7.
15
Цит. по: Маквей Г. Русские писатели о Сергее Есенине // Памятники
культуры: Новые открытия. М., Наука, 2003. С. 131–196.
16
Выражение А. Амфитеатрова.
17
Бердяев Н.А. Русская идея: Основные проблемы русской мысли XIX века
и начала XX века // О России и русской философской культуре: Философы
русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990. С. 44.
18
Семенова С.Г. Стихии русской души в поэзии С. Есенина // Столетие
Есенина: Международный симпозиум. М., 1997. С. 74.

39
 А.Н. Захаров, г. Москва

Сергей Есенин и вечная Россия

Прежде всего следует пояснить наш подход к теме конференции

«Есенин на рубеже эпох: итоги и перспективы». В статье имеются в
виду две грандиозные эпохи – дореволюционная и революционная,
потрясшая мир. Их столкновение обозначило перелом в жизни и твор
честве Есенина, отразившем этот катаклизм.
Часто повторявшееся Ю.Л. Прокушевым утверждение «Есенин –
это сама Россия» соответствует действительности. Чем дальше, тем
больше мы убеждаемся в этом. В жизни и творчестве поэта (часто
в свернутой словеснообразной форме) сконцентрировано всё, что
было, есть и будет в России. Одни политические эпохи Есенин пере
жил лично в течение своей жизни (самодержавие, буржуазная рес
публика, диктатура пролетариата, военный коммунизм, нэп, социа
лизм), другие вошли в его творчество ретроспективно (язычество,
Древняя Русь, Российская империя) или как художественное проро
чество (будущая Россия).
Мировое есениноведение в той или иной степени исследовало
отношение Есенина к этим эпохам. Конечно, на каждом этапе со
ветской истории и соответственно отечественного есениноведения
ответы были разные. Проанализировать их и извлечь определенные
уроки также было бы интересно, потому что это были ответы таких
известных ученых, как К.Л. Зелинский, Е.И. Наумов, В.Г. Базанов,
П.Ф. Юшин, Ю.Л. Прокушев, А.З. Жаворонков, А.В. Кулинич и др.
То же относится и к зарубежному есениноведению, к работам М. Пе
шича, М. Сибиновича (Сербия), Е. Ваталы и В. Ворошильского,
Е. Шокальского (Польша), С. Битана, А. Добре (Румыния), Г. Маквея,
Д. Дейвис (Англия), К. Пономарева (Канада), И. Захариевой (Бол
гария) и др.
В последние годы вышли диссертации и книги Т.К. Савченко,
Ю.Л. Прокушева, О.Е. Вороновой, Н.И. ШубниковойГусевой, А.Н. За
харова, Л.В. Занковской, М.В. Скороходова, Н.Г. Юсова и др., поно
вому раскрывающие эти проблемы.
Есенин как бы вобрал в себя всю Россию, являясь ее художествен
ным символом. Своей личностью и своим творчеством поэт как ник
то другой наиболее полно отразил вечную Россию. Много у нас ве
ликих и даже гениальных поэтов, но все они раскрывают только ту

40
или иную сторону жизни страны. Благодаря изначальной своей при
надлежности к самому коренному и многочисленному классу – кресть
янству, то сеть основной массе народа, Есенин сначала интуитивно, а за
тем сознательно впитал всю народную мудрость Руси языческой и
христианской. Ни Блок, ни Пастернак не несут в себе и в своем творче
стве все черты целостной России. Даже Некрасов, Кольцов и Клюев,
рисующие жизнь крестьянской Руси, не охватывают своей личностью и
творчеством всю вечную Россию, углубляясь лишь в отдельные сторо
ны ее бытия. Я уж не говорю о Мандельштаме, Ахматовой, Цветаевой и
других наших великих поэтах, также раскрывших лишь отдельные сто
роны жизни России.
И только Есенин сумел стать гениальным выразителем ее жизни
на протяжении веков, поэтическим аналогом России вечной. Ни обо
одном из русских поэтов, кроме Есенина, мы не можем сказать: «Это
сама Россия». Поэтому даже тогда, когда Есенина обвиняли в пьян
стве, хулиганстве (вспомним слова Н.И. Бухарина), богохульстве и т.п.,
он и в этом оставался частью многогранной России, выразителем ее
отрицательных черт. Но Бухарин, как и некоторые другие, не хотел за
мечать положительных качеств Есенина – человека сложного, опять же
как сама Россия. Об этой России подробно сказано у Н.А. Бердяева.
Приведем лишь несколько высказываний Н. Бердяева о России,
о русском народе и его душе, высказываний, близких Есенину ре
волюционных лет. Говоря о религии русского народа, философ от
мечает ее двойственный, христианскоязыческий характер: «Русская
религиозность – женственная религиозность коллективной биоло
гической теплоты <…> Это не столько религия Христа, сколько ре
лигия Богородицы, религия материземли, женского божества, осве
щающего плотский быт»1. Близкой Есенину является бердяевская
идея антиномичности России, русского национального характера,
диалектического соотношения в нем не только язычества и христи
анства, но также быта и бытия, национального и всемирного, рабства
и свободы, государственности и анархизма, природного и человечес
кого, плоти и духа, звериного и святого, коллективного и индивиду
ального, старчества и странничества, смирения и гордости и т.п. При
чиной такой антиномичности, как считает Н. Бердяев, является то, что
«Россия совмещает в себе несколько исторических и культурных воз
растов, от раннего средневековья до XX века, от самых первоначаль
ных стадий, предшествующих культурному состоянию, до самых вер
шин мировой культуры» (с. 71). На характер русской души влияют,

41
по Бердяеву, и огромные пространства России: «Власть шири над рус
ской душой порождает целый ряд русских качеств и русских недо
статков. Русская лень, беспечность, недостаток инициативы, слабо
развитое чувство ответственности с этим связаны» (с. 64). Из всего
сказанного философом вытекает самая главная, бесспорная черта рус
ского человека – его любовь к родной стране, к России: русская зем
ля властвует над человеком, а не наоборот. Но это пассивная, «женс
кая» любовь: «Россия невестится, ждет жениха, который должен
прийти из какойто выси, но приходит не суженый, а немецчинов
ник и владеет ею. В жизни духа владеют ею: то Маркс, то Кант, то
Штейнер, то иной какойнибудь иностранный муж» (с. 16). Н. Бер
дяев считает, что это мужественное, мужское начало должно возник
нуть в самой России, а не прийти извне: «Мужественный дух потен
циально заключен в России пророческой, в русском странничестве и
русском искании правды. И внутренне он соединится с женст
венностью русской земли» (с. 29). Нетрудно заметить, что многие из
этих идей составляют суть поэзии Есенина, потому что они принад
лежат не только Бердяеву, но и Соловьеву, и Достоевскому, и славя
нофилам – всему русскому народу.
Этой теме посвящены работы О. Вороновой. Так, в статье «Между
религией и русской идеей (С.А. Есенин и Н.А. Бердяев)» она пишет:
«По всей вероятности, Есенину были знакомы некоторые работы за
мечательного философа, и прежде всего – «Душа России» (1915 г.),
«Судьба России» (1918 г.), статьи о Ф.М. Достоевском и других рус
ских писателях. [Исследовательница почемуто не называет книгу
Н.Бердяева «Смысл творчества: Опыт оправдания человека». М.,1916,
которая была в личной библиотеке Есенина]. Они широко обсужда
лись в столичных литературных кругах, в которых Есенин вращался в
те годы. Есть основание предполагать, что и Н. Бердяев, называвший
Есенина «самым замечательным русским поэтом после Блока»2 ,
интересовался его творчеством и черпал свои глубокие наблюдения
о своеобразии русского национального характера, феномене русской
души, русского мессианства не только из бездонного кладезя худо
жественнофилософской мысли Гоголя, Достоевского, Л. Толстого, но
и из есенинского «родника». Порой их суждения столь разительно со
впадают, что, кажется, перед нами своеобразный заочный «диалог»
двух современников – философа и поэта – о России и русском челове
ке. Это лишний раз свидетельствует о глубинном единстве русской
национальной культуры, русской духовной традиции»3.

42
 Жизнь Есенина – это путь России, с ее взлетами и падениями. Путь
из тьмы языческих веков – через сомнения в традиционном христиан
стве (вплоть до его отрицания) – к православию Святой Руси.
Можно взять любое слово в поэзии Есенина (окно, изба, луна, душа,
пространство, время и др.), выписать все его употребления, и мы уви
дим, что это не простое слово, а словосимвол, создающее сквозной
концептуальный образ. На примере целостного и исчерпывающего
анализа даже одного «сквозного» образа (и свернутого, и развернуто
го) можно раскрыть суть всего художественнофилософского мира
Есенина. С помощью единой системы таких образовсимволов Есенин
и отражает все нюансы жизни России и лирического героя, все эпохи,
прожитые и проживаемые Россией, прозревая ее будущее. В совокуп
ности они отражают вечную Россию. Нам и следует тщательно анали
зировать эти сквозные концептуальные образы, чтобы разгадать тай
ну Есенина и России.
Важной составляющей темы «Сергей Есенин и вечная Россия»
(да и «Есенин на рубеже эпох») является проблема «поэт и власть».
Есенину приходилось иметь дело с представителями разной власти:
царской, буржуазной, советской. Известен его разговор с императ
рицей, общение с царевнами, с приближенным к царствующей особе
Д.Н. Ломаном и др. В «Автобиографии» 1923 г. поэт писал:
«В 1916 году был призван на военную службу. При некотором по
кровительстве полковника Ломана, адъютанта императрицы, был пред
ставлен ко многим льготам. Жил в Царском недалеко от Разумника
Иванова. По просьбе Ломана однажды читал стихи императрице. Она
после прочтения моих стихов сказала, что стихи мои красивые, но очень
грустные. Я ответил ей, что такова вся Россия. Ссылался на бедность,
климат и проч <ее>.
Революция застала меня на фронте в одном из дисциплинарных
батальонов, куда угодил за то, что отказался написать стихи в честь
царя. Отказывался, советуясь и ища поддержки в ИвановеРазумни
ке» (VII (1), 12–13).
Сложной и малоразработанной проблемой являются связи Есени
на с эсерами, восприятие поэтом левоэсеровских идей и отражение их
в художественном творчестве. В «Автобиографии» 1923 г. он напишет
о том, что «работал с эсерами не как партийный, а как поэт.
При расколе партии пошел с левой группой и в октябре был в их
боевой дружине» (VII (1), 13).

43
 В 1917–1918 гг. Есенин сблизился с большевиками и даже хотел
вступить в РКП.
В.Ф. Ходасевич так оценивает «метания» Есенина:
«Устинов рассказывает, что при Временном правительстве Есенин
сблизился с эсерами, а после октября «повернулся лицом к больше
вистским Советам». В действительности таким перевертнем Есенин
не был. Уже пишучи патриотические стихи и читая их в Царском, он
в той или иной мере был близок к эсерам. Недаром, уверяя, будто от
казался воспеть императора, он говорит, что «искал поддержки в Ива
новеРазумнике». Но дело все в том, что Есенин не двурушничал, не
страховал свою личную карьеру и там, и здесь, а вполне последова
тельно держался клюевской тактики. Ему просто было безразлично,
откуда пойдет революция, сверху или снизу. Он знал, что в последнюю
минуту примкнет к тем, кто первый подожжет Россию; ждал, что
из этого пламени фениксом, жаромптицею, возлетит мужицкая Русь.
После февраля он очутился в рядах эсеров. После раскола эсеров на
правых и левых – в рядах левых, там, где «крайнее», с теми, у кого
в руках, как ему казалось, больше горючего материала. Программные
различия были ему неважны, да, вероятно, и мало известны. Револю
ция была для него лишь прологом гораздо более значительных собы
тий. Эсеры (безразлично, правые или левые), как позже большевики,
были для него теми, кто расчищает путь мужику и кого этот мужик
в свое время одинаково сметет прочь» 4.
Период 1917–1920 гг. – один из самых сложных как в российской
истории, так и в творческой биографии Есенина. Происходит корен
ная ломка государственного устройства крестьянской России (монар
хия – буржуазная республика – диктатура пролетариата), страна пе
реживает трагические события войн и революций, трудный переход
от Гражданской войны к мирной жизни. Меняется мировоззрение по
эта, его отношение к политическим доктринам, партиям и происходя
щим событиям.
В первый день нового 1917 года поэт присутствует на богослуже
нии в Феодоровском Государевом соборе Царского Села, где он про
ходил военную службу под началом уполномоченного по Полевому
Царскосельскому военносанитарному поезду № 143 полковника
Д.Н. Ломана. А накануне Февральской революции, 22–23 февраля,
Д.Н. Ломан командирует Есенина из Царского Села в г. Могилев, где
находилась Ставка Верховного Главнокомандующего императора
Николая II. 27 февраля Есенин, по словам М.М. Марьяновой, нахо

44
дился в Петрограде, потом побывал в Константинове, Царском Селе
и вскоре вернулся в столицу.
Важным в жизни Есенина является период между февралем и ок
тябрем 1917 г. Раньше исследователи как бы «не замечали» влияния
Февральской революции на поэта, основное внимание уделяя роли
Октябрьской революции в его творческой биографии. А между тем
Февральская революция имела важное значение в жизни и творче
стве Есенина. В межреволюционный период в есенинской биографии
1917 г. происходят важные перемены в политическом и творческом
мировоззрении, в литературной, личной и бытовой жизни. В эти ме
сяцы Есенин формирует личную библиотеку, приобретая не только
художественную, но и социальнофилософскую литературу (книги
И. Канта, А. Шопенгауэра, Г. Лебона, П. Мильфорда, С. Смайльса и
др.), которую он изучал и использовал в своем творчестве, что опро
вергает легенду о необразованности Есенина, поэта якобы только
«милостью Божьей».
Первым откликом на Февральскую революцию, по словам Есени
на, было стихотворение «Разбуди меня завтра рано…» с пророческими
строчками «Говорят, что я скоро стану / Знаменитый русский поэт»
(І, 115). Именно с марта 1917 г. резко меняется не только содержание,
но и образность, стиль, ритм, весь поэтический строй его поэм. Насту
пает революционная полоса в жизни и творчестве поэта. В марте–ок
тябре 1917 г. Есенин создает революционные поэмы «Товарищ», «Пе
вущий зов», «Отчарь», «Октоих», публикует их в эсеровских газетах и
журналах. Однако критики говорят пока только о перепечатываемой
в периодике дореволюционной лирике поэта, а его крупные стихот
ворные произведения попадут в поле зрения критики только после Ок
тябрьской революции, а точнее – уже в 1918 г.
Позднее Есенин напишет в «Автобиографии»: «Первый период
революции встретил сочувственно, но больше стихийно, чем созна
тельно» (VІІ (1), 16). В автобиографической заметке «О себе» поэт
подчеркнет: «В годы революции был всецело на стороне Октября, но
принимал все посвоему, с крестьянским уклоном» (VП (1), 20). Фор
мулируя в 1925 г. свое отношение к этим революционным событиям,
поэт, закончив фразу «После, когда я ушел из деревни, мне долго при
шлось разбираться в своем укладе», продолжает в черновике: «Не
будь революции, я, может быть, так бы и засох <…> на религиозной
символике [или] развернулся талантом не в ту [и ненужную] сторо
ну» (VII (1), 20, 356).

45
 Восприятие Есениным Октябрьской революции освещалось в Рос
сии и за рубежом на протяжении восьмидесяти с лишним лет с са
мых разных точек зрения. До середины 80х годов ХХ века большин
ство известных отечественных есениноведов, осветив принятие
поэтом обеих революций 1917 г., начинали обвинять Есенина в непо
нимании Октябрьской революции и почти сразу переходили к 1924–
1925 гг., периоду зрелого творчества Есенина, воспевающего Октябрь
семнадцатого года в больших поэмах. Так, например, профессор
П.Ф. Юшин писал:
«Есенин встретил Октябрьскую революцию так же восторженно,
как и Февральскую, но, приветствуя и воспевая ее, восхищаясь ее раз
махом и величием, не заметил истинного ее содержания. <…> Поэт
вплотную подойдет к этой теме лишь в «Анне Снегиной» в 1925 году,
в годы же революции она выпадает из его творчества»5.
При этом «ошибки и заблуждения» поэта пытались оправдать
«вредными влияниями» новокрестьянских поэтов, «скифов», эсеров,
имажинистов и т.п.:
«Есенин уже не впервые оказывался среди людей, которые навя
зывали ему свои собственные взгляды – часто чуждые или даже враж
дебные. Он не всегда и не сразу мог трезво судить об окружающей его
обстановке, осознание ее приходило к нему лишь постепенно. Такова
была одна из особенностей его личности и характера»6.
Ю.Л. Прокушев, разделяя эту общую тенденцию советского есени
новедения, тогда же назвал главную причину неоднозначного отно
шения Есенина к революционным событиям 1917 г.: «Судьба родины
в революционную эпоху – вот стержневая мысль, волнующая поэта»7.
Еще раньше сам Есенин сказал И.Н. Розанову: «Чувство родины ос
новное в моем творчестве».
Последние десятилетия нашей истории породили новые подходы
к отражению революционной темы в творчестве Есенина 1917–1920 гг.
Две войны (Первая мировая и Гражданская) и две русские рево
люции 1917 года (Февральская и Октябрьская) оказали огромное
влияние на жизнь и творчество Есенина. В 1917–1918 гг. поэт, при
няв обе революции, воспевал их в разных произведениях, не раз пи
сал об этом в своих статьях, а потом и в автобиографиях. Не случай
ны поэтому поэтические, публицистические и иные декларации
Есенина и его лирического героя первых революционных лет о бли
зости коммунистам: «Мать моя родина, / Я – большевик» (Есенин,
II, 58). В 1917–1918 гг. он верил в близость своих замыслов их уст

46
ремлениям построить новый мир: «Говорят, что я большевик. Да, я
рад зауздать землю» (Есенин, ІV,182). В январе–феврале 1919 г. Есе
нин, по свидетельству Г. Устинова, даже написал заявление о вступ
лении в РКП(б) (II, 367; VII (1), 390–391). Однако позже Есенин
подчеркнет: «В РКП я никогда не состоял, потому что чувствую себя
гораздо левее» (VII (1), 10).
С ноября 1917 г. и до конца 1918 г. Есенин пишет и публикует по
эмы «Преображение», «Инония», «Сельский часослов», «Иорданская
голубица», «Небесный барабанщик» (написан в 1918м, фрагмент по
эмы напечатан в июле 1919го), выпускает поэтические сборники «Го
лубень», «Преображение», «Сельский часослов», второе издание «Ра
дуницы», участвует в коллективных сборниках «Скифы» и «Красный
звон». С восторгом встретивший Октябрьскую революцию, поэт да
тирует свои книги в 1918 г. «2м годом I века». Осенью 1918 г. он пи
шет трактат «Ключи Марии», в котором подчеркивает: «Мы верим,
что чудесное исцеление родит теперь в деревне еще более просветлен
ное чувствование новой жизни» (V, 202).
Есенин принимает активное участие в общественной и литератур
ной жизни Советской России, становится членом многих творческих
союзов и организаций (Московский профессиональный союз писате
лей, Московский союз советских журналистов, Дворец искусств, Ли
тературнохудожественный коммунистический клуб советской секции
писателейхудожников и поэтов и др.), часто выступает на литератур
ных вечерах, на открытии памятника А.В. Кольцову, в народных клу
бах с чтением своих стихов.
В этот период Есенин завязывает дружеские связи с пролетарс
кими поэтами, вместе с другими так называемыми крестьянскими
писателями хочет организовать крестьянскую секцию в Пролет
культе, общается с широким кругом советских литераторов. В со
авторстве с пролетарскими поэтами М. Герасимовым и Н.А. Павло
вич Есенин пишет «Кантату», которая исполняется при открытии
В.И. Лениным мемориальной доски павшим героям у кремлевской
стены. А вместе с теми же соавторами, включая С.А. Клычкова, поэт
создает киносценарий «Зовущие зори».
Однако его революционные произведения и выступления не полу
чают у советской критики положительного отклика (так, на оригинале
«Небесного барабанщика» Н.Л. Мещеряков написал: «Нескладная че
пуха» – сб. «Памяти Есенина». М., 1926. С. 84). Революционные поэмы
Есенина чаще всего служат материалом для фельетонов и пародий,

47
а положительно оценивается лишь его «Исус Младенец», вышедший
отдельной книгой, да дореволюционная лирика поэта.
Г.А. Бениславская справедливо заметила: «В минуты озлобления,
отчаяния, когда он [Есенин] себя чувствовал за бортом общественной
жизни своей родины, когда осознавал, что не он виноват в этой отре
занности, что он хотел быть с советской властью, что он шел к ней,
вплоть до попытки вступить в партию, и не его вина, если его желание
не сумели использовать, не сумели вовлечь его в общественную рабо
ту, если, как иногда ему казалось и как, пожалуй, фактически и было,
его отвергли и оттерли» (Материалы к биографии, с. 41). Это отчасти
верно, но причина временного отхода Есенина от революции лежала
значительно глубже.
Революция обещала осуществить вековую мечту крестьян о зем
ле. Однако уже летом 1918 г. начинается планомерное наступление
большевистской власти на основы крестьянской общины, в деревню
направляются продотряды. В.И. Ленин писал: «Октябрьская револю
ция городов для деревни началась с лета и осени 1918 года»8. А с нача
ла 1919 г. вводится система продразверстки. С февраля 1919 г., когда
вышли декреты Советской власти о переходе от единоличных форм
землепользования к коллективным, «товарищеским», Есенин, как и
значительная часть крестьянства, не принимает происходящих в де
ревне преобразований. Еще в «Ключах Марии» (сентябрь–ноябрь
1918) есть строки о том, что Советская власть, «марксистская опе
ка», «строит руками рабочих памятник Марксу, а крестьяне хотят
поставить его корове. <…> Перед нами встает новая символическая
черная ряса, очень похожая на приемы православия, которое засло
нило своей чернотой свет солнца истины. Но мы победим ее, мы так
же раздерем ее, как разодрали мантию заслоняющих солнце нашего
братства» (V, 212).
Есенина волнует прежде всего судьба России, его материродины,
настоящее и будущее стомиллионного русского народа.
В 1919–1920 гг., когда прошли и романтический революционный
порыв, и надежды на вселенскую «революцию на земле и на небе
сах» («Небесный барабанщик»), когда жизнь народной массы все
ухудшалась и ухудшалась, Есенин от воспевания переходит к непри
ятию многих действий большевиков (особенно в отношении мно
гомиллионного крестьянства, в том числе и крестьянской творчес
кой интеллигенции), к критике города и всего «железного». Поэт
вполне осознанно начинает ощущать современный ему период как

48
«эпоху умерщвления личности»: «Мне очень грустно сейчас,– пи
шет он 11 августа 1920 г. Е.И. Лившиц,– что история переживает тя
желую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совер
шенно не тот социализм (выделено мною. – А.З.), о котором я думал,
а определенный и нарочитый <…> без славы и мечтаний. Тесно в нем
живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взры
вают эти мосты изпод ног грядущих поколений» (VІ, 116). А 7 фев
раля 1923 г. поэт напишет А.Б. Кусикову еще более определенно:
«Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу
только одно, что ни к Февральской, ни к Октябрьской, повидимому,
в нас скрывался и скрывается какойнибудь ноябрь» (VІ, 154).
В поэме «Кобыльи корабли» (сентябрь 1919) он высказывает мысль
о том, что в период Гражданской войны люди и звери поменялись ро
лями – беззащитные животные стали человечнее, а люди озверели:
«Бог ребенка волчице дал, / Человек съел дитя волчицы» (II, 78). Про
изошел разрыв единой цепи всего живого, о чем писал Есенин в своих
стихах, произошло резкое размежевание добра и зла: с одной стороны,
добрые растения, животные и даже стихии, а с другой – озлобленные,
одичавшие люди. «Сестрысуки и братьякобели, / Я, как вы, у людей
в загоне», – горестно заявляет поэт устами своего лирического героя.
Осуждая братоубийственную войну, несущую людям (да и всему жи
вому) разруху, голод и смерть, Есенин, с его мечтами о нежном и доб
ром человеке, на стороне несчастных, страдающих от людского озве
рения «меньших братьев». В отчаянии поэт восклицает: «О, кого же,
кого же петь / В этом бешеном зареве трупов?» (II, 78). Ему кажется:
«Злой октябрь осыпает перстни / С коричневых рук берез» (II, 79).
Обращаясь к власть имущим, поэт утверждает: «Веслами отрублен
ных рук / Вы гребетесь в страну грядущего. / Плывите, плывите в
высь!» (II, 77). Есенинский гений прозревает будущее, думает не только
о сиюминутном, но и о вечном, о грядущих катастрофических послед
ствиях большевистских преобразований для природы, народа, госу
дарства. «Увлечение пролетариатом и пролетарской революцией ока
залось непрочно. Раньше, чем многие другие, соблазненные дурманом
военного коммунизма, он увидел, что дело не идет не только о Социа
лизме с большой буквы, но даже и с самой маленькой», – так напишет
В. Ходасевич в 1926 г.9
Есенин не был одинок в своей критике нового режима, о чем сви
детельствуют дневниковые записи И.А. Бунина, З.Н. Гиппиус, газет
ные заметки А.М. Горького, В.Г. Шершеневича и других известных

49
писателей, а также общественных деятелей с резкой критикой боль
шевистского правления.
Начало нового периода жизни и творчества Есенина совпало с со
зданием им совместно с А. Мариенгофом и В. Шершеневичем литера
турной группы имажинистов (начало 1919 г.). Едва ли какойлибо факт
в творческой биографии Есенина вызывал столько споров и негатив
ного к нему отношения, как его имажинизм. Официальная критика
ополчилась на имажинизм прежде всего за нежелание его представи
телей (не всегда отделяя от них Есенина) служить своим пером Со
ветской власти, за их увлечение формотворчеством. Однако если еще
до создания группы В. Шершеневич культивировал самоценный об
раз, не связанный с другими, считая произведение «толпой (катало
гом) образов», то Есенин выступал за «органический образ», вплетен
ный в художественнофилософский мир как единую образную систему.
В этом смысле Есенин был «имажинистом», то есть «положил основ
ным камнем в своих стихах» образ (V, 224), задолго до создания «Ор
дена имажинистов»: и в 1911 г. («На бугре березасвечка / В лунных
перьях серебра» – I, 20), и в 1916 г.:
С пустых лощин ползет дугою тощей
Сырой туман, курчаво свившись в мох,
И вечер, свесившись над речкою, полощет
Водою белой пальцы синих ног (I, 79).
Поэтому связь Есенина с имажинистами – закономерный этап его
творческой эволюции. В 1921 г. поэт скажет И.Н. Розанову: «Мно
гие думают, что я совсем не имажинист, но это неправда: с самых пер
вых шагов самостоятельности я чутьем стремился к тому, что нашел
более или менее осознанным в имажинизме. Но беда в том, что при
ятели мои слишком уверовали в имажинизм, а я никогда не забываю,
что это только одна сторона дела, что это внешность. Гораздо важнее
поэтическое мироощущение»10. Есенинский «имажинизм», основан
ный на «органической образности», отличался от имажинизма
В.Г. Шершеневича и А.Б. Мариенгофа. Определенное влияние они,
конечно, оказали на Есенина в плане усложнения образа (подробнее
см.: «Русский имажинизм: история, теория, практика». М.: ИМЛИ
РАН, 2005). В «Автобиографии» 1923 г. поэт напишет: «Назревшая
потребность в проведении в жизнь силы образа натолкнула нас на
необходимость опубликования манифеста имажинистов. Мы были

50
зачинателями новой полосы в эре искусства, и нам пришлось долго
воевать» (VII (1), 13).
1919–1920 годы были периодом интенсивного литературного и
бытового общения Есенина с поэтамиимажинистами. Центром тако
го общения вначале было кафе (эстрадастоловая) Всероссийского
союза поэтов. Вначале имажинисты во главе с Есениным, А.Б. Мари
енгофом и В.Г. Шершеневичем имели прочные позиции в правлении
ВСП. Они непосредственно занимались организацией литературных
вечеров и чаще поэтов из других литературных групп принимали в них
участие. После того, как представители литературных объединений,
соперничавших с имажинистами, добились их вывода из состава прав
ления ВСП, имажинисты открыли собственное кафе «Стойло Пега
са», и оно вскоре стало их «штабом».
Это был так называемый «кафейный период» русской литературы.
Многочисленные выступления Есенина с чтением стихов проходили
не только в этих кафе. Он был активным участником литературных
вечеров, проводившихся в залах и аудиториях Политехнического му
зея, Московской консерватории, Дома печати, Дома искусств, рабо
чих клубов. Грандиозный успех имели коллективные выступления
имажинистов с участием Есенина на литературном вечере «Суд над
имажинистами», устроенном в Большом зале консерватории 4 ноября
1920 г., и в «Литературном суде над современной поэзией» в Политех
ническом музее 16 ноября того же года. Достаточно было только упо
мянуть имя Есенина в афише какоголибо литературного мероприя
тия, чтобы гарантировать его успешное проведение при переполненной
аудитории. Имажинисты внедряли свои усложненные образы в чита
тельское сознание не только посредством публичных выступлений. Им
удалось также, проявив предприимчивость, настойчивость и взаимо
выручку, организовать на кооперативных началах выпуск авторских
книг и коллективных сборников стихов, несмотря на царившую в стра
не разруху и бумажный голод. Только в 1919–1920 гг., кроме есенинс
ких книг, вышли коллективные сборники стихов имажинистов: «Явь»,
«Автографы», «Конница бурь» (1я и 2я), «Плавильня слов», «Хар
чевня зорь», «Имажинисты».
Членство Есенина в имажинистской группе, его творческие контак
ты с поэтамиимажинистами стали объектом резкой критики со сто
роны как журналистов, так и чиновников от литературы. Дело в том,
что В.Г. Шершеневич и А.Б. Мариенгоф хотели утвердить имажи
низм в качестве независимого от государства течения. Они стояли

51
за свободу творчества, недопустимость опеки над ним государства
(здесь с ними был солидарен и Есенин: «Вот потомуто нам так и
противны занесенные руки марксистской опеки в идеологии сущ
ности искусства» – V, 212), отстаивали право на эпатаж читателей
грубыми образами, сквернословием, самонаговором и самоуничи
жением, создав образ поэтаклоуна, шута, паяца. На первых порах,
прикрываясь лозунгом создания революционного искусства, има
жинистам удавалось публиковать свои произведения в советской
периодической печати (например, в газете «Советская страна»), они
начали подготовку выпуска своих книг в издательстве ВЦИК. Од
нако вскоре отношение власти к имажинистам меняется. 5 сентяб
ря 1919 г. газета «Искусство» (Вестник отдела изобразительного
искусства Наркомпроса) опубликовала статью «За ширмой (кое
что о «свободном искусстве)», направленную против имажинис
тов и заканчивающуюся обращением к ним: «Позвольте же всех,
любящих находиться за ширмой, попросить ясно и определенно
заявить, где они желают находиться, на баррикадах ли с револю
ционным пролетариатом или в храмебирже буржуазного искус
ства. Третьего не дано».
Начиная с середины 1919 г., критика в адрес имажинистов и Есе
нина (как представителя этого течения) захватывает не только сто
лицы, но и провинцию. Вот лишь некоторые образцы этой критики.
Московский журнал «Гудки» (1920, № 2): «…Главнаято беда в том,
что безобразники стали (по чьему попустительству?) во главе совре
менной литературы. Конечно, не потому, что сбылось пророчество:
«Говорят, что я скоро стану / Знаменитый русский поэт». С. Есенин.
Нет, знаменитым поэтом Есенин не стал. Он стал имажинистом, и
в новой одежде он преподал нам ощенившуюся суку («Советская
страна»). И это в то время, когда мир захлебывается в крови Граж
данской войны, когда у избранного пролетариата кружится голова
от напряжений!» Журнал «Книга и революция» (М., 1920, № 3–4.
С. 6): «Стихи Сергея Есенина мы уже читали в его «Треряднице».
<…> Талантливый поэт спешит отпраздновать свои литературные
именины и на Антона и на Онуфрия и помещает эти произведения
еще раз, уже в компании с друзьями и единомышленниками. <…>
От души следует пожелать, чтобы Есенин отряхнул поскорее от ног
своих прах имажинизма и вышел на верный путь». Журнал «Лава»
(Одесса, 1920, № 2): «Наконец, Сергей Есенин. Подлинный боль
шой поэт. Странно видеть его здесь, в этой паясничающей компа

52
нии. <…> Сергей Есенин – молодой дуб революционной поэзии. Но
и у дуба бывает мох и губчатые грибы. Это и суть они – Мариенгоф
и Шершеневич. <…> Перед Сергеем же Есениным иная дорога: вы
ращивание революционного поэтического слова. Этого пути мы
вправе требовать от поэта, вышедшего из мужицкой среды, знаю
щего ее, как мать, и чувствующего каждое биение пульса природы».
Однако такие критики, как Г.Ф. Устинов, Евстафий Григорьев
(псевд.), Л.И. Повицкий, А.Ф. Насимович и др. выделяли Есенина
из группы имажинистов, высоко оценивая его творчество этого пе
риода. Оставаясь в 1919–1920 гг. в рядах имажинистов, Есенин ни
когда не ставил во главу угла групповые интересы. Он встречался,
переписывался, сотрудничал с обширным кругом лиц из других ли
тературных объединений, среди которых были и противники има
жинизма. Об этом говорят, в частности, дарственные надписи по
эта на своих книгах.
Да и творчество Есенина двух этих лет значительно сложнее и
богаче поэзии его «собратьев» имажинистов. Есенинские поэмы
«Пантократор», «Кобыльи корабли», «Сорокоуст», «Исповедь ху
лигана» и стихотворения «Хулиган», «Я последний поэт деревни…»,
«Поосеннему кычет сова…» и др. поднимают сложнейшие социаль
нофилософские темы жизни не только того периода. Для их худо
жественного решения поэт использует и усложненную, «имажини
стскую» образность.
Свое несогласие с некоторыми положениями левого имажинизма
Есенин высказывал уже в эти годы. Так, в статье «Быт и искусство»
(1920) поэт пишет:
«Собратьям моим кажется, что искусство существует только как
искусство. Вне всяких влияний жизни и ее уклада. <…>
Понимая искусство во всем его размахе, я хочу указать моим со
братьям на то, насколько искусство неотделимо от быта. <…>
У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого
слова, поэтому у них так и несогласовано всё. <…>
Но жизнь требует только то, что ей нужно, и так как искусство толь
ко ее оружие, то всякая ненужность отрицается так же, как и несогла
сованность» (V, 214, 215, 220).
И снова мы видим, что и в искусстве, как в революции, Есенина
интересовала прежде всего судьба родины и народа. Это был главный
есенинский критерий при оценке любых событий и явлений.

53
 В 1921–1923 гг. творчество поэта становится все более и более раз
нообразным и многогранным, к существовавшим ранее жанрам добав
ляются «большие поэмы» (термин Есенина): закончены «Пугачев»
(1921) и «Страна Негодяев» (1922–1923), начата работа над «Черным
человеком» (1923). Произведения поэта переводятся на многие языки
народов мира, его поездки по стране и за рубежом привлекают внима
ние широкой общественности, отечественной и иностранной прессы,
известность поэта становится всемирной, особенно после поездки в За
падную Европу и США.
Отечественное есениноведение 1950–1980х гг. о периоде 1921–
1923 гг. писало еще меньше, чем о предыдущем, и трактовало его весь
ма субъективно, обвиняя Есенина в непонимании текущих событий.
8–16 марта 1921 г. проходил Х съезд РКП(б), который вынес по
становление о переходе к «Новой экономической политике», а 21 мар
та ВЦИК принял декрет «О замене продовольственной и сырьевой
разверстки натуральным налогом».
Есенин сразу почувствовал, что нэп хотя бы немного облегчит жизнь
крестьян. И в то же время он попрежнему, как и в 1919–1920 гг., не
принимает большевистский репрессивный режим в целом, с его дик
татурой, с его планомерной политикой уничтожения крестьянства как
самостоятельной и неповторимой общности.
Еще в предшествующий период Есенин почувствовал себя «после
дним поэтом деревни», исчезающей по воле большевиков. В написан
ном в марте–апреле 1920 г. стихотворении «Поосеннему кычет сова…»
есть такие строчки:

Скоро мне без листвы холодеть,

Звоном звезд насыпая уши.
Не меня будут юноши петь,
Не меня будут старцы слушать (I, 150).

Здесь пока Есенин не думает о (или не видит) гибели деревни. По

этому он пишет о поэте как певце природы, надеется, что вместо него
«новый с поля придет поэт, / В новом лес огласится свисте» (I, 150.
Выделено мною. – А.З.). Есенин подчеркивает, что вместо него поэт
придет именно из деревни, не из города. А уже в стихотворении «Я
последний поэт деревни…», написанном в апреле–мае 1920 г., Есенин,
предчувствуя гибель этой природной красоты:

54
 На тропу голубого поля
Скоро выйдет железный гость,
Злак овсяный, зарею пролитый,
Соберет его черная горсть (I, 136),
считает, что вместе с ней исчезнет и истинная поэзия.
С каким поэтическим мастерством рисует Есенин эту картину, про
тивопоставляя голубое поле и овсяный злак – черной горсти железного
гостя. Как тонко конкретные детали сплавляет он с обобщенными сим
волами («Злак овсяный, зарею пролитый»), подчеркивая тем самым
вселенский смысл, космическое значение сельской природы.
А в начале 1921 г. Есенин, продолжая тему роли хлеба как основы
жизни, пишет стихотворение «Песнь о хлебе», изображая фантасти
ческую борьбу железного с живым: «Режет серп тяжелые колосья, /
Как под горло режут лебедей»; «И цепами маленькие кости / Выби
вают из худых телес»; «Все побои ржи в припек окрасив…». Это умер
щвление живого и есть, по Есенину, источник всех бед. Так, возмож
ное будущее уничтожение деревенского мира, крестьянского космоса
может стать всеобщей катастрофой, общечеловеческим озлоблением
и ненавистью. Но тем самым Есенин уже как бы и снимает часть вины
с режима большевиков, так как не всё зависит от властей – есть миро
вые законы, не подвластные людям («Все мы, все мы в этом мире тлен
ны» – I, 164; «Чтото всеми навек утрачено» – там же, 169, выделено
мною.– А.З.).
И в то же время поэт продолжает обвинять большевистский режим
(в образе города, техники, цивилизации) в уничтожении деревенского
уклада жизни в двух стихотворениях, написанных в 1921 г.: «Мир та
инственный, мир мой древний…», имевшем раньше заголовок «Вол
чья гибель», и «Сторона ль ты моя, сторона!..». В первом из них прово
дится идея борьбы с существующим режимом «дьявольской» власти,
опирающейся на «звериные права»: «Но отпробует вражеской крови /
Мой последний, смертельный прыжок» (I, 158).
И, конечно, это всё связано с политическими событиями 1921 г.:
в марте было подавлено Кронштадское восстание, 25 августа ЧК
расстреляло Н.С. Гумилева, летом в Самарской, Тамбовской и др.
областях вспыхивают многочисленные крестьянские восстания, о
которых Есенин мог непосредственно слышать во время почти де
сятидневной стоянки вагона Г. Колобова в Самаре, в котором они
ехали в Ташкент.

55
 Второе стихотворение, написанное, по словам Г.А. Бениславской,
осенью 1921 г., говорит о тщетности борьбы с властью: «…прозревшие
вежды / Закрывает одна лишь смерть» (I, 160).
Продолжая обращаться к вечным законам жизни, Есенин пишет
последнее стихотворение 1921 г. – шедевр русской и мировой лирики –
«Не жалею, не зову, не плачу…». В нем поэт, подчиняясь естественно
му закону живой природы («Все мы, все мы в этом мире тленны»),
благословляет все, «Что пришло процвесть и умереть» (I, 164).
Таким образом, с 1921 г., с введением нэпа, под влиянием реальных
событий изменяется и мировоззрение Есенина. Он начинает сопостав
лять разные точки зрения своих героев (Пугачева, Хлопуши – и Бур
нова, Творогова; лирического героя – и лироэпических персонажей;
в поэзии – и в публицистике), что является выражением полифонич
ности художественного мышления поэта.
В 1922 г. Есенин пишет еще пять стихотворений («Всё живое осо
бой метой…»; «Не ругайтесь! Такое дело!..»; «Я обманывать себя не
стану…»; «Да! Теперь решено. Без возврата…»; «Снова пьют здесь,
дерутся и плачут…»), в которых на примере лирического героя и его
кабацкого окружения показывает, как, доведенный большевистским
режимом до отчаяния, всё ниже и ниже опускается на дно жизни рос
сийский народ, «захлебнувшийся лихой самогонкой». Причем в на
чале года лирический герой, «отважный и гордый», «забияка и со
рванец» с окровавленной душой, пока еще верит: «Это к завтраму
всё заживет» (I, 156). Во втором стихотворении он в духе имажиниз
ма прикидывается «забулдыгой», валяющим дурака. Стихотворение
«Я обманывать себя не стану…» развивает этот образ лирического
героя («шарлатана», «скандалиста», «уличного повесы», «озорного
гуляки»). Но второй план стихотворения говорит совсем о другом:
здесь Есенин как бы мимоходом, методом от противного, обвиняет
преступный режим: «Не злодей я и не грабил лесом, / Не расстрели
вал несчастных по темницам» и делает вывод, что ему ближе живот
ные, а не такие вот люди, которые «расстреливали несчастных по тем
ницам». В следующем стихотворении лирический герой, чтобы «не
увидеть хужего» (I, 159), уходит из деревни («Без возврата / Я поки
нул родные поля») в «город вязевый» и погружается в «жуткое лого
во» кабака (I, 167–168), «жарит спирт» с бандитами и проститутками.
И ярким обобщающим, итоговым произведением этого своеобразного
цикла является последнее стихотворение – «Снова пьют здесь, дерут
ся и плачут…».

56
 «Самогонного спирта река» захлестнула всю страну (I, 136), весь
народ, на родине и в изгнании, в Русском зарубежье, потому что «ок
тябрь суровый / Обманул их в своей пурге». Так исподволь, через, ка
залось бы, частный случай – кабацкую сцену с участием лирического
героя, через локальные образы («Вспоминают московскую Русь»; «рос
сы», «Гармонист поет про Волгу и про Чека»; «киргизские степи»; «ду
рашливые, юные, / Что сгубили свою жизнь сгоряча») Есенин вновь и
вновь осуждает большевистский режим и верит в «непокорность» на
рода: «Нет! таких не подмять, не рассеять»; «И уж удалью точится /
Крепко спрятанный нож в сапоге» (I, 169–170).
Таким образом, в 1921–1922 гг. Есенин создает девять стихотворе
ний, присовокупив к ним ранее написанное (1919) «Хулиган» («Дож
дик мокрыми метлами чистит…») и поэму «Пугачев» (март–август
1921), которые в определенной степени представляют в совокупности
единое целое, выражая сложное отношение Есенина, его лирического
героя и лироэпических персонажей к происходившим в стране и в мире
событиям, к политике большевиков, к их режиму.
Приняв нэп, принесший временное облегчение крестьянам, Есенин
в поэме «Пугачев» пытается понять «русский бунт, бессмысленный и
беспощадный» (А.С. Пушкин), причины его возникновения, пораже
ния и смысл, суть крестьянской психологии, сущность крестьянской
души. И рождается яркая и многозначная поэтическая формула – от
вет на эти вопросы в словах Сторожа, обращенных к Пугачеву:
Видел ли ты,
Как коса в лугу скачет,
Ртом железным перекусывая ноги трав?
Оттого, что стоит трава на корячках,
Под себя коренья подобрав.
И никуда ей, траве, не скрыться
От горячих зубов косы.
Потому что не может она, как птица,
Оторваться от земли в синь.
Так и мы! Вросли ногами крови в избы,
Что нам первый ряд подкошенной травы?
Только лишь до нас не добрались бы,
Только нам бы,
Только б нашей
Не скосили, как ромашке, головы (III, 10).

57
 1921–начало 1922 года – период расцвета имажинизма, дискус
сии о котором идут в литературной среде в самых отдаленных угол
ках России: на Алтае, на Дальнем Востоке, на Украине и т.п., о нем
пишут за границей на разных языках. Всё больше появляется поло
жительных обзоров имажинизма как школы, как литературного теч
ния, серьезного анализа имажинистского творчества, исследования
его влияния на русскую поэзию. Потому что это уже зрелый имажи
низм, отказавшийся от своих эпатажных принципов:
«Вот краткая программа развития и культуры образа:
<…> д) Сумма лирических переживаний, то есть характер – образ
человека. Перемещающееся «я» – действительное и воображаемое,
образ второй величины.
е) И, наконец: композиция характеров – образ эпохи (трагедия,
поэма и т.д.). <…> В имажинизм вводятся как канон: психологизм и
суровое логическое мышление. <…> Малый образ теряет федератив
ную свободу, входя в органическое подчинение образу целого» (Цит.
по Шнейдерман, 13–14).
Вышедшая в Москве в издательстве «Имажинисты» (декабрь 1921 г.)
отдельной книгой поэма «Пугачев» (переиздана дважды в 1922 г. –
в Петрограде и Берлине) заканчивает период увлечения Есенина ус
ложненной имажинистской образностью. «Пугачев» вызвал поток ре
цензий и откликов по всему миру, число которых превысило шесть
десятков. И хотя поэт еще в 1920 г. в статье «Быт и искусство» весьма
критически отозвался о творчестве «собратьев» по перу, однако он по
прежнему оставался в группе имажинистов.
Имажинистская печатная продукция попадала и в поле зрения орга
нов власти. 30 марта 1921 г. состоялось заседание Главного политико
просветительного комитета республики (председатель – Н.К. Крупс
кая), на котором заслушивался вопрос «О сборнике порнографических
стихотворений «Золотой кипяток» Есенина, Мариенгофа и Шерше
невича». Главполитпросвет постановил: «Просить Госиздат произвес
ти срочное расследование, с привлечением к строжайшей ответствен
ности всех виновных в даче разрешения, печатания и распространения
этого сборника» (ГАРФ. Ф. 2313. Оп. 1. Ед. хр. 4). Повидимому, это
постановление сказалось на ужесточении позиции А.В. Луначарского
по отношению к имажинистам.
Говоря о четком делении жизненного и творческого пути Есенина
на определенные отрезки, следует учитывть то обстоятельство, что но
вые произведения писались в одном периоде, выражая конкретные

58
переживания поэта этого отрезка времени, а публиковались часто со
всем в другом, когда он уже «и чувствовал и мыслил поиному» (II,
124). Кроме того, на каждом этапе Есенин включал почти в каждый
выходящий в это время сборник произведения всех предшествую
щих периодов. Вот, например, сборники 1921–1922 гг., вышедшие до
отъезда за границу: «Преображение», «Радуница», «Исповедь хули
гана», «Трерядница», «Исус Младенец»; коллективные сборники:
«Имажинисты», «Золотой кипяток», «Звездный бык», «Конский сад:
Вся банда». А посмотрите состав этих сборников: от «Чую радуницу
Божью…» и «Миколы» – до «Сорокоуста» и «Песни о хлебе». Поэто
му критике было трудно определить позицию Есенина в каждый кон
кретный отрезок времени.
10 мая 1922 г. Есенин вместе с А. Дункан отправился за границу
(Германия, Франция, Бельгия, Италия, США), где пробыл до конца
июля 1923 г. Часто писали, что во время заграничного путешествия
Есенин только «хулиганил и пьянствовал», «похабничал и сканда
лил». А поэт болел душой не только за народ, но и за тысячелетнее
Российское государство: даже порабощенное большевиками он за
щищал перед эмигрантами. Так, в одном из интервью в мае 1922 г.
в Берлине Есенин говорил: «Я люблю Россию. Она не признает ни
какой иной власти, кроме Советской. Только за границей я понял со
вершенно ясно, как велика заслуга русской революции, спасшей мир
от безнадежного мещанства» (VII (1), 346). Есенин не был аполи
тичным поэтом. Лола Кинел, сопровождавшая А. Дункан и Есенина
в их поездке по Западной Европе, вспоминает, как в Венеции они
плыли на гондоле, пели русские песни и поэт, перед этим говорив
ший о своем детстве, «снова начал говорить о России. Но теперь это
был другой Есенин. Другой, поэт, казавшийся простым и наивным и
в то же время мудрым, которого я видела всего час или два, исчез.
Это был обычный Есенин, каким я его знала: вкрадчивый, уклончи
вый, прикидывающийся дурачком, но и весьма скрытный – в его гла
зах блестела хитринка <…>».
По словам Лолы Кинел, Есенин объяснил, что Ленин «уже почти
год, как умер, но мы не можем это разглашать, иначе большевизм мгно
венно рухнет. <…> Об этом должны объявить с недели на неделю, но
откладывают до тех пор, пока мы не найдем сильного вождя. Больше
визм не может существовать без сильного человека» (с англ. перевел
М.М. Савченко)11.

59
 Про другого большевистского лидера Есенин, по словам Романа
Гуля, говорил в Берлине так: «Не поеду в Москву… не поеду туда, пока
Россией правит Лейба Бронштейн. <…> он правит Россией, а не дол
жен ей править» (Материалы к биографии, 412).
А в варианте стихотворения «Снова пьют здесь, дерутся и плачут…»,
приведенном Г.А. Бениславской, мысль о правителях России, не ду
мающих о русском народе, еще больше проясняется:
Одолели нас люди заезжие,
А своих не пускают домой.
………………………………
Жаль, что ктото нас смог рассеять
И ничья непонятна вина (I, 599).
До 1923 г. поэт относился негативно к созданной человеком «вто
ричной природе» как к чемуто постороннему, существующему в Аме
рике, но нежелательному и гибельному для России, для есенинской
«голубой Руси»:
Идет, идет он, страшный вестник,
Пятой громоздкой чащи ломит.
…………………………………..
О, электрический восход,
Ремней и труб глухая хватка,
Се изб древенчатый живот
Трясет стальная лихорадка! (II, 82).

Вот сдавили за шею деревню

Каменные руки шоссе.
……………………………………
Стынет поле в тоске волоокой,
Телеграфными столбами давясь (I, 157).
Перелом в сознании и творчестве поэта, наступивший с началом
нэпа, закрепляется во время его поездки в Европу и Америку, когда
Есенин воочию увидел этот «железный Миргород». И хотя он не сра
зу принял его, однако с этого времени начал сознавать историческую
неизбежность его существования не только на Западе, но и в «дере
вянной Руси». В очерке «Железный Миргород», опубликованном пос
ле поездки за границу, Есенин писал: «С этого момента я разлюбил
нищую Россию <...>. С того дня я еще больше влюбился в коммунис

60
тическое строительство. Пусть я не близок коммунистам, как ро
мантик в моих поэмах, – я близок им умом и надеюсь, что буду,
быть может, близок и в своем творчестве». В 1924 г. это положи
тельное отношение к «каменной и стальной» России отражено во
многих стихотворениях и поэмах Есенина («Стансы», «Письмо деду»
и др.): «Я полон дум об индустрийной мощи».
Путь лирического героя, выражающего только часть мировоззре
ния поэта, не всегда и не во всем совпадает с путем его страны. Ре
альная жизнь России проходит в поэзии Есенина 20х годов истори
ческие этапы: Гражданская война (1918–1921), нэп (1921–1923),
начало строительства социализма (1924–1925). Характер же есенин
ского лирического героя эволюционирует иначе: в 1919–1923 гг., не
принимая революционных преобразований в деревне, он «хулиганил
и пьянствовал», что отразилось в книгах «Исповедь хулигана» (1921),
«Стихи скандалиста» (1923), «Москва кабацкая» (1924),
а также в циклах «Мреть» и «Песни забулдыги» (оба – 1922). В конце
1923 г., охваченный «голубым пожаром» любви, лирический герой ка
ялся в своих ошибках (цикл «Любовь хулигана»), в 1924–1925 гг.
пересматривал свое негативное отношение к тому, «что случилось,
что сталось в стране», приветствуя положительные перемены в де
ревне и в городе («маленькие поэмы»: «Баллада о двадцати шести»,
«Ленин…», «Мой путь»; «большие поэмы»: «Пугачев», «Страна Не
годяев», «Песнь о великом походе» и др.), но и критикуя отрицатель
ные стороны нового строя: «Радуясь, свирепствуя и мучась, / Хоро
шо живется на Руси».
Пройдя через воспевание (1917–1919), неприятие (1919–1920) и
двойственное отношение (1921–1923) к реальной революции, Есенин
с 1924 года вновь пересматривает свое отношение к Руси советской.
Это можно показать и на примере стихотворения «Неуютная жидкая
лунность...», в котором, используя прием контраста, поэт сравнивает
«бедную, нищую Русь» времен его «резвой юности» с «каменной и
стальной» Россией будущего. И если раньше поэт любовался сельски
ми пейзажами, то теперь «даже яблонь весеннюю вьюгу» он «за бед
ность полей разлюбил». Свет луны, многократно воспетый поэтом,
теперь кажется ему «чахоточным», «лунность» – «неуютной и жид
кой», любимые его березы и тополя своим прекрасным нарядом еще
сильнее оттеняют бедность и нищету полевой России. Как итог зву
чит последнее четверостишие:

61
 И, внимая моторному лаю
В сонме вьюг, в сонме бурь и гроз,
Ни за что я теперь не желаю
Слушать песню тележных колес (IV, 221).
Старую Россию, которая «волочилась сохой по полям», поэт, «любя,
проклинал не один», но и к новой его отношение было сложным: «Ра
дуясь, свирепствуя и мучась, / Хорошо живется на Руси!» («Спит ко
выль. Равнина дорогая...»). Есенин, с одной стороны, противопостав
ляет «прошлое» и «настоящее» («песню тележных колес» – и
«моторный лай», «бедную, нищую Русь» – и «мощь родной стороны»;
«белую липу», «соловьиный рассвет» – и «нездоровое, хилое, низкое»;
бури, грозы – и «тих мой край»), а с другой – принимает жизнь во всех
ее проявлениях: «Принимаю, что было и не было», «Принимаю, при
ди и явись», «Принимая счастливый удел...».
Лирический герой, имея прототипом самого поэта, сердце которого
вместило целый мир, становится обобщенным образом человека 20х
годов в ряду других есенинских героев. Даже, казалось бы, в глубоко
интимных «письмах» – к женщине, к матери, к сестре, к деду – Есенин в
лице лирического героя выражает свое отношение к тому, «что случи
лось, что сталось в стране»: «Любимая! Сказать приятно мне: / Я избе
жал паденья с кручи. / Теперь в советской стороне / Я самый яростный
попутчик».
В поэме «Анна Снегина», сюжетной основой которой является
жизнь поэта Сергея (с апреля 1917 г. до лета 1924 г.), речь идет о собы
тиях, происходивших в России первой четверти ХХ в.: о революцион
ной ситуации 1910х годов, двух революциях 1917 г., трех войнах –
русскояпонской 1904 г., Первой мировой, Гражданской – и повсед
невной жизни людей разных классов.
На примере разных образов (жены белого офицера Анны Снеги
ной и ее матери, старой помещицы; готового всем угодить мельника
и его жены, резко отрицательно относящейся к большевикам; жад
ного до денег возницы, братьев Оглоблиных – просоветского Прона
и бесхребетного труса Лабути, мужиков богатого села Радова и бед
ного села Криуши) Есенин создает целую галерею разновидностей
русского характера, исследуя его особенности в переломные момен
ты истории. Создавая свое в высшей степени народное произведе
ние, Есенин в то же время далек от идеализации народного характе
ра, представляя как позитивные, так и негативные черты своих героев.

62
Говоря словами возницы, «…люди – все грешные души. / У многих
глаза – что клыки».
Но и в 1924–1925 гг. отношение Есенина к Советской власти, укре
пившей свои позиции, не является однозначно положительным: «На
стенке календарный Ленин. Здесь жизнь сестер, сестер, а не моя <…>
Конечно, мне и Ленин не икона, / Я знаю мир…»;

Так грустно на земле,

Как будто бы в квартире,
В которой год не мыли, не мели.
Какуюто хреновину в сем мире
Большевики нарочно завели (IV, 196).

В «Руси советской» поэт пишет о том, что страна изменилась, а он

остался прежним:

Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый

Бог весть с какой далекой стороны.
……………………………………………………..
Язык сограждан стал мне как чужой,
В своей стране я словно иностранец.
………………………………………………….
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

И возникает решение: «…Пойду один к неведомым пределам, / Ду

шой бунтующей навеки присмирев» (II, 95, 96, 97).
И тем не менее, обращая свой взор в будущее, поэт делает оптими
стический вывод:

Века всё смелют,

Дни пройдут,
Людская речь
В один язык сольется.
Историк, сочиняя труд,
Над нашей рознью улыбнется… (II, 111).

Такова вкратце эволюция отношения Есенина к власти. В «Анне

Снегиной» Есенин устами рядового представителя народа приходит
к простому выводу: «Раз – власти, на то они власти, / А мы лишь про
стой народ» (III, 159).

63
 Есенин в своей жизни и в своем творчестве отобразил многие ас
пекты русского национального характера, его души, его самосознания
и поведения, его прошлого, настоящего и будущего, поиски им нацио
нального духовного идеала, «вечной правды», которую поэт искал всю
свою жизнь, начиная с первых сознательных лет: «В жизни должно
быть искание и стремление, без них смерть и разложение. <…> Живое
слово пробудит заснувшую душу, даст почувствовать ей ее ничтоже
ство, и проснется она, и поднимет свои ослепленные светом истины
очи и уже не закроет их <…> она пойдет смело к правде, добру и свобо
де» (VI, 37, выделено Есениным).
Как видим, личность Есенина и его творчество – это поэтическая
модель России: в Есенине в свернутом виде есть всё, что было, есть и
будет в России.
Примечания
1
Русская идея. М., 1992. С. 203.
2
Бердяев Н. О самоубийстве: Психологический этюд. Париж, 1931. Реп
ринт. изд. М.,1992. С. 9.
3
Воронова О.Е. «Между религией и русской идеей» (С.А. Есенин и Н.А.
Бердяев) // Столетие Сергея Есенина. М., 1997. С. 35.
4
Русское зарубежье о Есенине. М., 1993. Т. 1. С. 54.
5
Юшин П.Ф. Сергей Есенин: Идейнотворческая эволюция. М., 1969. С. 202,
215–216.
6
Наумов Е.И. Сергей Есенин: Личность. Творчество. Эпоха. Л., 1969. С. 149.
7
Прокушев Ю.Л. Сергей Есенин: Образ. Стихи. Эпоха. М., 1978. С. 206.
8
В.И. Ленин. ПСС. М., 1963. Т. 37. С. 141.
9
Русское зарубежье о Есенине. М., 1993. Т. 1. С. 62.
10
С.А. Есенин в воспоминаниях современников. В 2 т. М., 1986. Т. 1. С. 437.
11
Цит. по: Gordon VcVay. Isadora and Esenin, р. 91, 276.

И.А. Есаулов, г. Москва

Творчество Есенина и православная традиция:
проблемы методологии
Рассматривая есенинское творчество в христианском контексте
понимания, необходимо избегать двух крайних позиций: Сциллы ли
берального прогрессизма и Харибды догматического начетничества.
Количественно преобладающей до сих пор является первая край

64
ность, следуя которой и апеллируя к науке как таковой, а иногда и
выступая как бы «от имени» науки, исследователь на деле либо от
стаивает коллективные интересы того или иного научного направле
ния, либо свои собственные, либо же манифестирует – сознательно
или бессознательно – отнюдь не универсальную, а ту или иную ак
сиологию, внешнюю по отношению к русской христианской тради
ции, а зачастую и вполне чуждую ей1 .
В самое последнее время вполне обозначилась – как раз среди тех,
кто отвергает «левый» прогрессизм, – и другая крайность: тенденция
столь же сурового «осуждения» русской словесности, но уже с проти
воположных аксиологических позиций (ср. не отличающиеся профес
сиональной компетентностью, но весьма назидательные суждения
о Есенине М.М. Дунаева). Мы говорим о механическом транслирова
нии отдельных элементов стройной системы православной догматики
на корпус художественных текстов – без понимания значимости их
эстетической природы. На этом основании следует высокомерный (а
часто просто недопустимый по тону) отказ отечественным писателям
в причастности их творчества христианской традиции.
Выделенное нами курсивом словосочетание является ключевым
для осознания проблемы. Присутствие в произведении культурной
памяти может быть определено как традиция. Осмысление в худо
жественном творчестве христианской сущности человека и христи
анской картины мира свидетельствует о собственно христианской
традиции. Формы же присутствия могут быть весьма различны. Хри
стианская аксиология в изучении русской словесности предполагает
необходимость согласования (но не обязательно совпадения!) соб
ственной исследовательской установки с доминантной для отече
ственной культуры православной системой ценностей.
При этом следует отдавать себе отчет в многомерности культурного
поля. И неискушенная в богословских спорах прихожанка храма в рус
ской деревне, и св. Иоанн Златоуст причастны к христианской тради
ции и радуются светлому Христову Воскресению, однако, вместе с тем
они находятся, так сказать, на разных ярусах единой православной куль
туры. В творчестве русских писателей посвоему выразился как раз тот
национальный характер, который сформировало «греческое вероиспо
ведание», согласно известному убеждению А.С. Пушкина.
Между художественным языком и православной культурой суще
ствует тесная связь, которую нельзя ни абсолютизировать, ни недооце
нивать. Для адекватного описания русской словесности сама оппозиция

65
народного и церковного, светского и духовного, художественного и
учительного может быть верно понята, если мы задумаемся над тем
общим знаменателем, который конституирует единство русской куль
туры в ее разнообразных проявлениях. Повидимому, именно пасхаль
ность и является искомым важнейшим конституирующим фактором
для отечественной культуры. Границу между светским и духовным сле
дует понимать не только как разделяющую, но и соединяющую эти
сферы в единстве отечественной национальной культуры как таковой:
именно в последнем случае только и можно говорить о русской право
славной культуре. Такая установка, на наш взгляд, является наиболее
перспективной для исследователя русской словесности.
Лирика Есенина поэтому может быть рассмотрена не только как оп
ределенное звено творческого «пути» поэта и даже не как выражение
«поэтической Святой Руси в ее крестьянской ипостаси»2 . Нам ближе
понимание Ю. Мамлеевым сущности поэтического мира Есенина:
«Символика и метафизика русской природы и деревни в есенинской
поэзии – не только манифестация духа тысячелетней крестьянской
Руси, но и знаки глубинноисходных состояний русской души, вообще,
вечные символы, которые выходят за пределы истории и деревни, так
как они соотносятся с таинственной подосновой русской души, с ее ар
хетипом, с ее априорной космической сущностью. Поэтому Есенина
может любить (и жить его поэзией) любой русский человек, независи
мо от его мировоззрения, убеждений, образования <…> Следовательно,
есенинская поэзия помогает воссозданию в нашей душе той удивитель
ной реальности, которую можно назвать “Внутренней Россией”»3 .
Первая книга стихов С. Есенина «Радуница» уже своим заглавием
отсылает к пасхальному единению живых и почивших в России4 . Как
известно, Радуница является одним из праздников пасхального цик
ла, когда в первый вторник после Пасхальной седмицы на погостах
совершается поминовение родителей. Христианские представления
о том, что «у Бога все живы», отчетливо проявляются на Радуницу.
В книге обращает на себя внимание характернейшее для ранней ли
рики Есенина освящение русской природы как богоданной, соседствую
щее со странничеством. Поскольку природный мир уже освящен Бо
гом, это странничество сходно с паломничеством по святым местам.
Поэтому почти совершенно отсутствуют мотивы преображения, изме
нения, улучшения: напротив, доминирует приятие этого мира. Как фор
мулирует А.И. Михайлов, Есенин «всецело был поглощен безраздель
ной любовью к гармонии божественного бытия (выделено автором. – И.Е.)

66
и России – как к его воплощению»5 . Сочетание в «Радунице» поклоне
ния сущему с устремлением к «нездешнему», ощущение разлитой в мире
благодати Божией, соседствующее с поминальной грустью, свидетель
ствует о пасхальной доминанте сборника. Определение ранних стихов
Есенина как «медовых» (С. Городецкий) является удачным эпитетом,
который как нельзя лучше выражает сам аромат книги.
Представляется неверным интерпретировать раннего Есенина как
«полуязычника», как это сделал В. Ходасевич, и в целом не оченьто
доброжелательный к поэту, крестьянским писателям и «мужицкой»
Руси6 . Гораздо более доказательным нам кажется недавнее исследо
вание В.В. Лепахина, который аргументированно подвергает сомне
нию устойчивое представление о есенинском «пантеизме», резюмируя:
«Космос в ранней лирике Есенина весь пронизан Литургией: от небес
до земли, от звезд до травы, всё на свой лад, в разных формах непре
рывно служит Творцу»7 . Существенным же недостатком замечатель
ной работы Лепахина является неправомерное стремление распрост
ранить такое понимание поэзии Есенина на все его творчество. Именно
поэтому исследователь замечает: «…во многих… случаях мы сознатель
но отвлекаемся от контекста, в котором стоят у поэта те или иные сло
ва, строки, стихи»8 . Однако в поздней лирике Есенина именно «кон
текст» (художественное единство произведения) зачастую совершенно
меняет исходный христианский смысл отдельных слов и строк.
Может даже показаться, что в отношении поздней лирики поэта
В. Ходасевич более прав, полагая, будто у Есенина «…христианство –
не содержание, а форма, и употребление христианской терминологии
приближается к литературному приему <…> Если мы внимательно пе
речтем революционные поэмы Есенина… то увидим, что все образы
христианского мифа здесь даны в измененных (или искаженных) ви
дах, в том числе образ самого Христа. Это опять, как и в ранних сти
хах, происходит оттого, что Есенин пользуется христианскими име
нами, произвольно вкладывая в них свое содержание»9 . Но мы видим,
что Ходасевич также неправомерно распространяет свое понимание
на всё есенинское творчество, следующим образом «расшифровывая»,
как он пишет, «есенинскую веру»: «Приснодева=земле=корове=Руси
мужицкой. БогОтец=небу=истине. Христос=сыну неба и земли=уро
жаю=телку=воплощению небесной истины=Руси грядущей»10 .
На самом же деле, то, что виделось В. Ходасевичу непозволитель
ным «уравниванием», в лирике Есенина предстает как пронизанность
небесной благодатью земной России. Поэтому в «Руси грядущей», по

67
Есенину, несомненно присутствует Христос, как и в «урожае», «тел
ке» и других земных проявлениях России настоящей, что по какимто
причинам неприемлемо для В. Ходасевича. Последний иронически за
мечал, «восстанавливая», как он выражался, «мужицкорелигиозные
тенденции» Есенина: «Выйдет, что миссия крестьянина божественна,
ибо крестьянин как бы сопричастен творчеству Божию», добавляя при
этом: «Повидимому, Есенин даже считал себя христианином»11 . Од
нако не только русский поэт «даже считал себя христианином», но и
в целом русское крестьянство жило именно тем, что ощущало свою
сопричастность божественному, определяя себя не «полуязычниками»
или «язычниками», а православными.
Как же, в таком случае, методологически правильно провести разли
чие между наследованием христианского взгляда на мир в лирике Есе
нина и теми случаями, когда отдельные христианские образы сводятся
лишь к функции «литературного приема»? Очевидно, в ранней лирике,
а также во многих своих зрелых и поздних произведениях Есенин сле
дует той православной традиции, которая соприродна русскому народу
и включает в себя православные церковные представления, а также ши
рокий круг образуемых вокруг этих представлений как духовного ядра
традиций, примыкающих к ним других культурных ярусов. Таковыми
являются, например, духовные стихи, пословицы, поговорки и другие
явления культурной жизни народа, отнюдь не «оппозиционные» пра
вославию, но посвоему «адаптирующие» догматы церкви к народному
сознанию и тем самым структурирующие это сознание. Тогда как «са
мовольное» использование христианских образов, намеренно идущее
вразрез именно той совокупности культурных представлений, которую
мы и обозначаем в качестве православной традиции, трансформирует
христианский образ в часть литературного приема.
Книгу Есенина «Радуница» начинает поэма «Микола»12 . По русским
православным представлениям, Святитель Николай Чудотворец – это
крестьянский святой, покровитель народа, мужицкий заступник. Таким
он является в русском духовном стихе13 . Таким он предстает и в есе
нинском тексте. Микола«милостник» ходит «в лапоточках» по право
славной Руси. Этот небесный заступник и укоренен в русской повсед
невности, где «всем есть место, всем есть логов», вплоть до того, что
Микола«угодник» молится вместе с «людом», и, в то же время, он
«странник», «пришлец», «жилец страны нездешной», который молится
уже от себя «за здравье / Православных христиан». Он находится на
земле, но послан в «русский край» Господом, а поэтому его земное

68
странничество «мимо сел и деревень», «по селеньям, пустырям», «к мо
настырям», «по дорогам», «по трактирам» имеет всетаки определен
ное направление: «звонкий мрамор белых лестниц» ведет «ласкового
угодника» в «райский сад». Да и сам он говорит: «В Божий терем прав
лю путь». Вполне осознавая это восхождение любимого святого в не
здешнюю страну к Господу, православный люд просит: «Миколаечу
дотворче, / Помолись Ему за нас». Таким образом, в небольшом тексте
мы видим как начало пути Святителя, посылаемого Господом в рус
скую землю («Говорит Господь с престола, / Приоткрыв окно за рай: /
«О Мой верный раб, Микола, / Обойди ты русский край»), так и назы
ваемое, но не изображаемое завершение пути. Чрезвычайно важно для
понимания поэтики Есенина, что Божие напутствие о молитве Чу
дотворца с народом («Помолись с ним о победах / И за нищий их уют»)
в итоге переходит в народное напутствие (молитву) возвращающемуся
«в райский сад» страннику: «Помолись Ему о нас». Уверенность в милос
ти Божией, которая передается в данном случае проницаемостью гра
ницы между земным и небесным; жизнью, понимаемой как странствие,
которое завершает тот же «звонкий мрамор белых лестниц», и смертью
как упокоением у поминаемого в есенинском тексте Престола Господ
ня, имеет выраженную пасхальную доминанту.
Лирический герой ранней лирики Есенина именно потому всеце
ло принимает земную юдоль (ср.: «заброшенный» край, «сенокос не
кошенный» и т.п. совершенно «непраздничные» приметы России),
что верит – эта земля покрыта невидимым, но спасительным Покро
вом Богородицы: «Я поверил от рожденья / В Богородицын покров».
Логика есенинского текста свидетельствует о том, что герой говорит
в цитируемых нами строках не столько о своей личной судьбе, сколь
ко о судьбе России. Праздник Покрова Божией Матери празднуется,
как известно, именно Русской Православной Церковью, тогда как
Греческая Церковь его не знает. Может быть, этой верой в благодат
ный Покров над Россией, а не пресловутым «язычеством» объясня
ется и особое отношение к русской земле как уже освященной и бла
гословленной Господом в народной православной традиции.
Важно напомнить, что омофор Богородицы увидели юродивый Ан
дрей со своим учеником. В ряде есенинских текстов общее убежде
ние о спасительном Покрове Богородицы над Россией соседствует
с вызывающими строками, которые легко принять за эпатаж, если
забыть о традиции юродства в русской культуре.
Так, весьма легко истолковать известные строки из стихотворения
«Гой ты, Русь, моя родная...» как легковесные и эпатирующие:

69
 Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою» (I, 51).

Однако обратим внимание, что в художественном целом есенинс

кого стихотворения в трех из четырех предыдущих строф так или ина
че речь идет о проекции Руси небесной на Русь земную. Первое, что
«видит» есенинский читатель авторской волей в его родной Руси –
это «Хаты – в ризах образа…». Сам лирический герой смотрит на эту
Русь «как захожий богомолец». Наконец, образ Спасителя неотде
лим и соприроден этой Руси: «Пахнет яблоком и медом / По церквам
твой кроткий Спас». Прозрачная отсылка к православным праздни
кам «первого» и «второго» Спаса в целом произведения передает от
нюдь не этнографический местный колорит русского августа месяца.
Христос занимает в этой поэтической реальности в самом буквальном
смысле центральное место14 : в тексте, состоящем из 20 строк, упоми
нание о Спасе мы находим в десятой строке.
Поэтому неверно интерпретировать данный текст как языческое
предпочтение земной Руси небесному раю: пренебречь уже освящен
ной небесным заступничеством родиной не равнозначно доброволь
ному отказу от духовного спасения. Напротив, кинуть Русь в художе
ственном целом произведения означает совершить отступничество не
только по отношению к земной родине, но и родине, принявшей свой
крест, родине, находящейся под омофором Пресвятой Богородицы, а
стало быть – пренебречь ее святынями.
За предпочтением лирического героя стоит вполне традиционное
упование на того кроткого Спаса, который, по русским представлени
ям, просто не может призвать бросить отчизну. К тому же сам этот крик,
как и сомнительная возможность выбора между богоспасаемой Русью и
«раем», сопровождающаяся словно побуждением к предательству
(«Кинь ты Русь»), свидетельствуют о некой опасности, ловушке для
героя. Повидимому, здесь кроется некое искушение, когда за кричащим
голосом «святой рати» (криком своим напоминающей, скорее, легион)
таится отнюдь не небесное воинство, поскольку этот возглас словно
призывает одновременно и оставить Спаса, а значит, и самому остаться
без надежды на духовное спасение. Во всяком случае, в русской право
славной традиции кротость всегда противостоит безблагодатному шуму.
Поэтому не только «нелогичный», но и словно бы юродивый выбор ли

70
рического героя на самом деле подчиняется иной «логике», вытекаю
щей из народных представлений о спасении, неотделимом от Спаса.
Образ поэта после 1917 г. современники определяют как «падшего
ангела». А.И. Михайлов, напомнив о «святой злобе» (из блоковской
поэмы), замечает: «Поддается внедрению этой «злобы» в сознание
русского человека и Есенин, ступая на путь отречения от религиозно
го сознания православной России и делая слабую попытку отряхнуть
от своих ног прах Руси патриархальнокрестьянской» (выделено ав
тором. – И.Е.). Это «отречение от Святой Руси» совершается «как бы
от фаворского света в сумерки преисподней»15 .
Символическим «пределом» этого падения являются печально из
вестные строки из «Железного Миргорода»: «Мне страшно показался
смешным и нелепым тот мир, в котором я жил раньше <…> стал ру
гать всех цепляющихся за «Русь» как за грязь и вшивость. С этого мо
мента я разлюбил нищую Россию. <…> С того дня я еще больше влю
бился в коммунистическое строительство». В допечатной версии этого
же очерка автор заявляет: «Убирайтесь к чёртовой матери с Вашим
Богом и Вашими церквями. Постройте лучше из них сортиры, чтоб
мужик не ходил «до ветру» в чужой огород».
Исследователями давно замечено текстуальное сходство этих строк
и высказываний из поэмы «Страна Негодяев»:
…хочу в уборную,
А уборных в России нет.
Странный и смешной вы народ!
Жили весь век свой нищими
И строили храмы Божие…
Да я б их давнымдавно
Перестроил в места отхожие (III, 57).
Однако если в поэме эти глумливые строки принадлежат Чекис
товуЛейбману, называющему себя «гражданином из Веймара», то в
«Железном Миргороде» Есенин высказывается от себя. Он словно
пытается стать «своим», участвовать в «строительстве», затеянном
совсем другими персонажами. Это желание заговорить голосом
«гражданина из Веймара» проявляется не только на уровне лексики
(«странный и смешной» = «смешной и нелепый» и т.п. переклички),
но и в обращении. Если для Чекистова до известной степени есте
ственно, обращаясь к русскому Замарашкину, в его лице обращаться
как бы ко всему русскому народу («вы… жили… строили»), то автору

71
очерка предварительно необходимо занять какуюто внешнюю – и
именно чуждую русской традиции – позицию, чтобы заявить «Уби
райтесь к чёртовой матери с Вашим Богом и Вашими церквями». Для
того, чтобы стать на подобную точку зрения, недостаточно обращения
«Милостливые государи!», необходимо попытаться стать Чекисто
вым, что оказалось невозможным для Есенина.
Сам персонаж «Страны Негодяев» вполне осознает истинную на
правленность своих глумливых инвектив, поэтому он и потешается над
Замарашкиным, называющим его «брат мой»:
Хаха!
Что скажешь, Замарашкин?
Ну?
Или тебе обидно,
Что ругают твою страну? (III, 57).
Он же, «гражданин из Веймара», открыто заявляет о том, что его
непримиримость отнюдь не связана с тяжелым «годом» («скверный год»,
«отвратительный год»), как это полагает его незадачливый оппонент:
Я ругаюсь и буду упорно
Проклинать вас хоть тысячи лет,
Потому что… (III, 57).
Многоточие и повтор последней фразы свидетельствуют о том, что
настоящая причина проклятий, не имеющих конца, далеко не сводит
ся к высказанному Чекистовым поводу, а имеет подобную шекспиров
ской мистическую глубину (отсюда его упоминания о Гамлете), кото
рую и хотел бы, но не решается высказать «гражданин из Веймара».
Инфернальный контекст этих признаний Чекистова (эпизод начина
ется и заканчивается грязной бранью персонажа; упоминаются «адский
холод», «темнота», «ветер, как сумасшедший мельник», «чертова вьюга»)
также манифестирует гораздо более глубинную смысловую перспекти
ву, далеко не сводимую к спорам времени Гражданской войны в России.
Приходится и отказ С. Есенина от «цепляющихся за «Русь»» рас
сматривать в этом же инфернальном контексте. Не просто «чужое», но
откровенно враждебное – к тому же мистически враждебное «чужое» –
автор попытался декларировать в качество «своего» посредством отре
чения от своей православной сущности. Как замечает А.И. Михайлов,
«почти во всех автобиографиях Есенин, словно бы помня чейто наказ
или данное комуто обещание, не забывает отметить свое безверие»16 .

72
Даже звучащий в поэме торжествующий хохот «гражданина из Вейма
ра», сопровождающий уничижение России, словно бы пытается повто
рить – уже от собственного имени – Есенин в своем очерке («Я… осмот
рел столовую, свою комнату, две ванные комнаты и, сев на софу, громко
расхохотался… Вспомнил про «дым отечества»…»), попытавшись, как
и его персонаж, для пущей важности напомнить о своем «заграничном»
новом видении: «Я объездил все государства Европы и почти все штаты
Северной Америки. Зрение мое переменилось»17 . Но оказалось, что стать
«своим» ему попросту невозможно. Если ЧекистовЛейбман, не согла
шаясь с Замарашкиным, позицирует себя как «иностранца», что не толь
ко не мешает, но как раз помогает ему чувствовать себя своим в «Стране
Негодяев», несмотря на его демонстративнооскорбительное дистанци
рование от «бездельниканарода» и нескрываемую вражду к чужим свя
тыням, то Есенин, отрекшийся от своих церквей, напротив, вынужден
устами своего лирического героя горестно констатировать: «В своей
стране я точно иностранец».
Можно предположить, однако, что особое отношение русских лю
дей к поэзии Есенина до известной степени объясняется не только тем,
что она созвучна «таинственной подоснове русской души» в ее неиз
менной сущности, как это предполагает цитированный нами выше
Ю. Мамлеев, но и этим «падением»: судьба России и русского народа
в ХХ в. как бы повторила предвосхитившую ее судьбу С. Есенина.

Примечания
1
Ср. суждение постсоветского либерального критика – произвольно взято
го нами из множества подобных, – раздраженного тем, что в результате опроса
Российского института социальных и национальных проблем, проведенного в
2000 г., С. Есенин стал лидером в списке писателей прошедшего века: «Одна беда –
это наш чемпион. Серега, так сказать. Вот с Серегой проблема. И она в нас самих
<…> Есенинские стихи воспевают и санкционируют забубенное прощание с чем
то прекрасным и безнадежно утраченным, прощание настолько сильное и все
поглощающее, что кроме него ничем в жизни уже не стоит и не следует зани
маться. Коль ты так убиваешься по березкам да шушунам, коли они для тебя так
важны – какой с тебя спрос? <…> Мы же будем по мере сил продолжать искать
способ существовать среди людей, у которых такие культурные кумиры» (Но
виков М. В нашей кумирне // Коммерсантъ, 2000. 15.01. С. 9).
2
Михайлов А.И. Сергей Есенин: судьба и вера // Есенин С. «Шел Господь
пытать людей в любови...» СПб., 1995. С. 17. Статья А.И. Михайлова является
одной из наиболее глубоких современных работ, посвященных истолкованию
религиозности поэта.

73
 3
Мамлеев Ю. В поисках России // Русский рубеж. № 3. Специальный
выпуск газеты «Литературная Россия» (Без даты).
4
Подробнее см.: Есаулов И.А. Пасхальность русской словесности. М., 2004.
5
Михайлов А.И. Указ. соч. С.17.
6
См.: Ходасевич В. Есенин // Русское зарубежье о Есенине: В 2 т. М., 1993.
Т. 1. С. 45–70.
7
Лепахин В. Икона в русской художественной литературе. М., 2002. С. 627.
8
Там же. С. 638.
9
Ходасевич В. Указ. соч. С. 47, 57.
10
Там же. С. 57.
11
Там же. С. 47, 59.
12
Тексты С.А. Есенина цит. по изданию: Есенин С.А. Полн. собр. соч.: В 7 т.
М., 1995–2001.
13
См.: Купина Неопалимая: Стихи духовные. М., 1991. С. 157–162.
14
Эту композиционную особенность текстов раннего Есенина необходи
мо учитывать и в других случаях, например, интерпретируя финальную стро
фу стихотворения «Я снова здесь, в семье родной»:
И часто я в вечерней мгле,
Под звон надломленной осоки,
Молюсь дымящейся земле
О невозвратных и далеких.
Как часто приходится читать, в этом молении «земле» как будто прояв
ляется все то же «полуязычество» поэта. Однако, помимо того, что над
ломленная и падающая земная осока попросту не может звенеть, а потому
ее «звон» является в данном случае знаком, отсылающим к колокольному
звону Православной Церкви, но одновременно и символом освященности
этим же звоном всего тленного, как надломленная осока, земного (тех же
«невозвратных и далеких»), важно отметить и то, что единственная пред
метная деталь, прямо отсылающая к Православной Церкви, также нахо
дится в композиционном центре и этого текста (в 9 и 10 строках), как бы
этим своим центральным положением «оправдывая» последующее моле
ние томящегося героя:
Над куполом церковных глав
Тень от зари упала ниже.
15
Михайлов А.И. Указ. соч. С. 25–26.
16
Там же. С. 30.
17
Ср. подобный ракурс видения Чекистова:
То ли дело Европа?
Там тебе не вот эти хаты…

74
 Л.А. Киселёва, г. Киев

«Икона» и «орнамент»
в лирике Сергея Есенина 1914–1917 гг.

Цель данной работы – выявить взаимосвязь «иконы» и «орнамен

та» в поэзии Есенина на основе произведений 1914–1917 гг., создан
ных до личного знакомства с Клюевым, после встречи поэтов и в пери
од теснейшей их близости.
Образное мышление Есенина изначально иконично, то есть ориен
тировано на изображение «реального богочеловеческого двуедин
ства»1. «Ведь это то же самое, что в Гурьевских росписях… Ведь это те
же фрески, и в них открывается совершенно новый эстетический мир,
необыкновенно поучительный для понимания русской души»2, – пи
сал Клюев о есенинских стихах ещё до встречи с автором.
Уравнивая поэтическое слово Есенина (как и своё собственное)
с иконописью 3, Клюев впоследствии будет метить облик «сопесенни
ка» знаком «скрытной иконы»: «Молюсь лику твоему невеществен
ному»; «не показной, а заветный»; «обреченный на заклание»4; «отрок
вербный», «серафим опальный», «жертва вечерняя»5, – почти все эти
сакральные определения связаны с темой «мужицких христов». При
чём возникает как бы парная икона – «бездонное слово» крестьянской
культуры в клюевских текстах воплощается в «честную двоицу». На
помним, что о двуипостасной «мужицкой Руси» писали в связи с со
вместными выступлениями Клюева и Есенина в 1915–1916 гг. и Зоя
Бухарова 6, и Фёдор Иванов 7, и Иероним Ясинский: «Они точно пред
ставляют собой мужское и женское начала народной души» 8.
Проанализировав развитие образа лирического героя Есенина
на фоне творческих взаимоотношений с Клюевым и восприятия дву
ипостасной «мужицкой Руси» современниками, мы сможем уяснить
некоторые причины изменения Есениным датировки своих текстов и
создания им собственного «двуипостасного» образа.
Сразу ощутив глубоко иконичную природу есенинского таланта,
Клюев назвал юного поэта «пришельцем дальним»9, воплотившим веч
ную красоту в её исконно русском обличье: «Прекраснейший из сы
нов крещеного царства»10. Однако «Рязанской земли жених», «родной
Коловрат» именуется Клюевым в начале 20х гг. также «певучим Бус
лаевым»11 – и в этом случае есенинская тема представлена мотивом
риска, опасности, потери: «Иль в зуде построчном, в словесном позоре /

75
Износит певучий Буслаев кафтан?» (Ср. в «Деревне»: «Ах, парни,
Буслаевы Васьки… / Всё лететь бы голью на Буяны / Добывать золо
тые кафтаны…»)12.
Анализ есенинской лирики 1914–1917 гг. позволяет выявить исто
ки «буслаевской» ипостаси в иконичном образе поэта – в его словес
ной иконе. Одновременно мы сможем проследить генезис есенинской
теории трёхчастного образа на примере взаимодействия «иконичной»
и «орнаментальной» составляющих его поэтики.

***
Исследователи, писавшие об иконичности поэзии Есенина, не свя
зывали напрямую эту иконичность с «тайнами орнамента»13. А меж
ду тем сам Есенин подчеркивал их сакральную природу, причем го
ворил об этом в понятиях христианских: «избяные заповеди»,
«избяная литургия»14. Знаки бытового крестьянского орнамента за
печатлели, по мысли автора «Ключей Марии», «культуру наших
прозрений»15. Наименования составляющих словесного орнамента
также обнаруживают свою связь с христианской традицией: «зас
тавочный» образ апеллирует к символическому убранству рукопис
ных «цветников» и «лимонарей»; «корабельный», собирающий в
своём струении различные значения заставки, являет некий «ков
чег смыслов» («корабль» – в значении общины верных). И всё это
возникает и движется ради обретения «лика», ангельской благой
вести о жизни вечной.
Вновь16 подчеркнём, что ощущение соприсутствия в мире священ
ных «ликов» в высокой степени было свойственно Есенину: «чейто
мягкий лик за лесом», «ночных небес иконостас»; несколько иной
смысл имеют образы «лика дорог» и «полей родного лика»17.
«Лик», с богословской точки зрения, – это «единственно возмож
ная схема лица, это внутренние силовые линии, формирующие его
онтологическую основу»18. Впоследствии (с 1917 г.) у Есенина замет
на тенденция к созданию словесной «автоиконы», собственного «лика»:
«О, какой богомаз мой лик / Начертал, грозовице внемля?»19. Разви
тие и углубление сакральных значений слова «лик» в поэзии Есенина
совпадает с клюевским периодом его жизни, то есть временем учени
чества и сотворчества.
Валерий Лепахин полагает, что только «ангелический образ Есе
нина можно было бы назвать иконичным»20. С этим нельзя согласить
ся, ибо словесная икона в есенинской лирике (как и у Клюева) созда

76
ётся на основе всей орнаментальной триады, и прежде всего иконич
ность присуща заставке 21.
Соединение «орнамента» с «иконой» является, как мы убедимся
в дальнейшем, мощным семиотическим сигналом, предупреждающим
об иной логике смыслов: в тексте зримо, ярко и последовательно по
вторяются материальные предметы нематериального мира. Орнамент,
по самой своей природе сочетающий дискретность с континуальнос
тью, действительно уводит в бесконечность и заставляет отгадывать
загадку скрытого в бесконечности «лика». Именно этот эффект был
отмечен современниками Есенина (вызывая как положительные, так
и отрицательные оценки): «иконопись, а не стихи!..» 22. В стихотворе
нии, заслужившем такую характеристику («Нощь и поле, и крик пе
тухов…»), заставказагадка – месяц – проявляется и называется в зак
лючительной строфе. Однако первая строфа содержит и другие
загадки, так что последующее «струение» образовнамёков иконизи
рует строфузаставку в целом, а финальный мотив поминок и безлю
дья – лишь один из ангелических смыслов, скрытых в начале стихот
ворения. Укажем, в частности, на неясный мотив отречения,
предательства Петра и Иуды (ночной крик петуха, осина). Золотисто
красные листья «тощих осин», срываемые ветром, который «катит»
их, как «яблоки» (или монеты?) в первой строфе, во второй именуют
ся «невесёлой рябью», и слово «рябь» становится осью симметрии в
орнаментальном рисунке, так как 3я строфа содержит образ трясу
щих «обветшалым подолом» ив. Мотив опрокинутого «отчего дома»
(= «смолкшего колокола») и «красного бугра» (Голгофы?) во 2й и
3й строфах продолжен в 4й строфе троекратным тревожным напоми
нанием о чьейто гибели: «Ктото сгиб, ктото канул во тьму, / Уж кому
то не петь на холму…». И тут же – катартическое разрешение трагичес
кого мотива: «Мирно грезит родимый очаг / О погибших во мраке
плечах». После этого и тишина «в божничном углу», и безлюдье (по
минки в избе правит лишь «пугливая мышь») не вызывают тревожного
или тоскливого чувства («Месяц месит кутью на полу…»), и поминаль
ный мотив неявно отсылает к общеизвестной молитве благоразумного
разбойника: «Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствие Твое!»23.
Приведенный в качестве примера текст относится к 1917 г., в связи
с чем важно отметить, что ранее Есенин предпочитал иную компози
цию стихотворения: главная загадка помещалась не в начале, а в кон
це (как, например, молитва «алым зорям» и причащение «у ручья»
в стихотворении «Я пастух, мои палаты…»; или «земляника» в первой

77
редакции стихотворения «Алый мрак в небесной черни…», о чем будет
сказано далее). Нередко также начало и конец представляли собой еди
ный загадочный образ, который предстояло разгадать, – так в стихот
ворении «О красном вечере задумалась дорога…» узоры иконописной
избы 24, уводящие в вечность, преобразуют «дорогу» в человеческую
жизнь (причем это крестьянская жизнь – поэтому дума о конце, «о
красном вечере», исполнена не страха, а ласки, кротости, нежности;
спасительность такого жизненного пути выражена в строке «Дорога
белая узорит скользкий ров…»).
Ещё один характерный пример замысловатой загадки – концовка
стихотворения «Снег, словно мёд ноздреватый…». В заключительной
строке упоминается довольно редкая икона св. Иоанна Дамаскина, ко
торый, по молитве бабки, помогает внучонку решать задачи. Однако
о помощи неудобоучащемуся обычно просят других угодников – чаще
всего св. Сергия Радонежского. Настораживает и подчеркнутое внима
ние к «руке» – как у реального персонажа («Руки белей бересты»), так
и у иконы («Пишет им числа с иконы / Божий слуга – Дамаскин»). По
видимому, речь идет об иной иконе… Кисть правой руки св. Иоанна Да
маскина была отсечена по навету клеветника; приложив мёртвую
десницу к ране, страдалец молился перед иконой Богородице об исце
лении руки для поражения иконоборчества. В тонком сне увидев Ма
терь Божию, он услыхал, что исцелен Ею, – и, проснувшись, убедился
в этом. Тогда св. Иоанн Дамаскин сделал из серебра точное подобие своей
правой кисти и присоединил к нижней части иконы, которая стала на
зываться с тех пор «Трихеруса», то есть «Троеручица».
Это один из самых известных и почитаемых в народе образов.
В 1914 г. Сергей Клычков писал о материнской молитве в стихотворе
нии «Вся в тумане, в дремоте околица…»; «…тайком моя матушка мо
лится / И кладёт за поклоном поклон… / Смотрит в очи ей лик Трое
ручицы…»25. Другое, более раннее стихотворение «Образ Троеручицы»
вошло в первый сборник Клычкова «Песни», вышедший в 1911 г.
Вспомним также о «Троеручице», просящей Спаса за «Урусь кондо
вую», в первой редакции есенинской «Песни о Евпатии Коловрате»
под заглавием «Сказание о Евпатии Коловрате, о хане Батые, цвете
Троеручице, о чёрном идолище и Спасе нашем Иисусе Христе».
Таким образом, в стихотворении Есенина «действующим лицом»,
скорее всего, является образ «Троеручицы»: по велению «Неусыпаю
щей в молитвах Заступницы» и пишет с этой иконы «числа» рука «Бо
жьего слуги» Иоанна Дамаскина. Такой иконографический подтекст

78
рассчитан на «следопытное чутьё», о котором писал Клюев: «Недо
сказ – стихотворное коварство, / Чутьё следопытное народное»26.
Обратим внимание на есенинскую колористику: прямых цветоо
бозначений в упомянутом тексте немного: «вечера красный подол»;
«рыжеволосый внучонок», «руки белей бересты». Однако преоблада
ние белизны (нетварного света) обеспечивается присутствием «куде
ли», «седин», «листов» раскрытой книги. А первая строка: «Снег, слов
но мёд ноздреватый…» – соединяет белизну с рыжим (золотым) цветом.
Таким образом, уже в первой строфе заданы иконографические цве
тосимволы духовнопрестольного мира (красный) и Божественной сла
вы (золотой) в сочетании с белым, что создаёт ощущение незримого
присутствия иконы, упомянутой в заключительной строке.
Иконичность цветосимволики – одна из характернейших черт по
этики Есенина: белый, алый, золотой, синий и зелёный цвета часто
представлены метонимически – мир Божий является для поэта жи
вой палитрой. Так, золотой цвет может быть обозначен «сеном», «коп
нами», «стогами»; зелёный – «травой», алый – «зарёй», как в стихот
ворении «Инок»27.
На примере двух редакций этого стихотворения можно проследить,
в каком направлении развивалось иконичноорнаментальное образное
мышление Есенина. Так, первоначальное определение «светлый инок»
(в тексте 1915 г.) расслаивается, раздваивается впоследствии (в грже
бинской редакции) на параллельные значения: «смиренный» (об «ино
ке») и «белобрысый» (относящееся уже к «босяку»). Духовное и теле
сное значения «светлого» сливаются в «струении» образов природы,
связанных со «звоном» и «пением», – чем и обусловлена органичность
заключительной строки обоих текстов: «Молясь на копны и стога».
Отметим однако, что предшествующая строка первичного текста: «Вку
сив бесплотного причастья» во второй редакции «снята» в заставоч
ном образе «берёзового молока», который соединяет в себе разрознен
ные значения понятия «светлый». «Инок» и «босяк», паломничество
и бродяжничество, причащение и сопричастность соединяются на пути
«туда, где льётся по равнинам / Берёзовое молоко».
Как видим, мотив «бесплотного причастья» видоизменён и перене
сён в начало стихотворения. Соответственно этому земной топос «степ
ной тропы к монастырям» вытесняется иконичным двуединым топо
сом всеохватной дороги («Млекопитательницы», если использовать
название ещё одной известной Богородичной иконы). Образ дороги –
«иконы», к которой прикладываются, укрепляясь ею, впоследствии

79
встречаем у Клюева: «У сибирских дорог есть уста и сосцы, / Их це
лует и пьёт забубённый народ…»28. Это чисто есенинские строки, что
подчёркнуто и «сибирской» реминисценцией («дорога до сибирских
гор» в стихотворении «В том краю, где жёлтая крапива…»).
Итак, сопоставление двух редакций стихотворения «Инок» на
глядно демонстрирует усложнение и расслоение заставочного обра
за, а вместе с тем – двойственность лирического героя, первоначально
целостного.
О ранней сознательной установке Есенина на иконическиорна
ментальную поэтику свидетельствует стихотворение 1915 г. «Алый
мрак в небесной черни…». Начальная (заставочная) строка обозна
чает духовнопрестольный мир, то есть мир Бога и замысел домо
строительства, что косвенно подтверждается второй строкой – мо
тивом небесных огненных начертаний. «Заставка» содержит слово
«чернь», и эта «небесная чернь» во второй строфе преобразуется
в «матьземлю черницу», по которой расходятся – в третьей строфе –
сыны земли, «тесная родня» лирическому герою, присутствующему
у вечерни «полевой глухомани». «Полевая глухомань» первой строфы
в заключительной четвёртой строфе преображена в икону – «полей
родной лик». Таким образом, налицо реализация Божественного за
мысла о земле и человеке: одинокое «я» превращается в соборное
«мы», соединяющее небо с землёй. При этом ангельский (вестни
ческий!) мотив, маркированный в соответствии с каноном синим
цветом, относится как к лирическому герою («глаза синее дня»), так
и к собирательному финальному образу («мы… под лазоревым кры
лом»). Заметим, что в «Песнях из Заонежья» Клюева, как и в на
родной духовной поэзии 29, сакральный смысл текста выявляется
благодаря отождествлению «лазоревого» и «алого» как небесных
цветообозначений («Ах вы, цветики, цветы лазоревы, / Алоцветней
вы алой зорюшки»). У Есенина «лазоревый» (синий) и «заревой»
(алый) рифмуются: «под лазоревым крылом» – «заревой заре пса
лом». Последнее словосочетание можно прочесть как мистическую
формулу, характерную для книжной традиции («небо небес») и
встречающуюся в ранней лирике Клюева («Сердцу сердца гово
рю») 30. Тогда слова «синее дня» и «заревой заре псалом» укладыва
ются в акафистную формулу: «Заре Таинственнаго Дне» 31, – а «мы»,
таким образом, соотносимо с мужицкими христами.
Наиболее интересна и сложна в рассматриваемом тексте трансфор
мация мотива небесного (огненного) чертежа в чертёж земной. Это

80
действие означено будущим временем «придём». Алый и чёрный цве
та «заставки», с которых начинается орнаментальное развитие мисти
ческого мотива, повторяются в «черни» материземли и «алости» Ма
териБогородицы. На этой основе и возникает «ангелический» образ,
представляющий в звуковой своей основе мотив земли, а в цветовой –
«зари»: «земляника». Это сакральный атрибут, с помощью которого
должно осуществиться преображение «глухомани», проявление «лика»
родных полей.
Скорее всего, реминисценцией этого есенинского мотива являют
ся поздние клюевские строки: «Ты набредёшь на холмик дикий/ И под
косынкой земляники / Усмотришь древнюю праматерь »32. Многочис
ленность подобных реминисценций (из ранних есенинских текстов)
в творчестве Клюева 33 позволяет предположить, что «Гурий», упоми
наемый в «Песни о великой матери», связан с памятью первых впечат
лений от поэзии «словесного брата» («…то же самое что в Гурьевских
росписях…»): «Взгляни на сиянье лазури, / Земле улыбается Гурий, /
И киноварь, нежный бакан, / Льёт в пёстрые мисы полян». Потому и
существует ещё родная земля, что она была некогда очерчена иконог
рафией, – «…неложна строка, / Что Русь украшала сновидца рука»:
«Все Гурия вапы и сны / О розе нетленной весны!»34.
Но вернёмся к есенинскому стихотворению. Повидимому, чрезмер
ная сложность и умозрительность «ангелического» образа «земляни
ки» были причиной того, что при публикации в «Скифах» Есенин пол
ностью изменил заключительную строфу «пробивая» в заставке иной
«лик» и завершая струение «корабельных» образов трансформацией
вышеупомянутого мотива «Зари Таинственного Дня» («И придём мы
по равнинам/ К правде сошьего креста/ Светом книги Голубиной/ На
поить свои уста»). Соединение «Божественного» и «человеческого» вы
ражается здесь трояко: «синь» и «лазурь», предшествующих строф, ста
новятся «голубизной» и «глубиной» – «книгой Голубиной»; «свет»,
источаемый книгой, – это «Свет миру», то есть Христос, Которым при
частится («напоит свой уста») грядущее богочеловечество; а его пред
вестники являются носителями «правды сошьего креста».
Однако, при всей своей сложности, есенинский орнамент не превос
ходит клюевского, в котором соединяются и органически взаимодейс
вуют звуковые, цветовые, лексические, синтаксические и семантичес
кие структуры 35. Несомненно также наличие у Клюева теоретического
обоснования орнаментальной поэтики, поскольку поэт опирался на

81
христианское понимание слова, средневековую экзегетику и трополо
гию, и прежде всего – на книжную традицию родного Поморья, в кото
рой «иаковская лестница» словесных орнаментов была глубоко осмыс
лена 36. Здесь у Клюева можно было учиться и учиться, тогда как для
Есенина насущной потребностью стало поэтическое самоутверждение,
поиски особой – крайне индивидуальной – манеры письма. К тому же,
как было сказано, отмеченное многими идеологическое единство клю
евского и есенинского текстов 1914–1916 гг. вписывало Есенина в «ико
ну» двуипостасной Мужицкой Руси, превращало его в неотделимую
часть «честной двоицы». Разрушая это единство, уходя, по словам Клю
ева, «разбойными тропинками» 37, Есенин отказывается от прежнего се
рафического облика. Утверждая собственную «двуипостасность», поэт
стремится создать словесную «автоикону» и отнести её ко времени, пред
шествовавшему встрече с Клюевым.
Так, стихотворение «Под красным вязом крыльцо и двор…» в набор
ном экземпляре датировано 1915 годом, что, по словам комментатора,
«не согласуется ни с посвящением» (Андрею Белому), «ни с содержа
нием текста» 38. Тем более не согласуется лирический герой стихотворе
ния с тем образом, который характерен для произведений, опублико
ванных в 1915 году. Выделим, в частности, три стихотворения, называя
их по порядку публикаций: «Пастух» («Я пастух, мои палаты…»), «Гой
ты, Русь, моя родная…» и «Сторона ль моя, сторонка…».
Единство метроритмического рисунка и общность цветовой па
литры (зелёный, синий, жёлтозолотой – или «лес», «река», «коса»)
подчёркивают значимость общих элементов словесного орнамента:
«тополя», «церковь» (как земной храм, так и природный, космичес
кий), «богомолье». «Чахнут» здесь и тополя, и церквушка, однако они
неизменно связаны с небом – крестом, светом и звоном. «Кроткий
Спас» присутствует как в церковном запахе «яблока и мёда», так и в
худых телах богомольцев. «Горе», «печаль» светлы, ибо растворяют
ся в бесконечном «богомолье»: труда («богомольный льётся пот») и
молитвенного созерцания земли и небес («Я молюсь на алы зори…»;
«Как захожий богомолец, / Я смотрю твои поля…»).
Восприятию этих трёх стихотворений как единого «складня» со
действует иконичный образ лирического героя. Определение «пастух»
применимо к нему лишь в есенинской этимологии: «пас дух» 39, – это
некий «серафим», полюбивший место своего опального пребывания
за красоту и «кроткую печаль», отказывающийся вернуться в рай из
за любви к этой земной родине 40.

82
 Совсем иначе выглядит лирический герой стихотворения «Под
красным вязом крыльцо и двор…». Заставочная строка содержит за
гадку, которая отчасти разъясняется в финале. Рождённый «в посеве
слов», герой обозначен «заставкой» из былины о том, как Василий
Буслаев молиться ездил, – красным вязом: «А не верую я, Василий,
ни в сон, ни в чох, / А и верую я в свой червленый вяз» 41. Одновремен
но актуализируется инвариантное значение Мирового Дерева, и стру
ение «корабельных» образов («меж тихих древ», «в древесный сук»)
завершается клюевской реминисценцией «Ели Покоя», осеняющей
избу 42. И только здесь загадка стихотворения разгадывается: до но
вого земного рождения, «в меже под елью, где облак – тын», лиричес
кий герой видел «крыльцо и двор» под заветным «красным вязом» и
слышал, что «есть рожденье в посеве слов», – былинный «посев» рож
дает на Руси «певучего Буслаева».
Космическая «икона Руси» в этом тексте демонстрирует «обрат
ную перспективу» и сочетание христианской символики с дохристи
анской: лик Саваофа «на синих окнах» избы мирообъемлющ. Но и «чер
вленый вяз», осеняющий «крыльцо и двор», подобно «Словесному
дереву», пребывает также в иконическом пространстве.
«Буслаевская» тема получит интенсивное развитие в лирике Есе
нина после 1916 г., вследствие чего изменится и образ «родины крот
кой». Так, лирический герой стихотворения «О родина!» отмечен от
чаянным разгулом, любовью к пьянству и разбою, к порокам своей
отчизны, ибо: «весь в тебя я, мать». Стихотворение завершается эроти
ческим мотивом: «И всю тебя, как знаю, / Хочу измять и взять, /
И горько проклинаю / За то, что ты мне мать». Предыстория этого мо
тива восходит к 1916 г.; в стихотворении «Синее небо, цветная дуга…»
читаем: «Многих ты, родина, ликом твоим / Жгла и томила по шахтам
сырым. / Много мечтает их, сильных и злых, / Выкусить ягоды персей
твоих». Здесь же манифестируется новая аксиология: любовь к «ост
рогу», «тюрьме» и «кандалам», а не к «скуфейке инока» и «монасты
рям». (Интересно отметить, что Клюев в стихотворении «Наша собач
ка у ворот отлаяла…» связывает мотив «выкушенных грудей» с образом
Мемёлфы Тимофеевны – матери Василия Буслаева) 43.
В есенинских текстах 1916 г. «певучий Буслаев» и «серафим
опальный» образуют устойчивую основу двойственного образа ли
рического героя, и эта двойственность обусловлена иконичным дву
единством самой Руси – видимой грешной и невидимой святой. Это

83
наиболее отчетливо проявляется в стихотворениях «За горами, за
желтыми долами…» и «В том краю, где желтая крапива…», если рас
смотреть их как иконический «диптих».
«Лик дорог» здесь также представлен как двуединство и «мета
физическая схема» лица Руси. «Тропа деревень» пролегает по «не
бесному песку» – это путь вечности («вечный май», говоря словами
Клюева; а у Есенина – «песни весны над равниною», соединение «зе
леной шири» с голубым «небесным песком»). Именно такой путь
должен быть означен «вертикалью» 44 иконичного пространства и
времени: на земле – это монастырь «на высокой горе», на небесах –
«полымя», «заря». А путь жизни – это иная «песчаная дорога»,
по которой идут «люди в кандалах», – «горизонталь» исторического
времени (возможно, «песок» является в обоих текстах знаком време
ни?). Уже в заглавиях стихотворений содержится указание на раз
ность пространственновременных характеристик: «в том краю» и
«за горами», «за долами» – то есть обозреваемое и неоглядное про
странство, время и вечность.
Обилие повторяющихся однородных элементов словесного ор
намента («синь», «зелень» и желтизна; «крапива» и «плетень», озе
ра и горы, «тропа деревень» – «избы деревень»; «там» – «там») со
общает «диптиху» целостность, а мотив молитвы «за погибшую
душу» лирического героя связывается с трансформацией иконогра
фического сюжета «Нечаянной Радости» («Много зла от радости
в убийцах, / Их сердца просты…»). Тогда понятна двойственность
облика этих «убийц или воров», их отмеченность как чернотой, так
и небесной голубизной: «Но кривятся в почернелых лицах / Голу
бые рты» (коленопреклоненный злодей на иконе «Нечаянная Ра
дость» имел обычай, идя на воровское дело, в простоте душевной
обращаться к Богородице: «Радуйся, Благодатная, Господь с То
бой!») 45. Контекст «диптиха» позволяет трактовать судьбу лиричес
кого героя двояко. «Голубеет небесный песок…» – так не по нему ли,
«по тому ль песку» и поведут его «с верёвкою на шее полюбить тос
ку?» (Ср.: «Полюбил я тоской журавлиною / На высокой горе мона
стырь»). Итак, если в 1915–1916 гг. лирический герой Есенина пьян
лишь «от радости» и хранит завет «питать к греху стыдливый страх» 46,
то к 1917 г. он сочетает чистоту сердца с готовностью к преступле
нию и воспринимает это как общий русский «крест»: «Я одну мечту,
скрывая, нежу, / Что я сердцем чист. / Но и я когонибудь зарежу /
Под осенний свист».

84
 В самом конце 1917 г. Есениным опубликовано стихотворение, яв
ляющееся логическим продолжением рассмотренного нами «дипти
ха», – «Свищет ветер под крутым забором…». Именно в этом тексте
возникает мотив пограничья добра и зла – «межи», а краски ангельс
кого и духовнопрестольного миров перемещены в горизонтальное про
странство исторического времени.
Лирический герой стихотворения, несмотря на «пьяную улыб
ку» и напророченную им самим воровскую судьбу, появляется в ан
гелическом облике: он связан с тайной («мой потайный час») и об
лечен в синеву («в синих клочьях дыма тайноводных рек»).
Бродяжничество и «подзаборный» жребий выбраны им доброволь
но, как «крест», – с верою («как ликам чудотворным»!), что здесь,
на Руси, «Нерушимого Спаса» он сможет встретить лишь «бродя
гой подзаборным». При этом разминовение, неузнавание гибельны,
ибо это – «навек». Зловещий свист прячущегося в траву ветра «под
крутым забором» («заставочный» образ) задаёт горизонтальное
пространство текста (чему соответствуют в дальнейшем образы
«размахнувшегося поля», «рек», «темноты»). В заключительной
строфе тот же ветер связан с «пляской смерти» на могиле лиричес
кого героя (поэтому «крест», упомянутый ранее в переносном смыс
ле («крест мой как у всех»), обретает и прямое значение, присут
ствующее имплицитно в образе «погоста»). Ощущение тревоги и
безысходности («с дикой злостью запоёт тоска») возникает также
за счёт поглощения света и цвета (алого, синего) темнотой, причём
в начале и в конце текста явственно актуализируется мотив «межи»,
смертельного перехода: «Тонет день за красными холмами, / Кли
чет на межу»; «Только радость синей голубицей / Канет в темно
ту…». «Память» земли возобладала здесь над «памятью» небесной
(«червленый вяз» – над «ликами ангельскими»).
Содержание стихотворения «Гой ты, Русь, моя родная…» пре
красно сочетается с благочестивой надписью, сопровождающей за
пись Есениным этого текста у И.И. Ясинского 21 февраля 1916 г.:
«День прощёный, заботливый о гресех и любви к иже херувимы» 47.
Новый облик лирического героя больше напоминает о том, «как
Василий Буслаев молиться ездил», и детали усложняющегося сло
весного орнамента свидетельствуют о сознательной авторской пе
реориентации: буйство и кротость, грубость и нежность, «черти» и
«ангелы», богохульство и молитва соседствуют отныне в едином
«двуипостасном» образе.

85
 ***
Мы попытались представить ключевые особенности поэтики Есе
нина – «иконичность» и «орнаментальность» – в свете его теории трёх
частного образа, а также осмыслить логику развития отдельных мо
тивных комплексов в есенинской лирике 1914–1917 гг. (в частности,
показать, как утверждается и обосновывается, во взаимодействии ико
ничного и орнаментального начал, новый «лик» лирического героя).
Привлечение клюевских «контекстов понимания» является, на наш
взгляд, непременной предпосылкой подобных исследований и одним
из перспективных направлений современного есениноведения.

Примечания
1
Лєпахін В. Ікона та іконічність. Львів, 2001. С. 91.
2
Цит. по: Вдовин В.А. Есенин и литературная группа «Краса» // Филоло
гические науки. 1966. №5. С. 71.
3
«Претворение средневековой иконописи в словесное искусство» Э. Райс
назвал «главной заслугой» Клюева, открытием «нового измерения русской
поэзии» (Э. Райс. Николай Клюев // Клюев Н. Сочинения. В 2 т. Под общ.
ред. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова. Мюнхен, 1969. Т. 2. С. 101).
4
Из письма С.А. Есенину от 28 января 1922 г. (Клюев Н.А. Словесное дре
во. Проза / Вступ. ст. А.И. Михайлова; сост., подг. текста В.П. Гарнина. СПб.,
2003. С. 252).
5
«Оттого в глазах моих просинь…», «Елушкасестрица…», «Плач о Сергее
Есенине».
6
И в статье «Краса», и в рецензии на «Радуницу» З. Бухарова подчерки
вает несходство «ясных «ржаных» ликов двух крестьянпоэтов»: «мудрый, глу
бокий «сказитель» Клюев и нежный, ласковочарующий крестьянский лирик
Сергей Есенин» (См.: Летопись жизни и творчества С.А. Есенина. В 5 т. Т. 1.
1895–1916 / Общ. ред. и вступ. слово Ю.Л. Прокушева. М., 2003. С. 282, 368).
7
Иванов Ф. Мужицкая Русь. Николай Клюев, Сергей Есенин // Русское
зарубежье о Есенине. В 2 т. Т. 2. Эссе, очерки, рецензии, статьи / Сост., ком
мент. Н.И. ШубниковойГусевой. М., 1993. С. 10.
8
Летопись жизни и творчества С.А. Есенина… Т. 1. С. 298.
9
«Елушкасестрица…»
10
Такими словами начинается письмо Клюева полковнику Д.Н. Ломану
(«О песенном брате Сергее Есенине моление…»), благодаря которому Есенин был
спасен от «отправки на бранное поле». Впоследствии это определение стало в тек
стах Клюева «устойчивой формулой» (См.: Киселёва Л. «Греховным миром не раз
гадан…» Современники о Николае Клюеве // Наш современник, 2005, № 8. С. 239).

86
 11
«Родина, я грешен, грешен…», «Бумажный ад поглотит вас…», «Задвор
ки Руси – матюги на заборе...».
12
Одним из символов погубляемой Руси становится также мать Василия
Буслаева – Мамёлфа Тимофеевна («В избе гармоника: “Накинув плащ с ги
тарой…”», «Наша собачка у ворот отлаяла…»).
13
Вследствие этого «иконичность» рассматривается, к примеру, В.В. Ле
пахиным лишь как ключевая особенность мировидения (Лепахин В. Иконич
ность двуединого мира в лирике Сергея Есенина // Лепахин В. Икона в рус
ской художественной литературе: Икона и иконопочитание, иконопись и
иконописцы. М., 2002. С. 618–646). Тем самым есенинская теория образа, по
сути, обесценивается. Следует согласиться с мнением О.Е. Вороновой: имен
но потому, что русская иконопись является одним из важнейших кодов всей
отечественной культуры, необходим системный анализ есенинской «иконо$
поэтики» (Воронова О.Е. Сергей Есенин и русская духовная культура. Рязань,
2002. С. 124–125).
14
Есенин С.А. Полное собр. соч. В 7 т. Т. 5. М., 1997. С. 192, 194.
15
Там же. С. 192.
16
См.: Киселева Л.А. Христианскоиконографический аспект изучения
поэтики Сергея Есенина // Есенин академический: Актуальные проблемы
научного издания. Есенинский сб. Вып. II. М., 1995. С.168–180.
17
«Даль подёрнулась туманом…», «Есть светлая радость под сенью кус
тов…», «Алый мрак в небесной черни…»
18
Лєпахін В. Ікона та іконічність... С. 106.
19
«Вот такой, какой есть...»
20
Лепахин В. Иконичность двуединого мира в лирике Сергея Есенина…
С. 619.
21
См. Киселёва Л. Диалог древнерусского и символистского концептов
слова в есенинских «Ключах Марии» // Пам’ять майбутнього. Збірник нау
кових статей. Київ, 2001. С. 66–82.
22
Есенин С.А. Полн. собр. соч. В 7 т. Т. 1. М., 1999. С. 496.
23
Заметим, что мотив «благоразумного разбойника» присутствует и в клю
евской лирике этого периода («Братья, это корни жизни…», «Се знамение:
багряная корова…»)
24
См.: Киселёва Л.А. Христианскоиконографический аспект изучения
поэтики Сергея Есенина… С. 175–176.
25
Клычков С. Собр. соч. В 2 т. Т. 1: Стихотворения. Сахарный немец: Роман //
Предисл. Н.М. Солнцевой. Сост., подг. текста, коммент. М. Никё, Н.М. Солн
цевой, С.И. Субботина. М., 2000. С. 113.
26
«Суровое булыжное государство…»

87
 27
Первая редакция стихотворения «Пойду в скуфье смиренным иноком…».
Упоминания «травы», «зари» и «сена» связаны с движением, что создает кра
сочную динамику зеленого, алого и золотого: «Иду. В траве звенит мой посох, /
В лицо махает шаль зари; / Сгребая сено на покосах, / Поют мне песни коса
ри» (Есенин С.А. Указ. изд. Т. 1. С. 300).
28
«От березовой жилы повытекла Волга…»
29
См.: Киселёва Л.А. У истоков «большого эпоса» Николая Клюева: «Пес
ни из Заонежья» // Русская литература. 2002. № 2. С. 41–57.
30
См.: Киселёва Л.А. «Дивный и предивный мир…» Русский старообряд
ческий Север в лирике Николая Клюева // Липоване: история и культура
русскихстарообрядцев. Вып. 1. Одесса, 2004. С. 139–144.
31
Из Акафиста Пресвятой Богородице.
32
«Письмо художнику Анатолию Яру».
33
См.: Киселева Л.А. Есенинское слово в текстах Николая Клюева //
CanadianAmerican Slavic Studies, 32. Nos. 1–4 (1998). P. 75–92.
34
«Песнь о великой матери».
35
См.: Киселёва Л.А. У истоков «большого эпоса» Николая Клюева: «Пес
ни из Заонежья…»
36
См., в частн.: Киселёва Л.А. Старообрядческая аксиология слова и буквы в
поэзии Н.А.Клюева // Православие и культура. Киев, 2002. № 1–2. С. 54–73.
37
«Плач о Сергее Есенине».
38
Есенин С.А. Указ. изд. Т. 1. С. 503.
39
Есенин С.А. Указ. изд. Т. 5. С. 189.
40
Мотив опального серафима присутствует и в лирике Клюева («Я был
прекрасен и крылат…», «Святая быль» и др.), однако только у Есенина откры
то выражается предпочтение Руси как истинного «рая».
41
Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым /
Подг. А.П. Евгеньева и Б.Н. Путилов. М., 1977. С. 93.
42
«Поддонный псалом».
43
«У матёрой матери Мемёлфы Тимофеевны / Сказкапечень вспорота и
сосцы откушены…» То, что речь идет о погублении родины, о всероссийском
«апокалипсисе», явствует из последующих строк: «Люди обезлюдены, звери
обеззверены… / Глядь, березка ранняя мерит серьги Лушины!»
44
Лєпахін В. Ікона та іконічність... С. 98.
45. Мотив «Нечаянной Радости», связанный и с одноименной книгой
А. Блока, обретает подобную трактовку и в клюевских текстах (см., напр.,
стихотворение «Умирают люди и песни…»).
46
«Город» (Указ. изд. Т. 4. С. 104).
47
Летопись жизни и творчества С.А. Есенина. Т. I. С. 329.

88
 Н.В. Дзуцева, г. Иваново

Прощание с пасторалью
(Пасторальноидиллический дискурс в лирике С. Есенина)

Причастность поэзии С. Есенина к пасторальному мироощущению,

казалось бы, лежит на поверхности – так привычны представления о ней,
воссоздающие картины деревенского пейзажа с разлитым в них осо
бым, медитативным умиротворением. Однако исследовательский
подход, раскрывающий внутреннюю логику есенинского творчества,
заставляет сомневаться в этой очевидности. Оказывается, безмятеж
ное существование человека на лоне природы – лишь инерция вос
приятия есенинского текста. На самом деле есенинский мир доста
точно далек от воспроизведения непосредственно пасторального
канона, с которым поэт вступает в сложный и напряженный диалог.
Чем заполняется эта дистанция? Как поэтическое сознание Есени
на трансформирует изначальные жанровые принципы пасторали? Что
является причиной и истоком этого процесса? Эти и другие вопросы
определяют не столько содержание поэзии Есенина, сколько модус ее
прочтения как метатекста, в основу которого заложены ключевые до
минанты есенинского поэтического сознания. В процессе их решения
перед нами предстает не покрытый «хрестоматийным глянцем» облик
сусального лирика и не профанированный масскультом портрет пев
ца «березовой Руси», а творческое лицо «сурового мастера», мучитель
но и страстно решавшего для себя сложнейшую проблематику напря
женных исканий Серебряного века.
Как показывают современные филологические исследования, «па
стораль, пожалуй, не знает себе равных по размаху экспансии на раз
ные виды и жанры искусства. Трудно найти аналогичный феномен,
способный, при всей устойчивости, узнаваемости собственных призна
ков, к столь разноплановым художественноэстетическим контактам»1 .
В связи с этим принципиально важной является мысль о том, что «па
стораль создается лишь культурным сознанием, воспринимающим па
сторальные ценности извне, создающим их новую поэтическую онто
логию»2 . Казалось бы, лирическая непосредственность есенинского
поэтического высказывания противоречит этому «извне», предпола
гая естественнопростодушный способ изображения человека, изна
чально погруженного в лоно природного мира, – ведь сам поэт декла
рирует воспетое им генетическое родство с природной стихией:

89
«Родился я с песнями в травном одеяле. / Зори меня вешние в радугу
свивали…».
Действительно, ранние попытки Есенина выразить природное бы
тие исполнены тихого любования красотой русской природы. Однако
очень скоро в стилистике есенинских пейзажных зарисовок проступа
ет другое, сознательно выверенное задание: пейзаж и вписанный в него
лирический субъект являют в своей слиянности то особое органичес
кое единство, которое Есенин позже назовет «узловой завязью приро
ды с сущностью человека»3 . Такая установка станет не просто худо
жественным приемом, определившим «метафорический лиризм»
есенинского творчества, а интегрирующей художественной идеей, ко
торую А. Марченко с полным основанием рассматривает как смысло
образующую философему есенинского поэтического мира4 .
Именно здесь стоит говорить об использовании Есениным пасто
ральной топики в силу неизбежности ее присутствия в избранной по
этом тематике. Пасторальный дискурс – счастье на лоне природы и
пастушество – изначально задан традиционным для этого жанра хро
нотопом, составляющим внешний каркас есенинского поэтического
мира. Однако уже в самом истоке он лишен присущей ему декоратив
ной стилизации. Его целевое назначение становится иным по отноше
нию к пасторальной стилистике этого ряда. Специфика проявления
пасторальноидиллического комплекса и, соответственно, его поэти
ческая семантика – деревья, луга, безмятежность наслаждения непри
тязательным счастьем на лоне природы и т.д. – все это у Есенина ли
шено самодостаточности жанрового архетипа. Есенин выстраивает
свою поэтическую картину мира в контексте общей художественно
философской парадигмы новокрестьянской поэзии5 , которая, как из
вестно, резко обозначила свой разрыв с традицией русского поэтичес
кого пейзажа и особенно – с творчеством крестьянсамоучек
постнекрасовского направления, где пасторальная меланхолия пере
ведена, как правило, в социальнобытовой план.
В 1922 году автор книги «Деревня в русской поэзии» Глеб Алексе
ев, обозревая ретроспективу крестьянскодеревенской темы от Коль
цова до Некрасова и далее, писал о «ладном комплоте поэтовбар и
поэтовмужиков, успокаивающих общество обоюдной трогательнос
тью»6 . Есенин, как известно, был выразителем не столько крестьянс
кого, сколько нового поэтического сознания, и вслед за Клюевым он
шел к решению больших духовных задач в искусстве. В этом смысле
пасторальные мотивы и реминисценции в лирике Есенина – явление

90
культурного порядка, но при этом надо отчетливо сознавать, что это
уже иная, в отличие от предшествующей лирики, поэтическая культу
ра. Традиционная для пасторали антитеза «деревня–город», расширя
ющаяся до философского противостояния «природа–цивилизация», –
принцип, конституирующий пасторальное сознание, – при всей ее оче
видности и внешней обозначенности в есенинской поэзии, как ни па
радоксально, не является исчерпывающей по отношению к художе
ственному заданию. Культурный код в данном случае совсем иной: он
сформирован мощным влиянием символистского художественнофи
лософского творчества соловьевского извода с его главной установ
кой на поэтическое мифотворчество. Это и явилось тем завоеванием,
которое вывело поэтический феномен новокрестьянской поэзии на
уровень «высокой» культуры Серебряного века. Поэтический «срез»
природнокрестьянского быта, просвеченный запредельной, религи
ознофилософской, мистически заряженной поэтической рефлексией,
отличает этот новый опыт в поэтическом сознании начала ХХ столе
тия. Использование пасторального канона в том или ином его модусе
здесь подчинено установке на мифотворчество, ведущей к созданию
поэтической утопии как воплощению идеала национального бытия.
Есенин занимает в этом ряду особое место. Усвоив клюевские уро
ки «новокрестьянского символизма», он сохраняет чистоту только ему
присущей лирической ноты. Выстраивая свой поэтический мир как
мифопоэтическое пространство «голубой Руси», он тонко и избира
тельно обращается с пасторальной топикой. Пасторальноидилличес
кий дискурс как «поэзия счастливого быта»7 у Есенина менее всего
повернут в быт как таковой. Традиционный цветущий декор и узнава
емые персонажи пасторального мира поэтически пересоздаются. Ос
нова идиллии – жизнь, основанная на гармоническом равновесии и
безмятежности чувств, – развертывается не изнутри «быта», а с пози
ций «духа», созерцающего с присущей ему высоты целокупность и
гармонию национального мира как духовноэстетического всеедин
ства. Мифологема сада, в пасторальной традиции, как правило, пред
ставляющая «рай» – архетип счастья и блаженства, – в есенинской
лирике практически не актуализируется в силу ее специфической
маркированности как артефакта. Она или полемически отменяется
провозглашенным выбором («Я скажу: “Не надо рая, / Дайте родину
мою”»), или лирически занижается («Вот оно, глупое счастье / С бе
лыми окнами в сад»; «Был я весь – как запущенный сад, / Был на жен
щин и зелие падкий…»)8 . Пасторальное пространство есенинского

91
мира воспроизводится не столько в своих канонических приметах,
сколько лирически переживается как полнота и душевное здоровье
природного бытия, выведенного, однако, в план духовной аксиологии.
Поэтому оно и не превращается в поэтическую декорацию, наполня
ясь выразительной красочностью пейзажных картин, увиденных не
изнутри частной коллизии, а с некой отдаленной и завышенной дис
танции, – как законченная целостность и полнота национальной кар
тины мира: «О Русь, малиновое поле / И синь, упавшая в реку, / Люб
лю до радости и боли / Твою озерную тоску…». Как и в данном случае,
представляющем эмоциональное переживание в амбивалентной то
нальности («чувство боли от красоты»), в поэтическом есенинском кон
тексте мажорнопесенная тональность, отмеченная восхищенногим
ническим пафосом причастности к пространству «голубой Руси»,
к органике ее национальноприродного бытия («Гой ты, Русь, моя род
ная, / Хаты – в ризах образа…/ Не видать конца и края – / Только синь
сосет глаза…») может гармонически меняться минорным строем, не
теряющим светлой окраски: «Опять я теплой грустью болен / От ов
сяного ветерка…».
Таким образом, внутри пасторального канона Есенин создает новое
художественное пространство, как бы развоплощая традиционную жан
ровую коллизию, ее безыскусственную простоту. Он работает широким
живописным мазком, создавая объемный панорамный вид, с тем, чтобы
сквозь призму пасторальной топики просвечивало бытие мифа как
«объективной правды о сущем» и как «воспоминание поэзии о своих
первоначальных задачах и средствах» (Вяч. Иванов). Несмотря на яв
ную новизну поэтического языка есенинской лирики, питавшегося яр
кой и многоцветной стихией национальной образности, соловьевско
символистская парадигма с ее религиозномистической подсветкой
определяет характер поэтической рефлексии Есенина, вектор его духов
ных исканий, средоточием которых стала лирическая интуиция России
как своеобразного воплощения сакрального топоса, вселенской гармо
нии в национальном развороте. Пасторальноидиллический фон обре
тает при этом широкое, не свойственное ему пафосное дыхание – дыха
ние мифа, его вечной первозданности, хотя изначальный каркас жанра,
в сущности, не отменяется:
Гляну в поле, гляну в небо,
И в полях и в небе рай.
Снова тонет в копнах хлеба
Незапаханный мой край.

92
 Снова в рощах непасеных
Неизбывные стада,
И струится с гор зеленых
Златоструйная вода… (I, 112).
Идея поэтического мифотворчества, понимаемого как воскрешение
коллективной памяти, как прикосновение к «темным корням бытия»,
не могла не войти в поэзию С. Есенина, ставшую одной из главных
составляющих общего метатекста новокрестьянской поэзии. Извест
но, что миф в поэтическом сознании символизма – своего рода строи
тельная духовная материя, с помощью которой творилась другая ре
альность, инобытие, призванное утвердить новые формы человеческого
и вселенского существования. Клюевскоесенинская линия русской по
эзии проходит по символистскому следу. В связи с этим в поэтичес
ком контексте новокрестьянской «купницы» не могло не возникнуть
кажущееся противоречие, составляющее на самом деле плодотворную
новизну новой поэтической коллизии: традиционная для пастораль
ной модели антитеза «деревня–город», «природа–цивилизация», с од
ной стороны; с другой – бесконечность и непознаваемость «в его пос
ледней глубине» символа как свернутого мифа. Поэзия С. Есенина
демонстрирует эту коллизию в общей ключевой установке новокрес
тьянского поэтического мифомышления, но с особой, поесенински
лирической проникновенностью. В самой метафорике есенинского
лирического высказывания примечательна органическая черта его
мифопоэтики – «неизреченная животность», отзывающаяся пастораль
ным мотивом:
За темной прядью перелесиц,
В неколебимой синеве,
Ягненочек кудрявый – месяц
Гуляет в голубой траве.
В затихшем озере с осокой
Бодаются его рога,
И кажется с тропы далекой –
Вода качает берега… (I, 66).
За этой трогательнолирической пейзажной картиной скрывается
искусный «механизм» есенинской мифопоэтики: поэт органично со
единяет один из первообразов пасторальной модели с интуицией ми
фологической древности, оживляющей мир и космос «переживаниями

93
забытого и утерянного достояния народной души», как писал Вяч. Ива
нов. Пасторальное и мифологическое сознание в органике есенинской
образности дают новое качество поэтической семантики – возрожден
ное бытие мифа, переведенное в лирическую тональность.
Известно, что устойчивым жанрообразующим признаком пастора
ли является топос пастушества как идеального состояния мира и души9 .
Есенинская поэтическая рефлексия актуализирует первостепенность
главного пасторального персонажа – пастуха, выводя его на уровень
лирического героя с мифопоэтическим заданием:
Я пастух, мои палаты –
Межи зыбистых полей…
Говорят со мной коровы
На кивливом языке.
Духовитые дубровы
Кличут ветками к реке.
Позабыв людское горе,
Сплю на вырублях сучья.
Я молюсь на алы зори,
Причащаюсь у ручья (I, 52).
Пасторальная коллизия с ее традиционным героем здесь также про
низана мифологическим сознанием языческой древности в духе «По
этических воззрений славян на природу» Афанасьева, книги, ставшей
одним из источников есенинской поэтической философии. Однако
эстетикофилософский трактат Есенина «Ключи Марии» свидетель
ствует о том, что поэт идет еще дальше, настаивая на мистическом тол
ковании мифологической семантики. «Пастухи, – пишет Есенин, –
были первые мыслители и поэты… Вся языческая вера в переселение
душ, музыка, песня и тонкая, как кружево, философия жизни на земле
есть плод прозрачных пастушеских дум» (V, 189)10 . Неожиданность
этого интеллектуального посыла усложняет, делает неизмеримо бо
лее значительной безыскусность пасторальной атмосферы, придавая
ей мистическую загадочность, контекстуально перетекающую в мотив
«тайны», в которой «почиет Русь».
При этом есенинский концепт пастуха и пастушества соотнесен
с библейской его основой, что говорит не только о глубинном знании и
понимании поэтом Библии, но и об активном использовании жанрово
реминисцентной пасторальной поэтики в направлении, о котором пи

94
шет Г. Синило: «Пасторальная топика получает в библейских текстах
особую, сакральную «подсветку» и эсхатологическое звучание»11 . При
этом Есениным сакрализуется национальная аксиоматика: осененная
глубинными смыслами библейских пророчеств, она насыщает есенин
ский мир присутствием воли Творца. С другой стороны, демонстри
руя поразительную поэтическую смелость, Есенин десакрализует ди
станцию между своим лирическим героем и библейским пророком,
практически ее уничтожая: он буквально спускает его на землю и ста
вит рядом с собой, вернее, с лирическим героем, наделяя в свою оче
редь последнего причастностью к высшему, духовному бытию. Выво
дя таким образом единый пастушеский топос, он стирает границы
между сакральным и повседневным:
…И мыслил и читал я
По библии ветров,
И пас со мной Исайя
Моих златых коров (I, 121).
Как видим, мифопоэтика Есенина свободно использует «верх» и
«низ» Божественного универсума, поэтому «пастух» как один из «ли
ков» есенинского лирического героя свободно контаминируется
с другими его «обращениями» – странником, бродягойбосяком, сми
ренным иноком. Выбор их не случаен: есенинский мир, в противопо
ложность замкнутой пасторальной модели, распахнут в беспредель
ность русских просторов, открыт для познания разлитой в нем
«тайны», что расширяет художественнорелигиозный аспект поэти
ки, углубляя его мифопоэтическую парадигму.
Каким образом пасторальная топика становится материалом есе
нинской мифопоэтики, можно проследить на примере одного из сти
хотворений этого ряда – «Где ты, где ты, отчий дом...» (1917), замы
кающих период «восхождения» в поэзии Есенина, итоги, уроки и
перспективы которого он изложит в «Ключах Марии». Известно, что
поэтический архетип «отчего дома» имеет как фольклорные, так и
библейские корни, но в есенинском варианте он осмысляется как
мифопоэтическая модель частной судьбы в хронотопе вечности.
Именно поэтому здесь так важен пасторальный исток лирического
сюжета. «Отчий дом» согрет живым дыханием памяти, в которой но
стальгически оживлена цветовая символика мифа: «Где ты, где ты, от
чий дом, / Гревший спину под бугром? / Синий, синий мой цветок, /
Неприхоженый песок…» Поэтическая риторика и цветовая семантика

95
символизируют исток жизни, нерастраченную мечтательность и пер
возданную свежесть юной души. Далее пространство расширяется, вос
производя классическую модель пасторали: «За рекой поет петух. /
Там стада стерег пастух, / И светились из воды / Три далекие звез
ды…» Но и здесь пасторальная атрибутика с ее земной реалистичес
кой наличностью лишена традиционносветлого, весеннедневного ко
лорита и, говоря словами Есенина, «протянута от тверди ко вселенной».
Атмосфера ночи с ее « кормчими звездами» придает пасторальной об
разности мистикосимволические коннотации: «Звездная книга для
творческих записей теперь открыта снова», – напишет он в «Ключах
Марии» (V, 202). Пасторальный дискурс плавно переводится на язык
мифа, а дальнейшее развитие лирического сюжета обнажает его бы
тийный масштаб: космическое время, как чудовищногигантская мель
ницачасы, пожирает дорогое и теплое времяпространство, центром
которого является «отчий дом». Текст стихотворения убедительно по
казывает, как свободно и целенаправленно Есенин подчиняет пасто
ральную коллизию мифотворческой установке.
Дальнейшая эволюция есенинского творчества демонстрирует и
нечто иное: с годами Есенин предпочитает сознательно уходить от па
сторальной эстетики, намеренно ее размывая и даже разрушая. Яркая
живопись сельских картин как репрезентация мифопоэтического про
странства «голубой Руси» сменяется стускленной, туманносерой не
взрачностью национального пейзажа, где уже нет места пасторально
идиллической риторике:
…Нездоровое, хилое, низкое,
Водянистая, серая гладь.
Это все мне родное и близкое,
От чего так легко зарыдать.
Покосившаяся избенка,
Плач овцы, и вдали на ветру
Машет тощим хвостом лошаденка,
Заглядевшись в неласковый пруд… (I, 183).
«Это все, что зовем мы родиной…» Такая программноантиидил
лическая установка имеет в сознании Есенина вполне определенное
внутреннее обоснование: «Если сейчас держат курс на Америку, то я
готов тогда предпочесть наше серое небо и наш пейзаж: изба немного
вросла в землю, прясло, из прясла торчит огромная жердь, вдалеке ма

96
шет хвостом на ветру тощая лошаденка <…> это то самое, что растило у
нас Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова и др.» (VII, кн. 1,
17). Не случаен в этом смысле его упрек Клюеву, который, по Есенину,
«погнался за яркостью красок», в результате чего его поэзия стала «идил
лией гладко причесанных английских гравюр» (V, 206–207). Таким об
разом Есенин выражает здесь выношенное, выстраданное им понима
ние национальной традиции как духовной почвы, из которой
произрастает великая русская культура: это не просто топос, резко про
тивоположный цивилизации и «прогрессу» (условие пасторального
жанра), но и определенный строй национального бытия, отмеченный
особой психологической тональностью, ведущими мотивами которой
являются бесцветность, бедность, заброшенность, грусть... В художе
ственном сознании Есенина это чрезвычайно важный момент: если в
пасторали нового времени «пасторальная меланхолия становится важ
ным фактором рефлексии одновременно над любовным чувством и над
социальным положением»12 , то в есенинском мире оба этих фактора не
влияют на пасторальную модальность. Лирическая рефлексия обраще
на на феномен национальной самоидентичности, понимаемой как гене
тическое родство с «печалью полей» («Черная, потом пропахшая выть!
/ Как мне тебя не ласкать, не любить…»). Пасторальноидиллический
комплекс в связи с этим переплавляется в элегическую парадигму
(«Я снова здесь, в семье родной, / Мой край, задумчивый и нежный…»),
а та, в свою очередь, в процессе творческой эволюции Есенина, претер
певает сильное влияние песенноромансовой поэтики, настойчиво тя
готея к романсу как жанровой структуре. Детали и реминисценции пас
торальной идиллии будут играть в этом процессе едва ли не
определяющую роль, так как поэтизация утрат, ностальгия по «утра
ченной свежести», «отчему дому», «ромашковому лугу», непритязатель
ному счастью сельской жизни будет составлять основной пафос лири
ческой поэзии Есенина. Прошлая жизнь видится в идиллических тонах:
…Наша горница хоть и мала,
Но чиста. Я с собой на досуге…
В этот вечер вся жизнь мне мила,
Как приятная память о друге.
Сад полышет, как пенный пожар,
И луна, напрягая все силы,
Хочет так, чтобы каждый дрожал
От щемящего слова «милый»…

97
 …Мир тебе, отшумевшая жизнь.
Мир тебе, голубая прохлада (I, 212).
Однако такой перелом наступит позже, когда Есенину в процессе
революционных преобразований придется убедиться в крахе мифот
ворческой установки на преображение реальности с помощью поэти
ческого слова. До этого он не перестает преломлять пасторальноидил
лические мотивы природнокрестьянского «быта» в пространство
жизнестроительного мифа, вторгающегося в социальный разлом ре
волюционной культуры первых послеоктябрьских лет.
О том, как пасторальноидиллический дискурс перерастает в раз
вернутую панораму поэтической утопии, говорят тексты так называе
мых «маленьких», или «октябрьских» поэм С.А. Есенина (1917–1918).
Причудливое переплетение библейской и древнеславянской образ
ности, пропущенное сквозь призму индивидуального творческого
сознания самого Есенина, делают одиннадцать «маленьких поэм»,
объединенных преображенческим пафосом в единый метатекст, реп
резентацией авторского мифа о претворении мира в утопическое про
странство Инонии, «голубой Руси», образ которой сформирован до
революционным творчеством поэта. В «маленьких поэмах» он
трансформируется в некое инобытие, включающее архетипические,
мифологические пласты памяти, образы церковной, старообрядчес
кой, апокрифической литературы, духовных стихов, рецепции рели
гиознофилософских идей рубежа веков и, конечно, традиции рус
ской классики с целью создания идиллического пространства
национального бытия. Утопическая модель этого гармоничного ми
роустройства, которая во многом определена кругом доминантных
мотивов и образов есенинской мифопоэтики, наполняет привычные
пасторальные образы новым звучанием, трансформируя сложивший
ся жанровый канон. Традиционный топос гармоничной сельской жиз
ни на лоне природы переосмысляется в духе космогонических проек
тов символистовтеургов и собственных преображенческих настроений
Есенина, что требует специального рассмотрения.
Подводя итоги есенинского диалога с пасторалью, можно говорить
о «долгом прощании» поэта с жанром, который, казалось бы, «избрал»
своего певца, чтобы утверждать непреходящую духовноэстетическую
аксиологию пасторальной традиции. Однако вопреки этой предопре
деленности, есенинская поэзия демонстрирует ломку устоявшихся
стереотипов пасторального сознания, в результате которой мы видим
сложнейшую художественную амальгаму эстетикофилософских,

98
фольклорномифологических, мистикорелигиозных и общекультур
ных смыслов, которые определяют насыщенный и разнообразный
по своей поэтической семантике художественный мир поэта, причаст
ного к напряженным духовным исканиям своего времени.

Примечания
1
Саськова Т.В. Пастораль в русской поэзии ХVIII века. М., 1999. С. 4.
2
Забабурова Н.В.Трансформация пасторальных мотивов в средневековом
«романе о Розе». // Пастораль – Идиллия – Утопия: Сб. науч. трудов. М., 2002.
С. 16.
3
Есенин С. Полн. собр. соч.: В 7 т. М., 1995–2000. Т. 5. 1997. С. 202. Здесь и
далее текст цит. по этому изд. с указ. тома и страниц.
4
Марченко А. Поэтический мир Есенина. М. 1972. С. 67.
5
Об этом: Солнцева Н. М. Новокрестьянские поэты и прозаики: Николай
Клюев, Сергей Есенин и др. // Русская литература рубежа веков (1890е –
начала 1920х годов). М., 2001; Семенова С. Русская поэзия и проза 1920–1930х
годов. Поэтика – Видение мира – Философия. М., 2001. С. 40–67.
6
Алексеев Г. Деревня в русской поэзии. Берлин, 1922. С. 10.
7
Юрченко Т. Идиллия // Литер. энциклопедия терминов и понятий.
М., 2000. С. 289.
8
Сад как мифологема жизницветения ностальгически оживает в позднем
творчестве Есенина, эксплицируя уже «романсовый» дискурс. Ср. окаймля
ющий лирический сюжетмотив сада в поэме «Анна Снегина».
9
Синило Г.В. Библейские корни европейской пасторали. // Пастораль –
Идиллия – Утопия: Сб. науч. трудов. Отв. ред. Т.В. Саськова. М., 2002. С. 4.
10
Ср.: «Пастух имеет в мифопоэтической традиции функции охранителя,
защитника, кормильца, путеводителя, мессии, патриарха, вождя и т.д. Пасту
хи считаются причастными к народной мудрости, тайне общения с животны
ми и растениями, с небесными светилами и подземным царством (душами
мертвых), к идее времени, понимаемой как ритм жизни вселенной, определя
ющий и ритм жизни человека и природы». // Топоров В.Н. Пастух // Мифы
народов мира. В 2 т. Т. 2. М., 1992. С. 291.
11
Синило Г.В. Функции пасторальной топики в пророческих книгах. // Па
сторали над бездной. Сб. науч. трудов. М., 2004. С. 12.
12
Пасхарьян Н.Т. «Свет» и «тени» пасторали в новое время: пастораль и
меланхолия. // Пасторали над бездной. Сб. науч. трудов. М., 2004. С. 5.

99
 Н.М. Солнцева, г. Москва

О назначении поэта
в творчестве новокрестьянских писателей

Новокрестьянские писатели не избежали самых амбициозных вер

сий Серебряного века относительно назначения поэта. Символистс
кая теургическая концепция творчества большинству из них была близ
ка. Теург – перерождающая мир сила, соработник Бога, преемник
творческих усилий Мировой Души, создатель религиозно освещенных
творений, обладатель особых знаний и сверхчувственных возможнос
тей. Эти мысли о креативной силе поэта есть и в произведениях «но
вокрестьян». И хотя их отношения с символистами, их взгляды на сим
волистскую поэзию неоднозначны, вполне возможно, что символисты
повлияли на новокрестьянское понимание миссии поэта. Так, А. Блок
и А. Белый явно способствовали вере Н. Клюева в его апостольскую
природу. Однако символистская поэзия – не единственный интеллек
туальный контекст новокрестьянских сентенций о творчестве. Хлеб
ников писал о своей космогонической сути, Маяковский мыслил себя
пророком нового мира, новым Ноем, избранником со своим Вифлее
мом, глашатаем солнца.
«Новокрестьяне», веря в свою духоносность, пошли дальше сим
волистов: поэт в их представлениях сакрален. Впрочем, этим они так
же отвечали духу Серебряного века. Ведь увидела Цветаева в Блоке
Божественную природу («Стихи к Блоку», 1916–1921; «Подруга» и
«Вифлеем», 1921). В записных книжках Ахматовой читаем о Клюеве:
«Но я уверена, что у него была мысль сделать из меня небесную гра
доправительницу, как он сделал Блока нареченным Руси»1 . Поэтом,
действительно, с точки зрения Клюева, обладавшим Божественным
потенциалом, был С. Есенин. Есенин – «трехвенечный» («Ёлушкасе
стрица…», 1916). Клюев обращался к нему: «Не ты ль, мой брат, жених
и сын, / Укажешь путь к Преображенью?» («Изба – святилище зем
ли…», между 1916 и 1918). Тогда же создавался клюевский цикл
«Спас», в котором говорится о рождении (духовном) от лирического
героя «загуменного» Христа – и супруга, и Бога, Его родина – ржаной
Назарет. Полагаю, что тут развит миф о Есенине.
Есенин принял мифологию Клюева, «апостола нежного» («О муза,
друг мой гибкий...», 1917–1918). Если в юношеских «Больных думах»
(1911–1912) Есенина поэт – одинокий, страдающий, то впоследствии

100
он придал этому образу черты побиблейски избранного. Однако за
метим, что, помимо идей Клюева, в формировании есенинской версии
поэта гораздо бoльшую роль сыграли детские впечатления от знаком
ства с библейскими сюжетами. По воспоминаниям Вс. Рождественс
кого, Есенин высказался однажды так: «Мне понравилось, что там все
так громадно и ни на что другое в жизни не похоже. Было мне лет две
надцать – и я все думал: вот бы стать пророком и говорить такие слова,
чтобы было и страшно, и непонятно, и за душу брало. Я из Исайи це
лые страницы наизусть знал»2 . Есенин стал носителем библейской
пастушеской ментальности, новым Амосом, и в «Ключах Марии»
(1918) утверждал: все творчество и вся философия есть плод пасту
шеских дум. Он пророк Инонии, он «говорит по Библии», от плечей
его – «восемь крыл», Господь должен воспринять его «словесный луг»
(«Инония», 1918).
В поэзии Клюева есть и сакрализованный образ его самого. Он, по
томок Аввакума, в Соловецком монастыре воспринял хлыстовскую
мысль о себе как Христу подобном, он в молодости сблизился с юношей
из библейского рода Мельхиседеков, в результате общения с ним узнал
потаенное восточное учение о браке с ангелом – и вот он «боговидящ и
свят» («Мать», 1921). В 1922 г. он написал поэму «МатьСуббота»,
в которой создал неомиф о собственном рождении от непорочного зача
тия: «Сладок Отец, но пресладостней Дух». Рожденный от Духа поэт
творит духостихи.
Есенин общался с А. Ганиным, в произведениях которого поэты –
«питомцы вечных тайн», «священное зверье», рожденное «дыхань
ем звездных сфер»; их облик побиблейски великолепен: в глазах ли
рического героя «семь звезд, семь центров мира», его рога горят «из
лучинами радуг», в его клыках «гнездятся песни бури» («Рожденные
в веках дыханьем...»). Поэту открывается горний мир. В стихотворе
нии «Гору скорби день взвалил на плечи…» описывается такое виде
ние: «И узрел мой взор преображенный / По заре ходящих Серафи
мов, / И в заре, целующую землю, / Золотые пальцы Саваофа».
Подобное встречаем в лирике и прозе Клюева, который, как Иоанн,
мог быть «в духе». В ганинской версии поэт – это универс. Тут опре
деленно возникают аллюзии с образами Хлебникова и Клюева. На
пример, в «Мешке алмазов» Ганин писал: «Под черепом моим: про
странства, боги, бури», «А мир широк, как я. / Не будь ни тем, ни
этим, / Паси свои стада у солнечных высот», поэт летит «в предел
веков с разорванных орбит».

101
 В 1910е подобные мотивы звучали и в лирике П. Карпова. Он
называл себя «солнцебогом и пророком» («Предутрие») и сетовал
на то, что другие поэтыпророки «обезъязычены» («Дракон»). Осо
бый статус поэтакрестьянина он объяснял его природным родством
с солнцем: солнце – это «бурнопламенный мужик» («Стой, солнце,
бурнопламенный мужик…»). Солнцемужик оплодотворяет землю,
и так происходит зачатье поэта: «А я, твой буйный отпрыск и твой
плод, / Качаясь спелым колосом златым, – / Все так же буду грохо
том слепым / Благословлять твоих зачатий год!») («Беременная под
тобой земля…»). Богоборец не знал помощи от Бога: «За солнце я всю
жизнь боролся с Богом, / А дьявола – о пахаре молил, / И в ад меня
вела моя дорога, / В беззвездную обитель темных сил» («Венчан
ный»). Таким образом, поэт – жертва во имя любви к человеку. Он
называл себя то «странником опальным» («Я странник опальный…»),
то «святым и палачом» («Моя жизнь», 1919).
Сложившаяся в творчестве «новокрестьян» версия поэта отвечала
колоссальным задачам, которые Клюев формулировал так: есть «не
видимый народный Иерусалим», святая Русь, «есть души, связанные
между собой клятвой спасения мира, клятвой участия в плане Бога»,
«план этот – усовершенствование, раскрытие красоты лика Божия»3 ,
и поэт призван воплотить этот план. В 1928 г. в «Погорельщине» он,
изображая гибель старообрядческого мира в советское время, писал о
своей миссии: «Нерукотворную Россию / Я, песнописец Николай, /
Свидетельствую, братья, вам!». Он ждал прежде всего от Есенина ис
полнения великой миссии, но был разочарован: Есенин изменил эпи
ческому назначению поэта, он стал лириком, непосредственность ли
рических впечатлений была противопоставлена премудрости,
прививаемой Клюевым. Есенин как бы смущался, величая себя анге
лом и пророком. Пушкинский поэт был и слабым человеком, ничтож
ным, даже самым ничтожным из ничтожных («Поэт», 1827), «гулякой
праздным» («Моцарт и Сальери», 1830). Вот и Есенин публике гово
рил: я хулиган, хам, разбойник, конокрад! Наконец, он «всего лишь
уличный повеса» («Я обманывать себя не стану…», 1922). Появился
«Плач о Сергее Есенине» (1926) – о загубленном, о духовно инфан
тильном поэте, который ушел от Клюева «разбойными тропинками»,
которого чертушко помянет «кутьей из углей да из обмылок банных»
и который стал «новым Иудой». Еще в 1921 г. он предрек Есенину
Иудину смерть: его тропа ведет к «Иудиным осинам» («В степи чу

102
мацкая зола…»). В начале 1930х он увидел сон в дантовском духе: Есе
нин – мученик адова ледяного пространства.
В сновидении Клюева «Два пути» (1922) говорится о двух, антите
тичных друг другу, представлениях о назначении поэта. Перед Клюе
вым и Есениным открываются пути; один, клюевский, – учительский,
провидческий, высокого смысла, это путь Магомета, Сократа, Данте;
другой, есенинский, лишен пророческой глубины, украшен черными
масками Марка Твена, Ростана, Д’Аннунцио, Клычкова. Итак, путь
Есенина – это и путь Клычкова. Клюеву не откажешь в проницатель
ности: взгляды Клычкова на роль и назначение поэта противополож
ны клюевским. При всей настороженности Клычкова к акмеизму его
точка зрения близка позиции, высказанной Н. Гумилевым: человечес
кий гений «убогий», «лишь небу ведомы пределы наших сил» («Мо
литва мастеров», 1921).
В клычковском отношении к бытию развились умозрения поздне
го Л.Н. Толстого, который 22 апреля 1901 г. записал в дневнике мысль
о своей малости, своем ничтожестве. Мир, по Клычкову, – универс
непостижимый. Он восклицал: «Мир так велик, а я так мал!» («От
поля с мягкою травою…», 1929). В таком осознании своего «я» было
глубоко нравственное понимание природы, космоса, наконец, Бога.
Как писал Толстой 8 августа 1907 г.: «Нет ничего более полезного
для души, как памятование о том, что ты – ничтожная и по времени,
и по пространству козявка, сила которой только в понимании этого
своего ничтожества»4 .
Если бы Клычкову пришлось выбирать между словом и любо
вью, он выбрал бы первое. 24 декабря 1927 г. П.А. Журов записал
в дневнике его фразу о творчестве как высочайшем благе: «<…> ни
одна любовь не дает столько»5 . «А я живу лишь от строки до строч
ки», – говорил поэт («Мне говорила мать…», 1922). Но пророческого
в слове он не видел и допускал, что слово может скрывать обман,
ложь, пусть и радостную. Мысль Ф.И. Тютчева об ограниченности
возможностей слова ему, повидимому, не чужда; и «мысль изре
ченная есть ложь», и «как сердцу высказать себя?» («Silentium»,
1830) ему понятны. В статье «Лысая гора» (1922) Клычков тоже
задавался вопросом, можно ли рассказать душу. Да и поэт в клыч
ковской интерпретации не теург, не пророк, не избранник.
Лейтмотивный образ прозы Клычкова – книга «Златые Уста», хра
нительница мудрости мира, вариант «Голубиной книги»; утерянная
людьми, она принадлежит лесу, листают ее пушистые зайцы, буквы

103
рассыпались в траве ягодой, и клюет их птица черныш. Пророческое
знание о мире было доступно только патриархальному человеку («Знал
мой дед такое слово…», 1929), но человек новой эпохи темен. Пред
ставления Клычкова о поэте не амбициозны. Он писал о том, как го
лос лирика заглушается громом, а сам он – будто сверчок за трубой
(«Под кровлей шаткою моею…», 1929). Поэт – странник, он обречен
на «лихое кочевье» («Стала жизнь человечья бедна и убога…», 1923,
1927); его душа – «как торба, снаряженная в дорогу» («Упрятана
душа под перехват ребра…», 1929); для бесприютного нет причала
(«Луна», 1926–1927). Клычков писал: «И вот бреду по свету науда
чу, куда подует вешний ветерок» («Надела платье белое из шелка…»,
1922); «Я от окна бреду с клюкою / К запорошенному окну, / Но злою
участью такою / Я никого не попрекну» («Я от окна бреду с клюкою…»,
1922). Его лирический герой «одинок и сир» («Мне не уйти из кру
га…», 1929), «слаб и сир» («Когда вглядишься в эти зданья…», 1929).
Клычков не писал о миссии поэта. Но обращался к судьбам по
этов. Стараясь понять высший смысл знаковых самоубийств, он ус
мотрел в смерти современных поэтов расплату во имя искупления и
очищения. Есенинское «До свиданья, друг мой, до свиданья…» (1925),
предсмертное письмо В. Маяковского навели его на неожиданную
мысль: «В древности злокачественную коросту и паршу лечили, об
мываясь собственной кровью. Современной литературе неплохо бы
воскресить этот способ лечения. Не здесь ли тайна трагических обра
щений к т<оварищу> правительству, стихов, написанных кровью?»6 .
Есенина он ценил, а в Маяковском не видел особого поэтического
дара, в «Лысой горе» называл его «сатириком из «Известий» и сорев
нователем Демьяна Бедного»7 , а в дневнике записал: «Маяковский был
не поэт, а верблюд, вдобавок двугорбый», полагая, очевидно, под гор
бом бремя государственного поэта, однако трагизм был в том, что
«горб» не помог Маяковскому перейти «пустыню»8 . Можно предпо
ложить, что Клычков относился к поэзии Маяковского, первая книга
которого называлась «Простое как мычание» (1916), как к голосу ста
да, толпы: «Я с даром ясной речи, / И чту я наш язык, / А не блеюн
овечий / И не коровий мык!» («Должно быть, я калека…», 1929). Мая
ковский – раздражитель «новокрестьян». Для Клюева он «злодей»
(«Есть демоны чумы, проказы и холеры…», 1934). Известны высказы
вания Есенина в его адрес. Ироническое отношение Маяковского
к «мужиковствующей своре» («Юбилейное», 1924) тоже известно.
Из «новокрестьян» он был благосклонен только к П. Орешину.

104
 Третья версия миссии поэта была высказана Орешиным. Поэт и
в дореволюционном творчестве предпочитал гражданские темы. Он
приветствовал социалистические преобразования в деревне. Себя он
считал выразителем трудового народа и часто выступал от лица масс.
Например, «Нам труд – не в труд, а в радость», «Мы в городе и в поле»
(«Два труда», 1921). Он старался убедить своих товарищей в том, что
они нужны новой России: «Неверно, сельские баяны, / Певцы кресть
янской стороны, / Как будто родине багряной / Мы стали больше не
нужны!» («Сельская лира», 1927), однако не убедил:
Сбирается Орешин
Воспеть нам не крапиву,
А трактор в двести сил…
Скажу я, многогрешен:
«Ты лучше б выпил пива
И воблой закусил!..»
Это строфа из шуточного стихотворения Клычкова «Петру Оре
шину» (1928). Отстаивая гражданскую миссию поэта, Орешин, совсем
в духе Маяковского, писал о том, что книга – это оружие, направлен
ное на мещанский уют, что приоритетной темой должно стать техни
ческое развитие страны: «Чтобы не «розы» и не «слезы» / Глядели риф
мой со страниц» («На книжном рынке», 1929).
У Есенина есть строки: «На стенке календарный Ленин. / Здесь
жизнь сестер, / Сестер, а не моя» («Возвращение на родину», 1924).
У Орешина встречаем похожий образ: «В хате Ленина портрет / Для
порядка!» («Родина», 1926). Но орешинское стихотворение не пере
дает одиночества поэта в советской деревне. Лирический герой Оре
шина даже упрекал себя за затянувшуюся любовь к патриархальной,
соломенной Руси: внимая ее тоске, он не поспевал за новой Россией
(«Журавлиная», 1923). Как Маяковский, он создал культ молодос
ти, воспел комсомольцев – «стальную молодежь», чья миссия плане
тарна: «Смести с планеты человечью старь» («Комсомольцы», 1928).
Но всетаки Орешин не мог избавиться от рефлексий и писал о тра
гедии деревни: избы соломенной Руси, «в ранах и заплатах», возно
сятся над миром («Журавлиная»), деревню задушит «в полях ржа
ных железная рука», перестанет петь дулейка, крестьянин покинет
пашни и нивы, а стальную зарю будут встречать стальные соловьи
(«Стальной соловей», 1922). Явно обращаясь к есенинскому «Соро
коусту» (1920), к его образу врага с «железным брюхом», который

105
«тянет к глоткам равнин пятерню», Орешин писал: «Как будто бы
мильён железных рук / Вцепилось в глотку певчую мою» («Сталь
ной соловей»). Он всетаки признавал, что будущее туманно, «неяс
ны вехи», и задавался вопросом: «Ужели ради злой потехи / Вся Русь
в дорогу поднялась?» («Вехи», 1923). Кстати, его книга 1918 г. «Крас
ная Русь» при обсуждении на заседании литературной секции Со
юза советских журналистов была названа белогвардейской.
В 1927 г. Орешин откликнулся рецензией на второй том Собрания
стихотворений Есенина. Он писал о есенинских сомнениях и есенин
ском нравственном выборе так, будто убеждал себя в его лояльности
по отношению к власти, в выборе его в пользу социализма: Есенин уви
дел, что «от старой, от клюевской и ремизовской жизни, оказывается,
не осталось и камня на камне», что начинается «ужасная и трагичес
кая развязка» – и тогда он «понял, что «стране советской» поэзия нуж
на другая <…> и на этом остановился», потому что главным для него
было остаться поэтом «и в потоке революционных событий», а когда
обращался к эпической поэзии, изменял «лире милой», то, по сути,
«брал не свойственный ему материал»9 . В статье «Великий лирик»
(1927) Орешин трактовал последнюю лирику Есенина с позиций офи
циальной критики: Есенин каялся в хулиганстве, да и гражданин он
плохой, «гость среди нас»10 . Но автор статьи объяснял и мотивы пози
ций Есенина: хулиганом он стал изза «беспризорности»11 , да и пло
хим гражданином – изза личной необустроенности. В этих аргумен
тах проявился тот Орешин, который сразу после смерти Есенина писал
интимно: «Что же ты наделал, / Синеглазый мой?», «Пир земной со
славой / Ты отпировал» («Сергей Есенин», 1925).
Писал о советской действительности и П. Васильев. Он был чело
веком другого времени. Клычков в Московском товариществе писате
лей 26 ноября 1932 г. высказал мысль о том, что с приходом Васильева
в истории новокрестьянской поэзии наступил перелом: романтичес
кий период сменился героическим. Но Васильев в стихах не призывал
к гражданской лирике, и если он писал о сибирских стройках, то сла
вил не власть, а возможности человека и страны. Он создал в поэзии
1930х годов духовно и физически здорового героя. О его отношении
к власти говорит эпиграмма 1931 г., которая начинается так:
Ныне, о муза, воспой Джугашвили, сукина сына.
Упорство осла и хитрость лисы совместил он умело.
Нарезавши тысячи тысяч петель, насилием к власти пробрался.

106
 В этом он близок Клычкову и Клюеву. Клычков понимал реаль
ность как торжество дьявольской воли, для Клюева Сталин – инфер
нальное существо:
И в светлый мир приходит кот.
Лобасторыжий и смердящий.
На роженичное мяу
Ад вышлет нянюшкузмею
Питать дитя полынным жалом,
И под неслышным покрывалом
Котенка выхолит рогатый…
(«Песнь о великой матери», между 1929 и 1934).
Новокрестьянские представления о творческой личности проти
воположны принципу партийности. В 1920е годы поэты поняли,
что, вопервых, они мечтали совершенно о другом социализме и, во
вторых, им отводилось место маргиналов, но никак не апостолов.
Вот строки Клычкова: «Должно быть, я калека, / Наверно, я урод: /
Меня за человека / Не признает народ!» («Должно быть, я кале
ка…», 1929). В их произведениях развились темы гибели староверс
кого уклада, нравственного распада деревни, уступчивости челове
ка дьявольским искушениям, исхода из России святых, победы
дьявола. Были попытки принять ход событий, смириться и созер
цать, обрести покой – не в мещанском, а в пушкинском понимании.
Были мысли о новом бунте, например, у Есенина в «Снова пьют
здесь, дерутся и плачут...» (1922): «И уж удалью точится новой /
Крепко спрятанный нож в сапоге». Клюев в «Песни о великой ма
тери» писал о небесном заступничестве: «Но дивный Спас! Змею
копытя, / За нас, пред ханом павших ниц, / Егорий вздыбет на гра
ните / Наследье скифских кобылиц!». Было понимание опасности.
Причем исходящей и от белых, и от красных. Еще осенью 1919 г.
Клюев из Вытегры писал В.С. Миролюбову о том, что пропадет, «как
вошь под коростой, во славу Третьего Интернационала» 12 .
Возвращаясь к вопросу о миссии поэта, отметим, что в советские
времена видевшие себя мистически исключительными поэты дей
ствительно своим творчеством дали пример мистических прозрений.
Г.В. Свиридов хорошо сказал: «Для меня они – величайшие русские по
эты нашего века, есть нечто апостольское в их типах: нежное – от Иоан
на в Есенине и суровое – от Петра в Клюеве»13 .

107
 Примечания
1
Николай Клюев глазами современников. Сост. и примеч. В.П. Гарнина,
вступ. ст. А.И. Михайлова. СПб., 2005. С. 45.
2
Рождественский Вс. Сергей Есенин // С.А. Есенин в воспоминаниях со
временников: В 2 т. Сост., вступ.ст. А.А. Козловского. М., 1986. Т. 2. С. 124.
3
Клюев Н. Гагарья судьбина // Клюев Н. Словесное дерево. Сост. и при
меч. В.П. Гарнина, вступ. ст. А.И. Михайлова. СПб., 2003.С. 35.
4
Толстой Л.Н. Философский дневник. Сост. А.Н. Николюкин. М. , 2003.
С. 314.
5
РГАЛИ. Ф. 2862. Оп. 1. Ед. хр. 23. Л. 56.
6
Клычков С. Переписка, сочинения, материалы к биографии. Сост. Н.В. Клыч
ковой, вступ. ст. и примеч. С.И. Субботина // Новый мир. 1989. № 9. С. 210.
7
Клычков С. Собр. соч.: В 2 т. Сост., коммент. М. Никё, С.И. Субботина,
Н.М. Солнцевой, вступ. ст. Н.М. Солнцевой. М., 2000. Т. 2. С. 481.
8
Клычков С. Переписка, сочинения, материалы к биографии. С. 202.
9
Клюев Н. Клычков С. Орешин П. Избранное. Сост. В.П. Журавлев. М., 1990.
С. 306–307.
10
Там же. С. 310.
11
Там же. С. 309.
12
Клюев Н. Словесное древо. С. 249.
13
Свиридов Г. Музыка как судьба. М., 2002. С. 353.

В.Н. Терёхина, г. Москва

Есенин и русские экспрессионисты

Экспрессионизм в русской культуре первой трети ХХ века разви

вался как часть общеевропейского процесса разрушения основ пози
тивизма и натурализма. В среде интеллигенции особенно популярной
была философия иррационализма, интуитивизма, представленная тру
дами Шопенгауэра, Ницше, Бергсона. Достаточно вспомнить, как из
менилась жизнь Леонида Андреева, признанного зачинателя русского
экспрессионизма, после знакомства с книгой Шопенгауэра «Мир как
воля и представление». Режиссер Николай Евреинов вспоминал, как
в 1915 году в Куоккале вместе с Маяковским увлеченно изучал «Эри
стику» Шопенгауэра. А воздействие поэтических трактатов Ницше
на Маяковского, величавшего себя «крикогубым Заратустрой», про

108
сматривается и в его «Трагедии» (1913), и в «индивидуалистичес
ком коллективизме» поэмы «Облако в штанах». Травестийное сни
жение этих идей современники видели, в частности, в герое романа
Арцыбашева «Санин», русской «пародии на Заратустру», который
«чисто погоголевски карикатурен и метафизичен»1 . Существует
немало примеров повышенного интереса русских писателей к твор
честву немецких романтиков, к экспрессионистской живописи, теат
ру, кинематографу. Так, первый перевод «Учеников в Саисе» Нова
лиса сделал футурист Г. Петников, а участниками программного для
немецкого экспрессионизма альманаха «Синий всадник» были братья
Бурлюки, М. Кузмин, В. Кандинский…
Не случайно вопрос о родственности и даже заимствовании идей
русского экспрессионизма в прославленном немецком экспрессио
нистском движении многократно обсуждался2 . Фридрих Гюбнер от
мечал, что «единение немецкого экспрессионизма с иностранным
стало создаваться как раз перед началом войны – крепко и ощути
тельно. Это тесное и дружеское единение распространялось почти
так же тайно и незаметно, как в прошедшие века росла какаянибудь
религиозная секта»3 .
Однако другим источником экспрессионистских тенденций были
традиции русской литературы и искусства с их духовными искания
ми, антропоцентризмом, эмоциональнообразной экспрессией. Рос
сия, по словам Ф. Гюбнера, привила экспрессионизму «недостающую
силу – мистицизм вольной веры» Толстого и Достоевского. Более того,
Томас Манн в 1922 году писал: «Действительно, то, что мы называем
экспрессионизмом, это только поздняя и сильно пропитанная русским
апокалиптическим образом мысли форма сентиментального идеализ
ма»4 . Даже слово «экспрессионисты» появилось в русском языке за
долго до его утверждения в 1910 г. на Западе в качестве термина —
в рассказе А.П. Чехова «Попрыгунья» (1892) героиня использовала
его вместо слова «импрессионисты»: «...преоригинально, во вкусе
французских экспрессионистов»5 .
Следует отметить, что начавшееся в 1900е годы сотрудничество
с немецкими коллегами было прервано с началом мировой войны 1914–
1918 гг. и возобновилось в совершенно иной социальнокультурной
обстановке, когда уже появились свои экспрессионистские группы.
На рубеже 1910–1920х русская литература и искусство переживали
сложную эпоху переходности. В этот период заимствование «чужого,
вселенского», в частности, западного эстетического, стилистического

109
и жанрового обновления, не заглушало самобытный дух русской мен
тальности, а, напротив, провоцировало активное проявление «своего,
родного», по определению Вяч. Иванова. Происходила перегруппи
ровка всех существовавших в этот момент истории (даже в каждом
конкретном произведении) стилевых потенциалов: реалистических,
символистских, футуристических, экспрессионистских, дадаистских,
даже сюрреалистических. В такой ситуации чужой текст необходим
для творческого развития «своего», а контакт с другим «я» составляет
неизбежное условие воплощения собственного сознания.
После революции поднялась вторая волна экспрессионизма, под
держанная прежде всего художественным авангардом в Наркомпро
се, где работали Кандинский, Лурье, Малевич, Маяковский, Родчен
ко, Розанова, Татлин и др. Оскар Шлеммер писал в 1919 г.: «Наконец,
известия из России. Москва крестилась в экспрессионизм. Кандинс
кий и модернисты, говорят, расписали целые кварталы красками, пу
стые стены, стены домов стали поверхностью современных картин.
Искусственная весна чарует своими гигантскими подсолнухами, цве
точными клумбами из цветовой каши, серебряными деревьями. На ме
сте снесенных царских памятников воздвигнуты Толстой, Достоевс
кий, Жорес, Робеспьер. Россия: юность Европы. Немецкая революция –
лишь слабое подражание русской…»6.
Как известно, основу поэтического экспрессионизма составляли
группа экспрессионистов Ипполита Соколова, «Московский Парнас»
Б. Лапина и Е. Габриловича, «фуисты» Б. Несмелова и Б. Перелешина,
«эмоционалисты» Михаила Кузмина. Создание нескольких объедине
ний экспрессионистской направленности стало важным шагом на пути
реформирования футуризма и приспособления его эстетики к услови
ям переходной (революционной) эпохи.
Экспрессионизм в его поэтическом варианте возник как панфу
туризм. В.Я. Брюсов отмечал претензии московской молодежи быть
панфутуристами, а Н.Н. Пунин писал: «…мы еще не знали, что пути
на футуризм, в большинстве случаев, были путями в экспрессио
низм»7 . Ощутимое родство с романтизмом и символизмом сближало
экспрессионизм с футуризмом, для которого также характерны ис
ходные моменты экспрессионистского сознания: раскрепощение ин
дивидуума, критика обыденности, утопизм, позиция поэтапророка,
а также стремление расширить сферу искусства за счет презираемых
прежде видов массовой культуры – политических штампов, городс
кого фольклора. Федор Иванов в книге «Красный Парнас» (Бер

110
лин,1923) отмечал, что в недрах футуризма сложился утопический
пафос в содержании и гротескноэмоциональная манера письма, на
зываемая экспрессионизмом.
Однако нередко первое, что вспоминается знакомым с литератур
ной жизнью начала 1920х годов при слове «экспрессионисты», – скан
дал, произошедший в Союзе поэтов между Сергеем Есениным и Ип
политом Соколовым.
Весной 1920 г., по свидетельствам очевидцев, Соколов неоднок
ратно выступал в ВСП с утверждениями о том, что поэтическая об
разность в стихах С. Есенина заимствована у Рильке. «Стоило Есе
нину чтолибо прочесть с эстрады, – вспоминала поэтесса Надежда
Вольпин, – вслед за ним вырастал перед публикой юный Ипполит.
Но был он с виду совсем не юношей. Рослый, чуть сутулый, с тяже
лым мучнистым лицом, он выглядел лет на десять старше своих ось
мнадцати лет. Выйдет вот так на эстраду, вынет заготовленную пач
ку листков и под скрежет ножей о тарелки заводит лекцию. У Есенина,
он утверждает, нет ничего своего. Вся система его образов – особен
но же образов религиозного ряда, всяких его богородиц, телков и
младенцев – полностью позаимствована у… немецкого поэта Рейне
ра Марии Рильке. Да, у великого Рильке!
И он читает вслух сперва немецкие строки, затем их дословный
русский перевод и, наконец, якобы очень с ними схожие строки Есе
нина. Какиенибудь «Облаки лают. Ревет златозубая высь». <…> Кто
нибудь крикнет: «Брось ты, Ипполит, Есенин же не знает немецкого
языка!» А Соколов упорствует: «Тем хуже. Значит, влияние здесь не
прямое, а через посредственные и уже опошленные подражания». Есе
нин слушал сперва с усмешкой. Ипполит, повторяясь от раза к разу,
договорился наконец до слова «плагиат». Сергей сам и не слышал, но
когда ему услужливо об этом доложили, попросил предупредить Со
колова, что если тот еще раз повторит подобное, то он, Есенин, «на
бьет ему морду»8 .
Инцидент с Есениным, давшим публичную пощечину Соколо
ву, произошел 8 мая 1920 г. Заявление Соколова о выходке Есени
на в клубе СОПО рассматривалось на общем собрании ВСП 9 . «Из
вестия ВЦИК» сообщали 27 мая 1920 г.: «На общем собрании членов
Всероссийского союза поэтов переизбран президиум, в состав ко
торого вошли В. Брюсов (председатель), Л.Е. Волчанецкая, Н. Пав
лович, Б. Пастернак, С. Буданцев, А. Мареев, Н. ЗахаровМэнский,
И. Грузинов.

111
 Таким образом, физиономия союза в настоящее время совершенно
изменилась.
В связи с инцидентом Есенин – Соколов общее собрание исключи
ло из числа членов С. Есенина. В президиум не вошло ни одного има
жиниста».
Кто же сумел так переменить «физиономию» Союза поэтов? Новые
архивные материалы позволяют более подробно рассмотреть биогра
фию теоретика и организатора группы русских экспрессионистов, по
эта Ипполита Васильевича Соколова (1902–1974). Он родился в Харь
кове в семье служащего, начал литературную деятельность в 14 лет.
В 1918–1919 гг. Соколов учился в Социалистической академии
на политикоюридическом отделении, посещал Студию стиховедения,
где преподавали Валерий Брюсов, Андрей Белый, Вячеслав Иванов.
Организованная по инициативе поэтессы Надежды Павлович студия,
по воспоминаниям Ивана Грузинова, «быстро наполнилась слушате
лями, – их было не меньше ста человек… По своему направлению сту
дийцы были более или менее аморфны. Часть их примыкала к симво
листам, другая часть была эклектической, коекто шел за футуристами.
Следует отметить, что акмеисты среди московских поэтов в это время
почти не имели сторонников…
Вячеслав Иванов и Андрей Белый излагали студийцам философию
символизма, его историю и роль как наследника великой мировой и
русской литературы… Практичней своих коллег подошел к делу пре
подавателя литературного мастерства Валерий Брюсов: он объявил
курс науки о стихе. Помимо теоретического курса Брюсов вел с поэта
ми практические занятия: задавал начинающим поэтам темы стихот
ворений на дом, обусловливая свое задание определенным размером:
хорей, ямб, пеон и т.п.
Он и сам писал стихотворные «опыты» на ту или иную тему, сорев
нуясь при этом с молодежью. Стихи, написанные студийцами, подвер
гались тщательному критическому анализу…».
Одновременно И. Соколов посещал литературную студию при мос
ковском отделении Пролеткульта, где вместе с В. Казиным, Н. Поле
таевым, В. Александровским, Г. Санниковым слушал выступления
Владислава Ходасевича, Вадима Шершеневича, а также курс лекций
Сергея Боброва.
Вероятно, к этому периоду ученичества относится цикл под загла
вием «Стихи В.Л. Любина»: в фонде И.В. Соколова в ГЛМ сохрани
лась машинопись (5 л), датированная 1918–1919 гг.1 0 За псевдонимом,

112
очевидно, скрывался влюбленный юноша, чьи переживания обрамле
ны пейзажами Москвы и Петербурга:
Ты снишься часто мне, туманный Петербург...
или:
Старый Пушкин у Страстного,
Грустный Гоголь на Арбате
И пытливый Ломоносов
Возле нашей «Альма Матерь».
Все старинные знакомцы!
Чтите память Гончаровой,
Академии Петровской,
И души испепеленной.
И когда вам станет грустно,
Посетите на Арбате
Иль у старого Страстного
Ваших пламенных собратьев.
Стихи традиционны, юноша только овладевал поэтическими сред
ствами (в подборке шесть сонетов, триолет). Казалось, ничто не пред
вещало поворота к экспрессионизму. Даже о драматическом 1917 годе
Соколов написал в одноименном стихотворении:
Хорошо в большом селе за Волгой
Поселиться этою зимою.
Ни о чем не думать долгодолго,
Слушать шум дождя, да ветра вой.
В 1919 г. И. Соколов стал действительным членом Всероссийского
союза поэтов1 1. По рекомендации А. Мариенгофа и С. Есенина он всту
пил в члены «Дворца искусств»1 2:
В «Дворец искусств»
От Ипполита Васильевича Соколова
(Столешников пер., д. №5, кв. 12, тел. 26871)
ЗАЯВЛЕНИЕ.
Прошу принять меня в число членов «Дворца искусств» по Лите
ратурному отделению. Я имею брошюрку стихов «Полное собрание
сочинений» (16 страничек). Выступаю во Всерос. Союзе поэтов в те
чение почти целого года.
И. Соколов.

113
 Подписи рекомендующих членов Д.И.
1) Анатолий Мариенгоф
2) Сергей Есенин.
Кроме членства во «Дворце искусств» и ВСП И. Соколов вместе с
Б. Земенковым и Г. Сидоровым входил в кратковременное сообщество
«Желтый дом» – «кружок левых поэтовэкспрессионистов» (ноябрь
1919). В начале февраля 1920 г. сообщалось о том, что «начал функци
онировать новый кружок молодых поэтов «Секта поэтов», организо
ванный группой молодежи с экспрессионистом И. Соколовым во гла
ве». Тогда же И. Соколовым, Т. Левитом и Е. Куммингом было
организовано общество «Зеленая мастерская» в качестве секции ВСП.
Соколов, как видно, искал самоопределения, выбирал имя, ведь
по мысли П. Флоренского, владение именем (словом) есть залог владе
ния миром: «Достаточно сказать имя, чтобы воление обратило человека
в круговорот мира». Итак, слово оказывалось средством и способом (по
словам А.Ф. Лосева и П. Флоренского) понимания и покорения мира и
человека в его составе, как микрокосмоса по отношению к макрокосмо
су. Вся эта ситуация может быть резюмирована в одной фразе П. Фло
ренского: «В языке, как таковом, заложено объяснение бытия».
Анализируя многочисленные манифесты Соколова, обнаружива
ем в них «объяснение бытия», то есть почему и как он избрал имя экс
прессиониста. Дело в том, что источником его «экспрессионизма» был
отечественный имажинизм как первая и наиболее состоявшаяся по
пытка модернизировать русский футуризм. Соколов одним из первых
приветствовал имажинизм, опубликовав 7 апреля 1919 г. в воронежс
кой газете «Огни» статью о нем.
«На всем протяжении русской литературы, начиная от Ломоносо
ва и кончая символистами и футуристами, количество троп (т.е. мета
фор, образов) постепенно увеличивалось с каждым новым поэтом и
с каждой новой литературной школой, – писал семнадцатилетний юно
ша. – В новой, открытой науке – тропологии – мною произведен под
счет троп у всех поэтов, вычисляя у каждого процент его троп. Стати
стический подсчет показывает, как количественно увеличивались
тропы от Ломоносова до символистов и футуристов, которые очень
ускорили этот исторический процесс количественного развития троп.
Сухие цифры объективно говорят за то, что этап символизма и футу
ризма нами окончательно уже пройден и что движением всей истории
русской литературы место приготовлено имажинизму. Имажинизм
вызван к жизни исторической необходимостью».

114
 Далее в статье можно заметить фразы, без изменения включенные
годом позже в брошюры «Экспрессионизм», «Бедекер по экспрессио
низму» и др. –просто слово «имажинизм» меняется на узурпирован
ное Соколовым (как он уверял, безотносительно к немецкому) слово
«экспрессионизм». В 1919 году он писал:«Футуризм должен без боя
уступить место имажинизму лишь потому, что он выдохся так же, как
десять лет тому назад выдохся символизм. Доказательство: даже та
кой большой футурист, как Маяковский, исписался. Его последние
вещи, как «Война и мир» и «Человек» (о безнадежно скифской «Мис
териибуфф» я даже не говорю) очень слабы, его слог совершенно по
терял прежнюю перегруженность тропами. Теперь футуризм может
опять воскреснуть только в имажинизме. Теперь каждый, хранящий
заветы футуризма, должен сделаться имажинистом. Ибо футуризм
наконецто опять нашел самого себя в имажинизме, хотя имажинизм
есть шаг вперед от футуризма».
В 1920 году Соколов, напротив, утверждал: «Теперь, когда мы, эк
спрессионисты, швыряем лозунги, как ручные гранаты, развертыва
ется богатое и интересное движение, какое не знала русская поэзия
со времен раннего футуризма». Называя Шершеневича и его коллег
«псевдоимажистами», он повторял со страстью отвергнутого адепта:
«Экспрессионизм, черт возьми, будет по своему историческому значе
нию не меньше, чем символизм или футуризм».
Как и позже, в случае с экспрессионизмом, Соколов считал неваж
ным, где раньше возник имажинизм – в России или за границей. «Важ
но то, – писал он в газете «Огни», – что имажинизм, как новая школа,
есть явление всеевропейское. Имажинизм будет во всех западноев
ропейских литературах. Такие литературы, как итальянская и фран
цузская, давно подготовлены к имажинизму: там наблюдается точно
такой же процесс эволюции троп, как и в России. Во французской и
итальянской литературе имеются объективные предпосылки для на
ступления имажинизма. Тогда как английская и немецкая литература
не подготовлены к имажинизму: у них процесс развития троп совер
шался медленнее. Однако все равно имажинизм будет во всех литера
турах – в отсталых и в подготовленных. Ведь имажинисты по своему
духу максималисты, и они во всех странах немедленно приступят к делу
революции в области троп.
Имажинизм по своему историческому значению не меньше, чем
такие громадные течения в литературе, как символизм или футуризм.
Имажинизм внес целый ряд новых приемов в технику и композицию

115
троп и указал на возможность совершенно поновому взглянуть на по
эзию, выразить поиному человеческие чувства. Его влияние быстро
распространится на литературу всего мира. Несомненно, число има
жинистов с каждым днем будет расти, и через 10 лет в России не будет
ни одного поэта, который не был бы имажинистом».
Менее года понадобилось Соколову, чтобы из небольшой статьи
во славу имажинизма создать программные документы собственной
группы; например, листовка «Ренессанс ХХ века» (речь шла о его экс
прессионизме) выросла из таких фраз:
«Не только одна русская литература, но и все западноевропейские
литературы переживут золотой век, лишь только в них появится има
жинизм.
Может быть, рождение имажинизма есть знак того, что мы у пред
дверия второго Ренессанса, что мы накануне второго Возрождения».
Первое выступление под лозунгом экспрессионизма состоялось,
по записи Соколова, 11 июля 1919 г. на эстраде ВСП (участвовали
также Б. Земенков, Г. Сидоров, С. Заров). Соколов зачитал в присут
ствии Есенина Хартию экспрессиониста, напечатанную спустя три
месяца в его книжечке «Бунт экспрессиониста». «Через несколько
дней, – вспоминал он, – экспрессионисты написали красками на боль
шой стене зала клубаэстрады Всероссийского союза поэтов лозунги
из декларации: «Экспрессионизм – синтез всех направлений футу
ризма», «Имажизм – вчерашнее», «Классики имажизма: Маяковс
кий, Шершеневич, Большаков, Третьяков», «Имажинизм – не лите
ратурное течение, а технический прием»1 3. Не удивительно, что
преображение Соколова из приверженца имажинизма в его могиль
щика («На братской могиле поэзии вместе с символизмом и акмеиз
мом похоронен футуризм, презентизм, имажизм и евфуизм») было
встречено и Есениным, и Шершеневичем критически.
Несмотря на несомненно задиристый характер, молодой поэт по
нимал цену настоящего творчества, собирал книги своих коллег и ли
тературных соперников. В его архиве есть коллекция книг с владель
ческими надписями и автографами поэтов. Наиболее важна для нас
следующая: на книге С. Есенина «Ключи Марии» сделана надпись
рукой И. Соколова: «вышла 6 ноября 1919 г., в продажу поступила
11 ноября 1919 г.»14. Дело в том, что в книге «С.А. Есенин. Летопись
жизни и творчества», (Т. 2. С. 310) указано: «граница события уста
навливается от 1 декабря 1919 г. в книге лицевых счетов». По другим
сведениям, даты выхода «Ключей Марии» расходятся от 1918 до 1920

116
года. Вот почему запись И. Соколова существенно уточняет датиров
ку. То, что пометам Соколова можно верить, подтверждает и тот факт,
что на его запись на книге ссылается один из составителей летописи,
В.А. Дроздков, определяя дату ее выхода.
Следует подчеркнуть, что интерес к имажинизму стал побудитель
ным мотивом к самоопределению и другой группы экспрессионистов.
Е. Габрилович так рассказывал о возникновении «Московского Пар
наса»: «В те годы нам с Лапиным очень хотелось попасть в имажинис
ты. Мы несколько раз приносили им наши стихи. <…> Когда же они
открыли книжную лавку в переулке против Художественного театра
и я купил там книжечку Вадима Шершеневича «Лошадь как лошадь»,
то автор сделал мне такую дарственную надпись: «Кассой получено
столькото (цифрой и прописью) рублей». Эта надпись так рассерди
ла нас с Лапиным, что мы вышли из кандидатов в имажинисты и от
крыли собственную литгруппу «Московский Парнас» <…> Лапин
выказывал удивительную энергию, создавая «Московский Парнас».
Он привлекал и молодежь, и людей постарше»15. В мае 1922 года изда
тельство «Московский Парнас» тиражом 250 экз. выпустило сборник
Лапина и Габриловича «Молниянин» (почти весь сборник занимали
стихи Б. Лапина). Затем в этом издательстве вышла книга «Московс
кий Парнас. Сб. второй» (1922; тираж 500 экз.).
Любопытный ответ на «цветение имажинизма», о котором так
много писал И. Соколов («Имажинизм есть культ троп… То, что има
жинисты хотят довести количество троп до maximum’а, кладет отпе
чаток и на внутренний характер их троп»), дали поэты«фуисты». Го
воря о «мозговой засухе» среди московских поэтов, Борис Перелешин
в предисловии к сборнику «Диалектика сегодня» писал о том, что
нэп «съел поэтов»: «Ни зги на российских эстрадах, продавленных
копытами всевозможных имажинистов. Каменная пустыня достихо
вья». В планах фуистов было издать книгу Б. Перелешина «Разру
шение образа (теория фуизма)» и «фуистические исследования»
Б. Несмелова «Ликвидация грамотности». Тем самым экспрессиони
сты, посвоему разрушая образ, стремились уйти от искусственной,
нарочитой «имажинистики», изощренности, заслоняющей эмоцию,
экспрессию чувства.
Так к 1923 году завершилась деятельность нескольких поэтических
групп, объединенных понятием «русский экспрессионизм». Среди груп
пировок начала 1920х годов именно экспрессионисты защищали по
этическое сознание от «мозговой засухи» позитивизма и утверждали

117
«мозговой ражжиж» релятивизма, наследуя футуристический, има
жинистский опыт и вливаясь в общее русло многоцветной и вольной
поэзии.
Более подробно об истории этих групп вскоре можно будет прочи
тать в антологии «Русский экспрессионизм: Теория. Практика. Кри
тика», подготовленной в ИМЛИ РАН. В заключение приведу стихот
ворение одного из участников группы экспрессионистов «Московский
Парнас», к сожалению, не вошедшее в названную книгу.

Николай Церукавский
Из книги «Соль земли»
КЛАДБИЩЕ ПНЕЙ
Вот она суровая жестокость,
Где весь смысл страдания людей.
С. Есенин.
Кладбище пней.
На погосте
Изрубленной чащи
Листьев цепенеют
Высохшие кости.
Все чаще, чаще
Ветер трясучий
Тряс сучья
И ветки –
Ветхие
Случайные кресты.
И лишь на костыль –
Накренившийся корень –
В предсмертном бреду
Опирался дуб,
Но вскоре
На ветру
Резкий треск –
Лишний труп
И лишний крест.
А из коры
Сочилась муть
Сгустевшими комками.

118
 И некому
Могилу рыть,
Втащить нагробный камень.
А ночью лязг –
Скрипит земля.
Это гости
На погосте
Раскидали кости,
Это ветер поднял грыз,
Будто нет другой игры,
Это ветер акробат
Через горбатые гроба...
А раньше лес,
И плеск в дупле,
Блеск ландыша, как никель,
И маем веял
Соловей
В цветущей землянике.
Но тут шаги.
Пила
Впилась.
Гибель в изгибе,
Лес гиб.
А теперь при лунном свете
Тишь и немь,
Только ветер
Шепчет в ухо тишине.
А теперь только жуть,
Только гиль.
Я гляжу,
Душа, цепеней,
На этом кладбище могильных
Пней.
1923.

Примечания
1
Анненский И. Книга отражений. М., 1979. С. 232.
2
Дрягин К.В. Экспрессионизм в России. Вятка,1928; Швецова Л.К.
Творческие принципы и взгляды, близкие к экспрессионизму // Литературно

119
критические концепции в России конца ХIХ–начала ХХ века. М.,1975; Ни
кольская Т.Л. К вопросу о русском экспрессионизме // Тыняновский сбор
ник: Четвертые Тыняновские чтения. Рига, 1990; Терехина В.Н. Бедекер по
русскому экспрессионизму // Арион, 1998, №1; Корецкая И.В. Из истории
русского экспрессионизма // Известия РАН. Серия литературы и языка, 1998,
Т. 57, № 3; Терехина В.Н. Экспрессионизм и футуризм:русские реалии // Рус
ский авангард 1910–1920х гг. и проблема экспрессионизма. М., 2004.
Markov V. Expressionism in Russia // California Slavic Studies.
Berkeley.1971. Vol. 6, Flaker A. Futurismus, Expressionismus oder avangarde in
der russischen Literatur // Expressionismus im europaischen Zwischenfeld.
Innsbruk.1978,
Belentschikow V. Russland und die deutschen Expressionisten 1910–1925. T. 1–2.
Frankfurt, 1993–1994, Die russische expressionistische Lyrik 1919–1922.
Frankfurt, 1996.
3
Гюбнер Ф. Экспрессионизм в Германии // Экспрессионизм: Сб. статей.
Пг. – М., 1923. С. 55.
4
Томас Манн. Гете и Толстой // Собр. соч. Т. 9. С. 523.
5
А.П. Чехов. Собр. соч.: В 12 т. Т. 5. М., 1962. С. 59.
6
Цит.по: Фомин Д.В. В.В. Кандинский и художники «русской колонии
Мюнхена» в письмах и мемуарах немецких экспрессионистов // Русский аван
гард 1910–1920х годов и проблема экспрессионизма. М., 2003. С. 88. В этом
заметно мифологизированном сообщении, тем не менее, верно схвачены при
меты времени: установка памятников по плану монументальной пропаганды,
развеска картин Д. Бурлюка на Кузнецком мосту 15 марта 1918 г., когда он
вместе В. Каменским и В. Маяковским выпустил «Газету футуристов». На
конец, в первую годовщину Октября для создания праздничного настроения
деревья в сквере у Большого театра и в Александровском саду были окутаны
цветной тканью или окрашены.
7
Пунин Н.Н. Квартира № 5 // Панорама искусства – 12. М., 1989. С. 174.
8
Вольпин Н. Свидание с другом // Как жил Есенин. Мемуарная проза.
Челябинск, 1992. С. 247–248.
В рукописной главе «Неправда о литературной Москве 1918–1921 гг.»
Соколов писал, что воспоминания М. Ройзмана «Все, что помню…» грубо и
злостно искажают и крайне опошляют «устный период советской поэзии».
9
См.: Арсений Гранин. Два вечера. // Красная газета. Пг., 1920, 18 мая.
10
Однако помимо литературных скандалов в жизни Соколова происходи
ли события драматические. Он неделю провел во внутренней тюрьме на Лу
бянке. Сохранился черновик письма его матери, Анны Васильевны, на имя
Н.И. Подвойского с ходатайством об освобождении Соколова из тюрьмы ВЧК:

120
 Тов. Подвойскому
Грки Анны Васильевны Соколовой
ПРОШЕНИЕ.
5го января с/г. <1922 г.> был арестован мой сын, заместитель председате
ля Терфизкульта Ипполит Васильевич Соколов. В 4 часа дня был сделан тща
тельный обыск всей квартиры, после чего в 8 ч. были арестованы и отправлены
в ВЧК пять человек, живущих в моей квартире, в число которых попал и мой
сын. Следователь ВЧК сообщил председателю домкома, что одна из моих квар
тиранток Иванова обвиняется в шпионаже и все живущие в этой квартире за
подозрены в сообщничестве. Арестованных увели около 8ми ч. вечера, после
чего была устроена засада; всех приходивших задерживали и отправляли в одну
комнату – там набралось больше 10 чел. В час ночи пришел следователь и про
извел допрос всех присутствующих, большинство были отпущены, кроме пяти
шести человек мущин <так в тексте>, у которых были не в порядке документы.
Сторожить квартиру оставили двух милиционеров, которые расположились
у дверей Ивановой, которую не взяли, потому что она была больна и лежала
в постели. Около 4 ч. дня опять пришел следователь с милиционерами и увез
Иванову в ВЧК, после чего засада была снята окончательно.
Как я, так и мой сын были страшно удивлены этим внезапным арестом,
совершенно не зная за собой никакой вины и никакой причины к аресту.
Я уверена, что мой сын стал жертвой какойто грустной ошибки или печаль
ного недоразумения. Я очень бы просила тов. Подвойского принять меры
к скорейшему его освобождению, арестован он по ордеру за №2890 комисса
ром активной части Глебовым (ОР ГЛМ. Ф. 346. Оп. 1. Ед. хр. 17).
Из документов не ясно, как шло расследование по делу Соколова и кто
повлиял на решение об освобождении его спустя неделю, о чем говорится в
удостоверении №374 от 13 января 1922 г. на бланке начальника тюрьмы ВЧК
И. Ермолаева (ОР ГЛМ. Ф. 346. Оп. 1. Ед. хр. 18).
11
Членский билет на 1919 г. за подписью В. Шершеневича, ОР ИРЛИ,
Ф. 797. Оп. 1. Ед. хр. 19; членский билет на 1920 г. за подписью В. Брюсова.
12
РГАЛИ. Ф. 589. Оп. 1. Ед. хр. 7; опубликовано: С.А. Есенин. Летопись
жизни и творчества. Т. 2. М., 2005. С. 278. Здесь и далее история контактов
Есенина и Соколова изложена полно и объективно.
13
Основной архив Соколов сдал в ИРЛИ еще в 1970м году, но только в
2002 году он стал доступен исследователям после обработки – всего 74 ед. хр.
Среди творческих материалов интересен план книги «Литературная Моск
ва», где намечены основные вехи литературной жизни, к сожалению, оста
лись черновые записи.
14
РО ИРЛИ РАН. Ф. 797. Оп. 1. Ед. хр. 40.
15
Габрилович Е. Четыре четверти // Габрилович Е. Избранные сочинения:
В 3 т. М.: Искусство, 1983. Т. 2. С. 233–234.

121
 Н.В. Корниенко, г. Москва

Личность и творчество Сергея Есенина в исканиях

русской прозы второй половины 1920$х годов

В огромной литературе о Есенине русская проза появляется не ча

сто: или мемуарнобиографическими жанрами (М. Горький, Н. Ники
тин, А. Чапыгин, А. Ремизов, А. Мариенгоф, И. Эренбург), или про
блемнотематическими параллелями, философскокультурными
оппозициями (город–деревня; природа–культура–цивилизация;
Азия–Европа, американская и пугачевская темы). Реальный литера
турный контекст 1926–1928 гг. обнажает мощное присутствие личнос
ти и поэтических открытий Есенина в трех крупнейших романах этого
времени – «Воре» Л. Леонова (1925–1926), «Чевенгуре» Платонова
(1927–1928) и «России, кровью умытой» Артема Веселого (1926–1932).
Все три романа, по сути дела, участвуют в обсуждении сложнейшей
проблематики национальной истории и культуры, которые стоят за
поэтическим феноменом Есенина, его жизнью, творчеством и траги
ческой смертью в декабре 1925 г.
Без преувеличения, смерть Есенина стала одним из главных лите
ратурных событий 1926 г. Книги, брошюры, статьи, мемуары, поэти
ческие посвящения… Вариации на тему предсмертного стихотворения
Есенина пишут классики Серебряного века и бывшие пролеткультов
цы, комсомольские и крестьянские поэты, конструктивисты и лефов
цы. Вот лишь один пример – стихотворение «Сергею Есенину» одно
го из столпов Пролеткульта и «Кузницы» В. Александровского,
опубликованное уже в № 1 «Октября» за 1926 г.:
Эту боль, тупую, как дерево,
Нынче мыслями не разрубить, –
Умер в городе сумрака серого
Кто любил среди ландышей жить.
……………………………………
Но не бойся же вечера синего –
Все пройдет. И под шорох ветвей
Будет песня звенеть соловьиная
Над твоею могилой, Сергей.1
Знакомясь с написанным о Есенине в 1926 г., нельзя не увидеть
в этом потоке повсеместного преобладания вопросов литературного

122
быта над литературой, что особенно проявилось в муссировании «скан
дальных» фактов биографии Есенина, через которые теперь читается и
толкуется его лирика, особенно «Москва кабацкая» и «Черный чело
век». Эстетическая притягательность, метафизические глубины и оба
яние есенинской лирики были сведены в бытовой план, а смерть поэта
словно бы разрешила его современникам уравнять себя с поэтом, кото
рый им теперь не мог ответить. Напомню проницательное суждение
И. Анненского: «Как ни важна биография поэта, но в ней, к несчастью,
минуты, «когда божественный глагол до слуха чуткого коснется», то
нут в тех годах, когда «меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех
ничтожней он» <…> Детальное изучение произведений – филологи
ческое, эстетическое, психологическое – силою вещей отходит на вто
рой план. У нас его почти нет. Точностью текстов поэта дорожат мало и
забывают, что у поэта не наше слово – знак, а художественное слово –
образ»2 (статья «Об эстетическом отношении Лермонтова к природе»,
1891). О «божественном глаголе» в 1926 г. говорить было не принято,
оставалась вторая часть пушкинской формулы, она и возобладала, а
есенинское слово превратилось в тот знак, о котором и предупреждал
Анненский. Странно было бы не воспользоваться есенинскими «зна
ками» 1926 г., одни заглавия брошюр А. Крученых чего стоят своим
кричащим знаковоэмблематическим содержанием: «Есенин и Москва
кабацкая», «Черная тайна Есенина», «Лики Есенина. От херувима до
хулигана». Да и русская эмиграция, скажем, устами влиятельной
З. Гиппиус подтверждала то же самое: «И значительна вовсе не поэзия
Есенина, даже не сам он, а его история»3 . Есенинский жизнетекст вы
ходил за границы собственно литературного процесса. Уже в 1926 г.
его необходимо было растолковывать массовому читателю, биографи
ческий элемент здесь также оказался доминирующим. Есенин – поэт
деревни, а потому у него очень часто природа окрашивается в религи
озные цвета. Например: «петухи обедню затянули стройно», ивы пред
ставляются в образе «кротких монашек»; «последнего поэта деревни»
засасывает кабацкая среда; про смерть тоже просто: «...большую роль
в этом самоубийстве играла внутренняя опустошенность, оторванность
от здоровой общественной среды, беспочвенность», а потому у «бес
почвенного» (?!) Есенина не слишком большое будущее: «В стихах мо
лодых крестьянских поэтов нет зловещего свиста хулиганскокабац
кой среды и жалобных причитаний над умирающей деревней. От этих
песен веет здоровьем, бодростью, весельем»4. Опубликованная в «Прав
де» и «Комсомольской газете» 19 сентября 1926 г. статья известного

123
партийного критика Л. Сосновского «Развенчайте хулиганство» пред
ставила, по сути дела, весь свод «знаков» творческого пути Есенина –
от «религиознофилософских излияний о любви к святой Руси» до «ли
рики взбесившихся кобелей». По Сосновскому, главный учительный
урок «Москвы кабацкой» – «Делай так, а не эдак», а итог творческого
поведения Есенина был отлит критиком в формулу «политический за
пах есенинщины». После декабрьского диспута 1926 г. «О Есенине и
есенинщине» газеты и журналы начинают наполняться сообщениями
об участии писателей в совещаниях и диспутах, посвященных разобла
чению хулиганства и «есенинщины» среди читателей Есенина. 12 ян
варя «Правда» публикует «Злые заметки» Н. Бухарина; редакционной
статьей «Читатель» в январском номере «Нового Лефа» начинается
полемика Маяковского с попутническим «Новым миром» и его редак
тором В. Полонским; 13 февраля и 5 марта в Комакадемии проходит
диспут «Упадочное настроение среди молодежи». Статья члена ЦК
партии Н. Бухарина вывела тему Есенина–«есенинщины» на высокий
государственный уровень: «Идейно Есенин представляет самые отри
цательные черты русской деревни и так называемого «национального
характера»: мордобой, внутреннюю величайшую недисциплинирован
ность, обожествление самых отсталых форм общественной жизни».
А дальше, с опорой на ленинские цитаты «о рабском прошлом» народа
и рожденной им русской литературе: «В истории нашей литературы,
которая не могла не быть, в лучшем случае, радикальномещанской,
есть целые Монбланы опоэтизированного распущенства братьевпи
сателей, не без кокетства «пьющих горькую», разумеется, за «благо на
рода». <…> Эту жалкую традицию литературных слюнтяев «мощно»
подпирает есенинщина, «поднимая» опоэтизирование безволия до вы
сот опоэтизированного хулиганства гуляющих «истиннорусских»
«ухарей». <…> Все это наше рабское историческое прошлое, еще живу
щее в нас, воспевается, возвеличивается…». В вину Есенину Бухари
ным ставилось его влияние на пролетарскую литературу и передовой
отряд молодежи. У комсомольцев, оговаривался Бухарин, «часто под
«Спутником коммуниста» лежит книжечка стихов Есенина»5 . Здесь
в точности формулировки Бухарину не откажешь… Прошло всего две
недели, как отмечалась годовщина смерти поэта (28 декабря), и мысль
Бухарина о популярности Есенина считалась аксиомой, правда, без
подобных однозначно отрицательных коннотаций: «Есенин – самый
популярный поэт нашего времени. Никто другой не может похвалить
ся таким широким кругом читателей»6 . Признавалось: «Поэзия Есе

124
нина часто рассматривается как прямая агитация за отход от жизни.
Ряд товарищей прямо и не колеблясь выводит самоубийства учащейся
молодежи из разлагающего влияния есенинских стихов»7 . Почему
в выборе читателякомсомольца вина возлагалась не на «Спутник ком
муниста», а на стихи Есенина, Бухарин не объяснял. Но нелепой эту
ситуацию трудно назвать. По сути дела, к началу 1927 г. действительно
необходимо было ответить на более существенные вопросы, в частно
сти, на вопрос, кто является главным виновником краха государствен
ной кампании борьбы за новый быт. Этот крах стал очевиден именно в
1926 г. Государственная кампания пропаганды «свободной любви» и
«товарищества» обернулись крайним неблагополучием целых губер
ний – «в смысле широкого распространения сифилиса»8 ; города и де
ревни советской России захватили невиданные волны хулиганства и
преступности: «…грязные волны хулиганства поднялись за последнее
время исключительно высоко. Хулиганство растет – об этом лучше все
го говорят цифры. В 1923 году по РСФСР возбуждено 428 дел о хули
ганстве, в 1924 – 763, в 1925 – 1661, а за девять месяцев 1926 года –
2438 дел. <…> Обследования показали, что хулиганит чаще всего (82–
90 процентов) рабочекрестьянская молодежь. Большинство из них ма
лограмотны, не читают книг, газет, совершенно не участвуют в обще
ственной жизни, не посещают клубов. <…> Они росли, когда революция
разрушила все старое – разрушатьто они научились, а строить, со
здавать не умеют»9 . В 1926 г. принимается специальный закон о борь
бе с хулиганством, в котором вводится смертная казнь за изнасилова
ния и т.п. За хулиганство, явившееся следствием войн, а также
тотального государственного разрушения всех устоев национального
быта, ответственными были назначены Есенин и русская литература
(«есенинщина»). Выступление Бухарина сформулировало есенинскую
тему как важнейший социальный заказ. Однако ужесточение законов
не решало вопросов старого и нового быта, и как только журналисты
обращались к крестьянам или рабочим (перевоспитуемым), то карти
на выглядела не такой простой, как в официальных отчетах. «Кто же
кого? На чьей стороне будет победа? Клуб или пивная, а если клуб, то
надолго ли? Не захочется ли из него опять в пивную, или на торже
ственное богослужение в соседней или дальней церкви?»10 – в этих воп
росах «есенинщина» выступает, как мы видим, младшей родной сест
рой «ахматовщины». Напомню, что к этому времени уже был
окончательно решен вопрос «несовременности» Ахматовой. Ее имя
было изъято из современной литературы за упрямую приверженность

125
«старому быту» – «за религию», как неизменно формулировала суть
этой ситуации сама Ахматова11 .
Имя Есенина становится знаком «старого быта» не только в связи
с хулиганством. Явно и не явно борьба с «есенинщиной» освещает
сначала внутрилитературную (А. Жаров, И. Уткин), а затем и госу
дарственную кампанию борьбы за новый «красный» облик гармони.
Она как раз приходится на осень 1926 г., когда комсомол выдвигает
лозунги: «Гармонь на службу комсомола», «От пьяных посиделок к
красным вечерам», а вопрос о массовом обучении гармонистов, дабы
они могли справиться с новым репертуаром, ставится на государ
ственном уровне.
Что делать с гармошкой в новое время, не сразу стало ясно… Про
леткультовцы первыми хотели приспособить гармошку для дела «ми
ровой пролетарской культуры» и поручить ей исполнение главных
пролетарских песен, однако исполнение на гармошке «Интернацио
нала» успеха не имело, даже более того – дискредитировало гармошку
в глазах мирового пролетариата, закрепив за ней статус «похабного
инструмента», недостойного занять свое место в пролетарской музы
ке. В пореволюционной поэзии гармоника выступает одним из симво
лов народной «ватаги» и ее бунта.
О политическом значении гармошки в 1926 г. заговорят деятели
Наркомпроса. «Прав комсомол <…>, когда добивается, чтобы на гар
монике, доступной и близкой деревне, играли песни красивые, песни
революционные»12 , – констатирует Н. Крупская. Вдохновенную песнь
гармонике поет нарком просвещения А. Луначарский: «…сейчас мы дер
жим в руках хорошую синицу – гармонь, и эта синица растет и поет,
а мы будем радоваться… что эта синица… аккомпанирует тому гигант
скому социалистическому строительству, которое во всех отношени
ях на всех гранях нашей жизни проводится Коммунистической партией
и Советским правительством»13 . Для того, чтобы «синицагармонь»
начала аккомпанировать «гигантскому социалистическому строитель
ству», нужны были немалые усилия. Вопрос о завоевании комсомоль
ским влиянием деревенских посиделок спускается из центра в губер
нии и уезды. Проводятся совещания на тему «О работе на посиделках»,
вырабатываются конкретные указания к программе «красных поси
делок», то есть перестройки посиделок на культурный лад. Во всех про
граммах работа с гармонистом идет первым пунктом14 . К концу года
подводятся итоги, губернии рапортуют о «выдающихся» результа
тах. Правда, прорывается и совершенно иная информация. Так,

126
в статье «Наше веселье» известный партийный публицист и фелье
тонист М. Кольцов констатировал: 1) под гармошку народом поются
отнюдь не революционные песни, а «шальные махновские частушки»
(в качестве иллюстрации приводился известный текст: «Эх, яблочко, /
Куда котишься? / В ВЧК попадешь – / Не воротишься»); 2) реперту
ар продолжает определять «обыватель»: «И вот уже мы все поем “Кир
пичики”»; 3) «Большая неразбериха с танцами» (борьба с иностран
ным фокстротом). И финальное – «Дайте чтонибудь взамен»15 .
12 декабря 1926 г. в Москве проходит первый конкурс гармонис
тов, он был организован МК ВЛКСМ совместно с МГСПС и газетами
«Комсомольская правда», «Рабочая газета», «Молодой комсомолец» 16.
Статус этих конкурсов подтверждает состав жюри: А. Луначарский,
В. Мейерхольд, профессора Московской консерватории, ведущие жур
налисты, гармонистыпрофессионалы и т.д. Открывал конкурс Лу
начарский. Он говорил, что «капитализм иссушил источники народ
ной песни» и что гармонь «поможет вновь раскрыть эти источники»,
что гармошка – это «первая ступень того музыкального искусства,
высшим выражением которого является сложная гармония звуков» и
что всетаки гармошку необходимо воспитывать: «Гармошку нужно
разбудить и сделать ее проводником музыкальной культуры». Менее
романтическим было выступление Сосновского, одного из самых вли
ятельных московских журналистов: «Вас поразит однообразие тех пе
сен, которые будут исполняться на гармонике… Все эти «Цыганочки»
и «Коробочки» – печальные итоги музыкальной жизни нашего наро
да под гнетом многовекового рабства. Нынешний конкурс надо расце
нивать как зачаток расцвета будущей музыкальной культуры широ
чайших народных масс»17 . Отзывы о проходящих по всей России
первых конкурсах гармонистов в 1927 г. были неутешительные: гар
монь на этом конкурсе не показала себя новой, а гармонисты про
должали исполнять русские народные песни и вальсы. На страницах
«Известий» против возвышения гармоники неожиданно выступил
Д. Бедный, обвинив ее, с одной стороны, в разрушении русской песни
(«И визжит, и гнусит, и грохочет. / Доконать песню русскую хочет!»),
с другой, в том, что гармонь в деревне является чуть ли не главным
препятствием для культурного ее просвещения:
Когда станет богаче наша страна,
Музыкальнокультурною станет она,
А повысится наша культура,
Умолкнет гармошка, визгливая дура…18

127
 Твердо веря в приход симфонических дней,
Когда новые звуки нам будут родней
И когда молодежь будет фыркать, глазея,
На гармонь, экспонат бытового музея:
«И подумать… играли когдато на ней!»19
Бедный, конечно, помнит о Есенине, когда пишет свои вирши, слов
но бы предваряя вскоре появившиеся на страницах «Известий» анти
есенинские заметки Бухарина. В логике БухаринаСосновскогоБед
ного воспетый Есениным образ тальянки действительно является
символом «печальных итогов музыкальной жизни нашего народа под
гнетом многовекового рабства» (Сосновский), а также «хулиганства»
(Бухарин); ср.:
Лейся, песня, пуще, лейся, песня, звяньше,
Все равно не будет то, что было раньше.
За былую силу, гордость и осанку
Только и осталась песня под тальянку (I, 241).
Естественно, что опоэтизированная Есениным тальянка с ее внут
ренней звукоречью, напоминающей, кстати, о фетовском «О если б без
слов / Сказаться душой было можно», и маркированная в его лирике
песней, была срочно заменена на новый понятный образ гармони. Он
был создан комсомольским поэтом А. Жаровым (поэма «Гармонь»,
1926)20 . Вариации на тему нового репертуара гармони входят в массо
вую лирику, где торжество красной гармони сопровождается антика
бацкой темой: «Я сегодня видел, / Как играл на тальянке / Деревенс
кий малый / «ИНТЕРНАЦИОНАЛ». / <…> Дни прошедшие в узел
связав, / Под гармонь / Зашагали мы быстро»21 .
Есть еще одна собственно есенинская тема, это тема «песенного
слова», которая также оказалась в яростно конфликтных отношениях
с широкомасштабной кампанией борьбы за новый быт, отмеченной
в первое советское десятилетие государственным террором против рус
ского песенного репертуара.
То, что сама фигура Есенина и стоящий за ним круг тем представ
ляют интерес для прозаика, кажется, первым догадался М. Горький
в письме И. Груздеву от 9 января 1926 г. – через две недели после
смерти Есенина: «…какой удивительный ценный материал для пове
сти о гибельной жизни русского поэта! Именно так: сам Сергей Есе
нин, со всем его хулиганством, художественно превосходное произ

128
ведение, шутя и цинически созданное окаянной русской действитель
ностью»22 . Поразительным образом, но в этой весьма эстетизирован
ной есенинской концепции угадываются контуры будущего мемуар
нобиографического романа Мариенгофа «Роман без вранья» (1926).
В письме В.М. Ходасевич от 25 февраля Горький сообщает почти как
о решенном писать литературную повесть: «…мне чудится, что кон
чив роман, я попробую написать повесть о поэте, то есть, вернее, ги
бели поэта. Нечто очень дерзкое и фантастическое» (398). В течение
всего 1926 г. Горького не отпускает тема Есенина. Он собирает все
материалы: стихи, публикации, просит присылать из советской Рос
сии готовящееся Собрание сочинений, следит за осмыслением есе
нинской темы в эмиграции. В письмах проговаривает есенинские
сюжеты будущей повести. Горького не отпускает тема самоубийства.
В письме И. Груздеву от 10 марта: «Это – редкий случай спокойной
ярости, с коей – иногда – воля человека к самоуничтожению борется
с инстинктом жизни и преодолевает себя» (401). О драме Есенина
Горький рассказывает Р. Роллану и дает ее толкование: «…драма Сер
гея Есенина в высокой степени характерна, это драма деревенского
парня, романтика и лирика, влюбленного в поля и леса, в свое, дере
венское небо, в животных и цветы. Он явился в город, чтоб расска
зать о своей восторженной любви к примитивной жизни, рассказать
о простой ее красоте… Город встретил его с тем восхищением, как
обжора встречает землянику в январе. Его стихи начали хвалить, чрез
мерно и не искренно, как умеют хвалить лицемеры и завистники…
Друзья поили его вином, женщины пили кровь его. Он очень рано
почувствовал, что город должен погубить его, и писал об этом пре
красными стихами» (405; письмо от 24 марта). Подобный взгляд на
явление Есенина в 1926 г. выразили многие, в том числе А. Воронс
кий и Л. Троцкий, а потому в письме к Воронскому от 17 апреля
1926 г. сообщается: «Отвратительно написал о нем [Есенине] Хода
севич. Лучше всех Троцкий» (409). Ошеломление смертью Есенина
постепенно сменяется у Горького определенной ясностью, а жизнь
поэта встраивается в писательскую концепцию «свинцовых» обсто
ятельств русской жизни, «условий», которыми и объясняется «ги
бель множества таких людей, как Пушкин, Лермонтов, которые –
живи они – дожили бы почти до наших дней, почти до Есенина, тоже
печальной жертвы времени» (Письмо Фурмановой. 413). Мысль
о «дерзкой» и «фантастической» повести уходит из писем, и, оче
видно, из творческих замыслов писателя. К лету складывается идея

129
(об этом просит и С.А. Толстая в письме от 15 июня) написать воспо
минания. 17 июня в письме к Чапыгину вновь прорывается сокровен
ное: «Прочитал я первый том стихов Есенина и чуть не взвыл от горя,
от злости. Какой чистый и какой русский поэт. Мне кажется, что его
стихи очень многих отрезвят…» (419). Писать о стихах Есенина? О лич
ности? О пути русского поэта? О русском человеке? 7 июля Горький
сообщает Толстой, что «газетные статейки» о Есенине «все собрал,
вероятно – все. Это очень плохо» (426), что напишет о Есенине, прав
да, с оговоркой: «напишу не много». Начавшаяся осенью 1926 г. кам
пания борьбы с «есенинщиной», кажется, и вовсе отрезвила Горького.
На пространный рассказ Толстой о развернутой в центральных газе
тах травле Есенина, выступлениях Сосновского и Луначарского, Горь
кий отвечает лаконично: «…посылаю обещанную заметку о С. Есени
не… Но, к сожалению, нет у меня времени написать статью» (письмо
от 8 декабря). О творцах «есенинщины» – ни слова. На просьбы са
мых разных адресатов вступиться за память Есенина Горький в 1927 г.
и вовсе отвечает молчанием. После выступления Бухарина с этой
просьбой к нему обращается критик В. Дынник (444; письмо от 31
марта 1927), С. Толстая (447; письмо от 6 мая 1927 г.). С просьбой отве
тить «хоть в двух словах» на пресокровенный вопрос – «неужели» твор
чество Есенина «для нас так бесполезно и даже вредно <...>» (450) –
обращаются к Горькому рядовые читатели… Кстати, последние будут
просить классика вступиться за Есенина и в тридцатые годы (после
дние письма датированы декабрем 1935 г.). Но Горький, написав есе
нинский литературный портрет, к современной есенинской теме явно
возвращаться не хотел, возможно, и потому что развернувшаяся борь
ба с «есенинщиной» во многом ему импонировала, так как переклика
лась с авторской темой «разрушения личности», карамазовских начал
русского человека и в целом горьковским отношением к крестьянству.
Возможно, Горький просто не хотел возвращаться в советскую Рос
сию оппонентом влиятельного тогда Бухарина, с которым он вел в те
же годы доверительную переписку: особых разногласий с автором
«Злых заметок» в отношении к русскому крестьянству и писателям
«русского стиля» (Есенин, Клычков, Клюев) в письмах не просматри
вается. Есенинская тема уходит в глубинные подтексты главного ро
мана Горького «Жизнь Клима Самгина», а тема автора, способного
написать роман о Есенине, прорвется только однажды. 21 сентября
датируется ответ Горького на письмо литератора и экономиста Д. Лу
тохина, отправленное тем из Праги 16 сентября. Мгновенность горь

130
ковской реакции весьма симптоматична и говорит о многом. Лутохи
ну роман понравился, особенно его заинтриговало описание Мариенго
фом смерти Есенина – «от дурной болезни» или от перепоя. Горький
отвечает мгновенно и жестко. «Не ожидал, что «Роман» Мариенго
фа понравится Вам, я отношусь к нему отрицательно. Автор – явный
нигилист; фигура Есенина изображена им злостно, драма – непоня
та. А это глубоко поучительная драма, и она стоит не менее стихов
Есенина. Никогда еще деревня, столкнувшись с городом, не разбивала
себе лоб так эффектно и так мучительно. Эта драма многократно по
вторится. Есенин не болел «дурной болезнью», если не считать тако
вой его разрыв с деревней, с «поэзией полей». Если бы он мог воспе
вать деревню гекзаметром, как это делает Радимов, мы (451) имели бы
Кольцова в кубе, но будущий «великий русский художник», которого,
мне кажется, уже не долго ждать, – не получил бы изумительно цен
ного материала для превосходного романа» (451–452).
Чуткий к тенденциям литературного процесса, Горький угадал два
основных направления воплощения есенинской темы в современной
ему прозе: литературный роман и превращение лирических открытий
Есенина в прозаическое событие. Не угадал он только будущего «ве
ликого русского художника», который смог бы сложнейший есенинс
кий «материал» превратить в роман.

***
Есенинская тема в творчестве Леонова уже не раз была предметом
научных исследований. «Судьба Есенина жила в нем [Леонове] в ка
кихто потаенных запасниках духа, и образ поэта он извлекал не из
недр бытового воспоминания, а из сферы высоких и трагедийных воп
росов» 23 (17), – пишет автор книги «Леонид Леонов и Сергей Есенин»
А. Лысов. Исследователь, вслед за новаторскими статьями В. Кайго
родовой 1970х гг. о есенинской теме в романе «Вор», вернул тему
«Есенин и Леонов» в актуальные контексты современного изучения
русской литературы ХХ века. Бесценными материалами стали расска
зы Леонова о Есенине, записанные Лысовым в семидесятые и восьми
десятые годы. Леонов подтвердил, что от встреч с Есениным в романе
осталась роскошная есенинская шуба, которая им была передана Мить
ке Векшину в «задуманном тогда романе»24, и рассказал, что именно
Есенин зимой 1924 г. стал для Леонова «Вергилием тех мест», в кото
рых будут разворачиваться события в романе «Вор». На «дне» мос
ковской жизни в ночлежном доме, где к ночи собирались «местная

131
шпана» и бездомные, Есенина не только узнали, но его единственного
слушали. Кроме этого замечательного сюжета, очень важного в буду
щих комментариях «Вора», ценным представляется замечание Лео
нова, что в судьбе Есенина «нельзя поступиться частью, не исказив
целого»25 . То есть, скажем, можно ли оторвать Есенина от того, что
будет названо «есенинщиной» – стихи Есенина от массовой народной
жизни, от судеб русского народа и его культуры, от проблематики на
циональной культуры эпохи торжества «интернационального стиля»?
Как известно, во второй редакции «Вора» (1957–1959), произошло ра
дикальное исправление в целом есенинской темы в романе, видоизме
нился и массовый двойник Есенина Митя Векшин, в облике которого
на первый план вышла тема виновности герояиндивидуалиста перед
людьми и жизнью, усилились сатирические акценты в описаниях пер
сонажей московского «дна», расширился фирсовский сюжет. Это была
уже другая эпоха, началась непростая борьба за возвращение Есени
на. В 1958 г. Леонов говорит о «стилевых недостатках и промахах»
первой редакции «Вора»26 , что ему захотелось «уточнить, углубить
идею и действие произведения, не нарушая притом его сюжетной кан
вы». Но получилась не просто вторая редакция: в собрания сочинений
теперь включался новый роман «Вор». Скажем только, что в последу
ющие советские десятилетия тема «Есенин и есенинщина» относилась
к закрытым и ее вообще не принято было обсуждать, общим местом
в биографиях поэта было указание на кризисные явления «Москвы
кабацкой» в творческом пути поэта.
Именно в первой журнальной публикации романа «Вор» («Крас
ная новь», 1927, №№ 1–7) биография поэта, есенинский текст и под
текст являются доминирующими. Роман «Вор» начинает печататься
в январе 1927 г. и открыто полемичен – тем воспоминаниям«словам»,
что прозвучали о Есенине в 1926 г.; по отношению же к «Злым замет
кам» и развернувшейся после их публикациии на страницах литера
турной периодики кампании борьбы с «есенинщиной» и «русским сти
лем» печатающийся «Вор» звучал как дерзкий выпад.
Густым полем есенинских аллюзий, особенно к «Москве кабацкой»,
пронизан ареал первого появления в романе главного героя Мити Век
шина: «невеселый содом»27 , «ночной пир на дне глубокого, безвыход
ного колодца» (1, 17). Написанный в некотором образе как массовый
народный двойник Есениначеловека и Есенинапоэта, леоновский
Митя и «дно» его жизни незримыми и зримыми нитями связаны
у Леонова с тем большим и сложным явлением, которое в эти годы

132
было названо «есенинщиной». Почти демонстративно интертекстуа
лен портрет Мити: «молодой, в шляпе и доброй лисьей шубе»; «он и
впрямь был хорош» (1, 19); «странное очарование» Мити ощущает
даже недоверчивый Николка Заварихин. Далее детали портретного
сходства будут постоянно добавляться, а также усиливаться реминис
ценциями из лирики Есенина. Сквозным является мотив из «Черного
человека» – сопоставление двух портретов поэта: восьмилетний Митя,
«хороший, улыбающийся от неповрежденной своей хорошести»; «Улы
бался, и даже слепорожденный учуял бы детскую его улыбку… и го
речь не туманила ему голубой светлости глаз. А сам он, настоящий
Митька, жил совсем без улыбки в эти годы…» (1, 47); воровское дно,
кутежи: «…не совсем еще была утеряна хорошая светлость Митьки
ных глаз!» (1, 41). По канве «Черного человека» идет развитие мотива
«болезни» героя. «Вредная задумчивость» Мити (1, 38) и «заразитель
ность» болезни Митикомиссара: «Смысл Векшинского бреда был тот,
что революция национальна, что это взбурлила в огромном разгаре
русская плоть перед небывалым цветением» (1, 39); «Митька заболе
вал и пил, леча свой неистребимый недуг» (1, 41); «Внутреннее суще
ство его болело» (VI, 104); «жестоко болен» (7, 63). Как и в «Черном
человеке», в романе вводится несколько точек зрения на истоки забо
левания Мити. Бывший комиссар, а теперь руководитель треста Ата
шез, толкует Митину болезнь в духе выдвинутой партией в 1926 г. про
граммы «режима экономии»: «Ты болен… <…> экономия должна быть
в сердце» (2, 46). Почти по Горькому–Бухарину ставится диагноз пи
сателем Фирсовым: «Митька есть бедствие, ибо даже в мельницу вет
ряную не впрячь его: беспорядок, бескультурье, невыдержанность…
и потому гибель» (VI, 89). «Черный человек» Мити – Агейка – прого
варивает главный вопрос жизненного пути Мити Векшина, на кото
рый (вопрос Тани) тот не хочет отвечать: «…можно или нет человека
убить. Я, пока у отца за пазухой сидел, все думал, что до мыши вклю
чительно можно, а выше нельзя… А на войне вот и преклонился мой
разум». У изуродованного Агейки уже нет выхода из его «душевного
нездоровья» (2, 12). Исток болезни сотен Агеек назван Леоновым: «Не
мирная соха войны взрыхлила под ненависть мужиковские сердца»
(5, 81). Не от любви, а от ненависти, кажется, заболел «молодой ма
лый», которого мужики везут из деревни в сумасшедший дом (5, 82):
«глубокая скорбь, делавшая его лицо нечеловеческим» (5, 82), потря
сает Митю. На вопрос же самого Мити при его посещении психиатри
ческой клиники – «Выживу или нет?» герой не получает ответа, потому

133
что гамлетовский вопрос не сводим к медицинскому ответу. Только
мастеровой Пчхов, единственный среди героев романа, включая писа
теля Фирсова, решающий вопрос Векшина как свободный философ
художник – «…я на тебе, Митя, человека проверяю» (1, 48), – догады
вается, почему поесенински «мутит в глазах» и болит сердце у Мити
(«Ты болен… крепко болен» (4, 40)), и предлагает принять путь стра
дания. Пчхов называет Мите и конкретные лекарства от душевной
болезни. Первое: «Оставайся у меня. Обучу тебя кастрюли лудить. <…>
Всякому делу на земле обучу» (2, 42). Высокий философский статус
этого простого лекарства летом 1927 г. подтвердит платоновский мас
теровой Сват: «Работа для нашего брата – милосердие! <…> В работе,
брат, душа засыпает и нечаянно утешается!» (повесть «Ямская слобо
да»). Второе предлагаемое Пчховым лекарство – «почерпнуто» из сфе
ры высокого искусства, а также из литературной полемики двух вели
ких «бегунов» в русской поэзии ХХ в. – Маяковского и Есенина:
«Можешь ты соорудить мост, чтоб держал над бездной мимобегущую
тяжесть? Или описать в песне жизнь свою, чтоб пели и плакали? <…>
Пострадай, Митя!» (4, 41). К диалогу Есенина и Маяковского, а также
к стихотворению Маяковского «Сергею Есенину» и есенинскому сю
жету в его статье «Как делать стихи» (1926), восходит разговор Век
шина с героем Гражданской войны и московского «дна» – Анатолием
Машлыкиным, псевдоним которого (Араратский Анатолий) явно из
сферы мифотворчества Маяковского:
«– Ты от чего пьешьто? – как бы от скуки спросил Митя.
– Пью от высоких и неизвестных причин, – вдруг посморкав, под
нял тот опухший перст. – Запрокинулась, затяжелела золотая моя го
лова… – с надтрескнувшим пафосом прочитал он, восхищаясь, пови
димому, упадочническим великолепием стихотворения. <…> думаешь,
что я хам? <…> Я не человек, а меридиан… <…> Да, погибла револю
ция! <…> следует прокипятить мир и человека… Пора, наконец, пере
планировать вселенную» (VI, 105–107).
Во второй части риторического вопроса Пчхова – о «песне», ко
торая создана жизнью, отпечатался один из глубинных вопросов есе
нинской метафизики «песенного слова», а также ее рецепции в по
этическом, а шире – культурном контексте первого советского
десятилетия. В лирической народной песне всегда оставались неиз
менными сами темы – любовь, расставание, «смертный час», утрата
близких и родных – и главный герой – «душа», «сердце», «память».
Ни в одном из песенных жанров так не откристаллизовался, как цен

134
тральный и ведущий, мотив сроков человеческой жизни, «пути» че
ловека, как в лирической песне. Можно сказать, это смысловой, энер
гетический, сюжетный и лирический центр песни, которому и дано
вытянуть и сохранить в будущем лишь то, что восходит к любви –
память (любовь к прошлому) и жалость (любовь к настоящему). Как
скажет Блок, это стихия жизни «зрячей души», «влюбленной души»,
которая «видит вдаль и вширь, и нет предела ее познанию мировых
кудес» (статья «Поэзия заговоров и заклинаний», 1908). В русской
поэзии 1910х гг. своеобразным фундаментальным исследованием
«мировых кудес» русской песни является «Песнослов» (1919)
Н. Клюева. Именно блоковская героиня – «зрячая душа» и «влюб
ленная душа» – стоит в центре поэтического мира Ахматовой и Есе
нина. Это душа, ведающая о сложной простоте рождения песни и за
конах ее пребывания в жизни и культуре. «Песенное слово» – простое
и родное самой жизни, и именно в этом – родовом – своем качестве
оно оказалось чужим не только железным ритмам исторического про
цесса ХХ в., но и языку усложняющегося мира культуры. Песня –
один из лирических центров поэтического мира Клюева и Ахмато
вой. Гибель песни определяет лирический сюжет клюевского «Пес
нослова», а также знаменитую клюевскую парафразу коммунисти
ческого манифеста: «“Для варки песен – всех стран Матрены /
Соединяйтесь!” – несется клич» 28 («Четвертый Рим», 1922). Отсут
ствие песни рождает у Ахматовой, как и у Клюева, грандиозную апо
калиптическую картину пророчества о грядущих бедах человека и
человечества в целом. Именно в продолжение и развитие клюевско
го и ахматовского сюжета гибели песни появляется у Есенина сюжет
ребенкасироты, выросшего в беспесенном мире:
Что видел я?
Я видел только бой
Да вместо песен
Слышал канонаду.
Не потому ли с желтой головой
Я по планете бегал до упаду? (II, 102).
Лирическая тема сиротства человека перерастает у Есенина в гло
бальную – ущерб переживает в новом веке сама жизнь. Так вырастает
лирический песенный сюжет, в котором лирическое, как и у Ахмато
вой, становится, синонимичным «песенному» и самой жизни. Именно
Есениным в поэтически точной формулировке будет отлито высокое

135
значение песни для эпохи расколов и переломов русской историчес
кой жизни:
Канарейка с голоса чужого –
Жалкая, смешная побрякушка.
Миру нужно песенное слово
Петь посвойски, даже как лягушка (I, 267).
Заметим, что «песенное слово» помечено здесь категорией ути
литарнопрагматической «нужности», особо отторгаемой у Есени
на всем его лирическим строем. И, пожалуй, понятой именно Мая
ковским, идеологом производственнопрагматической концепции
искусства. Появление в поэме «Во весь голос» (1930) «песенноесе
нинского провитязя» в параллели с собственным лирическим «я» –
замкнуто через категорию нужности и понятности искусства имен
но на массового читателя будущего. Среди круга поэтов ХХ в. и соб
ственных учеников правду лирического (синоним – песенного) го
лоса Маяковский оставлял за Есениным. Шедевры есенинской
лирики, ставшие народными лирическими песнями («Клен ты мой
опавший...», «Письмо матери», «Отговорила роща золотая...»), рож
даются в 1924 г., как бы примиряя непримиренные полюса в твор
ческом поиске поэта – «крестьянской» и «городской» жизни, хули
ганства и покаяния, любовнокабацкой и элегической лирики,
природы и человека, «дворянской» и «крестьянской» поэзии, рус
ского прошлого и интернационального настоящего, дедовского и
материнского «слова» и «слова» поэта, «стиха» и реальной разру
шенной общей и личной жизни, – примиряя тем вечным простран
ством сроков жизни, которыми ведает лишь душа человеческая. Ей
одной в этом мире – «пушкинскипросветленной» в лирике Есени
на (определение Г. Иванова) – не дано ошибиться и отличить вре
менное от вечного, случайное от основного, полуправду от правды.
Именно в лирических песнях Есенина она – душа – обрела голос
как единственная чистая метафизическая реальность русского ми
рового пространства. Ничего равного есенинским песенным шедев
рам, чья «моцартианская» (определение Б. Пастернака) простота
сочеталась с глубиной и нетеатральным трагизмом ощущения жиз
ни, изяществом стиховой инструментовки, в песенной лирике в
1910–1920е гг. не было создано.
«Граница между жизнью и поэзией стерлась – проблема самой жиз
ни вошла в стихи и стала царить над ними»29 , – в этой догадке Б. Эй

136
хенбаума (1927 г.) отразилось удивление и потрясение тем «невозмож
ным», что сделал Есенин в поэзии ХХ в. В «Воре» есть весьма близкий
этому открытию образ: «жесточайшая красота штрабата», которой по
трясен Митя Векшин, – цирковой номер сестры Татьянки, ставшей зна
менитой артисткой благодаря исполнению смертельного номера –
прыжка через петлю. Жизнь, отданная искусству («за песню»), и уход
из искусства в нормальную жизнь – для Тани, как и для лирического
героя Есенина, эта область оказалась невозможной, невозможной и для
их искусства, балансирующего на тончайшей грани жизнисмерти, и тем
только и сохраняющей «правду жизни» («Быть поэтом…», 1925).
В этом высоком романтическом задании жизнь и искусство выступа
ют тождественными величинами. Это «игра», но игра – «на разрыв
аорты» (О. Мандельштам). Снижение высокой эстетической интонации
темы смертельной игры предлагает у Леонова недоверчивый ко всему
городскому Николка Заварихин. «В жизни, Гела, такой же штрабат: с пе
телькой играем» (4, 10). Другое заключение – теперь уже просто от жиз
ни – дает Чикилев: «Всеобщее сужение души! Э, лучше б было, если б
совсем она отмерла у людей, душа. В петлю изза нее лазают» (III, 92).
Леонов в «Воре» предложил многообразные формулы прочтения
высокой романтической темы есенинского «песенного слова». Свое
образным представителем ахматовскоесенинской темы песни явля
ется трактирная певица Зинка. Уже в эпизоде первого появления ге
роини, исполняющей «тягучие каторжные песни» под гармонь,
приводится строка «знаменитой песни» («Я в разврате закоснела, лу
чезарная твоя»; 1, 19), в которой нельзя не опознать сниженный вари
ант эстетического задания «Москвы кабацкой» – «венчания» высо
кой символистской «розы белой» с низом жизни – «черной жабой».
Зинка – поэтическая душа (сны героини), «зрячая» и «влюбленная».
Зинкины несокрушимая вера в Бога и Его милосердие, бесхитростная
и верная любовь к Мите, признания героини («только песни петь и
умею»; 3, 85); а главное ее верность песенной традиции – «она и новые
песни пелато лишь о разных людских слабостях, несвойственных гро
моподобному началу века» (5, 55); «Однажды она запела; даже забо
лела грудь: так захотелось петь» (5, 56) – весьма близки признаниям
лирических героев Есенина и Ахматовой; ср. у Ахматовой: «В этой
жизни я немного видела, / Только пела и ждала. /Знаю, брата я не
ненавидела / И сестры не предала» («Помолись о нищей, о потерян
ной…», 1912); «Так, земле и небесам чужая, / Я живу и больше не пою»
(«Ты всегда таинственный и новый…», 1917).

137
 С линией Зинки в роман вводится также отмеченная именами Есе
нина и Ахматовой тема борьбы за пролетарский песенный репуртуар
(новый песенник, созданный Фирсовым, 3, 87). Даже Чикилев, ге
рой, в целом написанный сатирическим пером, понимает «добрый»
смысл старых простых песен, а философствующий Манюкин так ре
зюмирует есенинскую «завязь» песни и души: «…Я, Зинка, пою пес
ни, когда застекленеет во мне душа…» (5, 60). Лишь отметим, что
мудрым Пчховым жизнь Мити соотносится с одним из главных ли
рических героев песенного сюжета у Есенина – кленом, наделенным
от природы особой хрупкостью: «Говоря о клене, он несколько раз
упомянул имя Митьки» (II, 29). Примечательно также, что именно
песенным вопросом завершает Митя несостоявшийся диалог с Ата
шезом: «…ну спой тогда яблочко… Ведь не на баррикады я зову тебя,
а только песню нашу спеть...» (II, 42). Через образ подлинной песни
Митя пытается выразить невыразимое – рассказать родной сестре
Татьянке о жизни:
«– У иных, Татьянушка, жизнь легкая, как песенка. Спел, и все
ему благодарны за радость. А иной запоет – ровно лучиной по серд
цу. Их потому и не любят, что глядеть на них глазу больно и занозы
в сердце после них остаются. И им все дано, и отнимается по частям,
чтоб больнее…
– Ты не про себя ли? – вставила Таня.
– И про себя, и про Машу» (I, 57).
Ставшее с двадцатых годов аксиомой на многие десятилетия про
чтение фигуры и творчества Есенина через тему деревни и города пред
ставлено в романе образом пришедшего в Москву Николки Заварихи
на – «первого гармониста в уезде», человека хитрого, расчетливого и
недоброго. Но московский мир перемалывает и этого напоенного «вла
стью земли» человека. «Высокая ночь» Николки отмечена исполне
нием под гармошку есенинской московской темы: «…Эх, Москва, Мос
ква, Москва, / Золотые главушки, / Не снести мне, головушке, / Твоей
отравушки…» (VI, 93).
И всетаки главным представителем собственно литературной «есе
нинщины» в «Воре» является Курчавый Донька – «гуляка и поэт»
(2, 10), «удачлив в любви»; «природный вор» (2, 10), «мечтатель», «вор
любовный» (7, 38): «Разгульнобледный, в синей шелковой рубахе,
Донька дочитывал стихотворение о воре. Его стихи не блистали уме
ньем, ни даже вычурной рифмой, а просто он пел в них про свою неза
видную участь и, правда, чернильницей ему служило собственное серд

138
це. Он читал про утро, в которое закончится его пропащая история,
которое (серенькое, гадкое такое!) будет ему дороже майского пол
дня. Тогда суровая рука закона поведет его, Доньку Курчавого, – «как
варвара какого иль адмирала Колчака»… Пили и поили поэта» (3, 66).
По жизни Донька – двойник Мити, в поэтическом творчестве – Есе
нина, что подтверждается фрагментами донькиных стихов – самых раз
ных вариаций на мотивы блоковскоесенинских ресторанно«кабац
ких» стихов, к примеру: «…останься чистым, в ночь глухую выходи со
мной, в озаренную разбойным свистом да багровокаторжной луной…»
(7, 35). «Лучшее» стихотворение Доньки – «цепному псу не внятно
униженье… не осуди ж… виляния собачьего хвоста!» – рождено безот
ветной любовью героя к Маше Доломановой, написано по фабулекан
ве «Москвы кабацкой», не без учета приведенных выше суждений Со
сновского о лирике Есенина. Донька – один из вариантов блоковских
«русских дэнди», он заражен идеями искусстважизнетворчества, для
него стихи и жизнь явления нераздельные: «Донька сгорал в откры
тую…» (5, 63). Донькины «своенравные стихи» (VI, 87) нравятся Маше
Доломановой, строки Донькиной песни на тему бунинскоесенинско
голеоновского «перевала» – «за перевалом светит солнце, да страшен
путь за перевал…» (VI, 112) – цитирует Митя. Но Донька испорчен не
только жизнью «дна» и блата, но и своей мечтательной литературнос
тью. Графоманство под Есенина особо акцентировано в описании «воз
вышения» Доньки – поведении после публикации поэтической кни
ги: «Свое кощунственное сходство с великим поэтом Донька осознавал
и скверно подчеркивал. В мрачной шляпе на курчавых волосах и с пал
кой (с серебряным вензелем Доломановой!) в руках он ходил по ре
дакциям, постыдно выпрашивая свои авансовые трешницы. – Быстро
далась ему литературная наука» (7, 40). Развитие мотива «кощунствен
ного сходства» с Есениным достигает апогея в быстрой переимчивос
ти Донькой не только приемов формалистовконструктивистов, но и
чисто советскопартийного отношения к русской теме. Между есенин
ской «лирой милой» и любовью к России и Донькой пролегает бездна,
и Леонов через «слово» Доньки перед Фирсовым сатирическими при
емами уничтожает связи между Есениным и литературной «есенин
щиной»: «Обратите внимание, коллега… Видите, летит тройка посе
редь снегов, а в тройке парочка. Но это еще пустяк! А взгляните,
рожато какая у ямщика… убийца едет и песню про свои злодейства
поет? Российское откровение! Я тут расчувствовался, и цикл стихов
сочинил по этому поводу… композитивное звукоподражание и совсем

139
в новом стиле» (7, 40). Напомним, что после смерти Есенина именно
в 1926 г. развернулась нешуточная борьба за право стать первым пе
сенником страны (И. Сельвинский, И. Уткин, С. Кирсанов, М. Жаров,
А. Безыменский и др.), а сам образ новой песни кристаллизовался как
антиесенинский. Пропуская весь этот ряд советских поэтовпесенни
ков, Цветаева в 1932 г. скажет о традиции «песенного слова» в рус
ской поэзии ХХ в. и ее обрыве после смерти Есенина: «…блоковско
есенинское место до сих пор в России “вакантно”» (статья «Эпос и
лирика современной России»).
Расставив множество «великолепных зеркал» к есенинской теме,
писатель Фирсов создает повесть о Мите Смуром – «он вытащил миру
напоказ оголенного человека» (7, 14). Как отметил А. Лысов, даты пуб
ликации книги Фирсова весьма значимы в контексте развития есенин
ской темы: декабрь (1925) – смерть Есенина, январь (1927) – начало
государственной кампании травли Есенина30 : «Книга вышла в декаб
ре, но до января мир ошарашенно молчал» (7, 14); «Буря разразилась
в первых числах февраля… мир, ждавший неслыханных ароматов, вы
нюхал лишь вонь» (7, 14).
Полемическое поле есенинских аллюзий в «Воре» весьма многооб
разно, входит в разные пласты повествования, пронизывает всю сис
тему образов и мотивов, а также определяет главный композицион
ный принцип (роман в романе). Многочисленные портреты Есенина
в мемуарах 1926 г. узнаются в писаниях Фирсова о Мите Векшине.
Правда, у Леонова получилось так, что даже откровенный последова
тель Достоевского прозаик Фирсов бессилен в понимании феномена
«странного очарования» личности Мити Векшина и тяжелой гибель
ной «болезни» героя. Единственный человек в советской Москве, пе
ред которым Митя исповедуется, – это «человек», мастеровой и народ
ный философ Емельян Пчхов (Пухов). Андрей Платонов в мае 1927 г.
повысит статус леоновского Пчхова, вернув герою его подлинную фа
милию (Пухов) и высокий евангельский смысл – «сокровенный серд
ца человек» (повесть «Сокровенный человек»). Леоновский полеми
ческий посыл весьма жесткий: чтобы написать о высокой трагедии
Есенина и русского человека эпохи революции, Гражданской войны и
крушения быта необходим масштаб дарования Достоевского с его хри
стианской любовью и верой в человека. Фирсов же изучил технику
романов Достоевского, но он так и не полюбил своего героя: «Фирсов
страшился прикасаться вплотную к Митьке, как к темной, подземной
силе, к огню, который, раз вырвавшись, падает и возникает вновь, еже

140
минутно меняя формы и тона. <…> У Фирсова не хватило любви
к Митьке, чтоб сказать о нем правду: почему ж выпал он из жизни,
которую завоевал такими страданиями и трудами? Почему на самом
рассвете <…> обуяла его безвыходная <…> ночь? Метаниям его где
истинная причина? (Слишком уж неопределенны были сочинительс
кие намеки на «зарождение пролетария» в Митьке. <…> Митьку вос
приняли как обратный пример пореволюционного человека. Существо
Митькино плакало и бесновалось, а кто видел? <…> Митьку похоро
нили вместе с повестью. Но Митька существовал наперекор авторско
му сочинительству» (VI, 114–115).
Второе поле полемических аллюзий в фирсовском сюжете относит
ся к явлению «есенинщины». Фирсов – писатель горьковской школы,
скорее всего, из горьковского «Знания» 1910х гг., отмеченного, кстати,
«преодолением» религиознохристианских идей Достоевского (упоми
нается, что Фирсов начал печататься до революции). Есенинская тема
в фирсовском исполнении, конечно, не пролетарскобухаринское, а ско
рее попутническое ее исполнение (Россия–стихия–Азия–пугачевщи
на). Но и оно получает в финале романа весьма жесткую характеристи
ку Маши Доломановой. На полях страниц повести Фирсова об
«азиатчине» Митьки Смурого Маша пишет: «Ложь» и делает следую
щую поправку: «Митька длится нескончаемо. Он есть лучшее, что не
сет в себе человечество» (7, 48). Подобно тому, как Курчавый Донька
переписывал на свой лад стихи Есенина, Фирсов попробовал перепи
сать в прозу есенинские сюжеты «возвращения на родину». Роман на
чинается приходом писателя Фирсова на Благушу – за материалом к
роману, а завершается не написанным тем вариантом «возвращения»
Мити к жизни. В марте 1925 года Митя покидает Москву, наконецто
он «среди людей», с которыми его «роднила бродяжная, нескладная
доля» (7, 62). Там, вдалеке от Москвы, у родника в лесу, у встреченного
старика с клюшкой, у лесорубов «он учился жить», там он постигает
свою «вторую родину», облик которой освещает солнце Апокалипсиса.

***
Платонов ни разу не назовет имени Есенина. Однако он откликнет
ся на бухаринские «Злые заметки» и развернувшуюся в начале 1927 г.
критику «русского стиля» («Город Градов», «Сокровенный человек»,
«Московское Общество Потребителей Литературы (МОПЛ)», «Ямс
кая слобода». Но именно роман «Чевенгур» в буквальном смысле прони
зан ахматовскими и есенинскими сокровенными мотивами, связанными

141
с так необходимым миру и самой жизни бесполезным «песенным сло
вом». Уже на первых страницах романа, заметил прозаик В. Маканин,
ясно выраженный классический сказовый прием жилибыли ослож
нен «вкраплением» знаменитых строк Маяковского из стихотворения
«На смерть Есенина»: «Для веселия планета наша мало оборудована»31 .
К тому же у Платонова Захар Павлович, при «необорудованной» соб
ственной жизни, занят деланием «ненужных» вещей – экзотических де
ревянных сковородок (Ср. у Маяковского: «Нужна вещь – / хорошо, /
годится. / Ненужная – / к черту! / Черный крест» – «150 000 000»,
1919–1920). Поюродски, с точки зрения здравого смысла, «оборуду
ет» свою жизнь и звонарь, с его сердечной и, кажется, только ему «нуж
ной» песней – колокольным звоном: «Колоколом я время сокращаю и
песни пою…»32 .
Мир, обнаруживающий себя прежде всего в песенных звуках, орга
низует своеобразное поле сквозных песенных мотивов романа «Че
венгур», некую универсальную модель поющего мира33 . Среди раз
нообразных звуков жизни почти равнозначными у Платонова
выступают «голос», музыка и песня, создающие настроение и как бы
выражающие подлинный голос жизни. Колоритно написаны в «Че
венгуре» и индивидуальные портреты песенников, так же как и соб
ственно песенные эпизоды, встроенные в коллизию напряженных,
даже конфликтных, как и у Есенина, взаимоотношений риторичес
кого (в том числе, политического и книжного) слова, песни и жизни.
С приходом прочих в пролетарский Чевенгур песенная ситуация при
обретает новые черты. Прежде всего песней отмечается возвращение
жизни со всеми ее неизменными признаками – горем, страданием и
надеждой. Образно говоря, сокрушенная идеологами «душа» вновь
обретает свой голос. Так в новый Чевенгур входит тема есенинской
тальянки: «…она почти выговаривала слова, лишь немного не догова
ривая их, и поэтому они оставались неосуществленной тоской» (303).
Гармоника поддерживает сомнения Копенкина в чевенгурском ком
мунизме. За эпизодом об «одинокой гармони», что так взволновала
Копенкина и так разыграется в последней части романа, узнается
вполне реальный литературный, а шире – культурный контекст, ко
торый связан с есенинской темой 1926 г. Это вопрос о гармони и борь
бе за новый быт. Гармошка не раз появится у Платонова в его пути
к «Чевенгуру». В «Сокровенном человеке» гармоника исполняет ве
селое «Яблочко»; ничего нового не прочитывается и в репертуаре
встреченного Пуховым «гармонистамастерового»: «…тянул волын

142
ку», «…заиграл унылую, но нахальную песню». В описании после
дних дней жизни нового Чевенгура кульминацией ситуации «среди
музыки» и одновременно ее разрушением выступает «песенное сло
во» Пашинцева – оно исполняется под гармошку, «вслед музыке»,
на «протяжную мелодию» (382), а сами «слова» песни, которые по
ются «вслед музыке» – грандиозная контаминация самых разных пе
сеннолирических мотивов поэзии 1920х гг., включая авторскую,
а главным образом, из поэтического диалога Есенина и Маяковско
го. Так, строки «Давно пора нам смерть встречать – / Ведь стыдно
жить и грустно умирать…» (382) отсылают к есенинскому «До сви
данья, друг мой, до свиданья…» и ответу Маяковского («Сергею Есе
нину»). За текстом песни Пашинцева – мерцает все то же есенинс
кое адекватное жизни «песенное слово», а также во многом связанная
с именем поэта тема судьбы русской песни в условиях тотальной борь
бы с «есенинщиной»: «…Поется плохо песня. / Замерз в груди род
ник удачных слов. / И жив я тем, что ежедневно письма / Ко мне идут
от пашен и лесов»34 . Слова песни Пашинцева – символический пара
фраз идей нового Чевенгура, преломленных через главные темы народ
ной лирической песни – судьбы и пути человека к смерти – во многом
обладают предуказующим значением и предвещают (в повествовании)
гибель города Чевенгур. В «Чевенгуре» есть и более глубинный план
присутствия есенинской темы, не столь очевидный, как пласт песен
ных есенинских аллюзий. Эту тему как исследовательскую открыла
только рукопись романа, прежде всего пометы на полях сокращенного
сюжета об истории провинциального города Чевенгура. Вопрос и по
меты на фрагменте с сокращенной историей заселения Чевенгура –
«Кто такие чевенгурцы? Это отходники тоже: два потока» – свиде
тельствуют об оформлении исторической темы судеб русского крес
тьянства. Исправление возраста города Чевенгура с 50 на 60 – отсы
лает к 1861 г., времени освобождения крестьянства. Второй «поток»
освобожденных крестьян – это столыпинская реформа, о которой, кста
ти, Платонов выскажется в пору завершения работы над романом
в рассказе «ЧеЧеО» вполне определенно, своеобразно откомменти
ровав исторический генезис «героев» нового Чевенгура: «Столыпин
дал исход деревенской верхушке на хутора, а остальное крестьянство
нашло себе выход в революции».
Платонов вновь возвращается к заявленной в сокращенном фраг
менте исторической теме, когда пишет уже освобожденный от бур
жуев город, который заселяется «прочими» – по сути дела, детьми

143
«отходников», и делает важную запись: «(Раньше все – Чепурн.,
Пиюся и пр. чцы это отходники, построив. Чр)»35 (л. 479). То есть
они строили «вековечные» дома Чевенгура, и они же их разрушают и
оказываются в «пустом страшном Чевенгуре» (253).
Среди идеологов нового Чевенгура мы встречаем представителей
разных исторических потоков отходников. Пашка Пиюся, начальник
местного ЧК, когдато был «терпеливым» каменщиком (238); Петр
Варфоломеевич Вековой – пастухом; «крестьянским отходником»
(235) представляется Гопнеру Луй, исповедующий идею коммунизма
как вечного движения; с Дальнего Востока пришел Кирей; из «мужи
ков», которых «царский строй не лечил» от дурной болезни (л. 229),
Пашинцев. Да и Копенкин, скорее всего, вернулся на историческую
родину из далекой Сибири, куда ушли за лучшей долей и вольной зем
лей его предки. В ближайшей к роману повести «Ямская слобода» мы
встречаем «крестьянских отходников» Филата, Свата и Мишу; тема
«отхода» входит в экспозицию «Происхождения мастера» (первая
часть романа «Чевенгур»); вслед за другими уходят в город из голод
ной деревни Захар Павлович, Александр Дванов, а затем и Прошка.
Примером прямой контаминации современных (революция и
Гражданская война) и исторических аспектов темы «крестьянских
отходников» является у Платонова рассказ «Иван Жох». По сути
дела, это фрагмент так и не написанного романа о Пугачеве, который
Платонов хотел писать «для себя» – «не для рынка» (письмо Марии
Александровне из Тамбова). Документальных подтверждений рабо
ты Платонова над романом о Пугачеве мы не имеем, однако следы ин
тереса к эпохе Екатерины II, прежде всего, к происходящим в XVIII в.
миграционным процессам, мы находим в экспозиции «Ямской сло
боды». В «Чевенгуре» тема «отходников», то есть по экономическим
причинам (заработки) оторванных от родных мест, в соединении
с темой русского странничества, обретает многоаспектное и полифо
ническое звучание. Географические параметры Чевенгура – «между
Москвой и Доном» – точны реалистически и одновременно наполне
ны глубинным историческим и метафизическим содержанием. Здесь
разворачивается русская народная драма в ее трагическом и лири
ческом содержании жизни.
Платонов знал об отходничестве не только по историческим мате
риалам того же Воронежского земства. Засуха и голод 1921 г. вытолк
нула из деревень тысячи – уходили, как прежде, на сытный юг (Дон),
в Сибирь, в центральные города – об этом, будучи губернским мели

144
оратором, Платонов не раз сообщал в Москву. К середине 1920х от
ходничество в СССР приобрело угрожающие масштабы: биржи цен
тральных городов были переполнены безработными сезонными ра
бочими. Это явление объяснялось просто: «рассасывание избыточного
населения деревни»36 ; «проклятое наследие бывшего господства по
мещиков и капиталистов в нашей стране. Они умышленно задержи
вали рост культурного развития деревенского населения»37 ; «…без
работица наша имеет основным источником перенаселение деревни и
только побочным своим источником – некоторую ненасыщенность
нашей промышленности известным минимальным составом индуст
риальных рабочих»38 . Это политическое измерение (в основе своей –
циничное) проблематики «крестьянского отхода» как темы нацио
нальноисторической, прошлого, настоящего и будущего России. «Из
быточное население» также имело свой взгляд на сложившуюся ситу
ацию и оценивало ее противоположно власти: «Нам коммунизма не
нужно, он ведет нас к гибели…»; «беднота, как была беднота, так в ни
щете ей прийдется и подыхать, и вам таковая нужна, и чем больше бу
дет босячества, тем больше будет для вас опоры…»; «от вас, чертей, нет
спасения в тундрах…»39.
Платонов был также знаком и с историкокультурным измерением
данного явления, которое предложил О. Шпенглер в характеристике
марксова пролетариата как «четвертого сословия»: «Лишенный душев
ных корней народ очень поздних эпох, наподобие кочевников, перека
тывает волны своей бесформенной и враждебной форме массы через
эти каменные лабиринты, всасывает остаток живой человечности вок
руг себя, безродный, озлобленный и нищий, полный ненависти к раз
витой ступенчатости старой культуры, для которой он умер, ждущий
освобождения из этого невозможного существования»; «…в его мыш
лении отсутствует государство»40.
Полифоническое звучание тема «крестьянских отходников» об
ретает через традицию и современность – пушкинские и есенинские
«пугачевские» тексты, с которыми Платонов, конечно, знакомился,
в период замысла романа о Пугачеве. Заметим, что чевенгурские «от
ходники» Чепурный и Пиюся весьма близки Пугачеву. У Пушкина
«бродяга» Пугачев – тот же отходник (в работниках), раскольник,
«прошлец»41 ; самозванец и творец «вертепа убийства и разврата»42.
А, скажем, в «окаянстве» Копенкина (сон Копенкина, где ему явля
ется мать) прочитывается аллюзия к покаянию Пугачева перед каз
нью: «Богу было угодно наказать Россию через мое окаянство»43.

145
 Глубинный подтекст темы крестьянского отхода в платоновском
«Чевенгуре» высвечивают аллюзии к поэме Есенина «Пугачев».Так,
к примеру, вопрос есенинского Пугачева: «Кто ты, странник?»44 – яв
ляется едва ли не главным для платоновского Копенкина. Подобно
тому, как Пугачев, бродя по России, усвоил и присвоил слухи о Петре
III, отходникичевенгурцы на уровне слухов знают о Марксе и Лени
не, приспосабливая их идеи к окружающей действительности. Как
отметила Н. Гусева в комментарии к поэме «Пугачев», только в есе
нинском портрете Пугачева имелся знак каторжничества «рваные
ноздри». Эту мету в рукописи «Чевенгура» имеет главный истори
ческий двойник Пугачева и одновременно лирический двойник Есе
нина – Пашинцев, «бурого цвета человек тридцати семи лет и без
одной ноздри» (л. 229). Он единственный в романе Платонова выс
тупает в облике поэта и песенника, а его тексты написаны в пугачев
скоесенинской традиции; «пугачевский» комплекс идей, заключен
ных в этом персонаже, прозревает Александр Дванов (л. 232–233).
В портрете Пиюси узнаваем есенинский Хлопуша, тот же отходник,
«золотарь», «местью вскормленный бунтовщик»45, посвоему выра
жающий и воплощающий в жизнь «благовест бунта»46 с его местью и
ненавистью к «оседлому» мужику. Почти как есенинский «импера
тор» Пугачев ведет себя Прошка, вознамерившийся «присвоить» го
род, то есть стать «императором» Чевенгура. Чевенгурские револю
ционерыотходники могут сказать вслед за есенинским современным
двойником Пугачева – Номахом: «Мой бандитизм особой марки. /
Он сознание, а не профессия» («Страна Негодяев»)47 .
Скорее всего, Платонов был знаком с авторитетными оценками,
прозвучавшими в адрес есенинского Пугачева: «психобандитизм»,
«есенинский Пугачев – не исторический Пугачев», «это Пугачев – Ан
тоновТамбовский», «ПугачевЕсенин, родившийся в начале нэпа, си
ноним оппозиции по отношению к пролетарскому государству уже не
за «левизну», а за «правизну» его политики» (Г. Устинов, 1923);
«Емелька Пугачев, его враги и сподвижники – все сплошь имажинис
ты. <…> Есенинский Пугачев – сантиментальный романтик» (Л. Троц
кий)48. Отмеченная Троцким «имажинистская» составляющая Пуга
чева – весьма точно характеризует природу лиричности чевенгурских
отходниковреволюционеров, главной проблемой которых, по сути
дела, является поэтическая, связанная с муками о главном «слове»,
о котором они догадываются «крестьянским остатком души»49 только
«среди природы» (степь, бурьян, вода). Поэтическими средствами раз

146
вивается и выводится на новый «содержательный» уровень «Чевен
гура» и главная идея есенинского Пугачевацаря: «Мы придумали кой
что похлеще»50 .
В выдумках чевенгурцам не откажешь. Обратим внимание на эпи
зод с символом нового Чевенгура, который пишет отходник Жеев,
«усердно пробираясь сквозь собственную память». Одобренный (!)
Чепурным символ напоминает не о марксовом, а о пугачевском «Ма
нифесте». Новый Чевенгур погибает в тот момент, когда он только
только начинает жить и «ко двору» возвращается целое историческое
поколение народа. Но его путь оказывается столь же трагическим, как
и у старых чевенгурцев, уже ушедших в вечность по «адовому дну ком
мунизма» русской цивилизации.
В финале романа Александр Дванов возвращается домой – через
смерть. Мы вновь и вновь вчитываемся в поэтическое описание само
убийства героя и вычитываем тот сокровенный план, который гово
рит нам, что Дванов не умер, он кротко отправился искать родину отца
с ее душевной теплотой, миром и любовью. Есенинское «До свиданья,
друг мой, до свиданья…» – один из аккомпанементов финала великого
платоновского романа.

***
В этой части статьи мы остановимся на несколько ином направле
нии освоения есенинских открытий в прозе 1920х гг. 1910–1930е –
представляют самые разнообразные истории и сюжеты эксплуата
ции возможностей частушечного жанра в языке русской литерату
ры, в литературных полемиках и политической борьбе. Описания
генезиса и типологии частушки в работах русских гуманитариев
начала века в целом вписываются в символистские и постсимволис
ткие историкокультурные модели, схемы и литературные поиски (ин
терес мэтров символизма к Есенину, дебютировавшему в 1910е гг. ис
полнением деревенских частушек в салоне З. Гиппиус). Частушка
родилась из песенного плясового припева, а затем утратила генети
ческую связь как с танцем, так и с мелодией. Теряя широкое эпи
ческое содержание, утрачивая синкретизм музыки и образа лири
ческого текста, частушка словно бы хочет преодолеть характерный
для народной песни разрыв между исполнителем и содержанием
песни и предлагает упрощенную вопросноответную форму «жиз
нетворчества» в восхождении через «реальное к реальнейшему».
В сравнении с «вековечной глубиной» песни и былины, частушка –

147
это «злоба дня, мимолетная и, тем не менее, всегдашняя рябь на вод
ной поверхности этого затона» (П. Флоренский); «растение с корот
кими ногами», «песняодиночка» (Е. Аничков); она «насквозь инди
видуальна», сиюминутна, «грубо» реалистична, лишена даже
какихто элементов характерной для народной песни «условной иде
ализации» и потому ограничивается реальной действительностью
(Д. Зеленин); отражает «разросшееся желание постоянно говорить
о себе, себя выдвигать на первый план» (Е. Елеонская). Отпадением
от идеального эпического плана отличаются равно частушки поли
тические и «похабные» (в современной классификации – «эротичес
кие»), словно бы демонстрирующие изнаночный мир исторической
жизни и любовных сюжетов народных песен.
Всплеск политических частушек приходится на годы революции и
Гражданской войны и весьма широко представляет все оттенки партий
нополитических страстей смутного времени: революционные и анти
революционные, анархические и антианархические, кадетские и боль
шевистские и т.п. Сатирическими частушками, обличающими «старый
быт» (церковь, венчание), переполнена массовая советская периодика
1920–1930х гг. Их антипод – «потаенные» частушки – выражали от
ношение к самой борьбе за «новый быт» и осмеивали идеологов и уча
стников этих кампаний. При этом и те, и другие используют одни и те
же частушечные модели и ритмы. Поэтому и те, и другие «частушки
хроники» (А. Кулагина) фактически неустанно рассказывали об од
ном – о том «антимире», который оставался неизменной чертой рус
ской политической истории.
Уже в 1922 г. Д. Зеленин предпринял первый анализ политических
частушек этого времени, созданных на основе двух плясовых моти
вов – «Эх, яблочко» и «Я на бочке сижу». Первым политическим ва
риантом украинского мотива «Ой, яблочко, / Да куда котицца? Ой,
мамочка, / Да замуж хочется – / Не за старого, / Не за малого, / За
солдатика / Разудалого» – этнограф назвал политическую частушку,
родившуюся в казачьей среде (Ростове), за которой молва закрепила
рассказ о репрессиях со стороны властей, что способствовало ее рас
пространению:
Ой, яблочко,
Да куда котицца?
Ой, мамочка,
Да замуж хочется –

148
 Не за Троцкого,
Не за Ленина,
За донского казака
За Каледина.51
Модель «Яблочка» в 1920е стала неким инвариантом для самых
разных, прямо противоположных по смыслу высказываний и широ
ко использовалась в собственно литературных частушках; частушеч
ными песенными ритмами отмечается в лирике пространство не
дома – «голоса и песни улицы» (заглавие одной из главок поэмы
«Настоящее» 1921 г. В. Хлебникова); под аккомпанемент частушки
развивается лирическая тема у Блока, Ахматовой, Есенина, Ореши
на и др. Частушка вводилась в прозаический текст в это десятиле
тие поразному и с разными эстетическими задачами, при этом про
заический текст включает в себя открытия лирики. В русской
литературе первого десятилетия никто, кажется, не оспаривал, что
именно «индивидуалистическая» частушка в наибольшей степени
изоморфна явлению потокамассы. Исследователи не раз отмечали
широкий историколитературный контекст поэмы «Песнь о вели
ком походе», написанной, как заметила А. Марченко, «не без тайно
го соперничества со «150 000 000» Маяковского, сюжет которой так
же поэтическая история великого похода – потока»52 . Эта позиция
оспаривается Н. ШубниковойГусевой: «Здесь [у Есенина] подход
прямо противоположный В. Маяковскому, который построил свою
революционную поэму «150 000 000» на былинной основе, как бы
лину об Иване. Недаром Есенин иронично называл эту вещь «150
лимонов»! Кроме того, первый сказ более монументален и целен,
второй, благодаря «пикантному и как бы подпрыгивающему», «ко
кетливому и дразнящему» размеру частушки, имеет своеобразный
ритм. Да и построен он иначе, на параллелизме и противопоставле
нии двух станов – белого и красного:
В красном стане вопль,
В белом стане стон.
………………………
В белом стане крик,
В белом стане бред.
……………………..
В красном стане храп.
В красном стане смрад.

149
 Уподоблению служат и постоянно звучащие частушки, которые
строятся обычно на параллелизме <…>. И несмотря на то, что рассказ
чикскоморох ощущает себя представителем «красного стана», посто
янно называя его нашим, частушки даны то с позиций белого, то с по
зиций красного стана. Они прямо противоположны по содержанию,
как голоса противоположных станов и, как правило, заключены в ка
вычки, то есть подчеркнуто цитатны» (229–330).
Думается, что параллель с Маяковским трудно всетаки оспорить,
ибо в «150 000 000» (а затем в «Мистериибуфф») утверждается имен
но «параллелизм и противопоставление двух станов», отмеченных
песенными и частушечными коннотациями:
Запела земли половина красную песню,
Земли половина белую песню запела.
И вот
За песней красной,
И вот
За песней белой –
Тараны затарахтели в запертое будущее…
Красное все,
И все, что бело,
Билось друг с другом,
Билось и пело.
Танцевал Вильсон
Во дворце кэкуок,
Заворачивал задом и передом….
Частушечная семантика слов «затарахтели» и «заворачивал задом
и передом» вполне уживается у Маяковского с большим былиннопе
сенным планом повествования и даже во многом его определяет, в ча
стности, общий веселобалаганный ритм смены больших планов и сча
стливопобедный финал поэмы: «Ну и катись средь песенного лада…»
(II, 164). У Есенина, утверждает авторитетный фольклорист Е. Само
делова, поэма «Песнь о великом походе» «не распадается на генети
чески далеко разведенные жанры былины с историческими песнями и
частушки потому, что Есенин уловил общие закономерности распето
го народного стиха. <…> Былинный стих – это 5–6стопный хорей,
склонный к хореодактилической мерности; частушечный – двустоп
ный хорей с дактилическими окончаниями или трехстопный. Для со

150
блюдения структурного единства поэмы Есенин унифицировал раз
мерность и строфику; былинный стих разбил усилением внутристи
ховой паузы на две строфы и ввел приблизительные рифмы, а часту
шечные стихи записал подряд, без графического разделения на
четверостишия» (331–332). Принимая это важное наблюдение, напом
ним суждение не фольклориста, но всетаки одного из самых автори
тетных идеологов и творцов былинного песенного языка. Это Нико
лай Клюев, написавший оставшуюся неопубликованной «Песнь
похода» (1919) и сформулировавший к есенинской героической «Пес
не» вопросы, во многом определяемые архетипичной «георгиевской»53
формулой русского былинного героя:
Правнуки барсовы стали котятами,
Топит их в луже мальчонкоистория…
Глянь, над сивушными, гиблыми хатами
Блещет копье грозового Егория.
………………………………………
Барсова пасть и кутья на могилушке,
Кто породнил вас, Зиновьев с Егорием?
Видно недаром блаженной Аринушке
Снилися маки с плакучим цикорием.
(«Домик Петра Великого…»)
Ср. у Есенина в поэме: «А Зиновьев всем / Вел такую речь: «Бра
тья, лучше нам / Здесь костьми полечь…» (III, 128). С неменьшей про
ницательностью увидел именно Клюев («Плач о Есенине», 1926) глав
ный итог «Песни о великом походе» – движение Есенина к лирической
песне. Заметим, что следующие за «Песнью о великом походе» поэмы
Есенина на современную тему («Поэма о 36», «Анна Снегина», «Чер
ный человек») вообще обходят частушку, точнее – обходятся без нее.
Оформив в поэме формальнографически «общие закономерности рас
петого народного стиха» (Е. Самоделова), Есенин всетаки не повен
чал частушку с былиной, и не просто потому, что ему вдруг стало близ
ким клюевское отношение к частушке (хотя почему эту связь
необходимо исключать). Само венчание не состоялось – и об этом так
же рассказывается в поэме «Песнь о великом походе». Все главные со
бытия Гражданской войны, данные Есениным через частушечные ин
тексты на самый популярный мотив «Яблочко» (красноармейские,
корниловские, махновские), обнаруживают «одну беду» в массовом дви
жении – ту неспособность к диалогу, которой и отличается частушка

151
от песни. Этой семантикой отмечаются в поэме практически все час
тушечные интексты («Ну и как же тут злобу / Не вынашивать? / На
Дону теперь поют / не понашему: <…> / А у нас для них поют: <…> »)
и этот не знающий двойственности вывод: «От одной беды / Целых
три растут» (III, 126). «Злоба» ответных формул «Яблочка» именно
через классический зачин народной лирической песни обретает у Есе
нина иной вектор содержания, а предложенная в «Яблочке» формула
диалога (вопросответ) ставится под сомнение и вырастает в объеди
няющий все частушечные «интексты» (термин П. Торопа) главный ли
рический вопрос. Он исполнен у Есенина языком песенной плясовой,
перерастающей в причитание:
Ой ты, синяя сирень,
Голубой палисад.
На родимой стороне
Никто жить не рад.
Опустели огороды,
Хаты брошены.
Заливные луга
Не покошены.
И примят овес,
И прибита рожь.
Где ж теперь, мужик,
Ты приют найдешь?
Появляющееся далее само понятие «песня» несет в себе этот воп
рос, который остается во многом без ответа или, точнее, получает от
вет, выполненный языком вопрошающего «Яблочка»:
Ах, песня!
Песня!
Есть ли что на свете
Чудесней?
Хоть под гусли пой,
Хоть под тальяночку.
Не дадите ли вы мне,
Хлопцы,
Еще баночку?
Почемуто при комментировании данного фрагмента финальные
строки, эксплицирующие грубый реализм частушкижизни, словно

152
бы и не учитываются, а потому получается весьма благостная ситу
ация: «Возвеличивание жанра песни как такового с одновременным
уравниванием достоинств исполнения ее под аккомпанемент гуслей
и тальяночки (то есть итальянской гармони) и создание таким обра
зом видимости былинного и частушечного стиха созвучно мысли
П.А. Флоренского: «Можно сказать, что былина – это выражение
быта народа, вековечной глубины его жизни, а частушка – злоба дня,
мимолетная и, тем не менее, всегдашняя рябь на водной поверхности
этого затона»» (III, 623). Архитектоника данного фрагмента, как мы
стремимся показать, не так проста, что подтверждает сразу за ним
следующий частушечный интекст (красноармейская частушка), ве
селая «злоба» которого преодолевается введением Есениным двух
традиционных песенных кодов в описании социальнополитического
конфликта: «вопль» в стане белых, колыбельная в стане красных
(«Спи, корявый мой! / Спи, хороший мой!»). Тревожным сомнени
ем, свидетельствующим не о гармонии, а, скорее, о разладе в песен
ном мире современности, и заканчивается сама поэма: «Корабли плы
вут / Будто в Индию…».
Образ символической земли «Индии» придает самой песенночас
тушечной коллизии поэмы необыкновенно высокий в своем драматиз
ме уровень, ибо именно частушка в наибольшей степени профанирует
символику этого идеального эпическисказочного образа, к которому
восходит многое в русской культуре (язык песенных былин, русские
народные лирические, исторические и духовные песни). Без этого об
раза нам не обойтись при исследовании лирического воплощения темы
духовной свободы в творчестве Есенина последних лет жизни.
С «песенным коробом» этой идеальной «индийской» земли (II, 318),
«Избяной Индии» (II, 202) связаны положительные коннотации «пес
ни» и собственно песенные сюжеты у Клюева. Появившийся в «Плаче
о Есенине» образ «песнивдовицы» (II, 318) во многом относится к
песенной лирике Есенина 1924–1925 гг. и соотносится с общей поэти
ческой ситуацией первого революционного десятилетия:
Из всех подворотен шел гам:
Иди, песноликая, к нам!
А стая поджарых газет
Скулила: кулацкий поэт!
«Песнь о великом походе» была опубликована в журнале проле
тарского направления «Октябрь» – это, как убедительно рассказала

153
Н. ШубниковаГусева, был выбор самого Есенина, на котором тот на
стаивал. При всей документированности этого выбора Есенина, ка
жется, он всетаки не все рассказал и потому здесь остается та же
тайна, что окутывает вопрос, почему Булгаков из всей писательской
литературной Москвы пощадит именно пролетарского писателя Ива
на Бездомного. Есть и свое не поддающееся привычной мотивировке
подтверждение этого выбора Есенина: именно пролетарские прозаи
ки А. Платонов и А. Веселый прочитают глубинную частушечнопе
сенную тему «Песни о великом походе». Назовем также «Песню о ги
бели казачьего войска» (1929–1930) П. Васильева, лирический зачин
которой – «Что ж ты, песня моя, молчишь? / Что ж ты, сказка моя,
молчишь?»54 – придавал высокую трагедийность как самой есенинс
кой теме в варианте великого похода к гибели казачьего войска, так и
собственно казачьим песням. Из всего разлива песенных и частушеч
ных текстов в победном финале, как он предстает у Васильева, оста
ются лишь два, оба весьма далекие от сказочнопесенной «Индии», –
колхозная частушка и революционная песня. Диалог в первой, боль
шой фрагмент которой «пропет» в поэме, банален и лишен экспрес
сивности частушечных интекстов Гражданской войны. Вторая же –
риторична и вообще отрицает прошлое и какойто полюбовный диа
лог с ним: «Вкруг страны стоим заставой / И идем мы в бой крова
вый, / Запевалы начали первыми противника рубить» (81).
Не без откровенно иронической полемики с Есениным и равно
с Маяковским пишется И. Сельвинским в романе в стихах «Пушторг»
(1927–1928) карнавальный сюжет «народной мистерии»55 как победа
частушки над революционными песнями, чистым лирическим «голо
сом» и агитками: «За черным валом черный вал – / Пляшет по улицам
карнавал!»56 .
Артем Веселый, знаток и собиратель частушек, издал в 1936 г. кни
гу колхозных частушек. Главный же роман его жизни «Россия, кро
вью умытая» (1928–1932), который можно назвать единственной в
своей уникальности прозаической версией есенинской «Песни о ве
ликом походе», остался незаконченным. У того были не только био
графические (арест в 1938 г.) и литературные обстоятельства (развер
нувшаяся в 1937 г. истребительная критика романа). Включение
стиховых явлений в прозу – одна из тенденций русской прозы первых
трех десятилетий57, и потому ряд, в котором прочитывается проза Ве
селого, уже как бы определился (А. Белый, Б. Пильняк, А. Неверов,
Е. Замятин, В. Шкловский и др.). У Веселого, действительно, есть все

154
и вся из привычного для поэтики ритмической и строфической прозы
этого десятилетия: сказ, стилизация, стилизованный синтаксис, «ре
гулярный параллелизм синтаксических конструкций», «соразмерные
строки, которые чаще всего равны предложению», активное привле
чение «суммы вспомогательных графических средств – таких как про
бел, «лестница строф», многоточие»58 . Роман «Россия, кровью умы
тая» вырастал в середине 1920х из написанных рассказов и повестей,
дописывались новые сюжеты, переписывались старые, но роман так и
оставался фрагментарным в своей сюжетнокомпозиционной основе.
Главы назывались сначала «Залпами», позже – «Фрагментами», «Кры
льями» и «Этюдами», а стилевым и сюжетнокомпозиционным экви
валентом данных номинаций во многом оставалась частушка. Если
поставить вопрос – какой песенный жанр доминировал в эпоху рево
люции и Гражданской войны, и попытаться получить ответ из романа
Веселого, то ответ будет именно такой. «Страна была пьяна горем»59 ,
и частушка в годы Первой мировой войны начала побеждать песню.
В открывающей роман главе «Смертью смерть поправ» в описании про
водов на войну приводятся только «пропащие песни» (7) – три текста
частушек, представляющих, как и само описание, семантическую ин
версию евангельского смысла заглавия, которое спорит с частушеч
ными плясками голосами безымянных матерей, ребенка, текстом па
нихиды «полупьяного дьячка» и оказывается побежденным: «Над
миром стояла погребальная песнь» (10). Частушка и далее одержива
ет внушительные «победы» над песней не только количеством вклю
ченных в роман песенных частушечных интекстов. Частушкойпри
певомприплясом маркируются у Веселого самые разные уровни
повествования, начиная с экспрессивного авторского «слова»: «На ба
заре было весело, как в балагане» (60); «Года бежали, будто стада диких
коз» (68); «Ростов доплясывал последние пляски» (98); «Счастливой
рукой посланный снаряд сразил Корнилова» (130); «На подмостках рас
певали и кривлялись куплетисты» (142); «Плясали <…> факелы, пля
сали моряки» (143); «И начался тут митинг со слезами и музыкой» (145):
«По грязи, высоко задирая юбки плясала сошедшая с ума сестра» (177)
и т.д. Можно также сказать, что фрагментарность частушки оказалась у
Веселого изоморфна содержательной основе выбранной им повество
вательной единицы («фрагмент» и «этюд»). Ритмическая основа коро
тушкичастушки «Яблочко» (а в романе представлены самые разные
тексты на этот мотив) узнаваема в ритмическом рисунке «лестницы
строф» романа: «Стучали колеса, / сыпались /станции, / лица, / дни, /

155
ночи… Войска имели разгульный вид, везде народ, как пьяный, шу
мел» (50); «Стонут, качаются дома, / Пляшут улицы» (139); «Поезд
мчится, / огоньки, / дальняя дорога» (146); «– <…> Я член реввоенсо
вета…/ Вой, / свист, / мат. / – Долооой» (196); «Город давно пропал
из виду. / Степь да степь кругом / ни куста, ни деревца / серые тяжкие
пески» (179); «Крик / гам / бам / пыльно… / Вскочил Илько. / Буза /
шухор / тарарам…» (263); «Хлеб / разверстка / терпежу нашего нет…»;
«Хлеб придержать / разверстка неправильна / долой коммунистов!»
(356). Насквозь «индивидуалистическая» частушка присутствует у
Веселого и в маркировке формул веселострашных «чудес» – митин
гов и балаганных фрагментов войны (гуляния анархистов, цыганский
хор, свадьба Васьки Галагана, отряд дезертиров). Из кровавого часту
шечного поля реальности войны так и не сможет вырваться казак Иван
Чернояров, уставший от войны и затосковавший вдруг по «сказу» о
добром царе («Поеду до батьки Ленина. Не верю, чтоб на свете прав
ды не было», 200).
Забывшая об имени частушка возникает и во «фрагментах», выве
денных из орбиты ее веселой стихии: сказовая глава «Слово рядовому
солдату Максиму Кужелю»; включенные в разные «фрагменты» пись
ма солдат и офицеров; в целом история казачьей семьи Чернояровых.
К примеру, в письме белого офицера Кулагина: «Россия представля
ется мне горящим ярмарочным балаганом или, вернее, объятым пла
менем сумасшедшим домом, в котором вопли гибнущих смешиваются
с диким свистом и безумным хохотом бесноватых» (108). Но на этой
экспликации частушки, характерной, скажем, для «Белой гвардии» и
не раз подтвержденной в «России, кровью умытой» большим планом
изображения массовых сцен и народных диалогов, Веселый не оста
навливается. Даже сцена гуляний анархистовматросов осложнена
отнюдь не частушечными коннотациями, а большим описанием пения
«Варяга»: «Из множества глоток, подобная рыданию, рвалась люби
мая моряцкая песнь» (143). Драматизма частушечная веселая ритми
ка достигает в композиционном параллелизме представления и гибе
ли всех отрядов песенников – корниловского отряда (118), банды
атамана Дурносвита (149), Красноармейского отряда (171).
Очевидно, что А. Веселый, сам прошедший Гражданскую войну,
решал в романе не вопрос, принимать или не принимать революцию.
Частушка – это ведь только припев, оторвавшийся от общего плана пес
ни, народная присказка и прибаутка, сбирушка и прибрешка к большой
теме жизни, мира и народной правды, тоска по которой так и не находит

156
в романе реального воплощения и разрешения. Собственно мирные
«этюды» в общей структуре романа во многом усиливают драматизм
общего плана жизнипесни. К прошлому времени относится открыто
стилизованная под гоголевский сюжет история стариков Казимира
Станиславовича и Олимпиады Васильевны, больше всего почитающих
пение птиц и слушающих, как искусный кенар высвистывает дорогие
их сердцу песни «ХазБулат», «Тройку», «Коль славен» («Сад бла
женства»)… Можно ли вернуться из поля веселой частушки к песне –
это один из драматических узлов романа А. Веселого. Есенинской ин
тонацией «песенного слова» окрашено единственное лирическое от
ступление в сатирическом этюде «Филькина грамота» (как рассказ
впервые опубликован в 1926 г.):
«Путидороженьки расейские, ни конца вам нет, ни краю. Ходить
не исходить, радоваться не нарадоваться. Заворожили вы сердце мое
бродяжье, юное, как огонь. Приплясывая, бежит сердце в дали радош
ные, омывают его воды русских рек и морей, ветры сердцу песни поют.
Любы мне и светлые кольца веселых озер, и развалы ленивых степей,
и задумчивая прохлада темных лесов, и поля, пылающие ржаными
пожарами. Любы зимы, перекрытые лютыми морозами, любы и вес
ны, размывающие яростные шелка. И когданибудь у придорожного
костра, слушая цветную русскую песню, легко встречу свой последний
смертный час» (235). Появившееся в «Филькиной карьере» метаопи
сание песни во многом объясняет появление большого песенного ин
текста в рассказе «Босая правда» (1929), который, конечно, был напи
сан для «России, кровью умытой», но так и не стал «фрагментом»
романа. Причиной тому стала развернувшаяся сразу после публика
ции критика – за тенденциозность, карикатурность изображения со
ветской действительности и т.п. В отличие от «Филькиной карьеры»
и «Клюквингородка», в «Босой правде» не было ничего смешного и
откровеннокарикатурного. Рассказ написан в традиционной чеховс
кой форме письма Ваньки Жукова: бывшие красноармейцы жалуют
ся своему высокому командиру на свое горькое житьебытье и под
робно рассказывают о бюрократизации народных идей революции.
Ничего сугубо антипартийного для 1929 г., на первый взгляд, в рас
сказе не было. Реакция была мгновенной. Оценка рассказу выносится
на самом высоком уровне – «однобокое, тенденциозное и в основном
карикатурное изображение советской действительности, объективно
выгодное нашим врагам»60 (постановление Секретариата ЦК ВКП (б)
от 8 мая 1929 г.). Критика сработала тоньше. Правда, мы не знаем, кто

157
сигнализировал в ЦК и готовил постановление о «Босой правде». По
становление – это ведь прагматика вопроса «Босой правды», отноше
ние к эстетике рассказа. По нашему убеждению, постановление (как и
гнев критики) было вызвано прежде всего собственно песенной сце
ной рассказа. Возмутить должно было все: 1) сам текст песни; 2) образ
певца, «израненного в схватках лихих за Совет» (416) слепого красно
армейца, которого водит по трактирам и базарам «внучок» Федька;
3) семантика авторского слова, заключающего портрет новых калик
перехожих: «Кто испытал гражданскую войну, на ком горят еще раны,
того эта песня до слез прошибает. И бросают, бросают старику медя
ки, а иные язвят: «Довоевался». / Много крови, много горя…» (416).
Вовсе не случайно, что самая жестокая критика «Босой правды» пос
ледовала от И. Уткина, законодателя пролетарских песен61 : «Так вот:
/ Если требуя / Долг с Октября, / Ты требуешь графских прав – / Мы
вскинем винты / И шлепнем тебя, / Рабочекрестьянский граф»62 .
Примечательна запись А. Веселого на страницах обвинения Утки
на: «Ишь чекист нашел!» и письмо в родную редакцию:
«…тявкающим на меня изпод подворотен отвечаю словами Данте:
От меня, шуты,
Ни одного плевка не дождетесь» (420).
Веселый включил в текст рассказа только 10 строк из то ли запи
санного, то ли написанного им весьма большого стихотворенияпесни
(для) слепого красноармейца. Это не только реалистическая деталь рус
ской жизни первого советского десятилетия. «Сказка сладка, песня
быль» – говорит пословица. В огромном песенном контексте романа
появилась, по сути дела, первая современная песня о жизни и от жизни,
отличная от современной частушки ее простой вопросноответной фор
мой. Песня красноармейца не только жалостливая песня, она вся со
стоит из вопросов, на которые нет ответа…
У Платонова частушка выступает кодификатором разных реаль
ностей: «старого быта» в «Ямской слободе», современного кинематог
рафа (фильм «Яблочко», 1926) и литературы о революции и Граждан
ской войне – в «Сокровенном человеке». Среди разнообразных
песенномузыкальных сюжетов «Чевенгура» (1927–1928) знаменитое
«Яблочко» упоминается несколько раз и впервые вводится при описа
нии отряда анархистов большим фрагментом песенного текста.
Первый в романе коллективный портрет героев нового времени пред
ставлен большим планом как «шествие в овраге», в котором соединяют
ся два словеснопесенных ареала: «слова и напев песни родом издали

158
отсюда» (103) – романс либо песня, ориентированная на традицию
(«Есть в далекой стране…»), и частушка на самый популярный мотив
«Яблочко» и на злобу дня, а также их носители: «молодой отважный
голос», «одинокий певец», поющий «в разлад с отрядом» (103), и гро
мыхающий «Яблочко» хор«отряд». При всем многообразии прозаичес
ких опытов маркировки через «Яблочко» народных движений эпохи
революции и Гражданской войны, этот эпизод у Платонова поэтичес
кого происхождения и связан с поэмой Есенина «Песнь о великом по
ходе» (1924), а также c поэтическими опытами интерпретации есенинс
кого соединения частушечного сказа и классической лирической песни.
В исторических «Епифанских шлюзах», написанных, как призна
вался сам Платонов, «славянской вязью» (широко известное письмо
жене из Тамбова, январь 1927 г.), Платонов драматизирует петровс
кую тему через проблематику личной свободы (сюжет жизни Берт
рана Перри с его мечтой об Индии читается как своеобразная репли
каответ к финалу поэмы Есенина) и народного смиренного и
одновременно «веселого» понимания свободыволи в истории. Пос
ле «Епифанских шлюзов» самым дорогим для Платонова оставал
ся замысел романа о Пугачеве, о чем он сообщал в одном из писем
Марии Александровне. Однако была написана только экспозиция
(рассказ «Иван Жох»), и Платонов пишет повести о современнос
ти. Пишет не без оглядки на есенинские современные поэмы – «Песнь
о великом походе» и «Страну Негодяев», а также «Страну родную»
(1926) Веселого.
Под имевшимся уже в рукописи заглавием поэма Есенина печа
талась лишь после смерти поэта, в прижизненных публикациях от
рывков единственно возможным была акцентация на герое: «Номах
(Страна Негодяев)». В двух платоновских заглавиях «Страна фило
софов» (первое название) и «Сокровенный человек» (окончательное)
можно увидеть главную лирическую тему Есенина и ее двойников
в поэмах (исторический Пугачев и современный НомахМахно). От
кровенной есенинской аллюзией отмечается и пуховская интерпре
тация красноармейского варианта знаменитых частушечных «Про
водов» Д. Бедного:
«По улице шла в баню рота красноармейцев и пела для бодрости:
Как родная меня мать
Провожаала,
На дорогу сухих корок
Собираала!..

159
 – Вот дьяволы! – заявил Пухов. – В приличном городе нищету
проповедуют. Пели бы, что с пирогами провожала!» Ср. с есенинс
ким вариантом, где строчка из частушечных «Проводов» является
отправной для поэтической рефлексии на тему оправдания Граждан
ской войны через образ идеальной страны, в описании которой появ
ляются черты «Царства Индейского», страны песенной и богатой:
«Чтоб шумела рожь / И овес звенел. / Чтобы каждый калачи с пиро
гами ел» (III, 126).
Возможно, и популярность есенинской поэмы «Песнь о великом
походе» (включена в массовую читательскую антологию «Земля со
ветская. Чтецдекламатор», 1926) вызвала поэтические опыты интер
претации как самой сюжетнокомпозиционной коллизии поэмы, так и
стремление «прочитать» ее финал, дать конкретнопесенное измере
ние сказочной есенинской «Индии». Ко времени работы Платонова
над «Чевенгуром» молодая советская поэзия предложила немало от
ветов. Остановимся лишь на трех. Это поддержанная авторитетом
Маяковского романтическая московскоинтернациональная «Грена
да» (1926) М. Светлова, вариант молодых ленинградских поэтов –
«Яблочко» (1927) А. Прокофьева и опубликованное на страницах
«Правды» (февраль 1928 г.) стихотворение И. Молчанова «Боевая
песня». Во всех трех поэтических решениях варьируется, по сути дела,
единый метасюжет соединения «Яблочка» и некоей другой песни, ко
торой маркируется собственно идеальная проблематика. Экспозици
онный песенный разлад в описании Платоновым отряда анархистов,
отсылая к данным поэтическим решениям, «помнит» и об общей есе
нинской ситуации 1927 г.: «шествие в овраге» – своеобразная пара
фраза, переложение содержания смысла проблематики есенинской
поэмы на язык прозы. Интересна и предложенная в романе персони
фикация сюжета песенного разлада. Идеолог анархизма писатель и ин
теллигент Мрачинский видит в Саше, знающем о его, Мрачинского,
книге, редкий тип «большевистского интеллигента» (106), и потому
«одинокий певец» решает помиловать последнего. Никите, предста
вителю хора отряда («вольницы» и «ватаги»), книжная рефлексия
Мрачинского глубока чужда, Саша интересен пожитками, «задушев
ность» же разговора с пленным Сашей у Никиты от того же, что и лю
бовь к пожиткам, не от книги и не от «Яблочка», а скорее, от «житейс
кого» понимания реальности и природнокрестьянской жалостливости
(он ведь, в конечном итоге, и отпускает Сашу). У истоков романтичес
кой «далекой страны» из текста песни идеолога свободы Мрачинско

160
го – «Есть в далекой стране, / На другом берегу, / Что нам снится во
сне, / Но досталось врагу…» – находится, скорее всего, даже не свет
ловская далекая страна «Гренада» (здесь вспоминается скорее Копен
кин), а есенинская «Индия» и равно «блаженная страна» из класси
ческой песнироманса Языкова (этот песенный интекст организует
сюжет стихотворения И. Молчанова63 ). Соотношением текста песни
«одинокого певца», написанной, как и многие другие в романе, скорее
всего самим Платоновым, с названием книги Мрачинского «Приклю
чения современного Агасфера» актуализируется не просто тема анар
хизма и связанного с этим движением понимание личной свободы, но
главным образом, как нам кажется, книжнолитературный компонент
русской интеллигенции (примечательно, что романс Языкова появит
ся в «Счастливой Москве» среди песен именно «вольной» пролетарс
кой интеллигенции).
Разлад же в «вольнице», персонифицируемой образом Никиты,
обозначает тот же, что и у Мрачинского, разлад песни и жизни, но
в несколько иной семантической плоскости низаоврага. Эксплици
руя большим (подобного в романе больше не встречается) фрагмен
том из «Яблочка» понятие именно народной свободыволи и почти
открыто намекая этим образом («По мошонке Исуса Христа, по реб
ру Богородицы и по всему христианскому поколению – пли!» (104)
на поэтическую блоковскоесенинскую формулу главной коллизии
«Страны родной», Платонов, как ни покажется странным, истоки раз
лада в Никите объясняет через включенные тексты «веселой» час
тушки, являющей «задушевное» народное понимание волисвободы,
но отказавшейся всего лишь от одной интонации народной песни –
жалостливости. Снижение статуса «Яблочка» через коллизию есе
нинской поэмы «Песнь о великом походе» мы находим у Прокофье
ва: «Ой, родина – в лощине, / И старый дом далек…/ Мы «Яблочко»
тащили, / Как песенный паек. / Пусть ласковая песня / Отправится
в полет…»64 . Однако легкости прокофьевского выхода из оврагало
щины («Пусть ласковая песня отправится в полет») платоновское
народоведение не доверяет, слишком просто снимается есенинская
коллизия и обретается имя «Индии» в варианте оппозиции «Яблоч
ка» (временное) – «ласковая песня» (вечное). «Люди – не песня»,–
не случайно проронит совсем скоро в романе Яков Титыч.
Данный песеннопоэтический эпизод о разладе в двух станах пев
цов «Чевенгура» можно рассматривать как актуализацию есенинской
поэмы «Песнь о великом походе», факт ее прочтения и одновременно

161
снятие Платоновым характерной для русской литературы первых де
сятилетий ХХ в. оппозиций интеллигенция–народ, буржуазия–про
летариат, человек–масса, романс–частушка, элитарное–народное.

***
И в завершение нашей статьи хотелось бы только сказать еще об од
ном важном для большой русской прозы есенинском открытии. То, что
«Москва кабацкая» оставалась в центре высказываний о Есенине 1926 г.,
было весьма примечательным. Эпоха «перепутья» (определение А. Во
ронского, 1927 г.) заканчивалась – и в политической жизни, и в культур
ной, необходимо было выстраивать канон новой социалистической Мос
квы, а здесь есенинская Москва, как в начале, так и в середине двадцатых
выглядела крайне неуместной. Советскими критиками она читалась как
вызов новому центру пролетарской культуры («жалость поэта к... уми
рающей Москве, которую Октябрь выбросил за борт»); эмигрантской
критикой – как поэтизация «азиатского» соблазна русской жизни с его
стихийностью и русским пьянством65 . Образ есенинской Москвы был
превращен во все тот же одномерный «знак». Жалость и печаль, прони
зывающие все пространство «Москвы кабацкой», производны от памя
ти, которую несут ее персонажи («Проклинают свои неудачи, / Вспоми
нают московскую Русь») и прежде всего лирический герой, единственный
«златоглавый» в окружающем мире. Этой связью с прошлой златогла
вой пушкинскоцветаевской Москвой и определяется то твердое «нет»,
что звучит в поэтической книге русского пьянства:
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам (I, 165)
и выражение бесконечной любви к настоящему мучению Москвы как
отзвуку высокого русского стиля:
Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Aзия
Опочила на куполах (I, 167).
«Москва кабацкая» не периферия Москвы, не ее окраина: это тот
центр Москвы, что связан с Тверским бульваром и памятником Пуш
кину как символом «русской судьбы» в социалистической Москве. Есе

162
нин первым найдет «пушкинский центр» новой столицы России, но
никто после него этот образ в 1920е гг. не повторит. Москва как центр
азиатскоскифского соблазна России, победы окраин над центром
в московских романах А.Белого («Крещеный китаец»,1921;«Моск
ва»,1930), романах, отмеченных мощной традицией символистской ис
ториософии Петербурга и символистской поэтики, скажется на обра
зе Москвы в прозе 1920х годов: Москва погибельная, кабацкая,
стихийная, темная, туманная и сумрачная, Москва дна и кладбища
в московских повестях Б. Пильняка («ИванМосква»,1927; «Повесть
непогашенной луны», 1925), Л. Леонова («Барсуки», московские гла
вы; «Вор»), А. Мариенгофа («Циники»,1928) удивительным образом
напоминает петербургский миф русской литературы и петербургские
открытия Гоголя и Достоевского. В образе этой «средневековой» Мос
квы отсутствует как цветаевская колокольная «высь», так и есенинс
кая элегическая интонация. О. Мандельштам в «Четвертой прозе»
(1930) своеобразно сомкнет две московские линии поэзии – цветаевс
кую, оказавшую на него влияние в стихах 1917–18 гг., и есенинскую,
прописывая тот «поэтический канон», что возвращает московскому
литературному миру черты его подлинности: «Прекрасный русский
стих» – «Не расстреливал несчастных по темницам!» – «от которого
как наваждение рассыпается рогатая нечесть», стих, что «полозьями
пишет по снегу... ключом верещит в замке... морозом стреляет в ком
нату». Этот «символ веры», идущий в русской литературе от Пушки
на, полемично берется из пространства «Москвы кабацкой» Есенина
и помнит о цветаевском к нему, петербургскому поэту Мандельшта
му, обращении: «Из рук моих – нерукотворный град /Прими, мой
странный, мой прекрасный брат» («Стихи о Москве», 1916). Есенинс
кий центр в мире «счастливой Москвы» тридцатых годов выберет и
Платонов в рассказе «Любовь к Родине, или Путешествие воробья»
(1926). Первое название рассказа – «Тверской бульвар».

Примечания
1
Октябрь. 1926. № 1. С. 81.
2
Анненский И. Книги отражений. М., 1979. С. 243.
3
Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников / Сост.
Н. И. Шубиной. М., 1995. С. 104.
4
Беккер М. Сергей Есенин // Журнал крестьянской молодежи. 1926.
№ 2. С. 12.
5
Бухарин Н. Злые заметки // Правда. 1927. 12 янв. С. 2.

163
 6
Друзин В. Сергей Есенин (К годовщине смерти) // Красная газета. 1926.
30 дек. С. 2.
7
Колесников Л. О Есенине // Смена. 1926. № 15 (авг.). С. 11.
8
Кедринский В. За Красные посиделки // Красная газета. 1926. 23 дек. С. 5.
9
Хулиганство и борьба // Крестьянка. 1926. № 23 (дек.). С. 7. Подпись: И.
10
Кедринский В. За Красные посиделки // Красная газета. 1926. 23 дек. С. 5.
11
Цит. по: Ахматова А. Собр. соч.: В 6 тт. Т. 5. М., 2000. С. 201–202.
12
Крупская Н. Религия и женщина // Антирелигиозник. 1927. № 2. С. 5.
13
Цит. по: Луначарский А. В мире музыки. М., 1971. С. 395. С. 3.
14
См., например, некоторые решения укома Новгородской губернии, ко
торые приводятся в статье В. Кедринского «За Красные посиделки»: «Дого
вориться с… гармонистом о прекращении игры на гармошке во время пения
похабных песен»; «Приносить на поседку стенгазету»; «Устраивать санитар
ные суды над заразившимися через игры с поцелуями» и т.д. // Красная газе
та. 1926. 23 нояб. С. 5.
15
Кольцов М. Наше веселье // Красная газета. 1926. 25 дек. С. 2. Популяр
ная песня «Кирпичики» не случайно упоминалась Кольцовым. Пропаганди
руемый критикой роман Ф. Гладкова «Цемент» не имел успеха именно среди
рабочей читательской аудитории, а в песне П. Германа предлагался, по сути
дела, мещанский вариант любви девушки к цементному заводу: «Вот за Сень
куто, за кирпичики / Полюбила я этот завод» (Городские песни, баллады и
романсы. М., 1999. С. 127–128).
16
Конкурс гармонистов // Прожектор. 1926. № 23 (15 дек.). С. 26.
17
От гармошки к гармонии // Экран. 1926. № 50. С. 9.
18
Бедный Д. Гармонь, или Дело от безделья // Известия. 1926. 19 дек.
19
Он же. Музыка прошлого // Там же. 1926. 25 дек.
20
Подробно о связях борьбы с «есенинщиной», с террором против рус
ской песни мы писали, см.: Корниенко Н. «Сказано русским языком…» Анд
рей Платонов и Михаил Шолохов. М., 2003. С. 82–235.
21
Добровицкий Н. Гармонь (Ответ Д. Бедному) // Журнал крестьянской
молодежи. 1927. № 2 (янв.). С. 14.
22
Сергей Есенин в стихах и жизни: Письма. Документы / Общ. ред. Н.И. Шуб
никовойГусевой. М., 1995. С. 401. Далее письма Горького цитируются по данно
му изданию с указанием страницы в тексте статьи.
23
Лысов А. Леонид Леонов и Сергей Есенин. Ульяновск, 2005. С. 17.
24
Там же. С. 19.
25
Там же. С. 18.
26
Леонов Л. Собр. соч.: В 10 т. Т. 3. М., 1982. С. 608 (комментарии
О. Михайлова).

164
 27
Красная новь. 1927. № 1. С. 17. Далее текст романа цитируется по данно
му изданию с указанием номера журнала и страницы в тексте статьи.
28
Клюев Н. Сочинения. В 2 т. Т. 2. Париж, 1969. С. 301. Далее цитируется
по данному изданию с указанием тома и страницы в тексте работы.
29
Цит. по: Cубботин С. Борис Эйхенбаум о Сергее Есенине в 1926–1927
годах // Revue des etudes slaves. Paris. С.125.
30
Лысов А. Указ. изд. С. 36.
31
Маканин В. Отяжеление слова в «Чевенгуре» А. Платонова // Sprache
und Erzahlhaltung bei Andrei Platonov. Slavica Helvetica. Band/vol. 58. Bern –
Berlin… С. 254–255.
32
Платонов А. Чевенгур. М., 1991. С. 32. Далее страницы даются в тексте
статьи.
33
Подробно о развитии «песенной» темы в «Чевенгуре» см. в указ. выше
нашей книге.
34
Орешин П. Ответ на письма // Вечерняя Москва. 1927. 5 февр. № 29. С. 3.
35
Автограф // Резервный фонд архива М.А. Платоновой в ИМЛИ.
36
Безработица и оппозиция // Рабочая газета. 1927. 4 окт. С. 2. Подпись: Е. Л.
37
Куйбышев В. Хозяйственное развитие СССР. <Доклад на юбилейной сес
сии ЦИК СССР> // Рабочая газета. 1927. 20 окт. С. 8.
38
Сталин И. Политический отчет Центрального Комитета. ХV съезд
ВКП(б). 3 декабря 1927 г. // Сталин И. Сочинения. Т.10. М.,1949. С. 315.
39
«Совершенно секретно». Лубянка Сталину о положении в стране. 1922–
1934. М., 2002. С. 243–244.
40
Шпенглер О. Пруссачество и социализм. Пг., 1922. С. 63.
41
Пушкин А. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 8. М., 1951. С. 157.
42
Там же. С. 174.
43
Там же. С. 261.
44
Есенин С. Полн. собр. соч.: В 7 т. Т. 3. М., 1998. С. 8.
45
Там же. С. 32.
46
Там же. С. 26.
47
Там же. С. 108.
48
Там же. С. 484–485, 492–493. Комментарии Н. Гусевой.
49
См. запись А. Платонова начала 1930х гг.: «“В Задонск” – лозунг отца,
крестьянский остаток души: на родину, в поле, из мастерских, где 40 лет у масла
и машин прошла жизнь» (Платонов А. Записные книжки. Материалы к био
графии. М., 2000. С. 111).
50
Есенин С. Указ. изд. С. 24.
51
Зеленин Д. Современная русская частушка // Заветные частушки из со
брания А.Д. Волкова: В 2 т. Т. 2. М., 1999. С. 469.

165
 52
Марченко А. Поэтический мир Есенина. М., 1989. С. 247. Подробно
о литературных контекстах поэмы см.: ШубниковаГусева Н. Поэмы Есенина.
От «Пророка» до «Черного человека». М., 2001. С. 321–323.
53
О «георгиевском комплексе» (св. Георгий Победоносец и Егорий Храб
рый в духовных стихах) в творчестве Клюева и русской литературе 1920х гг.
см. в статьях и монографии Е. Марковой «Творчество Николая Клюева в кон
тексте севернорусского словесного искусства» (Петрозаводск, 1997).
54
Васильев П. Весны возвращаются. М., 1991. С. 57.
55
Сельвинский И. Избранные произведения. Л., 1972. С. 659.
56
Там же. С. 658–659.
57
Орлицкий Ю. Активизация стихового начала в русской прозе первой тре
ти ХХ века // ХХ век. Литература и стиль. 1 выпуск. Екатеринбург. 1994.
С. 77.
58
Там же. С. 78.
59
Веселый А. Россия, кровью умытая. М., 1990. С. 5. Далее цитируется по
данному изданию с указанием страницы в тексте работы.
60
Комсомольская правда. 1929. 10 мая // «Счастье литературы». Государ
ство и писатели. 1925–1938. Документы. М., 1997. С. 64.
61
Наиболее язвительная характеристика претензий Уткина на роль про
летарского Языкова и Есенина дана в «Пушторге» И. Сельвинского: «…уют
ный строй / Фальши, протекционизма и чванства»; это определение снабже
но у Сельвинского сноской на стихотворение Уткина «Ночной ручей» и ее
культурным комментарием: «Счастлив я и беззаботен. / Но и счастье, и по
кой / Я, ейбогу, заработал / Этой раненой рукой». / Так свершает путь вели
кий / Выше всех домашних птах / Сей языков безъязыкий, / Заработавший
пятак». (Сельвинский И. Указ. соч. С. 543).
62
Уткин И. Босая правда. Артему Веселому // Молодая гвардия. 1931. № 1.
Цит. по комментарию: Веселый А. Указ. соч. С. 420.
63
См.: «“Там за далью непогоды, / Есть блаженная страна…” / В стоне ско
ванной Свободы / Эта песня сложена. / И скорбя, / И негодуя, / На заре цве
тущих сил / Эту песню боевую / Мой товарищ полюбил…» (Молчанов И. Бо
евая песня // Правда. 1928. 24 февр. С. 5).
64
Прокофьев А. Стихотворения. М., 1947.
65
Есенин С. Указ. изд. Т. 1. С. 592, 597 (комментарии А. Козловского).

166
 В.А. Зайцев, г. Москва

Есенин и современные поэты: жанры, поэтика, традиции

(К постановке вопроса)

В наши дни вряд ли ктолибо усомнится в разностороннем и пло

дотворном воздействии С. Есенина на русскую поэзию. Особенно ощу
тимым оно стало в 1960–1970е гг., обусловив пристальное внимание
исследователей к вопросу о есенинских традициях1 . В 1980–1990е гг.
разработка этой темы была основательно продолжена 2. И вместе с тем
ее масштабность и многогранность оставляют обширное поле деятель
ности для дальнейшего изучения связанных с ней проблем.
Разумеется, в данной статье вопрос о есенинской традиции в со
временной поэзии, а точнее, в русской поэзии второй половины XX
века не затрагивается в полном объеме. Речь пойдет о наименее изу
ченных аспектах проблемы и, прежде всего, о восприятии Есенина,
его облика и судьбы, его художественного мира, о самобытном про
должении и развитии его поисков и открытий в сфере жанров и по
этики – о том, как все это реализуется в произведениях некоторых
выдающихся современных – в широком смысле – поэтов разных по
колений: от А. Твардовского, Л. Мартынова, М. Светлова до Д. Са
мойлова, А. Галича до А. Яшина, Н. Рубцова и других.
В этой связи – небольшое отступление. В последнее время немало
внимания уделяется творческим взаимоотношениям Есенина с поэта
мисовременниками (В. Маяковским, А. Ахматовой, А. Белым, Н. Клю
евым, А. Ширяевцом, А. Мариенгофом и др.)3 . Но, к сожалению, при
этом почти не был затронут вопрос о есенинском воздействии на по
этов последующих поколений, в частности, такие темы, как «Есенин и
Твардовский», «Есенин и Рубцов». А они, безусловно, заслуживают
внимания, так как, скажем А. Твардовский, при всей неоднозначности
восприятия им есенинского облика и творчества,4 является, пожалуй,
одним из наиболее глубоких и последовательных продолжателей есе
нинской традиции, причем в особо важных и существенных ее аспек
тах. Нечто подобное можно сказать и о Н. Рубцове.
Что касается социальноисторических, а отсюда – мировоззренчес
ких и философскопоэтических основ творчества двух великих поэтов
(речь идет о Есенине и Твардовском), то второй из них мог бы тоже
посвоему сказать, точнее, применить к себе есенинские слова, произ
несенные еще в 1919м году: «Я последний поэт деревни…». Слова,

167
вобравшие острую душевную боль в связи с угрозой разрушения, ги
бели деревенского мира, родной природы, самого уклада исконной рус
ской жизни.
И главное здесь – в том, что Есенин гениально почувствовал, про
рочески предугадал этот процесс «раскрестьянивания», гибели русской
деревни (со всеми его последствиями – от «коллективизации» и «рас
кулачивания» начала 30х гг. до «укрупнения колхозов» в 50–70е гг.),
а особенно, когда он посетил свой «край осиротелый» в 1924 году, за
печатлев собственные наблюдения, противоречивые чувства и горест
ные разочарования в «маленьких поэмах» – «Возвращение на роди
ну», «Русь бесприютная», «Русь уходящая».
В свою очередь Твардовский изначально был связан с миром дере
венского бытия (родился и вырос в семье крестьянинакузнеца), но
впоследствии, в молодые годы, уверовав в справедливость социалис
тических преобразований на селе, порвал с отцом и семьей, которая
вскоре, в начале 30х гг., была «раскулачена» и выслана на Север, а это
потом на всю жизнь осталось незаживающей раной в его душе, о чем
свидетельствует его последняя поэма «По праву памяти» (1966–69).
Как видим, «Красное колесо» коллективизации жестоко прокати
лось по семье Твардовских еще в 30е гг., а в 60х поэт застал и финал
этой трагедии «раскрестьянивания», вымирания русской деревни. От
сюда у него столь сильна, вновь говоря есенинскими словами, тема «Руси
уходящей», прощание с ней, памяти о деревенском детстве, о родных
людях (см. стихотворения «Матери» (1937), «Мне памятно, как уми
рал мой дед» (1951), цикл «Памяти матери» (1965) и др.).
А теперь вернемся к Есенину. Один из ключевых образов его по
эзии – очень емкий и многогранный в своем содержании для русско
го пейзажа и народной поэзии образ березы. Вспомним хотя бы изве
стнейшую песню «Во поле березонька стояла…». И у Есенина,
буквально с первых шагов в творчестве, возникает этот образ, напол
няясь каждый раз новым поэтическим содержанием, как бы «перете
кая» из одного стихотворения в другое, при этом видоизменяясь и
обновляясь.
В одном из самых ранних, но уже очень ярких и самобытных, соб
ственно «есенинских» стихотворений «Вот уж вечер. Роса…» (1910)
лирический герой воспринимает природу как храм, а потому в нем
«...И березы стоят, / Как большие свечки»5 . И в стихотворении «Тем
на ноченька, не спится…» (1911) варьируется тот же образ: «На буг
ре березасвечка / В лунных перьях серебра» (I, 20).

168
 Образ природыхрама развивается и все более одухотворяется, од
новременно превращаясь из зрительноживописного в аудиовизуаль
ный: «Троицыно утро, утренний канон. / В роще по березкам белый
перезвон» (I, 31). Наконец, в январе 1914 г. в детском журнале «Ми
рок» (№ I) появляется первое опубликованное стихотворение Есени
на, впоследствии ставшее хрестоматийным,– «Береза»:
Белая береза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.
На пушистых ветках
Снежною каймой
Распустились кисти
Белой бахромой.
И стоит береза
В сонной тишине,
И горят снежинки
В золотом огне.
А заря, лениво
Обходя кругом,
Обсыпает ветки
Новым серебром (IV, 45).
Этот образ ослепительно красивой зимней березы за окошком де
ревенской избы удивительно конкретен, зрим, живописен, пластичен
и – одновременно – органически встроен в естественную жизнь окру
жающей природы и – шире – всего мирозданья.
В последующие годы, сохраняя свой природноживописный облик,
есенинская береза все более одухотворяется, очеловечивается, превра
щаясь в образ прекрасной молодой девушки. Такова она в посвящен
ном Л.И. Кашиной стихотворении 1918 года «Зеленая прическа, / Де
вическая грудь. / О тонкая березка, / Что загляделась в пруд?» (I, 123).
А в известнейшем стихотворении «Не жалею, не зову, не плачу…» (1921)
образный мотив расширяется до масштабов родины, разлуку с которой
столь горестно переживает поэт:
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком... (I, 163).

169
 Это стихотворение – элегия, насыщенная и пронизанная глубоким
драматизмом. Воспоминание и сожаление о прошедшей юности завер
шается благословением всего живого на земле и примирением с судьбой.
Можно было бы привести еще немало примеров, особенно из по
зднего творчества поэта, где сам его образ и внутреннее состояние
отождествляется с осенней березовой рощей, приобретающей живые
человеческие черты, как в стихотворении 1924 г.: «Отговорила роща
золотая / Березовым веселым языком…» (I, 209). А в других стихах –
«Вижу сон. Дорога черная…» (1925) – это, казалось бы, простое дере
во становится олицетворением родиныРоссии:
Эх, береза русская!
Путьдорога узкая...
За березовую Русь
С нелюбимой помирюсь (I, 225).
Наконец, уже встречавшийся у Есенина поэтический образ березки –
девушки или женщины – вновь и вновь предстает предметом его люб
ви, в которой он не устал признаваться: «Я навек за туманы и росы /
Полюбил у березки стан, / И ее золотистые косы, / И холщовый ее сара
фан» (I, 246).
А одно из самых последних замечательных стихотворений – «Клен
ты мой опавший, клен заледенелый…», написанное 28 ноября 1925 г.,
за месяц до трагической гибели поэта, тоже построено на взаимопро
никновении природного и человеческого, на ощущении единства все
го сущего и живого в мире:
Сам себе казался я таким же кленом,
Только не опавшим, а вовсю зеленым.
И, утратив скромность, одуревши в доску,
Как жену чужую, обнимал березку (IV, 233).
А теперь перенесемся во вторую половину века, чтобы увидеть, как
этот традиционный для русского пейзажа, классической и народной
поэзии, а особенно для есенинского творчества, поэтический образ
символ оживает (порою в полемической трактовке) под пером видных
поэтов различных поколений и индивидуальностей.
В их стихах можно встретить немало «берез». И каждая из них, будь
это деталь пейзажа или образсимвол, неповторима, так как в ней про
явилось индивидуальноличностное видение художника, склонного
к той или иной стилевой доминанте – от возвышенноромантической

170
и до подчеркнуто «заземленной», реалистическибытовой. Вот, скажем,
характерные строки Л. Мартынова:
Все
Предметы
В эту ночь не те –
Все приметы, все цвета и звуки:
У берез белесых в темноте
Выросли космические руки.
…………………………………….
Выпрямляясь, каждый ствол готов
Отказаться от своих наростов6 .
А рядом с этими фантастическими деревьями, лишенными быто
вых примет, выступающими в необыденном, «космическом», «глобаль
ном» освещении, совсем иные тона и краски в изображении земной и
юной романтической березки в лирике М. Светлова:

За столом засиделся я поздно.

Небо в звездах, и космос висит.
И не бабушкой старой береза,
А девчоночкой светлой стоит!7

Но и тут, несмотря на ироническую окрашенность образа, его ро

мантический характер проявляется в особой высветленности и возвы
шающей устремленности к идеалу, подчеркнутой контрастным «от
ражающим фоном» образнолексических средств стиха.
И как своего рода полемика с какой бы то ни было приподнятос
тью тона и изображения возникает сугубо земной, реалистический
образ, в котором акцентированы «прозаические» детали, в стихотво
рении А. Яшина «Про березку», также несущем большой обобщаю
щий смысл, вбирающем судьбу человека, боли и радости родного се
верного края. Эстетическистилевая позиция поэта выражена здесь
предельно четко и художественно впечатляюще:

Я ее видал и не парадной,
Не царевной гордой на кругу,
А нескладной,
Даже неприглядной,
Утонувшей по уши в снегу.
………………………………

171
 Видывал и в грозы, и в бураны
При ночных огнях,
И на заре.
Знаю все рубцы ее и раны,
Все изъяны на ее коре.
И люблю любовью настоящей
Всю, как есть,
От макушки до пят.
О такой любви непреходящей
Громко на миру не говорят 8 .
А теперь обратимся к Твардовскому. В его стихотворении «Бере
за» (1966) зорко подмеченные художником предметные детали стано
вятся отправным моментом создания реалистического символа, отме
ченного большой обобщающей и впечатляющей силой. Уже самое
начало обращает внимание своей как бы нарочитой простотой и обы
денностью на философскипоэтические раздумья не только о приро
де, но об истории и человеческой жизни.
На выезде с кремлевского двора
За выступом надвратной башни Спасской,
Сорочьей чернобелою раскраской
Рябеет – вдруг – прогиб ее ствола.
………………………………………
Ее не видно по пути к царьпушке
За краем притемненного угла.
Простецкая – точьвточь с лесной опушки,
С околицы забвенной деревушки,
С кладбищенского сельского бугра…9
Точное указание места («На выезде… За выступом… За краем…»),
которое естественно вызывает ассоциации со множеством других, и,
таким образом, смело сближает пространства («с лесной опушки»,
«с околицы»). Вслед за первой, чисто изобразительной, строфой, да
ющей как бы мгновенный снимок, «чернобелую» фотографию, мысль
поэта начинает свое движение, и это насыщает динамикой, делает
живой, одушевленной саму эту березу («пробилась... прогнулась, от
клоняясь... указывая… высвобождая…»).
Она удивительно скромная и неказистая («Ее не видно… Простец
кая…»), но при этом она как бы вбирает всю Родину – от «забвенной

172
деревушки» и до «державного рокота» столицы. В ней можно угадать
образсимвол, вызывающий представление об истории России, памя
ти народа, судьбе отдельного человека. Не случайно же ей довелось
быть свидетельницей людских торжеств и бедствий, слушать не толь
ко мирный шум столицы, но и тревожный грохот в небе фронтовой
Москвы «и в кольцах лет вести немой отсчет / Всему, что пронесется,
протечет…». И вот обобщение: поэт, сделавший эту березу недвижной
и безмолвной свидетельницей истории народной, обращает свой взгляд
в душу каждого человека:
Нет, не бесследны в мире наши дни,
Таящие надежду иль угрозу.
Случится быть в Кремле – поди взгляни
На эту неприметную березу.
Какая есть – тебе предстанет вся,
Запас диковин мало твой пополнит,
Но чтото вновь тебе напомнит,
Чего вовеки забывать нельзя… (3,181).
В этих стихах судьба и душа человеческая непосредственно смыка
ются с исторической жизнью Родины и природы, памятью отчей зем
ли: в них посвоему отражаются и преломляются проблемы и конф
ликты эпохи.
А рядом с таким обобщающим образомсимволом, построенным
на отчетливо реалистической основе, у Твардовского немало пейзаж
нобытовых зарисовок, тоже вызывающих глубокие раздумья о жиз
ни. Так, в одном из стихотворений, вспоминая пору ранней молодос
ти, поэт бережно воссоздает непосредственную остроту и свежесть
чувств, с помощью точных эпитетов, выразительных тропов рисуя до
стоверную и психологически тонкую картину состояния природы и
человеческой души: «Погубленных березок вялый лист. / Еще сырой,
еще живой и клейкий, / Как сено изпод дождика, душист…» (III, 169).
Думается, что в стихах Твардовского, при всей возможной поле
мичности по отношению к Есенину (особенно если сопоставить одно
именные и посвоему программные произведения, посвященные бе
резе), не обошлось и без внутреннего, подспудного творческого
влияния есенинской музы на самобытную музу Твардовского.
Что же касается Н. Рубцова, то в плане продолжения есенинс
кой традиции он тоже безусловно является одной из «знаковых»

173
фигур в поэзии второй половины XX века. В 60е годы он так же, как
активно выступившие тогда прозаики«деревенщики» (Ф. Абрамов,
В. Астафьев, В. Белов, В. Распутин, Е. Носов и другие), был свидете
лем окончательного разрушения и гибели русской деревни – процес
са, начало которого пророчески угадал и так болезненно переживал
С. Есенин.
Отсюда – внутреннее родство двух поэтов в восприятии родины, при
роды, народной жизни и, опять же, «ключевые» для их творчества обра
зы: Русь, деревня, сельский быт и природа. При этом, в отличие от Твар
довского, Рубцов изначально – в прямых высказываниях и в стихах –
всячески подчеркивал свою приверженность есенинской традиции.
Приведем лишь некоторые из этих выношенных суждений, отно
сящиеся к разным этапам его творческого пути. Так, в 1959 г. в письме
своему другу В. Сафонову молодой поэт четко выразил собственное
ощущение есенинской судьбы и творчества: «… невозможно забыть мне
ничего, что касается Есенина. О нем всегда я думаю больше, чем о ком
либо. И всегда поражаюсь необыкновенной силе его стихов. Многие
поэты, когда берут не фальшивые ноты, способны вызвать резонанс
соответствующей душевной струны у читателя. А он, Сергей Есенин,
вызывает звучание целого оркестра чувств, музыка которого, очевид
но, может сопровождать человека в течение всей жизни»10 .
А в год поступления в Литературный институт Рубцов пишет сти
хотворение, непосредственно посвященное великому поэту, предель
но искренние, прочувствованные строки которого ярко свидетельству
ют о том, какое значение имело есенинское творчество для определения
собственного пути и призвания Н. Рубцова:
Версты всей потерянной земли,
Все земные святыни и узы
Словно б нервной системой вошли
В своенравность есенинской музы!
Эта муза не прошлого дня.
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
Если сам я хоть чтонибудь значу.
(«Сергей Есенин», 1962)
Написанное несколькими годами позже стихотворение «Последняя
осень» (1968) все пронизано острым, глубоко личностным ощущени

174
ем оторванности от родных полей, болью трагических предчувствий.
Очевидно, Рубцов мог бы тогда сказать и о себе словами, адресован
ными им в этих стихах Есенину: «Он жил в предчувствии осеннем /
Уж далеко не лучших перемен…». И что это действительно так, под
тверждают строки, написанные двумя годами раньше, звучащие от пер
вого лица и выражающие состояние, настроение лирического героя, а
точнее, самого автора: «Я жил в предчувствии осеннем / Уже не луч
ших перемен» (1966).
При всем жанровом многообразии поэтического творчества Н. Руб
цова доминантным для него остается элегический характер лирики и ее
высокая трагедийность. Для Рубцова с середины 60х гг., как в свое вре
мя для Есенина, особенно в поздний период творчества, на первом пла
не чаще оказываются мотивы осеннего увядания, прощания с жизнью.
Такова уже «Осенняя песнь» (1962), где мотивы и образы природы
переплетаются с остросоциальными мотивами; затем пейзажное и од
новременно лирикофилософское стихотворение, даже цикл, состоя
щий из трех частей, – «Осенние этюды» (1965), а также ряд других
(«Осенняя луна», «Листья осенние», «По холодной осенней реке…»,
«Осень! Летит по дорогам…»), включая и «Последнюю осень», о кото
рой уже шла речь11 .
Конечно, Рубцов – автор не только, так сказать, «осеннеэлегичес
ких», но и многих других, не менее прекрасных стихов, написанных
им в русле есенинской традиции, ставших широко известными и при
несших ему заслуженную славу, – таких как «Русский огонек», «Звез
да полей», «Душа хранит», «Ночь на родине» и другие.
Для представления об эстетических и поэтических принципах Руб
цова в конце 60х гг. характерно стихотворение «Ферапонтово» (1970),
где все направлено на возвышение, возвеличивание земной, но неот
делимой от неба красоты, а «дивное диво» подлинного искусства воз
никает не только из природы, но и из человеческой души и мечты.
В потемневших лучах горизонта
Я смотрел на окрестности те,
Где узрела душа Ферапонта
Чтото божье в земной красоте.
И однажды возникло из грезы,
Из молящейся этой души,
Как трава, как вода, как березы,
Диво дивное в русской глуши!

175
 Определение художника и его творчества – «небесноземной Дио
нисий» – говорит о понимании поэтом самой сути прекрасного, о вы
сокой миссии его создателя. И совсем не случайно образ небесного и
земного простора возникает в стихотворении «Привет, Россия…».
Тема Родины проходит сквозным мотивом через все творчество
Рубцова – от стихотворений «Видения на холме» (1960–1962) и «Ти
хая моя родина» (1963) до программного – представлены основные
компоненты художественного мира поэта: родина, ее природа и исто
рия, вся бескрайняя земля, мотив движения, стихии ветра и света, на
конец, всепроникающая песенная стихия.
Привет, Россия – родина моя!
Сильнее бурь, сильнее всякой боли
Любовь к твоим овинам у жнивья,
Любовь к тебе, изба в лазурном поле.
За все хоромы я не отдаю
Свой низкий дом с крапивой под оконцем…
Как миротворно в горницу мою
По вечерам закатывалось солнце!
Как весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем,
И достославной веял стариной,
И ликовал под ливнями и зноем!..
В этих стихах нераздельны обычная крестьянская изба, «низкий
дом» (ср. у Есенина: «Низкий дом с голубыми ставнями») и «лазурное
поле» под бескрайним небом, «достославная старина» и нынешний
день с его бурями и болью, «ливнями и зноем» – таковы пространствен
новременные координаты восприятия и осмысления поэтом родины,
России. И в этом его безусловное внутреннее родство с Есениным.
В своем творческом поиске Рубцов ориентировался на самые раз
ные классические традиции – от Пушкина и Лермонтова, Тютчева и
Фета до Блока, Ахматовой, Твардовского и Заболоцкого. Имя Есени
на занимает в этом ряду видное и почетное место.
До сих пор в разговоре о есенинской традиции в творчестве совре
менных поэтов речь у нас шла преимущественно о лирических жан
рах. Однако поиски и открытия Есенина в неменьшей мере прояви
лись и в области лироэпоса, безусловно, сказавшись и на дальнейшем
его развитии. О некоторых важных аспектах этой обширной темы сле
дует сказать несколько слов.

176
 Возникший в 1950–60е годы интерес к поэме вообще, и к «ма
ленькой поэме» в особенности, был далеко не случаен, он органичес
ки вписывался в контекст общелитературного и поэтического разви
тия, осуществлялся в виде жанровых поисков поэтов –
предшественников и современников, в духе продолжения и обновле
ния классической традиции.
Если в этой связи обратиться к поэмному творчеству А.С. Пуш
кина, то следует заметить, что его опыт в данной сфере поистине уни
кален, сама эволюция жанра весьма характерна: от пространной по
эмысказки «Руслан и Людмила» в начале пути – к необычайно
емкому и лаконичному, при всей насыщенности социальнофилософ
ским содержанием и глубочайшей образной символикой, «Медному
всаднику» в поздний период.
При этом, конечно, следует упомянуть и другие, удивительно раз
нообразные в жанровостилевом отношении поэмные произведения,
написанные в разное время, в числе которых и, условно говоря, «ма
ленькие поэмы»: романтическая – «Братьяразбойники», реалистичес
кие «повести в стихах» – «Граф Нулин» и «Домик в Коломне».
Однако в отношении пушкинских поэм этот термин обычно не на
ходит применения. Иное дело, когда речь идет о его драматургии. Здесь
в исследовательской литературе и сознании читателей прочно укоре
нилось понятие «маленькие трагедии», причем исходным моментом
было суждение самого поэта. Вернувшись в Москву после столь пло
доносной для него «болдинской осени», Пушкин в письме от 9 де
кабря 1830 года своему другу, писателю и журналисту П.А. Плетне
ву назвал среди созданного им в последнее время: «Несколько
драматических сцен или маленьких трагедий, именно: “Скупой ры
царь”, “Моцарт и Сальери”, “Пир во время чумы” и “Дон Жуан”»12 .
Не исключено, что это пушкинское жанровое определение собствен
ных произведений, каждое из которых вобрало глубочайшее содержа
ние и проблематику, достойную полновесных трагедий шекспировс
кого уровня и мощи, почти через столетие особым образом отозвалось
в творчестве С.А. Есенина. Подтверждением тому могут служить преж
де всего благоговейное отношение последнего к Пушкину, великолеп
ное знание его творчества, включая эпистолярное, а также его собствен
ные неоднократные упоминания о влиянии пушкинского «Моцарта и
Сальери» на поэму «Черный человек»13 .
Именно в пору работы над этой поэмой, планируя выпуск собра
ния своих сочинений, Есенин писал Г.А. Бениславской 29 октября

177
1924 года: «Разделите все на три отдела: лирика, маленькие поэмы и
большие…»14 . По такому жанровому признаку строилось подготов
ленное Есениным в 1925 году «Собрание стихотворений», второй том
которого включал 36 произведений, отнесенных автором к разряду
«маленьких поэм».
Надо сказать, что подобное выделение по жанровому признаку на
метилось у Есенина еще в 1917–1918 годы, когда в особые разделы
сборников «Скифы», а затем «Сельский часослов» вошли лироэпи
ческие сочинения малых форм: «Товарищ», «Ус», «Певучий зов», «От
чарь», «Иорданская голубица». А среди произведений 1924–1925 го
дов есть целый ряд включенных им в раздел «маленьких поэм»:
«Возвращение на родину», «Русь советская», «Русь уходящая», «Мой
путь», «Письмо к сестре» и др.
Есенин обладал тонким ощущением жанровой специфики про
изведения и, очевидно, отличительные признаки «маленьких» поэм
от «больших» видел не столько в разном их объеме, количестве стра
ниц (хотя и этот момент им учитывался), сколько в некоей особой
качественной характеристике.
Этот есенинский опыт не только создания лироэпических про
изведений малой формы, но и его осмысления в плане историко
литературной перспективы, развиваемых им пушкинских традиций
нельзя недооценивать, что впоследствии нашло подтверждение
и продолжение в творчестве ряда поэтов XX столетия, в том числе
и в 60–70е годы.
В это время, начиная со второй половины 50х годов, появилось
немало очень разных в жанровом и стилевом плане лирических и лиро
эпических произведений, в числе которых такие крупнейшие, как за
вершенная в эти годы уникальная дилогия А. Ахматовой: поэмацикл
«Реквием» (1935–1961) и «Поэма без героя» (1940–1965), а также
своеобразная трилогия А. Твардовского, включающая лирическую
эпопею «За далью – даль» (1950–1960), сатирическую поэмусказку
«Теркин на том свете» (1954–1963) и лирикотрагедийную поэму
цикл «По праву памяти» (1966–1969).
Исследователи не раз отмечали усиление лирического начала
в поэтическом эпосе Твардовского на протяжении его творческого
пути – от ранних поэм и «Страны Муравии» в 30е годы, через «Ва
силия Теркина» и «Дом у дороги» в 40е – к названным выше по
эмам 50–60х годов. Усиление личностного начала и повышенная
плотность поэтической ткани при сокращении объема отчетливо

178
видны, если сопоставить такие в целом лирические произведения,
как масштабная эпопея «За далью – даль» и сравнительно неболь
шая поэмацикл «По праву памяти».
Углубление лиризма при сокращении объема произведений нахо
дит подтверждение и в творчестве других поэтов разных поколений.
Так, поэтфронтовик Д. Самойлов, опубликовавший еще в 1958 году
первую книгу «Ближние станы», куда вошла и его достаточно круп
ная одноименная поэма, которую автор снабдил подзаголовком «За
писки в стихах», в последующее десятилетие сосредоточился на лири
ке и лишь в 70е годы пишет ряд лироэпических произведений
небольшого объема (7–8 страниц): «Снегопад», «Струфиан», «Цыга
новы», «Сон о Ганнибале», «Юлий Кломпус», впоследствии собран
ных им в книгу поэм «Времена» (1983).
В это же время А. Галич, которому было в высшей степени свой
ственно особое, можно сказать «жанровое мышление», пишет ряд лиро
эпических произведений, жанровая принадлежность которых была
обозначена им в подзаголовках, в том числе – «Вечерние прогулки.
Маленькая поэма» (1973).
Нечто подобное, сходные процессы и тенденции, связанные с вни
манием к жанру «маленькой поэмы», можно отметить и в творчестве
поэтов послевоенного поколения: Вл. Соколова («Смена дней», «Сю
жет»), А. Жигулина («За други своя»), О. Чухонцева («Пробуждение»)
и особенно – Ю. Кузнецова, создавшего на протяжении 70х годов не
сколько «маленьких» (по 5–8 страниц) поэм («Четыреста», «Золотая
гора», «Змеи на маяке», «Афродита» и др.).
А. Галич был одним из первых, кто ощутил и, главное, выразил эту
общую потребность, причем дал ей точное жанровое обозначение, вос
ходящее к давней традиции, у истоков которой в XIX и XX столетиях
могут быть названы крупнейшие имена15 .
Подводя некоторые итоги, хотелось бы еще раз обратить внима
ние на жанровое многообразие есенинской лирики – от отдельных
пейзажноизобразительных, медитативнофилософских стихотворе
ний и лирических циклов до своеобразных и новаторских «малень
ких поэм». Даже выборочный анализ показывает актуальность и пер
спективность круга проблем, связанных с изучением традиций
С. Есенина в аспекте жанровопоэтических поисков и открытий, их
продолжения, развития и обновления русскими поэтами второй по
ловины XX века, в том числе, быть может, в первую очередь А. Твар
довским, Н. Рубцовым, а также многими другими. В целом же все это

179
только подступы к постановке и решению важнейшей проблемы «Есе
нин и современные поэты: жанры, поэтика, традиции».

Примечания
1
См.: Прокушев Ю.Л. Поэзия Есенина в наши дни (Актуальные проблемы
есениноведения) // Сергей Есенин: Исследования. Мемуары. Выступления.
М., 1967; Шошин В.А. О традициях Сергея Есенина в творчестве современных
молодых поэтов // Там же; Заманский Л.А. Наследники Есенина // Русская
советская поэзия. Традиции и новаторство. 1946–1975. Л., 1978 и др.
2
См.: Шилова К.А. Традиции Есенина в современной советской поэзии. Во
логда, 1984; Зайцев В.А. Вестник Моск. унта. Сер. 9. Филология. 1985. № 5; Ко
шечкин С.П. Стихи посвящены Есенину… // Поэзия. Альманах. М., 1985. Вып. 42;
Пьяных М. Есенин и русская поэзия XX столетия // Звезда. 1985. № 9 и др.
3
См.: Столетие Сергея Есенина: Международный симпозиум. Есенинс
кий сборник. Вып III. М.: Наследие, 1977 (статьи А.А. Михайлова, Л.А. Кисе
левой, Т.К. Савченко и др.); Программа Международной научной конферен
ции «Есенин на рубеже эпох: итоги и перспективы». Москва – Рязань –
Константиново, 2005 (доклады В.Н. Дядичева, А.М. Марченко, Н.В. Моки
ной, В.А. Сухова и др.)
4
См., к примеру: Озеров Л.А. «На каторге чувств» // Столетие Сергея Есе
нина. Международный симпозиум. С. 506.
5
Есенин С.А. Собр. соч.: В 7 т. Т. 1. С. 15. Далее цит. это издание с указ. тома
и страниц.
6
Мартынов Л. Собр. соч.: В 3 т. Т. 2. М., 1977. С. 209.
7
Светлов М. Собр. соч.: В 3 т. Т. 1. М., 1974. С. 658.
8
Яшин А. Избр. произв.: В 2 т. Т. 1. М., 1972. С. 385.
9
Твардовский А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 3. М., 1978. С. 180. Далее цит. это изд. с
указ. тома и страниц.
10
Рубцов Н. Русский огонек. В. 2 т. Т. 1. С. 393. Вологда, 1994. Далее цит.
это изд. с указ. тома и страниц.
11
Об элегическом характере лирики Н. Рубцова и – шире – о жанровом
многообразии его творчества подробнее см.: Зайцев В.А. Николай Рубцов. М.:
Издво МГУ, 2002. С. 54–75.
12
Пушкин А.С. Полное собр. соч.: В 10 т. Т. X. М.; Л.; 1949. С. 324.
13
См.: Комментарии Н.И. ШубниковойГусевой к поэме «Черный чело
век» в кн.: Есенин С.А. Полн. собр. соч.: В 7 т. Т. 3. Поэмы. М., 1998. С. 696697.
14
Там же. С. 444.
15
Подробнее об этом см.: Зайцев В.А. Окуджава. Высоцкий. Галич: Поэти
ка, жанры, традиции. М., 2003. С. 147–172.

180
 И. Захариева, г. София (Болгария)

Образный мир есенинской лирики

Поэзия С.А. Есенина хронологически вписывается в эпоху Сереб

ряного века. Большинство авторских поэтических систем, сложив
шихся в первой четверти ХХ века, несли в себе типологические при
знаки принадлежности к основным художественным направлениям
1900–1910х годов – к символизму, акмеизму или к футуризму. Но
для выяснения культурологического кода Есенина необходим инди
видуальный подход. Его творческий метод развивался в 1910–1925
годах в условиях постсимволизма. Поэт отстранялся от прогресси
рующих тенденций абстракционизма в искусстве (футуризм, конст
руктивизм и пр.). В то время, как русская поэзия освобождалась из
плена мистической иллюзорности, он начал осознавать актуальность
фольклорной традиции.
Незадолго до смерти Есенин сам попытался определить характер
своей поэзии. В 1924 году он готовил предисловие к четырехтомному
собранию сочинений (издание осуществилось в 1926–1927 годах, уже
после его гибели). В автопредисловии содержалось пояснение: «В сти
хах моих читатель должен главным образом обращать внимание на ли
рическое чувствование и ту образность, которая указала путь многим и
многим поэтам и беллетристам. Не я выдумал этот образ, он был и есть
основа русского духа и глаза, но я первый развил его и положил основ
ным камнем в моих стихах. Он живет во мне органически так же, как
мои страсти и чувства. Эта моя особенность, и этому у меня можно учить
ся так же, как я могу учиться чемунибудь другому у других» (V, 223).
Насколько глубинным было есенинское понимание образности,
показывает его статья «Ключи Марии» (1918), а также сохранивший
ся фрагмент, озаглавленный «Быт и искусство» (1921), к ненаписан
ной книге «Словесные орнаменты». Он размышлял о мистической, эс
тетической и культурной значимости древнерусского орнамента,
запечатлевшего историческую жизнь народа в образах, и выдвигал об
разотворчество в качестве целевой установки для искусства во всех
его видах.
Литературное объединение имажинистов, где в противоречивой
позиции пребывал и Есенин, пыталось декларативно и творчески уп
рочить сохранение образности в поэзии. У них наблюдался уклон
в сторону самодовлеющей образности, иногда противоречащей смыслу.

181
Есенин смыслу не противоречил, но был одержим идеей вездесущнос
ти образности. В «Ключах Марии» он усматривал символику даже
в написании букв славянского алфавита, воспринимая их как часть об
щей фольклорной орнаментальности («...предки... не простыми завит
ками дали нам фиту и ижицу, они дали их нам как знаки открываю
щейся книги в книге нашей души» – V, 203).
В древнерусском орнаменте, по Есенину, «...каждая вещь через каж
дый свой звук говорит нам знаками о том, что здесь мы только в пути...
и что за шквалом наших земных событий недалек уже берег» (V, 186).
Бытовая и природная реальность в эстетическом сознании Есенина
обволакивалась мистическим покровом, соединяя воедино миры ви
димый и невидимый. Его религиозное чувство было стихийно и отли
чалось свободой творческого восприятия. Языковые фигуры и словес
ные картины мыслились поэтом как составляющие компоненты
целостного фольклоризованного орнамента. Словесный орнамент есе
нинской лирики наполнялся духовным смыслом, окрашивался интен
сивной эмоцией, психологически усложнялся.
Начинал Есенин как романтик. Романтический тип творчества
предполагает создание эстетизированного идеального мира. Таким
идеальным топосом для поэта в ранний, предреволюционный, пе
риод оказывалась реальная и мифическая «голубая Русь», рисуе
мая в облачении осенних деревьев средней полосы России (берез,
кленов). Золотой наряд Руси сменялся алым одеянием, вытканным
зарей. В заглавиях первых поэтических книг Есенина – «Радуни
ца»(1916) и «Голубень»(1918) – через названия весенних фольк
лорных праздников заявлено о значимости для него колористичес
кой палитры слова. Любимое поэтом сочетание цветов алого,
голубого и золотого воспроизводило цветовой колорит старинных
русских икон. Сочетание этих красок – вместе с пристрастием
к звуковому лейтмотиву – колокольному звону – символизирует
в есенинской лирике извечную слитность человека с плодоносящей
природой: «Все мы яблони и вишни Голубого сада. / Все мы – гроздья
винограда Золотого лета. / До кончины всем нам хватит и тепла и
света!» (II, 28); «Звени, звени, златая Русь!». Преобладание радуж
нолазоревого колорита и звуковой гармонии, ощущение единения
с земным и небесным пространством убеждали в светлом мировос
приятии юного лирика («Чувства полны добра...»).
Поэзия Сергея Есенина, подобно роману в стихах, воплотила кру
гооборот его эмоционально напряженной жизни: впечатляющий пе

182
риод весеннего цветения, пору летнего лирического возмужания (1917–
1918), угрожающие признаки преждевременного увядания, наступив
шую затем плодоносную золотую «осень жизни» и сгорание «на вет
ру» при первых зимних заморозках. Совершилось орнаментальное
живописание «дерева жизни» есенинского героя.1
Была разработана оригинальная система связанных с фольклором
поэтических образов, которую можно назвать есенинской образной си
стемой. В ней проявилось искусное владение приемом лирического
параллелизма на фольклорной основе. Автор нашел художественное
соответствие универсализму национальной души в мире русской при
роды – через самовыражение лирического субъекта. Поэт сам призна
вал цикличность своей лирики: «Жизнь моя! иль ты приснилась мне? /
Словно я весенной гулкой ранью / Проскакал на розовом коне» (I, 163).
Наблюдаемая цикличность дополнительно ритмизирует лирику Есе
нина и усиливает общее впечатление ее целостности.
Заметим, что такие характерные есенинские образы, как «розовый
конь» и «голубая Русь» не импрессионистичны, а романтичны по сво
ей природе: они характеризуют мироощущение юного Есенина. А осен
няя «золотая роща» с облетающими листьями и «багряная ветка ивы»
в более объективированном восприятии переводит колористику поры
молодости поэта в иной возрастной период (здесь все закономерно,
а не подвержено случайному впечатлению момента).
Лирический герой есенинской поэзии (до периода создания цикла
«Москва кабацкая» в 1922–1923 годах) романтически обобщен и эс
тетизирован. Вначале он выступает солнцеподобным отроком, влюб
ленным в весну («Свет от розовой иконы на златых моих ресницах»).
В 1917–1918 годах герой Есенина превращается в реформатора в еван
гельском обличии, ратующего за преображение планеты в духе крес
тьянской социоутопии («Нового вознесения я оставлю на земле сле
ды»). В годы горючей тоски и отчаяния (1919–1921), связанных
с крахом социальных иллюзий, обретает голос «последний поэт дерев
ни», литературно стилизованный «хулиган» и «скандалист», защища
ющий «звериные права» земли от «железного» натиска цивилизации.
Погребая в стихах свой ранний романтический идеал, Есенин принял
кличку «хулигана» и «скандалиста» как литературную маску одино
кого бунтаря, бросившего вызов коллективистскому обществу. Но
в стихотворной «Исповеди хулигана» он признавался, что под маской
циника сохранил свое нежное, легко уязвимое сердце. А тоскливые на
строения объяснял в той же «Исповеди хулигана» однойединственной

183
причиной: «Я очень люблю родину!». Говоря о смысловом содержа
нии своей поэзии, он подчеркивал: «У меня все о родине». Есенинс
кий хулиган и «скандалист» родственен Моцарту из пушкинской дра
мы. Он там именуется «гулякой праздным». Это произведение
(«Моцарт и Сальери») оказало творческое воздействие на автора по
эмы «Черный человек».
Ныне встает вопрос, уместно ли вообще называть смятенное ду
шевное состояние Есенина в период жестокого внутринационального
противостояния творческим кризисом? В сущности, это были годы
страдания и отчаянного бунтарства в стихах. Позиция поэта была близ
ка гуманистической позиции Максимилиана Волошина, заявленной
им в стихотворном цикле «Усобица»(1919–1922). В разгар Гражданс
кой войны в России Есенин так же мучительно, как Волошин, пережи
вал крушение идей христианского гуманизма – мировоззренческого
кредо всей русской литературной классики(«О, кого же, кого же петь /
В этом бешеном зареве трупов?»).
После отсутствия в России в течение года и трех месяцев (с мая
1922 года до августа 1923 года), осознавая невозможность для себя
более длительного отрыва от родной земли, Есенин вернулся, склон
ный примириться с общественными переменами («И думаю, и мыслю
поиному...»). В последние годы жизни в его лирике зазвучал голос,
предельно приближенный к авторскому. Великолепным финальным
аккордом позднего Есенина явился цикл «Персидские мотивы» (1925)
с их апофеозом любви как величайшей ценности человеческой жизни.
Эротика поэтизировалась восточными аллюзиями и колоритом лите
ратурной Персии. Перекинем мост на четверть века вперед к поздне
му И.А. Бунину. В новеллистическом цикле «Темные аллеи» (1938–
1944) он так же прославлял «под занавес» любовь между мужчиной и
женщиной. Любовь как высшая ценность жизни побеждала классовую
ненависть и в России, и в условиях эмиграции.
В последнем стихотворении на патриотическую тему «Мелколесье.
Степь и дали...» (октябрь, 1925) поэт создавал аллюзию Руси в образе
летящей по зимней дороге упряжки коней и тем самым приобщался к
созданию собирательного классического образа «Руситройки», связан
ного с именами Н.В. Гоголя, М.Ю. Лермонтова, А.А. Блока.
Развитие творческого метода Есенина шло по восходящей почвен
нической линии, следовавшей народной эстетике. До цикла «Моск
ва кабацкая» у поэта вырабатывался своеобразный фольклоризован
ный имажинизм. Далее на его орнаментальной основе разрасталась

184
вглубь психологизированная лирика, сочетавшая познание реально
сти и критичный самоанализ с романтическим максимализмом пат
риотической окрашенности («Я буду воспевать/Всем существом в
поэте/ Шестую часть земли / С названьем кратким “Русь”») (II, 97).
Под пером Есенина почвенническая стихия приобретала универсаль
ный характер («Поэты – все единой крови»).
Важный вопрос в связи с определением свеообразия образного мира
Есенина – эмоциональная настроенность его лирики. Ярлык «упадоч
ного поэта» обнаружил свою фальшь и идеологическую заданность.
Поэтической эмоцией в его стихах управлял порыв к преодолению
сообственных негативных душевных состояний. Этот процесс внут
реннего боренья он изобразил посредством психологической разработ
ки мотива двойничества в поэме «Черный человек» (1925). В прощаль
ном, по сути, стихотворении «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель...»,
написанном за две недели до смерти, поэт характеризовал себя как об
личителя собственных падений: «Удержи меня, мое презренье, / Я все
гда отмечен был тобой». Выдержав очередной душевный конфликт, он
умел наслаждаться состоянием внутренней гармонии («И душа моя –
поле безбрежное – /Дышит запахом меда и роз») (I, 215). В движении
через страдание к радости, осложненной новой печалью, заключается
драматическая тональность есенинской лирики.
В мире, где на новом витке технического прогресса опять возника
ет ностальгия по природной красоте и одухотворенному образу, вновь
актуален Сергей Есенин с его фольклоризированной эстетикой 2.

Примечания
1
См. Ирина Захариева. Лирика Есенина: эмоциональность и образность. //
Годишник на Софийския университет, Том LXX, 2. факултет по славянски
филологии. 1979. София, 1982. С. 77.
2
Множественность подходов к творчеству Есенина выражено в издании:
«Зборник матице српскэ за славистику» 50–51. Нови Сад, 1996. С. 315. Сбор
ник с материалами международной конференции в Белградском университе
те посвящен столетию со дня рождения С.А. Есенина.

185
 Е. Шокальски, г. Варшава (Польша)

Cергей Есенин – поэт, в Польше не забытый

Основные поисковые системы интернета указывают около 200

польскоязычных сайтов, в которых значится имя Сергея Есенина 1.
Сетевые «библиотеки сочинений» поэта, собственно говоря, от
сутствуют – они редуцированы до уровня любительского сайта с не
большим набором текстов, причем почти исключительно – в перево
де. Самый объемный, как представляется, сайт содержит переводы
17 стихотворений 2.
Примерно такой же по объему «сборник» Есенина внутри очень
крупной виртуальной поэтической антологии (администратор –
В. Ухма) подготовил неплохой поэт и – не безупречный – перевод
чик Збигнев Дмитроца. И почти столько же (16) текстов3 ; из них
по отношению к предыдущему «сборнику» повторяются: «Письмо
матери» и «Закружилась листва золотая...». К текстам приурочена
справка об авторе стихотворений, около 10 строк; короткая, но, во
всяком случае, достоверная.
Другой, прекрасно оформленный, с красивой графической отдел
кой, сайт автора с криптонимом marzar тоже снабжен биографичес
кой справкой, содержащей, мягко выражаясь, неточности – вроде та
кой «информации»: «Совсем случайно [Есенин] оказался в опале
у царской семьи, отказываясь написать панегирический гимн в честь
царя. За эту дерзость [букв. неподчинение] он попал в ссылку, где на
ходился до самой революции 1917 года. Этот факт способствовал
тому, что новая, красная власть отнеслась к нему благосклонно, а он,
со своей стороны, полностью поддержал ее идейные основы»4 . Сайт
наименован «Рваные [потрепанные] мысли». Есть тут и в самом деле
немало лирического полета фантазии и темперамента. Живость и
спонтанность изложения, несомненно, заражают читателя, который
без труда поверит автору комментария, что Есенин – «последний поэт
Руси деревянной» и «поистине гениальный поэт». И охотно согла
сится с оценкой, что «нельзя оставаться равнодушным к поэзии Сер
гея Есенина. Она дает возможность ощутить себя причастным к со
зданию этих чудесных поэтических картин. Есенин умеет пробуждать
воображение, заставляя переместиться вовнутрь этих его красочных
прозрений, увидеть каждую деталь так четко, словно мы в этих мес
тах уже побывали».

186
 Стихотворений немного: «Гой ты, Русь, моя родная...», «Топи да
болота...», «На небесном синем блюде...», «Осень», «Отвори мне,
страж заоблачный...», «Закружилась листва золотая...», «Этой гру
сти теперь не рассыпать...», «Сочинитель бедный, это ты ли...», «Пос
леднее стихотворение Есенина» (имеется в виду, естественно, «До
свиданья, друг мой, до свиданья...») и, наконец, – «Пойду в скуфье сми
ренным иноком...». К тому прибавляются 2 фотографии поэта и обая
тельный деревенский пейзаж (на самом деле – списанный с тради
ционной польской деревни).
Примечательно, что на одном из сайтов (очередная, я бы сказал,
симпатичная «узурпация»!) Есенин окажется, в качестве одиночки,
в окружении польских поэтов. Соавтор сайта poezjapolska (!) так ха
рактеризует предлагаемые им тексты: «мои любимые стихи <...>»5 .
Научные и научнопопулярные статьи литературоведов, посвя
щенные специально Есенину, в польском интернете отсутствуют;
это связано, в первую очередь, с весьма скромным участием совре
менных польских ученых в исследовании творчества поэта. Зато
указываются объявления о книгах, авторы которых в той или иной
степени удостоили внимания Есенина и его произведения. Книги
опубликованы Институтом Славистики Польской Академии наук
(издательство «SOW»): международный сборник «В кругу Есенина»
(2002) и монография «Время в поэзии Есенина» (Шокальски, 1995)6 .
В том же издательстве опубликованы книги Иоланты Суецкой, по
священные, в основном, вопросам поэтики авангарда в балканских
странах 7 , в которых своеобразный космизм Есенина (в особеннос
ти – «маленьких поэм») и вообще русская поэзия революционных
лет сопоставляются с аналогичными явлениями в поэзии болгарс
кой и сербской.
Но это только объявления – сами же эти книги в интернете не по
мещены. Иначе дело обстоит с электронными версиями книг из лод
зинской серии «Идеи в России», в которых содержатся есенинские пас
сажи, где, например, Есенин – в главе «Националбольшевизм» (!) –
представлен как человек, пропитанный ненавистью ко всему чужо
му, воинствующий националист и юдофоб (Лазари, 2002)8 .
Надо отметить всётаки наличие относительно многих отзывов,
принадлежащих перу краеведов (точнее, туристов) и иных любителей
творчества поэта. Между прочим, резкое расхождение интересов про
фессионалов и любителей имеет в послевоенное время константный
характер.

187
 Сетевой энциклопедический словарь WIEM (вем = «знаю»), в ста
тье «Есенин» дает и ссылки на другие «линки» – «Диссиденты»9 , «Дун
кан», «Имажинизм», «Мариенгоф», «Шершеневич», «Октябрьская ре
волюция», «Русская литература», где дается элементарная
информация насчет социокультурного контекста, в который включа
лось творчество поэта. Есть и ссылка на имя Виляма Хоржицы – вид
ного польского театрального деятеля середины ХХ века, о ком редко
помнят как о постановщике спектакля «Пугачев» по одноименному
произведению Есенина (1948 г.!). Как можно заметить, ценность дан
ного источника не в его объеме, а в многоаспектном и достоверном ха
рактере информации, что отнюдь не самоочевидно.
С миром школы связаны немногие, но интересные сайты.
Первый составили две гимназистки, назвавшие себя Элка и Каро
лина10 . Это внушительная компиляция, своеобразный краткий курс
истории мировой литературы. Важно, что имя Есенина дано в нестан
дартном контексте:
«В художественных описаниях войны проявлялись также и тенден
ции апологетические, или, во всяком случае, оправдывавшие насилие –
это коснулось значительного числа писателей, которые свои надежды
на будущее связывали с революцией. Первенство на этом поприще
принадлежит, в особенности (!), русским авторам, в песенном ажиота
же приветствовавшим возмездие угнетаемых эксплутаторам. Неред
ко поэты, прославлявшие революцию (напр., Александр Блок или Сер
гей Есенин), использовали даже религиозную символику».
Другой «школьный» сайт еще интереснее. Его автор заявляет
(с датой 30 марта 2004 г.), что он намерен публиковать всё, что ему
«на сегодняшний день удалось сочинить к экзаменам на аттестат зре
лости (тема: «Можно ли понять Россию?»)». Это плоды размышле
ний абитуриента в ходе подготовки своего рода дипломной работы.
Тут же автор дает обещание, что у него «в отделе стихов вскоре мож
но будет почитать психоделического Есенина и прямотаки шляхет
ского Сашу Соколова»11 . Автор сайта сдержал обещание и поместил
3 произведения Есенина: «Письмо матери», «Москва кабацкая» и
«Песнь о собаке»12 . Свои литературные предпочтения он демонстри
рует достаточно четко. На основном сайте дается перечень всех опуб
ликованных им стихотворений представителей разных стран, тече
ний, стилей (половина из них – польские поэты) <...> Своеобразная
антология их произведений сопровождается комментарием, где,
в частности, читаем:

188
 «Данный список стихотворений (правда, неполный) состоит из тек
стов, которые произвели на меня более или менее сильное впечатле
ние. Каждый из них мне посвоему близок, и все они сливаются в не
которую часть (!) моего характера. Этот список, не скрою, –
субъективен: нет в нем поэтов, иногда считающихся крупными талан
тами, а которым, в моей оценке, грош цена: Блэйк13 , Аснык, Милош.
Потому я никого и не заставляю восхищаться тем, что восхищает меня.
Напротив – я советую самостоятельно вести поиски <...>»14 .
Еще иной пример сайта, на этот раз – в полном смысле школьного:
сайт готовится коллективом учеников одного из варшавских лицеев.
Надо признать, поэт оказался тут в совсем неожиданном контексте.
Что же, польская молодежь знает, о ком речь, знает, что это культовая
или, во всяком случае, знаковая личность... Так вот на лицейском сай
те с любовными советами (не возмущайтесь, они весьма скромные и
благоразумные) мы можем найти опростест: «Признайся, что в твоем
воображении живет знакомый только тебе одной мальчик. Возможно,
он мил, возможно, немножко задира, может быть, он любит только
лишь хевиметалл, а может, он читает исключительно Есенина?..»15.
Есенин в качестве галантного поэта использован в интернете и для
прямого диалога – чата и в так называемых блогах, представляющих
собой развернутые размышления личного содержания.
На сайте 1го варшавского лицея (имени Эмилии Платер – польской
героини освободительной борьбы ХIХ в.) «повешены» весьма интерес
ные поэтические опыты лицеистов, в том числе Эпитафия для Иосифа
Бродского, с есенинским, вполне не банальным, пассажем: « <...> уже
Европа кажется Атлантидой / а гримаса Есенина облегчением для опе
чаленного / когда предчувствие смерти явится надеждой» 16.
Последний из отмеченных нами в польском интернете школьных
сайтов возник в подваршавском местечке Сулеювэк (известном, преж
де всего, усадьбой Юзефа Пилсудского, где он жил в последние годы
своей жизни). В 2001 г. здесь состоялся Конкурс современной польской
и русской поэзии. Читались стихи Ахматовой, Бачинского, Керна (са
тирик), Есенина, Цветаевой, Пастернака, Шимборской, Бурсы, Высоц
кого и Окуджавы. Как заверяют авторы репортажа (с фотографиями),
самыми популярными среди участников конкурса оказались стихи
Ахматовой, Есенина и Шимборской17 .
Особый отдел сетевой информации о русском поэте – афиши и
рецензии художественных вечеров и театральных спектаклей с чте
нием его стихов. Остановимся на самых крупных мероприятиях. Это,

189
в первую очередь, – балет Эльвиры Пиорун и Кароля Урбанского,
с музыкой Д. Шостаковича, «Единожды в жизни» [«За всю жизнь»],
сюжетной основой которого послужила история бурного романа Сер
гея и Айседоры. Балет был поставлен Большим театром оперы и ба
лета в Варшаве, его премьера состоялась 19 июня 2001 г.; упомина
ются и заграничные гастроли балета (Братислава)18 .
Другая, собственно театральная, постановка – спектакль краковс
ких артистов с кратким названием «Есенин». Вот что о нем сказано
в первом абзаце объявления: «Название говорит само за себя, и говорит
всё. Непостижимая индивидуальность гениального русского поэта Сер
гея Александровича Есенина – даже столько лет спустя после его тра
гической смерти – не перестает волновать и вдохновлять всех: читате
лей, литераторов, актеров. Этот спектакль основан на необычной,
алхимической поэзии Есенина, прочтенной сквозь призму его запутан
ной и скандальной биографии. <...> Возникла идея спектакля, как оче
редного, еще более интенсивного соприкосновения с творчеством этого
необыкновенного поэта. Музыку для спектакля исполняет ансамбль
«Моушн Трио», сценографию подготовила Агата ДудаГрач»19.
К «есенинскому» восприятию мира то и дело приобщаются пред
ставители самых разных отраслей художественного творчества. Изве
стный режиссер Гжегож Круликевич среди литературных источников,
ставших толчком к замыслу его художественнопублицистической
кинокартины «Деревья», указал стихи Есенина, в особенности, следу
ющий пассаж из «Руси уходящей»:
На церкви комиссар снял крест.
Теперь и Богу негде помолиться.
Уж я хожу украдкой нынче в лес,
Молюсь осинам...
Может, пригодится...20
Весной 2004 г. известный дирижер и музыкант Кшиштоф Пенде
рецкий объявил, что он пишет музыку для «Страстей по Иоанну» и...
к стихам Есенина. Композитор сказал: «Работаю над циклом песен на
слова Есенина. Я его очень люблю, он мне очень близок. Это поэзия
очень изысканная, но (!) прекрасная. Разумеется, на русском – это не
переводимо. Между прочим, для творческой полноты у меня не хвата
ет еще только цикла песен с оркестром <...>, потому и решился»21 .
Эстрадные исполнения текстов Есенина для широкой публики
начинаются в Польше с выступления бывшего лидера «Трубадуров» –

190
очень популярного и поныне Кшиштофа Кравчика, который еще
в 1977 году в спектакле «Старинная комедия» Арбузова в Театре
Польском в Познани пел песни на слова Есенина, вплетенные в дей
ствие пьесы, а впоследствии еще и записал эти песни на пластинку
«Piesni, piesni...» – MUZA SX 1506: «Никогда я не был на Босфоре...»,
«Вечером синим...», «Не криви улыбку...», «Над окошком месяц...», «Гой
ты, Русь, моя родная...», «Песни, песни, о чем вы кричите?..», «Мо
литва матери», «Слышишь – мчатся сани...», «До свиданья, друг мой,
до свиданья...» (с музыкой К. Кравчика и Р. Познаковского), «Пись
мо матери» (муз. В. Липатова) и «Не жалею, не зову, не плачу...» (муз.
народная)22 .
Есенин находился в кругу внимания умершего недавно талант
ливейшего поэтабарда Яцека Качмарского23 , лучшего в наши дни
преемника традиций польской поэзии эпохи романтизма; в его ре
пертуаре соседствуют потрясающие «Эпитафии» – «На смерть Бру
но Ясенского» и «На смерть Владимира Высоцкого» – с «Эпитафи
ей на смерть Есенина» (слова написаны Кшиштофом Сенявским,
музыка Пшемыслава Гинтровского)24 . Все эти творцы эпитафий –
кроме Гинтровского – так же, как их герои, до срока ушли из жиз
ни. «Эпитафия» Сенявского – крупное, сложное произведение су
губо лирического характера, с набором цитат («Отвори мне, страж
заоблачный...») и криптоцитат из есенинской поэзии – заканчива
ется перекликающимися с клюевским «Плачем о Есенине» словами:
«Помолись, помолись за Есенина»25 . У Качмарского есть также и своя,
авторская, песня «Смерть Есенина» (иногда ее ошибочно отожде
ствляют с «Эпитафией»). Это поэтическая, стало быть, неоднознач
ная, реакция на появившиеся в своё время слухи о «несамостоятель
ном» характере самоубийства поэта26 . Наиболее четко это выражено
в предпоследней строфе:
Откуда на лице шрамы – не писал ли лбом,
Склонившись после смерти над далеким столом?
Откуда на теле синие следы от побоев,
Небось защищался от собственных покушений?
Точно, ктото помог ему перейти в бессмертие
Взамен за отсутствие в том, что повседневно27 .
Интересно, что «защита» версии о подлинности самоубийства здесь
(в последней строфе) иронически отождествляется с отстаиванием
версии о более «поэтичной» или «героической» смерти – в то время,

191
как в «Эпитафии» Сенявского подобных предположений нет; это не
удивительно, тем более, что она была написана еще до распростране
ния слухов об убийстве поэта.
По стихотворным текстам Есенина пишутся и поются песни, при
чем о степени «присвоения», своеобразной «натурализации» русского
поэта в Польше свидетельствуют разные моменты этого процесса: от
каз от русских подлинников в пользу удобопонятных для польской
публики переводов, отказ от готовых мелодий в пользу самостоятель
ного музыкального диалога с текстом. Во многих сайтах отмечены
польские песни на слова Есенина, чаще всего воспринимаемые в русле
так называемой «туристической» песни – а это в польских условиях и
нобилитация, и внушительное свидетельство популярности28 , как бы
ни странно со стороны воспринималось определение «туристический»,
употребленное для характеристики стихотворений «Пойду в скуфье
смиренным иноком...», или «Закружилась листва золотая...»29. И не без
восторга читаешь сжатый, но четкий комментарий к последней из этих
песен: «Очень романтическая песня, знакомая мне еще со времен моей
скаутовской [гарцерской] жизни»30 . Любопытно, что в скаутовских
песенниках имя Есенина появляется и эпизодически в ернической пе
сенке «Рождественская баллада», причем в пародийно «ясельном» кон
тексте, примерно в таком моем несовершенном переводе:
В Сочельник, все мы знаем, заговорит скотина,
Итак, пес Азор читает стихи Есенина.
Амвросий кот глотнул ржаной и сразу пьян, как пробка,
Он мышь увидел и балдеет: «Ух ты, какая <...>!» 31
Несколько неожиданно появление Есенина в кругу приверженцев
панкрока. На сайте вокальноинструментального ансамбля с эпати
рующим названием «Pidzama porno» (Пижамапорно)32 лидер этой
группы в ходе очень длинного, задушевного интервью припоминает
личности Броневского и Есенина: «Стихотворение «Ночной гость» пе
редает историю о том, как Есенин (после своей смерти. – Е.Ш.) по вече
рам наведывается к Броневскому, у которого начинается алкогольный
бред». Поводом для этих рассуждений служит появление на пластин
ке «Пиджамы» песни на слова потрясающего стихотворения Бронев
ского «Ночной гость»33 , с сюжетом, о котором прямолинейно рассуж
дает член музыкальной группы, объясняя притом, что Есенин для
мировой литературы 20х гг. «это такой вроде Kurt Соbain» (лидер
группы «Нирвана»)34 .

192
 В одном из новых виртуальных «музыкальных ящиков», откуда
можно «скачать» желаемые или рекомендуемые песни, мне попалась
песня «Первый снег», как оказалось – есенинское раннее стихотворе
ние «Пороша» («Еду. Тихо. Слышны звоны...»), переведенное и поло
женное на музыку молодыми певцами35 .
Юное поколение эпохи панкрока вообще не прочь заявить свое
отношение к русской культуре. На персональном сайте 17летней де
вушки Малгожаты указывается, что среди ее героев оказались Ленин,
Рыбаков и Есенин36 . То, что трое из них – русские, отчасти оправдано
тем, что в этой персоналке в качестве «Place Of Birth» указывается
Moscov (да!), а ключевые слова названия сайта: molotov coctail...
Зафиксированы и некоторые связи с Есениным популярных
польских поэтов. Конечно, есть и ретроспективы: Бруно Ясенский,
польскосоветский поэт 20–30х гг., с чувством и талантом пере
водивший Есенина («Преображение», «Исповедь хулигана», «Со
рокоуст»), появляется в интернете, разумеется, не только в связи
со своим русским коллегой. Иные поэтыпереводчики – Роман Бран
дштеттер (дебют в 20е гг.: «Элегия» о смерти Есенина)37 , Владислав
Броневский38 . Чеслав Милош в ходе очередного интервью вспоми
нает интересного поэтаровесника Юзефа Чеховича, подчеркивая, что
его стихи середины 20х гг. (очень близкие сердцу будущего лауреа
та Нобелевской премии) «находились под очень сильным влиянием
Есенина, русской поэзии»39 .
Есть и отзывы поэтов послевоенных поколений. Эдвард Стахура,
поэт 60–70х гг., ставший – как Есенин – легендой еще при жизни, чья
популярность и у очередных поколений молодежи не угасает, в одном
из писем 1957 г.(?) пишет: «<...> Бороться мы будем за настоящую
поэзию, не официозную, шаблонную, с соцреалистическими лозунга
ми, а такую, детьми которой были Норвид, Чехович и Есенин. Наша
задача – вести дальше их благородное и прекрасное дело40 ». Ежи Ха
расымович (60–80е гг.) в интервью 1957 г. самыми близкими ему сре
ди поэтов называет Аполлинера, Макса Якоба, Есенина, Лесмяна, Че
ховича и Галчинского; в интервью 1957 г. – Вийона и Есенина.
Большим сюрпризом для читателей польской поэзии явится инфор
мация о том, что переводил Есенина даже Мирон Бялошевский.
Есенинские тона отмечаются и в стихах вполне современных поэтов
и поэтесс, в том числе Беаты Завадской и Милены Вечорек41 . О близос
ти к Есенину говорит Магда Умер, женщинабард, мастерица в области
поэтической баллады42 .

193
 Особый отдел интернетовской Есенинианы – поэтические произ
ведения, в которых русский поэт является иногда главным героем;
относительно часто его имя, в качестве некоего поэтического топоса,
включается в более или менее сложные контексты. Примеры уже при
водились здесь (Броневский, Сенявский, Качмарский и др.); об этом
я уже писал (в частности, Шокальский – 2000); о более ранних эта
пах рецепции Есенина в Польше опубликованы обстоятельные ли
тературоведческие работы (Пиотровский, Збыровский, Литвинов).
В ближайшее время я намерен представить отдельный анализ
польских «стихов о Есенине» с учетом данных интернета. Пока я хо
тел бы ограничиться констатацией, что польским поэтам всех поко
лений небезразличен есенинский текст – причем это касается как та
лантливых поэтов (Кубяк, Посвятовская, Воячек, Голя, Сенявский),
так и... поэтовлюбителей, уровень которых иногда, впрочем, прият
но удивляет.
В интернете относительно много – что, в принципе, понятно – пуб
ликаций, где имя Есенина упоминается, казалось бы, попутно или,
вернее, где короткая фраза поэта использована для выражения соб
ственных переживаний. Наглядный пример – в электронном прило
жении к популярному журналу «Мой стиль», а точнее – в кратком
письме от некой «Одри» в редакцию, с неточной (стало быть, запом
нившейся, а не выписанной!) фразой: «Я здесь – только прохожий,
так махни мне весело рукой...». В данном случае афористическое из
речение Есенина соотнесено с весьма конкретной ситуацией больно
го и забитого человека43 .
Одна из подобного рода спонтанных цитат очень симпатична, уже
с самого начала: Daj lape, Jim («Дай лапу, Джим <...>» и так далее44.
После чего – электронный адрес: schroniskoazyl (порусски пример
но: «приютубежище»). Имеется в виду, конечно, приют для бездом
ных собак...45
Красиво оформленный сайт психолога Моники Шиманской реко
мендует психотерапевтические советы, тесты и тексты, в том числе по
этические46 . Начинается с поразительного изречения из книги «Раз
мышлений» Марка Аврелия, которое в чемто, кстати, увязывается и
с есенинской философией жизни: «Гляди, чтобы с людьми, которые
лишились человеческих чувств, не поступал, как человек, лишённый
чувства человечности».
Какие именно есенинские ассоциации я имею в виду?.. Прежде все
го, строфу из «Кобыльих кораблей»:

194
 Лучше вместе издохнуть с вами,
Чем с любимой поднять земли
В сумасшедшего ближнего камень (IV, 79).
Но вернемся в психологический сайт, где непосредственно после
слов римского гения мужественной доброты следуют несколько иные
парадоксы: на этот раз (в переводе, конечно) – есенинское:
Я не знаю – то свет или мрак?
В роще ветер поёт иль петух?
Может, вместо зимы на полях,
Это лебеди сели на луг? 47 (I, 25).
Подписано: Сергей Есенин; перев<одчик> – Анджей Шиманс
кий. И тут становится уже понятнее, ибо этот однофамилец пани пси
холога – довольно известный переводчик русской и русскоязычной
поэзии и один из не таких уж многочисленных ныне ревнителей рус
ской культуры.
Приходится отметить всетаки знаковый характер именно смерти
поэта. Даже чуткая и эрудированная поэтесса Посвятовска – она же
автор одного из лучших послевоенных стихотворений о Есенине – пи
шет о смерти; а в сохранившемся письме она просит мать проверить,
в какой именно гостинице повесился несчастный поэт48 .
Размышления и выводы относительно характера смерти поэта
встречаются повсеместно. Чаще всего, что имеет и свою ценность, они
становятся предметом обсуждения психологов и иных специалистов,
не связанных с областью литературы. В очень тонком эссе из области
музыкальной критики – в рассуждении о Шостаковиче: «А ведь фуга
значит: бегство. Неужели у композитора на уме так и было безвозв
ратное бегство, такое же, на которое решились в своё время доведен
ные до края отчаяния Есенин, Маяковский и Цветаева?...»49.
На сайтах, где помещаются поэтические тексты, в качестве реко
мендуемых для чтения, «любимых», «важных» – есенинские стихи
соседствуют чаще всего с произведениями авторов, жизнь50 и, тем бо
лее, смерть которых вызывают естественные ассоциации с биографи
ей Есенина, несмотря на наличие или отсутствие близости этих авто
ров в чисто литературном отношении, столь разных, как Вийон и Джим
Моррисон, как Броневский и Галчинский, Стахура, Воячек, Цветаева
и Высоцкий.
Одна из интересных трактовок универсального смысла последнего
драматического есенинского выбора: «Некоторые самоубийства казались

195
мне простым последствием безоговорочного несогласия на жизнь за пре
делами юности («Мчится на тройке чужая радость. Где мое счастье? Где
моя радость?»)51 .
И все же, перефразируя известный анекдот, хотелось бы, однако,
заметить: не только за это его любим, сама по себе поэзия Есенина
не заслонена от читателя черной тенью его смерти. Отбор стихотворе
ний на сайтах достаточно разнообразен – от исполненных кротости сти
хов типа «Пойду в скуфье смиренным иноком...» – до излияния в «Моск
ве кабацкой» чувства неприкаянности в мире жестоких горьких правд
земли – чувства, к сожалению, слишком даже понятного современно
му молодому читателю в мире радикальных переворотов и переоце
нок, где постоянно лишь непостоянство. Притом, как представляется,
не последнее значение имеет напевность есенинских стихов – отбира
ются, в большинстве случаев, тексты с песенным началом, а сами ав
торы сайтов то и дело сопоставляют Есенина с «бардами» и просто
певцами, что лишний раз подтверждает преодоление барьеров и рас
стояний, отъединяющих поэта от «публики».
В одном из сетевых дневников пишут о горнолесном карпатском
массиве Отрыт: «Он сидит в нас на веки веков <...> Он – в этом, сто
ящем посреди книг о бизнесе, Есенине, который так и говорит своё:
«Клен ты мой опавший...»52 .

Примечания
1
Ключевое слово «Есенин» соотносится в польском интернете с личнос
тью именно Сергея Александровича Есенина; иные лица с той же фамилией
не указаны (единственное и однократное отклонение – ЕсенинВольпин, ср.
примечание 11). Для сравнения, по приблизительной частотности: Пушкин –
ок. 2000, Лермонтов – ок. 25 (!); Блок – ок. 100; Ахматова – ок. 600; Цветаева –
ок. 250; Пастернак – ок. 150; Маяковский – ок. 700; Мандельштам – ок. 250;
Окуджава – ок. 700; Высоцкий – ок. 150; Бродский – ок. 300.
2
«Сочинитель бедный, это ты ли...», «До свиданья, друг мой, до свиданья...»,
«Вечером синим, вечером лунным...», «Весна на радость не похожа...» (пере
вод и подлинник), «Гори, звезда моя, не падай...», «Гой ты, Русь, моя род
ная...», «Осень» (два перевода и подлинник), «Письмо матери», «Москва ка
бацкая» (как сплошной текст, одно целое), «На небесном синем блюде...»,
«Отвори мне, страж заоблачный...», «Плачет метель, как цыганская скрип
ка...», «Пойду в скуфье смиренным иноком...», «Топи да болота...», «Мне грус
тно на тебя смотреть...», «На лазоревые ткани...», «Закружилась листва
золотая...»– http://www.poema.art.pl/site/sec.

196
 3
«Там, где капустные грядки...», «Шел Господь пытать людей в любови...»,
«Гляну в поле, гляну в небо...», «Туча кружево в роще связала...», «Закружилась
листва золотая...», «Ветры, ветры, о снежные ветры...», «Вечер черные брови
насопил...», «Годы молодые с забубенной славой...», «Письмо матери», «Мы те
перь уходим понемногу...», «Клен ты мой опавший, клен заледенелый...», «Слы
шишь – мчатся сани...», «Над окошком месяц...», «Сыпь, тальянка, звонко...»,
«Ах, метель такая...», «Снежная равнина, белая луна...» – помещено на сайте
http://juhma.republika.pl/poezja.html
4
http://marzar.republika.pl. Ср. у того же составителя: http://mar
zar.republika.pl/middle.htm. стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья...»
с любопытным комментарием: «Я не очень разбираюсь в поэзии <...>, но это
стихотворение мне сразу понравилось <...> И еще я думаю, на то, что это
мое любимое стихотворение, повлияли обстоятельства, в каких оно возник
ло... Я только скажу: его автор покончил самоубийством...».
5
http://www.poezjapolska.pl/new/linki.php.
6
http://www.ispan.waw.pl/sow/40_Czas.htm;
http://www.ispan.waw.pl/sow/spis.htm.
7
http://www.ispan.waw.pl/sow/41_Obraz;
http://www.ispan.waw.pl/sow/130_Ikona.htm.
8
http://www.toya.net.pl/~delazari/TRZECI%7e1.PDF. Слава богу, есть и
более обстоятельные информации – напр. эссе о группировке «Скифов» –
http://www.zakorzenienie.most.org – и, прежде всего, замечательное эссе Сте
фана Жеромского, написанное по горячим следам футуризма и имажинизма
Снобизм и прогресс, в котором немало интересных отзывов о Есенине: –
monika.univ.gda.pl/~literat/snobizm/0003.htm.
9
В статье Диссиденты (Dysydenci) названа фамилия ЕсенинВольпин, при
чем не выясняется связь этой личности с С.А. Есениным. Кроме того, оши
бочное написание «Волпин» (Wolpin) в высшей степени затрудняет поиск.
10
http://elkapaulina.republika.pl/referat1.htm.
11
«A w dziale wiersze juz niedlugo bedzie mozna sobie poczytac psychodelicznego
Jesienina i wrecz sarmackiego Sasze Sokolowa» http://tecklis.republika.pl/
news.html. Стихотворение Соколова, между прочим, на сервисе tecklis тоже по
явилось.
12
http://tecklis.republika.pl/wiersze/moskwak.html;
http://tecklis.republika.pl/wiersze/listdomatki.html.
13
Непонятно (описка?): указанный автор здесь, как раз, опубликован.
14
http://tecklis.republika.pl/news.html.
15
http://sasza18.republika.pl/poradyerotyczne/tp151.html. Есенин как галант
ный поэт использован и для прямого диалога в интернете: cоздается притом

197
своеобразная «сингармония» двух песен, одна из которых – есенинская «Ни
когда я не был на Босфоре...», а другая – «Something in your eyes» Ф. Синатры
(Something in your eyes was so inviting / Something in your smiles was so exciting...) –
www.koziobrody.sympatia.onet.pl/20k. Cр. иной «эротический» сайт:
www.milosc.digimer.pl/w3/ma83. htm. Там – тексты стихов: «Письмо к женщи
не», «Я спросил сегодня у менялы...», «Собаке Качалова», «Ты прохладой меня не
мучай...».
16
http: // platerlo.webpark.pl/5tomik.html. Подлинник, естественно, на рус
ском. Полный текст:
хлеб этот не хлеб
баланда лишь притворяется супом
только снег всегда снег ибо вечен
когда уже Европа кажется Атлантидой, а гримаса Есенина
облегчением для опечаленного
когда предчувствие смерти явится надеждой
тогда получаешь диплом окончания школы знаний
объективной действительности в свете новейших достижений
советской науки и техники
17
http: // www.sulejowek.pl/szkola/arch/nr14/strona001j.htm.
18
http: // wolnastrefa.republika.pl/59.htm.
19
www.slowacki.krakow.pl/opis_jesienin.html; обширнее:
www.wbp.krakow.pl/files/premiery.doc; www.wbp.krakow.pl/files/
premiery.doc; www.krakow.naszemiasto.pl/teatr/sztuka/2079.htm.
Там же – обильный перечень отзывов о спектакле.
20
Примечательно, что в польском переводе контестаторское звучание зао
стряется: вместо многозначительного может, пригодится стоит резкое By sie
nie upodlic («чтобы не стать подлецом»), усиленное антиномической рифмой
pomodlic – upodlic. Данный перевод принадлежит перу талантливейшего по
эта Яна Бжехвы, прославившегося (как Чуковский или Маршак) в качестве
«детского» писателя. Его блестящие переводы с Есенина можно прочитать на
сайте: http://www.albedo.art.pl/~adam/brzechwa/przeklady.php.
21
www.teatry.art.pl/jopera/pendereckic.htm (интервью от 19 марта 2004 г.).
22
http://wiolcia.story.pl/story. php. Кстати, о существовании этой польской
записи я впервые узнал в дискуссии на «Славянских чтениях» 1998 г. от по
койного Эдуарда Брониславовича Мэкша, которому были известны чуть ли
не все данные относительно мировой Есенинианы.
23
Ср. http://dar13dh.republika.pl/spiew/jacek.htm;
http://www.kaczmarski.art.pl/ranking/lista.php.
24
Гинтровский в 1976 г. за музыку к песне «Смерть Есенина» стал лауреа
том студенческого конкурса авторской песни; ср. http://www.nzs.uj.edu.pl/

198
koncertgintrowskiego.php3. Качмарский, долгие годы выступавший вместе
с ним, многократно исполнял эту песню Ср. www.teksty.pl/?location;
www.poema.art.pl/site/itm.
25
Ср. http: // sobczyszyn.republika.pl/kaczmarski.html; http: // dar
13dh.republika.pl/spiew/jacek.htm.
26
В польском интернете отдельное упоминание об этом, кажется, – одно,
на сервере либерального еженедельника «Tygodnik Powszechny» http://
server.tygodnik.com.pl/kontrapunkt/1718/sciagakultura.html.
27
В польском подлиннике:
Skad rany na twarzy, jakby pisal czolem,
Schylonym po smierci nad odleglym stolem?
Skad slady na ciele po pobiciu sine,
Jakby mial sie bronic przed swym wlasnym czynem?
Ktos musial mu pomoc w przejsciu w niesmiertelnosc,
W zamian za nieobecnosc w tym, czym jest codziennosc.
28
Это сравнимо со сферой распространения в России песен Высоцкого,
Окуджавы, Матвеевой – уже не говоря о Киме или Визборе.
29
Очередной сюрприз – на англоязычном сайте Daktik, о котором сказа
но: «Its biggest part of this web site is «Fizykon» – an online handbook for Physics –
including explanations, graphics, equations, articles, tests, and presentations. Today
(April 2004) Fizykon holds over 1000 files <...> Тут же информация: Kraza liscie
miedziane i zlote («Coppery and golden leaves swirling») – a very romantic song
about nature and love. The lyrics are by Russian poet Sergiusz Jesienin.
Unfortunately, I have no information about the composer of the music» (автор –
Войда). – http:/www.rubikon.pl/about_english.htm.
30
Песни включены в песенники скаутов:
www.spiewnik.harcerski.pl/piosenka,1380,,Los,wloczegi.html.
www.2bdw.grappa.pl/index.php;
www.zielona.kredka.fm.interia.pl/piosenki.htm и др.
31
spiewnik.harcerski.pl/piosenka,1058,,Ballada,Wigilijna.html:
Wszyscy wiemy, ze w Wigilie przemawia zwierzyna,
A wiec Azor deklamuje wiersze Jesienina.
Kot Ambrozy lyknal «zytniej» i udaje glupa,
Ujrzal myszke i powiada «Rany, ale ....»
32
http: // punk.kgb.pl/pliki/pidzama/wyw1.html.
33
В моем ощущении, это едва ли не лучшее в мировой поэзии стихотворе
ние о смерти Есенина, отражающее существенное родство эмоционального
восприятия мира этих, во многом еще непрочитанных мастеров поэтического
слова. Текст – см. http: // epet.republika.pl/broniew/b_nocny.htm.

199
 34
Запись издана 23 апреля 2001 г. в S.P. RECORDS (SP 072/01). Музыка и
слова – Кшиштоф «Грабаж» Грабовски, кроме песни «Ночной гость» (автор –
Броневский).
35
Porosza (Pierwszy snieg) – http4mp3.wp.pl/p/strefa/ort.
36
Кроме них – Оруэлл, Воячек, ВиткацыВиткевич, Дали, Твигги, Ман
сон и Моррисон – Ср. http: // koktajlmolotowa.republika.pl/coctail/about.htm.
37
Известный литератор, внук переводившегося на несколько европейских
языков Мордехая Давида Брандштеттера. Ср. http: // supermarcin.republika.pl/
roman/roman.html.
38
http: // epet.republika.pl/broniew/b_nocny.htm.
39
www1.milosz.pl/wywiad_szukanieformy.php.
40
http: // stachura.balta.net.pl/_stachura/twory/listy/czych6.html.
41
http: // reporter.pl/hbs/1w.htm ; http: // www.arkusz.pl/sierpien2002/03.
42
www.magdaumer.art.pl/listy39.htm.
43
dzienniki.twojstyl.pl/ – audrey60 (Дата: 200531 17:44).
44
Daj lape, Jim. Na szczescie lape podaj,
Ja takiej lapy nie widzialem w zyciu.
Na bezszelestna, cicha noc, pogode
Chodz, poszczekamy razem przy ksiezycu.
(S. Jesienin)
Это, как нетрудно догадаться, – перевод начальной строфы стихотворе
ния Собаке Качалова. Ср. www.schronisko_azyl_dzierzoniow. Pl.
45
Та же цитата – в ином сайте с прозрачным для любителей собак адре
сом: www.cocker.blog.onet.pl.
46
http: // therapeion.republika.pl/index.html.
47
Это – есенинское:
Я не знаю, то свет или мрак?
В чаще ветер поёт иль петух?
Может, вместо зимы на полях
Это лебеди сели на луг.
48
Она пишет матери: «Да, еще узнай, каким образом умер Есенин, правда
ли это, что в немецкой гостинице, что через повешение, было ли это летом – я
вот написала такое стихотворение и сейчас боюсь, что это не соответствует
истине». (18. IX. 1960). Кстати, «лето» так и осталось в ее, между прочим, ве
ликолепном стихотворении.
49
www.helmor.gda.pl./~muzykapowazna/eseje/Gamajun.
50
Даже в польской поэтической среде, отнюдь не отличающейся аскетиз
мом, «буйство» русского лирика не перестает быть своего рода эталоном
стихийности. Ср. в воспоминании о Збигневе Герберте (выдвигаемом в

200
Нобелевские лауреаты): «<...> парадоксом раннего периода творчества Гер
берта был резкий контраст между галантным классицизмом [этой] поэзии
и жизнью ее автора. Один польский поэт <...> рассказывал, что в юности
Герберт был поэтомхулиганом, как Есенин – буйствовал и пил» – http://
server.tygodnik.com.pl/kontrapunkt/3334/alvarez.html. В интервью с поэтес
сой Завадской чуть ли не в укор сказано: «Есенин пил крепко. Да и наши
поэты не чурались горилки <...> А ты только – компьютер, интернет... И это
всё?» – http: // reporter.pl/hbs/1w.htm.
51
www.tygodnik.compl /kontrapunkt/3940filek.htm; то же: cms/tz/index/
php?id/
52
http: // biuletyn.otryt.bieszczady.pl/sentym/biulsent.html.
Кстати, cвязь русского поэта с миром природы и отсутствие таковой
по отношению к политэкономии метко подхвачено одим из авторов воспоми
наний, который хорошо запомнил есенинскую фразу, которую помнят, по
жалуй, и не все литературоведы: «Дома было очень много книг, и среди них
такие, о которых у Есенина написано: “Ни при какой погоде / Я этих книг,
конечно, не читал”».

201
 ХУДОЖЕСТВЕННО$ФИЛОСОФСКИЙ
МИР СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА.
ТРАДИЦИИ И НОВАТОРСТВО

О.Е. Воронова, г. Рязань

Национальные гении России

(К 110летию со дня рождения С.А. Есенина
и к 100летию М.А. Шолохова)

Проблема «Есенин и Шолохов», имеющая, казалось бы, более чем

серьезные основания для изучения, ставилась в отечественном литера
туроведении нечасто. На ее недостаточную разработанность и в то же
время перспективность обращали внимание такие авторитетные ученые,
как Петр Палиевский, Леонид Ершов, Анатолий Горелов, Владимир
Хазан, Александр Михайлов, Федор Бирюков, Феликс Кузнецов.
В год символического совпадения юбилеев двух великих русских
художников ХХ века дальнейшее изучение системнотипологических
связей их художественных миров представляется особенно необходи
мым, поскольку позволяет не только глубже раскрыть уникальность
творческой индивидуальности каждого из них, но и отчетливее пред
ставить глубинные закономерности литературного процесса ХХ века
в целом.
Мемуарные источники свидетельствуют со всей очевидностью
о том, что Шолохов не только был хорошо знаком с творчеством Есе
нина, но и относился к нему с особой любовью.
Так, близко знавший Шолохова писатель М. Обухов вспоминал:
«В критике обходится молчанием близость Михаила Шолохова с Сер
геем Есениным. Михаил Александрович прочитал както <…> мне
с десяток стихотворений Есенина. Я тогда почувствовал: это один
из любимейших его поэтов». Обухов комментирует: «Да оно и понят
но. Метафоричность и вся образная система Есенина близки к народ
ной поэзии. Она не могла не увлечь Михаила Александровича, тоже
близкого к самым истокам народного творчества»1.
О том, с каким увлечением читал Шолохов наизусть в дружеском
кругу среди произведений других поэтов стихи Есенина, вспоминал

202
и журналист Петр Гавриленко: «Впечатление исключительно силь
ное», – подчеркивал он 2.
Что же так привлекло Шолохова в Есенине? Каковы наиболее зна
чимые точки соприкосновения в складе творческого мышления двух
выдающихся мастеров слова? Каковы возможности сравнительноти
пологического изучения их художественных систем?
Прежде всего, это общность истоков, социальноэстетического ге
незиса их творчества. И дело здесь не только в изначальном сходстве
«крестьянского» и «казачьего» взгляда на мир, к чему настойчиво сво
дила все мировоззрение этих писателей современная им критика. Глав
ное в другом: всечеловеческая значимость есенинского и шолоховско
го наследия обусловлена их общей народной праосновой, особым
пристрастием к земельнопатриархальному укладу, к деревенскому
космосу как родниковому истоку русской жизни, всей национальной
мифологии природы и философии духа.
Есенин и Шолохов – художники с ярко выраженной ментальной
доминантой, которые мыслят не столько образами, сколько архетипа
ми. Творчество каждого из них представляет сложную архетипичес
кую систему, основанную на национальных мифопоэтических универ
салиях.
Сакральным центром и есенинской, и шолоховской Вселенной яв
ляется архетип дома, художественным универсумом – модель мира –
семьи, явленная в одном случае в образе крестьянской избы, в дру
гом – в образе казачьего куреня. У обоих художников мощно выраже
но почвенное ядро родового бессознательного, крепкими нитями удер
живающего их властью земли, зовом родной природы, голосом рода.
Отсюда – одноприродность метафорических систем Шолохова и
Есенина, на которую указал еще 30 лет назад известный литературовед
А.А. Горелов: «Оригинальный шолоховский прозаический стиль, ста
новясь в значительной степени аналогом поэтического стиля Есенина
(выделено мной. – О.В.), этой квинтэссенции национальных земледель
ческих ассоциаций, запечатлел миросозерцание большинства русского
народа, отражал историческое движение этого миросозерцания»3.
«Система земледельческих тропов»3 в равной степени присуща
поэтике Есенина и Шолохова.
Так, есенинским «звездным злакам», высыпавшим на «голубое
поле» небес, где ночью «лунного хлеба златятся снопы», а днем «ве
село гуляет солнечный сошник», соответствуют такие характерные
шолоховские метафоры, как «звездное просо»(II, 24), «зернистые, как

203
свежеперевеянные, звезды» (III, 288), «пшеничная россыпь звезд»
(IV, 63), «сеево солнечного света» (III, 283), «свет светоносных лу
чей» (III, 280).
Есенинской «Песнью о собаке» навеян, по всей видимости, такой,
вполне оригинальный шолоховский образ: «Солнце, словно сука ще
нят, лижет степь» (I,154). Ср. также есенинское: «Лижет сумерки зо
лото солнца».
Вполне очевидны и другие образные параллели, выражающиеся
в «оживотворении» космических стихий, расширении крестьянской
усадьбы до масштабов Вселенной:
Есенин: Отелившееся небо
Лижет красного телка.
Шолохов: «Ласковым телком притулилось к оттаявшему бугру ры
жее потеплевшее солнце» (II, 236).
Воспринятый от фольклора земледельческий строй сознания вы
ражается и в других «космических» метафорах, построенных на обра
зах крестьянского обихода. Стремление выразить абстрактное и дале
кое через близкое и конкретное, неодушевленное через одушевленное
проявляется, например, в метафоре «мельницаптица», восходящей
к народной загадке с фольклорным генезисом: «Птицаюстрица кры
льями машет, а улететь не может». На основе этой загадки писатели
создают собственные выразительные метафоры:
Есенин: Так мельница, крылом махая,
С земли не может улететь.
Шолохов: «За ветряком… сипел ветер. Казалось Григорию, будто
над ним кружит, хлопая крыльями, и не может улететь большая пти
ца» (II, 171).
В «Ключах Марии» Есенин объяснял истоки народного метафо
рического мышления стремлением древних предков примирить себя
с непредсказуемостью космических стихий и безответностью про
странства, уподобить непонятные их разуму явления большого мира
близким вещам их кротких очагов (V, 112).
На этом принципе конкретизации абстрактного построена и у Есе
нина, и у Шолохова метафора времени, как нити, пряжи:
Есенин: Прядите, дни, свою былую пряжу…
В пряже солнечных дней
Время выткало нить…
Шолохов: «Отравленная бабьим неусыпным горем, разматывалась
пряжа дней…» (I, 170).
Разматывалась голубая пряжа июльских дней… (II, 191).

204
 С многовековой традицией связано у Есенина и Шолохова и мета
форическое уподобление природноисторических явлений образу коня,
конницы, конского бега. Согласно есенинским «Ключам Марии», конь
в народной символике есть знак устремления. Многократность мета
форического использования образа коня у Есенина и Шолохова обус
ловлена, в первую очередь, общими крестьянскоказачьими корнями
их художественного мышления, в системе которого образ коня носил
вообще сакрализованный характер.
В поэме Есенина «Пугачёв» природа выступает активным участ
ником исторических событий, и это находит выражение в образном
строе ее языка.
Вот вззвенел, словно сабли о панцири,
Синий сумрак над толщью равнин.
Даже рощи
И те повстанцами
Подымают хоругви рябин (III, 38).
***
Уже слышится благовест бунтов,
Рев крестьян оглашает зенит,
И кустов деревянный табун
Безлиственной ковкой звенит (III, 26).
У Шолохова природноисторические параллели мотивируются
теми же художественными причинами.
«К заре заморозок ледком оковывал мокрые ветви деревьев. Вет
ром сталкивало их, и они звенели, как стальные стремена. Будто кон
ная невидимая рать шла левобережьем Дона, темным лесом, в сизой
тьме, позвякивая оружием и стременами» (III, 95–96).
Подобные созвучия удивительны, но не случайны. Дело в том, что
крестьянский и казачий уклады жизни тяготеют к архитектурному
типу мышления и строю бытия, для которого характерны «невыделен
ность» человека из патриархальноприродного комплекса, ощущения
особой слитности с землей и природой.
Напомним, в частности, что основой картины мира средневекового
человека были «дом» и «двор». «В усадьбе земледельца заключалась
модель Вселенной. То, что за оградой двора, – необработанная остаю
щаяся хаотичной часть мира страхов и опасений»4.
С точки зрения общности истоков национальной картины мира, на
циональной судьбы особенно интересно сопоставить драматическую

205
поэму Есенина «Пугачёв» и романэпопею Шолохова «Тихий Дон». Ведь
поэма «Пугачёв» (1921 г.), свидетельствовавшая о глубоком понимании
поэтом психологии и исторических судеб русского казачества, рожда
лась, по мнению некоторых исследователей, как прямой ответ на провал
крестьянского повстанческого движения первых послереволюционных
лет, одним из типичных примеров которого было Антоновское восста
ние в соседней с Рязанщиной Тамбовской губернии 5.
Есенинские и шолоховские герои, втянутые в водоворот братоубий
ственных сражений, мечутся в узком промежутке между «своим» и «чу
жим» пространством. Всем своим родовым «бессознательным» они
влекутся туда, к родовой почве, оседлости, миру, покою:
Есть у сердца невзгоды и тайный страх
От кровавых раздоров и стонов.
Мы хотели б, как прежде, в родных хуторах
Слушать шум тополей и кленов (III, 48).
О доме, о земле тоскует и измученный Мелехов: «Никому больше
не хочу служить. Навоевался за свой век предостаточно и уморился
душой страшно… Хочу пожить возле своих детишек, заняться хозяй
ством, вот и все… Говорю это от чистого сердца!» (IV, 334)
Братоубийственная стихия мятежа и рока вырвала крестьянство и
казачество из «своей» родной почвы, лишила их корней, обрекла на
беспокойное кочевье, устремила навстречу «чужому» миру – страш
ному, опасному, неизведанному. Изменив своему природнопатриар
хальному космосу, они оказались над бездной неведомого им «хаоса».
Этот мотив с поистине апокалипсической неизбежностью звучит в по
эме Есенина:
Быть беде!
Быть великой потере!
Актуальный смысл есенинского «Пугачёва», соотносимый с траги
ческим пафосом шолоховской эпопеи, состоял в том, что поэту удалось
вскрыть всю неразрешимость конфликта между патриархальными ил
люзиями и реальным ходом общественноисторического развития, по
казать утопичность идеала мужицкоказачьей вольницы.
Как несколько позднее Шолохов, Есенин отразил в «Пугачёве» и
других своих произведениях глубочайший драматизм прорыва патри
архального сознания из натуральноприродного бытия к социально
историческому, раскрыл тему коренной ломки всех традиционных

206
представлений о мире, далеко не всегда завершающейся победой но
вых форм жизни над устоявшимся, освещенном веками, укладом:
Человек в этом мире не бревенчатый дом,
Не всегда перестроишь наново… (III, 28).
Так устами Пугачёва Есенин по существу предвосхищает мучитель
ные размышления Шолохова и его любимого героя.
Конфликт социального и природного, семейного и классового, впос
ледствии всесторонне исследованный Шолоховым в «Донских расска
зах» и романе «Тихий Дон» на материале Гражданской войны (включая
коллизию «отец против сына» – «сын против отца»), затронут несколь
кими годами ранее в есенинской «Песни о великом походе» (1924):
Красной Армии штыки
В поле светятся.
Здесь отец с сынком
Могут встретиться… (III, 126).
И Есенин, и Шолохов воспринимают революцию и Гражданскую
войну как национальную мистерию, масштаб которой приобретет по
истине библейский характер.
Системнотипологические параллели между Есениным и Шоло
ховым просматриваются и в аспекте эволюции национального харак
тера. И лирический герой Есенина, и эпический герой Шолохова
в лице Григория Мелехова являют собой национальный архетип ду
ховного скитальца, восходящий своими истоками к евангельскому
прообразу «блудного сына». Они воплощают в себе ключевые грани
русского национального характера, полного несоединимых крайно
стей и противоречий, духовных метаний, сопряженных с понятиями
веры и совести, вины и раскаяния, греховности и святости, роковых
блужданий духа и неистребимой жажды справедливости.
Современники великих и трагических потрясений в истории Рос
сии, герои Есенина и Шолохова проходят через испытания Первой ми
ровой войны, революции и Гражданской войны, во многом сходным
образом воспринимая их бесчеловечную сущность. Свидетельство это
му – горькое признание лирического героя поэмы «Анна Снегина»:
Война мне всю душу изъела.
За чейто чужой интерес
Стрелял я мне близкое тело
И грудью на брата лез (III, 160).

207
 Шолохов устами Григория Мелехова вторит ему: «Война все из
меня вычерпала. Я сам себе страшный стал» (III, 256). «Меня совесть
убивает, – говорит Григорий. – Зачем я энтого срубил?.. Хвораю через
него душой. Аль я виноват?»
Оказавшись на духовном распутье перед неизбежным историческим
выбором, герои Есенина и Шолохова задаются одним и тем же вопро
сом: «В каком идти, в каком сражаться стане?». Оба выражают свое ду
шевное смятение сходными по беспощадной искренности исповедаль
ными интонациями. В «Письме к женщине» поэт признается:
…В сплошном дыму,
В разворочённом бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму –
Куда несет нас рок событий (II, 122).
Не лукавит с собой и окружающими и Григорий Мелехов: «Я гово
рю, что ничего не понимаю… Мне трудно в этом разобраться. Блукаю
я, как метель в степи…».
«К кому прислониться?» – с таким вопросом в душе живет Григо
рий. Уйдя от красных, став командиром дивизии повстанцев, он вновь
терзается тревожными мыслями: «Против кого веду? Против народа…
Кто же прав?»
На общем для них хронотопе «путидороги», встроенном в нацио
нальный метасюжет «ухода» и «возвращения», отрыва от почвы и веры
и нового их обретения после бесчисленных утрат и потерь, строят Есенин
и Шолохов свое понимание жизненных исканий человека из народа.
Как и в поэзии Есенина, ключевую роль в «Тихом Доне» играют мо
тивы разрыва родовых связей, роковых блужданий по ложным путям,
сопровождаемых глубоким раскаянием и сознанием неправедно прожи
той жизни. Мучимый неутихающим голосом совести, Мелихов бессон
ными ночами казнит себя за все мыслимые и немыслимые грехи: «Иной
раз не спишь ночью, глядишь в темноту пустыми глазами и думаешь: «За
что же ты, жизнь, меня так покалечила? За что исказила? Нету мне отве
та ни в темноте, ни при ясном солнышке… Нету и не дождусь!..». Мотивы
вины и совести являются ключевыми и в исповедальных стихах Есенина:
Ты прости, что я в Бога не верую –
Я молюсь ему по ночам… (IV, 280).
Уход в «большой» мир, скитания в нем, попытки выбора между
«своим» и «чужим» и возвращение в конце концов к истокам, отчему

208
дому, являются этапными вехами как в духовной эволюции лиричес
кого героя Есенина, так и в судьбе шолоховского героя.
В есенинском лирическом «я» то и дело прорывается будущая ме
лиховская жажда иного, «третьего пути», мечта о том, чтобы русский
человек, «вечный пахарь и вой», земледелец и ратник, обрел бы вновь
утраченную правду, волю и веру.
Как отмечалось, мелеховский курень занимает в художественном
пространстве «Тихого Дона» такое же принципиально значимое мес
то, что и крестьянская усадьба в поэтическом «топосе» Есенина. В обо
их случаях это точка отсчета, исток жизненного пути и последнее при
станище их героевскитальцев. Поэтому возвращение к отчему дому
носит и у Есенина, и у Шолохова символический, искупительнопока
янный смысл.
Возвращаясь на родину, герои Есенина и Шолохова оказываются
свидетелями необратимого хода времени, разительных перемен. Род
ные до боли места кажутся им чужими. Их самих, так сильно изменив
шихся, не узнают даже односельчане, даже близкие. У Шолохова чи
таем: «Григорий внимательно, словно в чужой местности, разглядывал
знакомые с детства дома и сараи». То же чувство испытывает и лири
ческий герой Есенина:
Грустно стою я, как странник гонимый,
Старый хозяин своей избы (I, 287).
«На улицах было безлюдно, – пишет Шолохов. – Две или три зас
панные бабы повстречались Григорию неподалеку от колодца. Они
молча, как чужому, кланялись Григорию…» (IV, 325).
Драму отчуждения от своих сородичей передает и Есенин в малень
кой поэме «Русь советская»:
Язык сограждан стал мне как чужой,
В своей стране я словно иностранец (II, 95).
В цикле «маленьких поэм» 1924–1925 гг. Есенин будто бы пред
сказывает финал, ожидающий Григория Мелихова в конце его жиз
ненных скитаний на родном пепелище:
Я никому здесь не знаком,
А те, что помнили, давно забыли.
И там, где был когдато отчий дом,
Теперь лежит зола да слой дорожной пыли (II, 94).

209
 Важно подчеркнуть: для Есенина и Шолохова тема разрушения
патриархальнородовых связей носит не только исторический, но и
архетипический характер, связанный с «мифом рода». Образ утрачен
ного в хаосе революции патриархального космосадома вырастает
у них до своеобразного космологического символа:
Где ты, где ты, отчий дом,
Гревший спину под бугром?
Этот дождик с сонмом стрел
В тучах дом мой завертел,
Синий подкосил цветок,
Золотой примял песок.
Где ты, где ты, отчий дом? (I, 117).
Ту же «мироустроительную» функцию выполняет образ дома и
в главном произведении Шолохова. «Дом в «Тихом Доне», – пишет
современная исследовательница, – вполне традиционный образ, свя
занный с генеральной традицией в мировой литературе. Это домков
чег, символизирующий и в материальном, и в духовном плане силу,
сохраняющую все сущее и гарантирующую его возрождение. Кроме
того, дом и род в романеэпопее обеспечивают бессмертие националь
ной традиции, ее преемственность»6.
Подтекстовый пласт произведений Есенина и Шолохова заключа
ет в себе глубинную архетипическую память рода, восходящую к веч
ным символам, мифопоэтическим универсалиям, духовным констан
там национального бытия. Именно здесь, в мифопоэтическом слое их
образного мира, обнаруживаются наиболее органичные и убедитель
ные параллели и созвучия.
Через «миф рода», как сквозь «магический кристалл», проступает
в их произведениях «миф этноса», многомерная и сложная действи
тельность, раздираемая трагическими противоречиями, присущими ве
ликой и трагической эпохе революционного раскола мира.
Поэтому так убедительно звучит сегодня мысль, высказанная Фе
ликсом Кузнецовым в одной из его ярких работ последнего времени:
«Эти гении – Есенин и Шолохов – воспринимали революцию не
как праздник, но как тектонический сдвиг, как прорыв в будущее –
через страдания, боль и горе людей, через их разъединение.
Наше общество еще только приближается к подобному взгляду на
эту великую и трагическую эпоху своего жизненного развития, только

210
учится видеть две стороны в процессе революционной модернизации
России – героическую и трагическую, не отвергая ни той, ни другой».

Примечания
1
Обухов М. Встречи с Шолоховым: 20–30е годы. // Творчество Михаила
Шолохова. Л., 1975. С. 295.
2
Гавриленко П. Шолохов среди друзей. АлмаАта, 1975. С. 87.
3
Горелов А.А. Национальное мироощущение и стиль Шолохова // Шоло
хов в современном мире. Л., 1977. С. 125–126.
4
Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 60.
5
Хазан В. Проблемы поэтики Есенина. Грозный, 1989. С. 59.
6
Комирная Н.Ю. Концепция семьи в романеэпопее М.А. Шолохова «Тихий
Дон». М., 2005. С. 12.

Е.И. Маркова, г. Петрозаводск

Человек$волк в творчестве С.А. Есенина

и романе М.А. Шолохова «Тихий Дон»

В современном энциклопедическом словаре «Славянская мифоло

гия» отмечается, что «определяющим в символике «волка» является
признак «чужой», определяющим – но не единственным, ибо, действуя
по велению святого Егория, зверь выступает в функции посредника
между «этим» и «тем» светом»1 .
Добавлю: в переломные эпохи древнейшая мифологема настоль
ко актуализируется, что человек подчас начинает ощущать кровное
родство со зверемтотемом, чувствуя в нем «своего». Казалось, се
годня, на заре третьего тысячелетия, виртуальный мир, порожденный
массовой компьютеризацией, ближе для молодежи, нежели гибнущая
на наших глазах матьприрода. Однако это далеко не так: рудименты
древнейших представлений о тождестве человека и зверятотема ак
туальны для молодых карельских музыкантов из ансамбля «Росынь
ка», для которых идеалом народного пения стали древние вепсские
мотивы, воспроизводящие вой молодых волков на утренней росе,
редкую по своей красоте и сложности мелодию.
И еще один пример: в декабре 2004 года, проводя семинар по со
временной литературе Европейского Севера России, участниками

211
которого были люди разных возрастов и профессий (писатели и ис
следователи, журналисты и будущие юристы, врачи и биологи), я об
наружила, что стихотворение «По волчьему следу» Николая Абрамо
ва, первого поэта, пишущего на вепсском языке, не понято в силу иного,
чем у автора, истолкования мифологемы «волк»2. Процитирую вто
рую половину произведения:
Все реже крещенья, поминки все чаще,
Я в жизни своей заблудился, как в чаще.
Но, может, от злобных наветов и бед
Спасет меня волчий запутанный след.
Бродячая жизнь и свобода так сладки,
Давно изучил я все волчьи повадки,
Но вслед за сгоревшим, безжалостным веком
Все больше мне хочется быть – человеком.
И лучшая песня пока что не спета,
Мне хочется ласки, мне хочется света.
Но вижу в потемках лишь злобные лица,
И конь мой хрипит – тяжела колесница…
Вставая и падая, снова я еду –
По волчьему следу, по волчьему следу…
(Перевод автора)
Большая часть собравшихся была шокирована, нашла пафос про
изведения антигуманистическим, а желание героя – «чтобы взасос це
ловала волчица» – возмутительным. В свою очередь были поражены
и поэтвепс, и экспертвепс Н.Н. Фомин: «Вы что? Это для вас волк –
враг, для вепсов он – друг»3 .
Древний финноугорский народ – вепсы – помнит, что еще совсем
недавно (по космическим меркам) человек и зверь составляли единый
природный мир.
На рубеже XX века об этом напомнили творцы, чью художествен
ную память стимулировала сама Мать–Сыра Земля. К их числу отно
сятся рязанский поэт Сергей Есенин и певец тихого Дона Михаил
Шолохов, по отцу родом из Рязанской губернии Зарайского уезда.
В эпоху, когда рушился привычный мир ценностей и навязывался
крестьянину (казаку) чуждый уклад жизни, когда брат шел на брата,
человек на генетическом уровне ощущал себя преследуемым зверем.
Напомню хорошо известные строки из стихотворения Есенина
«Мир таинственный, мир мой древний...» (1921), в котором геройпоэт
сравнивает себя с волком, зажатым «в тиски облав»:

212
 О, привет тебе, зверь мой любимый!
Ты не даром даешься ножу!
Как и ты, я, отвсюду гонимый,
Средь железных врагов прохожу.
Как и ты, я всегда наготове,
И хоть слышу победный рожок,
Но отпробует вражеской крови
Мой последний, смертельный прыжок (I, 158).
Так и у героя Шолохова, Григория Мелехова, «в поисках выхода,
разрешения противоречий» во многие дни «металась душа, как зафла
женный на облаве волк…»4 . Он тоже на миг приходит к выводу: «Надо
биться с тем, кто хочет отнять жизнь, право на нее… Надо только не
взнуздывать чувств, дать простор им, как бешенству, – и все» (II, 164).
Судя по роману «Тихий Дон», природное «волчье» начало – изна
чально у донских казаков. «Волчьи» знаки сопутствуют членам семей
Мелеховых (Григорию, Петру, их матери, Лукиничне), Коршуновых
(деду Гришаке, Митьке), Астаховых (Степану, Аксинье). «Волчья»
мета имеется как у женщин (дочери купца Мохова Лизы, безымянной
казачки, что троих мужу принесла, у веселой вдовы«зовутки»), так и
у мужчин: у казачьего атамана и пана Листницкого, у казака Алексея
Урюпина по прозвищу Чубатый и у рыжего казака по прозвищу Се
мак, у большевиков Подтелкова и Кривошлыкова, у генерала Каледи
на и бандита Фомина. Все они являются представителями разных со
циальных слоев, у каждого из них свои политические ориентиры, но
все они – прежде всего казаки. Подчеркну: лица, не принадлежащие
к этому сословию, «волчьих» характеристик не имеют.
Суммарная характеристика «волчьих» знаков у Шолохова позво
ляет создать внешний облик человекаволка, передать его эмоции и
фазы жизненного цикла. У человекаволка «поволчьи вспыхнули гла
за» (II, 406), у него взгляд «исподлобья» (I, 415), он «ослепил белиз
ною своих волчьих зубов» (I, 97), если не в настроении, то «ляскнул
совсем поволчьи зубами» (II, 656), у него не шея – «волчий ожере
лок» (I, 140). Он «топтал землю легкими волчьими ногами, …в поход
ке увалистой – шаг в шаг…» (I, 415).
Он не уступает, потому – «сердце… у него волчиное» (I, 421), но
сила достается ему нелегко: поэтому становится серым, «как бирюк»
(I, 321). Часто описывается, как он воет от горя, но помирает «как вол
чица, молчком» (I, 601), потому что в горе «спазма волчьей хваткой
взяла… за глотку» (II, 146).

213
 Можно согласиться с исследовательницей Н.В. Драгомирецкой, что
«сравнение человека с животным у Шолохова фиксирует момент «вос
полнения» человека, мгновенное слияние двух живых существ (про
тивоположных явлений) в одно новое, с многообразными, не только
человеческими, свойствами»5 . Уточню: фиксируется через «волчью»
символику как момент «восполнения», так и убывания жизненных сил.
У Есенина, как известно, «волчьи» знаки имеют, как казаки (Пу
гачев и Хлопуша в поэме «Пугачев», генерал Корнилов в «Песни о
великом походе»), так и не казаки. Но его волки ходят не только по
земле. Изучая народную мифологию, поэт в «Ключах Марии» писал,
что в небесной иерархии волки были уподоблены облакам, напоми
нал, что «в северных губерниях про ненастье до сих пор говорят:
Волцы задрали солнечко» (V, 196).
Та же система уподоблений в его творчестве: во все смутные вре
мена русские люди слышат вой небес: «взвыли облака» (III, 10); вой –
«грозный», «снежный», «метельный» (III, 142, 148, 154). Бросая вы
зов Господу, герой заявляет: «Стая туч твоих, поволчьи лающих, /
Словно стая злющих волков, / Всех зовущих и всех дерзающих / Про
бодала копьем клыков» (II, 63). Через «волчью» символику передает
ся неблагополучие мира: «Если волк на звезду завыл, / Значит, небо
тучами изглодано» (II, 77).
«Волчья» символика в творчестве писателей не раз анализирова
лась исследователями, поэтому выделю «георгиевский» аспект про
блемы и укажу на повесть С. Есенина «Яр» как на один из литератур
ных источников романа М. Шолохова «Тихий Дон».
Как известно, у Есенина есть незавершенное и не опубликованное
при его жизни стихотворение «Егорий» (1914), в котором святой ве
дет белых небесных волков на битву с врагами. Хотя поэт отказался
от развития этого замысла, само обращение к связке Егорий–волк чрез
вычайно показательно для литературы 10–20х годов. Как показыва
ют мои исследования творчества Н. Клюева, М. Булгакова, М. Горько
го, С. Клычкова, Л. Леонова и других писателей XX века, образ Георгия
Победоносца в совокупности с образами Николая Чудотворца и Бого
родицы символизирует Россию как единую православную церковь,
которой противостоит антихристова двоица: волки и змеи6 .
Подобный контекст присутствует в повести С. Есенина «Яр» (1916).
В статье «Образ и символ мельницы в творчестве Пушкина и Есени
на» мне приходилось писать, что, хотя христианская триада (вспоми
наются иконы Егория и Миколы Чудотворца, Миколин день, Божия

214
Матерь и Мать–Сыра Земля, уподобляемая русским крестьянином
Богородице) присутствует в тексте, для героев Россия как единая пра
вославная церковь не существует, поскольку их души покинула вера7 .
Волки и змеи в произведении выступают в своем обличье и в обра
зе человеческом. Если вторые зачастую превращаются в слуг антихри
ста, то первые, наоборот, являются существами страдающими: волчью
«свадьбу» забивает в начале произведения главный герой Константин
Карев; наблюдавшая за охотой мальчугана Кузьки на лося, погубив
шей обоих, змея «испугалась» так, что «стукнулась о землю, прыснула
кольцом за кочковатую выбель» (V, 37).
Названный «георгиевский комплекс» обозначен и у Шолохова, но
в его романе, как и у Есенина, нельзя проследить четкую оппозицию:
христианская триада–антихристова двоица, так как его Егорий – преж
де всего повелитель волков, причем образы святого и зверя сливаются
воедино в образах героев романа.
Сам святой некоторыми из казаков воспринимается, как выходец
с Дона: «Чистый донской, родом с низовой станицы, кубыть Семика
ракорской». Сомневающимся в этом отвечают: «А зачем его при пике
изображают?» (II, 281). (Заметим, что у Есенина копье Победоносца
также названо «пикой» (IV, 70).
Сложность заключается в следующем: как людейволков много, так
и «георгиев» в эпосе Шолохова много. Это – георгиевские кавалеры:
герой Первой мировой войны Крючков и сам Григорий Мелехов, его
брат Петро, дед Гришака и его внук Митька Коршунов, командующий
объединенными повстанческими силами хорунжий Павел Кудинов и
генерал Краснов, полковник Георгидзе, поручик Вороновский, целый
Гундоровский георгиевский полк и вдова Дарья Мелехова, а также
многие безымянные рядовые казаки и офицеры.
И каждый убежден в своей правоте, каждый ведет за собой свою
стаю. Причем Григорий и Петро Мелехов, дед Гришака и Митька Кор
шунов имеют одновременно и волчьи, и георгиевские характеристи
ки: волк – Георгий, Георгий – волк.
Известно, что волк имеет свойства оборотня. Эта двойная природа
героев посвоему обыграна в тексте. «Волчьи» душевные метания Гри
гория отражаются на его поведении – переходах из одного стана в про
тивоположный. В связи с этим Подтелков говорит «с вспыхнувшей
ненавистью глядя на его (Григория. – Е.М.) побелевшее лицо: «Что
же, расстреливаешь братов? Обвернулся?..» (I, 682).
Данная тема требует подробного освещения, но в рамках короткой
статьи обозначим ее основные штрихи. Дед Гришака, не участвовавший

215
в братоубийственной войне, единственный из четверых в конце жизни
уподобился великомученику Георгию, который читал Евангелие и во вре
мя пыток. Старик не расставался до последних дней своих с Библией,
но казаки его будто не слышали, ибо в целом в России случилось то, о чем
в «Ключах Марии» писал Есенин: «Это старое инквизиционное пра
вославие, которое, посадив Святого Георгия на коня, пронзило копь
ем вместо змия самого Христа» (V, 211). И представители старого пра
вославия, и новой большевистской церкви вели себя одинаково.
Поэтому, будто вторя поэту, Мелехов утверждает: «С пятнадцатого
года как нагляделся на войну, так и подумал, что Бога нету. Никакого!
Ежели бы был – не имел бы права допускать людей до такого беспо
рядка. Мы, фронтовики, отменили Бога…» (II, 731).
Отсутствие Бога в душе делает Митьку Коршунова карателем. Он
уже не волк, а шакал. Что касается Петра Мелехова, то он перед смер
тью, прося пощады у большевиков, вспомнил таинство крещения: «Кум
Иван, ты моего дитя крестил… Кум, не казните меня!» (IV, 182).
В известной степени судьба Григория Мелехова напоминает судь
бу Константина Карева, героя повести Есенина «Яр». Фазы жизни
обоих персонажей маркированы встречами с настоящими волками и
волкамилюдьми. Карев виновен в смерти своей грешной жены и сво
ей возлюбленной. Анна, потеряв ребенка, не дождавшись мужа, уто
пилась. Олимпиада, не пожелав уйти с Каревым, отравилась, узнав о
своей беременности. Карев не узнал о гибели женщин, так как его са
мого сразила пуля: не успел он уйти туда, куда так собирался…
Участь Григория куда тяжелее, ибо он знает о гибели жены, загу
бившей во чреве его ребенка, сам хоронит Аксинью, рискнувшую пой
ти за ним в поисках покоя.
Сам, не дождавшись предполагаемой амнистии, идет он на суд, на
поминая волка, когдато убитого им и Степаном Астаховым на охоте
у пана Листницкого. Если поначалу зверь «шибко шел под гору в су
ходол», то, поняв, что обложили его люди и собаки, «неожиданно… сел,
опустив зад в глубокую борозду» (I, 186). Григорий пришел в свой
курень – будто в свою борозду сел. Хотя небо в тот час не было затяну
то тучамиволками, но оно было поволчьи холодным. Григорий «сто
ял у родного дома, держал на руках сына…
Это было все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило
его с землей и со своим этим огромным, сияющим под холодным солн
цем миром» (II, 676).
Нигде не говорится о примирении героя с Богом, но само его пока
яние есть чувство христианское.

216
 Примечания
1
Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., 1995. С. 103–104.
2
Семинар «Судьба России сквозь призму гендерного анализа произведе
ний писателей Европейского Севера России» проводился при поддержке Ка
надского Фонда Гендерного Равенства.
3
Гендер в творчестве современных писателей коренных народов Евро
пейского Севера России / Сост. Е.И. Маркова. Петрозаводск, 2005. С. 16–17,
205–208.
4
Шолохов М. Тихий Дон. В двух томах. М., 1968. Т. II. С. 164. Далее цити
рую по этому изданию, указывая в скобках номер тома римской цифрой, но
мер страницы – арабской.
5
Драгомирецкая Н.В. Метафорическое и прямое изображение // Пробле
мы художественной формы социалистического реализма. М., 1971. Т. 1. С. 323.
6
Маркова Е.И. Творчество Николая Клюева в контексте севернорусского
словесного искусства. Петрозаводск, 1997. С. 225–26. Ее же: Христианство в
системе национальной культуры // Труды Карельского научного центра РАН.
Петрозаводск, 2003. Вып. V. С. 121–126. Ее же: Креститель Руси Егорий и
повесть Максима Горького «Мать» // Евангельский текст в русской литера
туре XVIII–XX веков. Петрозаводск, 2005. С. 619–629.
7
Маркова Е.И. Образ и символ мельницы в творчестве Пушкина и Есени
на // Пушкин и Есенин. М., 2001. С. 192–195.

А.И. Михайлов, г. СанктПетербург

Любовью, нравом, молитвой...

(Есенин и Клюев: к интерпретации их взаимоотношений)
К нынешней юбилейной годовщине Сергея Есенина (110летие)
уместно вспомнить и другого поэта, чья более зрелая подобная же дата
(120летие) отмечалась в прошлом году и чья жизнь так с есенинской
тесно сопрягалась в их общую доюбилейную бытность, – а именно
Николая Клюева. Вспомнить и еще раз поразмышлять об их непрос
тых взаимоотношениях, тем более, что давно уже в них «много
почувствовалось»1 , но не все еще до сих пор прояснилось.
Существует такое латинское изречение в форме логогрифа, то есть
стилистического приема, при котором фраза или стих строится на по
степенном убывании звуков первоначального длинного слова:

217
 Amore, more, ore, re
sis mini amicus.
Форма, как видим, игровая, относящаяся к словесной магии, одна
ко содержание серьезно:

Любовью, нравом, молитвой

будь мне другом.

Приходят тут на память и слова Эпикура о том, что самое важное в

жизни – это обладание дружбой, и, конечно же, Павла Флоренского из
его «Столпа и утверждения истины», взятые, кстати, Клюевым в каче
стве эпиграфа к стихотворению, посвященному Анатолию ЯрКравчен
ко («Моему другу Анатолию Яру», 1933): «Сердце, изъязвленное Дру
гом, не залечивается ничем, – кроме Времени да Смерти <...>
Для всех скорбей находятся слова, но потеря друга и близкого –
выше слов: тут – предел скорби, тут какойто нравственный обмо
рок. Одиночество – страшное слово: «быть без друга» таинственным
образом соприкасается с «быть вне Бога». Лишение друга – это род
смерти»2 .
Дружескими и просто приязненными отношениями Клюев был
связан не только с одним Есениным. Достаточно вспомнить хотя бы
А. Блока, Н. Архипова или только что упомянутого Анатолия ЯрКрав
ченко. И почти в каждом из этих случаев отношения между героями
исчерпывались весьма определенным набором несложных контактных
знаков. Возьмем, скажем, Блока и Клюева. Со стороны первого мы
видим здесь благородное признание безусловных ценностей народа,
которые доселе игнорировались его [Блока] сословием. Что же каса
ется отношений Клюева к Блоку, то они выстраиваются под знаком
соревновательности с известной данью восхищения неоспоримым та
лантом всероссийски признанного поэта, но вместе с тем и некоторого
осуждения его [Блока] не столько личной, сколько приписываемой ему
по социальному происхождению (дворянин, интеллигент) гордыни,
тем более что повод к этому подавал и сам Блок своими некоторыми
выступлениями в роли «кающегося дворянина».
Взаимоотношения же между Клюевым и Есениным – это безбреж
ное море симпатий, антипатий, разрывов, примирений, негодований,
искренних признаний в любви и верности, язвительных характерис
тик, запоздалых раскаяний и всепрощений, идиллических или, наобо
рот, горьких воспоминаний и прочее и прочее.

218
 Переплыть это море полностью пока еще не удалось, хотя случаи
эпизодических заплывов имеются.
Вернемся, однако, к тому самому латинскому изречению, которое
представляется нам достаточным подспорьем в исследовании
взаимоотношений весьма близких, как в нашем случае, людей: «Лю
бовью, нравом, молитвой будь мне другом». Думается, что его можно
представить в некотором роде матрицей, которую можно наложить на
взаимоотношения между Есениным и Клюевым и посмотреть, что здесь
открывается.
Конечно же, это изречение универсальное: в нем выражено все
основное, на что целенаправленно или интуитивно рассчитывает че
ловек, вступающий в контакт с другим в силу естественной, непрелож
ной симпатии к нему. Оно звучит почти как заклятие, как мольба к
нему оказаться таким, каким заклинающий надеется иметь этого че
ловека в качестве близкого. Выражение такой надежды находим в ро
мане Достоевского «Идиот» в словах князя Мышкина после его зна
комства с портретом Настасьи Филипповны и разговоров о ней
окружающих: «Это гордое лицо, ужасно гордое, а вот не знаю, добра
ли она? Ах, кабы добра! Все было бы спасено!»3.
Итак, что раскрывается при наложении первого тезиса латинского
изречения на взаимоотношения между Есениным и Клюевым: «Лю
бовью... будь мне другом!»?
Это, конечно, прежде всего, надежда, упование Клюева. Его любов
ный текст по отношению к Есенину как в творчестве, так и в личном
поведении исключительно масштабен, о чем свидетельствуют и
современники поэтов, на глазах которых протекал их «роман», и все клю
евские жанры, в которых этот текст со всей определенностью выражен.
Это и письма (не только к самому Есенину, но и к другим адресатам), и
стихи, и эссе, и сновидения, и частные беседы, к счастью, записанные.
Текст этот начинается уже с самых первых слов первого письма к
Есенину: «Милый братик, почитаю за любовь узнать тебя и говорить с
тобой...» («Словесное древо». С. 234).
Порой в своих признаниях Есенину Клюев доходит до самоуничи
жения. В итоге же от субъективного, интимноличного чувства к Есе
нину как «прекраснейшему из сынов крещеного царства»4 он смог
подняться до любви к нему как поэтическому гению России.
Есенин поначалу отвечал Клюеву достаточно теплым чувством, что
дает о себе знать в обращенных к старшему другу дарственных надписях
на своих фотографиях и в стихах 1917–1918 годов. Видимо, не случайно

219
и Г. Иванов касательно этого периода позже писал: «Он очень любит
Клюева и находится под его большим влиянием»5 . И объясняется
это, конечно, радостью младшего поэта от сближения с едино
мышленником, пишущим на высоком уровне такие же, как и он сам,
«деревенские» стихи, признанием за Клюевым авторитета «патриар
ха», учителя и мастера.
Но затем наступает период непрерывного – до самого, можно ска
зать, последнего часа, до намерения прикурить накануне гибели в клю
евских покоях от лампадки – мальчишеского бунта. Правда, известно
высказывание Есенина о любви к Клюеву и тогда (перед этим самым
намерением): «Ты подумай только: ссоримся мы с Клюевым при встре
чах кажинный раз. Люди разные. А не видеть его я не могу. Как был он
моим учителем, так и останется. Люблю я его»6 , – но оно мало что при
бавляет нового в отношении Есенина к Клюеву.
Второй тезис: «Нравом... будь мне другом!».
Вот уж в чем, действительно, не смогли сбыться надежды поэтов
относительно друг друга.
Правда, какоето время, в ранний период их общения, идеал Клюе
ва мог еще совпадать с тем, что представлял тогда собой Есенин, высту
павший в ореоле таких автоэпитетов, как «ласковый послушник»,
«светлый инок», «отрок светлый», «захожий богомолец» или собствен
но клюевского о нем – «златокрылый юноша». А уж названия первых
есенинских сборников стихов – «Радуница», «Голубень», «Преображе
ние» – самые что ни на есть, можно сказать, «клюевские». Вот тут ха
рактером, нравом Есенин, действительно, являлся подлинным другом
Клюеву.
Но затем все решительно и необратимо меняется. Есенин
раскрывается совершенно другой, противоположной стороной своего
характера, нрава, поведения. Например, уже в названиях новых, из
данных после 1917 года книг стихов: «Исповедь хулигана», «Стихи
скандалиста», «Москва кабацкая». В кощунственных стихах поэмы
«Инония», где поэт отказывается от Христа, грозится «выщипать» Богу
бороду и языком «вылизать» на иконах «лики мучеников и святых»7 .
То же самое и в публицистике, например, в одной из редакций «Же
лезного Миргорода», где не сдерживает саркастического упрека рус
ской религиозности:
«Убирайтесь к чертовой матери с Вашим Богом и с Вашими церк
вями. Постройте лучше из них сортиры, чтоб мужик не ходил «до вет
ру» в чужой огород» (V, 267).

220
 Все это не могло не ужаснуть глубоко религиозного Клюева. Об
этом есенинском отступничестве он много скорбит и в стихах, обра
щенных к самому Есенину, и в письмах к нему, и в высказываниях
другим лицам. Так, итальянскому слависту Этторе Ло Гатто запомни
лось, с какой «скорбью» говорил ему Клюев о «святотатственных сти
хах» Есенина.
Скорбь Клюева об утрате того Есенина, который некогда полнос
тью и своим характером, и своим нравом был ему другом, а затем
сделался столь мрачным отступником, все же в дальнейшем была
в какойто степени утешена. Это произошло тогда, когда в поэзии млад
шего «словесного брата» последних лет стали отчетливо пробиваться
покаянные строки, как, например, в стихотворении «Мне осталась одна
забава...» (1923), с обращением в нем к тем, кто будет находиться при
последнем часе поэта:
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать (I, 186).
А среди отрывков, набросков и экспромтов последних месяцев жиз
ни Есенина содержится и вовсе примечательный фрагмент:
Ты прости, что я в Бога не верую –
Я молюсь ему по ночам (IV, 280).
Как будто бы обращено непосредственно к Клюеву, да и кто дру
гой, кроме него, мог бы ожидать от автора подобного рода признаний!
В связи с этим и нам не следует так уж резко разделять Есенина на
два несовместимых типа характера и поведения: «светлого отрока»,
«монастырского жителя» и – «хулигана», «скандалиста». Не случай
но Г. Адамович увидел в его поэзии и судьбе воплощение великой темы
блудного сына, темы возвращения в отчий дом после грехопадения, с
«типично русскими нотами раскаяния, покаяния».8
Да и Клюев был достаточно мудр, чтобы не отторгать от себя Есе
нина «падшего», воспринимать его все же в целом, продолжать лю
бить его всякого. Он даже скорее был готов перестроить свою образ
ную систему в изображении Есенина, нежели от него отказаться. Так,
от безусловных пиетизмов в ранних характеристиках Есенина
(«Прекраснейшему из сынов крещеного царства...», «Даль повыслала
отрока вербного...» и т. д.) он переходит к образам оксюморонного,

221
в итоге компромиссного характера, чтобы запечатлеть в них свое при
ятие Есенина противоречивого, как, например, в поэме «Плач о Сер
гее Есенине» (1926): «Рожоное мое дитятко, матюжник милый...»
(«Сердце Единорога». С. 655).
Переходим к последнему тезису латинского изречения: «Молит
вой будь мне другом».
Вообще, текст сакрального характера в достаточной степени при
сутствует как у того, так и у другого поэта. У Клюева, правда, больше,
чем у Есенина, у которого он ограничивается в основном ранней ли
рикой, мир которой раскрывается преимущественно как Святая Русь.
Отсюда обилие в стихах этого периода (середина 1910х годов) литур
гических фрагментов: «Господи Исусе...», «Осанна!», «Спаси, Госпо
ди люди твоя», «О Боже, Боже...», «Или, Или, лама савахвани...», «О
Матерь Божья...», «Молюсь дымящейся земле...» – неважно, что сам
по себе лирический герой зачастую здесь еще полуязычник, важна са
ма сакральность текста.
Все это так. Но нас, естественно, больше интересует выражение
сакральных чувств этих поэтов по отношению друг к другу.
Ну, конечно, молитв Есенина, обращенных к Клюеву или за него воз
носимых, мы, разумеется, не найдем, как бы ни старались. Но вот сак
ральный текст Клюева по отношению к Есенину – один из самых про
странных в творчестве поэта, к тому же он многожанрово обозначен.
Уже в первом посвященном Есенину стихотворении он выступает
с божественным атрибутом – «светом»9 :
Но с рязанских полей коловратовых
Вдруг забрезжил конопляный свет («Сердце Единорога». С. 298).
А в следующей строфе из этого «света» появляется и сам сакраль
ный герой: «Даль повыслала отрока вербного...». После чего уже сле
дуют и «заутрени росные...», и в появившемся герое [«Есенине»]
обнаруживаются функции мессии:
Не ты ль, мой брат, жених и сын,
Укажешь путь к преображенью? (Там же. С. 299).
Сакрализация образа Есенина осуществляется и в следующем
стихотворении этого «есенинского» цикла «Ёлушкасестрица...»:
Он пришелец дальний,
Серафим опальный,
Руки – свитки крыл.

222
 Как к причастью звоны,
Мамины иконы,
Я его любил.
И в дали предвечной,
Светлый, трехвенечный,
Мной провиден он (Там же. С. 300).
Да и позже, немало уже перетерпя от Есенинаотступника, Клюев
все же назовет его в самой большой из последних поэм «Песнь о Вели
кой матери» (между 1929 и 1934 гг.) своим «богоданным вещим брат
цем» («Сердце Единорога». С. 806).
А взять письма! В пространном послании к Есенину от 28 января
1922 года Клюев так и обращается к нему, как к некоему мессии, иску
пителю России, обреченной большевиками на гибель: «Страшная клят
ва на тебе, смертный зарок! Ты, Иерусалим, сошедший с неба.
Молюсь лику твоему невещественному» («Словесное древо».
С. 252).
Куда же дальше! Прямо Христос здесь Есенин.
Другой клюевский жанр – коротенькие эссе, записанные Н. Архи
повым вслед за высказываниями Клюева, которые можно отнести
к устным наброскам оставшегося ненаписанным воспоминания о Есе
нине. В одном из них, относящемся к 1926 году, находим: «У меня есть
что вспомнить о нем (то есть Есенине. – А. М.), но не то, что надо сей
час; у одних для него заметка, а у меня для него самое нужное – молит
ва» («Словесное древо». С. 69).
Да, что и говорить, «молитвой» Клюев был другом Есенину в «пол
ной мере, чего не скажешь об отношении Есенина к нему.
На этом, то есть на просьбе о «молитве» латинское изречение
и завершается, но его можно было бы дополнить и другим рядом чело
веческих свойств, на которых строятся или, по крайней мере, должны
были бы строиться отношения между близкими людьми, в том числе
и поэтами, творческих контактов между которыми мы преднамеренно
не коснулись, ограничившись, в соответствии с заданной темой, лишь
этическим полем их взаимоотношений. Их любовьвражда друг к дру
гу – поучительный пример того, что не все ожидаемое и желаемое здесь
осуществляется. И каковы тому были причины исторического или
субъективноличного характера, предстоит еще разобраться.
И вот тогдато, может быть, и будет написана о них книга, заяв
ленная С. Городецким еще в двадцатые годы прошлого столетия.

223
 Примечания
1
Из первого письма Клюева к Есенину от 2 мая 1935 года в ответ на его
послание: «Мне много почувствовалось в твоих словах, продолжи их, милый,
и прими в сердце свое» (Клюев Н. «Словесное древо». СПб., 2003. С. 234).
В дальнейшем ссылка на это изд. дается в тексте с указ. стр.
2
Дается по клюевскому цитированию Флоренского: Клюев Н. Сердце Еди
норога. СПб., 1999. С. 609, 610. В дальнейшем ссылка на это издание дается
в тексте («Сердце Единорога») с указ. стр.
3
Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1973. Т. 8. С 32.
4
Из посвящения к первому стихотворению «есенинского» цикла «Оттого
в глазах моих просинь...» (альманах «Скифы». СПб., 1917. Сб. I), при включе
нии в последующие издания снятого.
5
См.: Русское зарубежье о Есенине. В 2 т. М., 1993. Т. I. С. 32.
6
См.: Эрлих В. Право на песнь. Л., 1930. С. 96.
7
Есенин С. Полн. собр. соч.: В 7 т. М., 1997. Т. 2. С. 62. Далее отсылка
к этому изд. в тексте с указ. тома и стр.
8
См.: Русское зарубежье о Есенине. М., 1993. Т. I. С. 97.
9
Ср. в Евангелии от Матфея о преображении Христовом: «...и просияло
лице Его как солнце, одежды же Его сделались белыми как свет» (ХVII, 2).

Н.В. Мокина, г. Саратов

С. Есенин и А. Белый: концепция души

Знакомство с А. Белым, состоявшееся в феврале 1917 г., оставило

значимый след в есенинском творчестве. По словам С. Есенина, А. Бе
лый оказал на него «громадное личное влияние» своими разговора
ми 1 . Но, думается, «разговоры» состояли не только из монологов
А. Белого: это был диалог, и молодой поэт не просто воспринимал
глубокие идеи своего гениального собеседника, но и нередко переос
мысливал их в соответствии со своими уже сложившимися представ
лениями или даже противопоставлял этим идеям свои сокровенные
мысли.
Одной из важнейших тем в диалоге поэтов становится человек и
его душа. Но при этом отметим, что концепция души у А. Белого и
С. Есенина (сложившаяся у Есенина до встречи со старшим совре
менником) несет следы влияния не только яркой индивидуальнос

224
ти авторов, но и их эпохи – тех представлений о человеке и его душе,
которые утверждаются в философских трудах и русской поэзии
начала ХХ века 2 .
В пристальном внимании к «глубочайшим истокам жизни души»
русский философ С.Л. Франк увидел одну из главных интенций на
ционального духовного творчества 3 . Интерес к таинственной жизни
души, ее сокровенной сущности еще более обостряется на рубеже XIX –
начала ХХ столетий, осложняясь новыми вопросами: о связях души
с безграничным миром и ходом человеческой истории. Мысль о том,
что «на человеке и его судьбе отпечатлены все наслоения космоса,
все сферы неба»4 , что его душа «связана с космическим и божествен
ным бытием» и «единосущна с космическими безднами, с господством
хаоса первичных природных сил»5 , бесконечно варьируется в раз
мышлениях и философов, и поэтов. Представление о душе, которая
«полна бессознательными отзвуками прошлых тысячелетий»6 , стрем
ление «вскрыть в своих душах чтото большое, синее, астральное»7 ,
убеждение в том, что жизнь души находится в зависимости от кос
мических и природных катаклизмов, можно определить как своего
рода «общее место» в книгах философов и статьях русских поэтов.
В ряду всех суждений о человеческой личности и человеческой душе
теории А. Белого занимают особое место. История становления само
сознающей души не только становится своего рода лейттемой А. Бе
лого, объединяя публицистику и прозу, философские и литературно
критические работы: она является призмой, сквозь которую автор
рассматривает историю человечества и пути культуры, свой собствен
ный жизненный и творческий путь и судьбу России.
Не касаясь всех аспектов концепции человеческой души у А. Бело
го, отметим только некоторые доминанты, прежде всего, повторяющи
еся в его книгах метафоры: бездна (бездонный колодец), книга, небо и
мировое древо. Уподобление души бездне или колодцу, у которого нет
«индивидуального дна, который есть выход одновременно в небо духа
и космосов» 8 , отчетливо выразило мысль о безграничности души, не
познаваемых ее глубинах, единосущих вселенной. Новый аспект вно
сит метафора душакнига. Она позволила А. Белому представить душу
как хранителя памяти о тысячелетиях истории мира: «доисторичес
кая жизнь в нас вписана»9 , – полагал он. По точному наблюдению ис
следователей, глубинная жизнь сознания, по Белому, «вмещает все
планеты всех вселенных и все фазы истории, которые могут быть вос
становлены из души»10 .

225
 Своего рода синтез представлений А. Белого о душе можно уви
деть в «Котике Летаеве», где создан сложнейший образ человечес
кой души – вселенной, мирового древа, находящегося в постоянном
процессе роста: «<…> если бы повернуться мне взором в себя и осве
тить мне себя; – то увидел бы я: наше небо; облака там бегут на гро
мах в моем небе духовнодушевности белоходным изливом; а изли
вы – ветрятся, ветвятся; и – листятся, раскидается мыслями все; и
это все отражается: в небе над нами; оттогото оно говорит; и оттого
оно – ведомо <…> »11. В этой картине души весьма характерными для
Белого оказываются не только идея безбрежности души, безгранич
ной, как небо, но и ее метаморфозы: душаоблако «изливается» в ве
тер, затем в древо, стремительно растущее. Древо – образ также кос
мический, утверждающий мысль о душе – первоначале всего сущего,
соединяющем небо и землю. Особый смысл несут образы облаков и
грома: облако, по утверждению З. Юрьевой, выполняет в произведе
ниях А. Белого двоякую роль: «закрывает то, что должно быть зак
рыто, и открывает то, что надо открыть и явить» 12 , – сокровенную
тайну мира. Гром и молния в поэзии А. Белого – всегда знак Преоб
ражения и Богоявления, но одновременно – и знак преображения
души в дух. А в целом «изливающиеся» в ветви и листья летящие
облака создают образ безграничной и бесконечно изменчивой души
зеркала мира, и повторяющей жизнь небес, и творящей ее.
Однако безграничная душа – небо, вселенная, мировое древо не
мыслится А. Белым как высшее начало человека. В «Истории станов
ления самосознающей души», над которой А. Белый работает в сере
дине 1920х гг. и где подводит итог своим многолетним наблюдениям,
он стремится опровергнуть традиционное представление о «теле,
с душою внутри его, с духом, как точкою посреди души»13 . «<…>Не
«дух» внутри переживаний душевных, не эта последняя (то есть душа)
внутри реального тела, а тело, в процессах сознания, дано нам в душе;
душа – в духе» 14 , – настаивает автор. «Мы» – не душа, – повторяет он, –
«мы» есть «дух» 15 . Пути человеческой истории и культуры определя
ются становлением души, ростом нашего «я»: от Греции, которая «ин
дивидуализма» не знала, к средневековой Европе – к рождению души
рассуждающей, то есть осознавшей в себе «я», и, наконец, к рождению
души самосознающей, то есть обращенной на самое себя16 , – такой мыс
лится А. Белому история человечества.
Но рождение души самосознающей – не конечный этап. Душа са
мосознающая в процессе «горестного узнания» самой себя «натал

226
кивается» внутри души «на свои границы вверху и на свои границы
внизу». На нижних границах душа созерцает «разверстые громады
мрака астрального космоса, символа астрального тела» 17 , на верх
них границах душа соприкасается с царством Духа. И здесь начина
ется «крестный путь души самосознающей», который «не исчерпы
вается дохождением до нижних границ души и не исчерпывается
дохождением до границ конкретного духа». Смысл этого пути, по
А. Белому, – «в прободении нижних границ, в выходе из душевной
сферы, в гибели самой души, для восстания ее в духе» 18 .
При этом «я» человека не понимается как «я» личности, это – «точка
пересечения мира и личности, человека и Бога, коллектива и индиви
дуума» 19 . Бесконечное расширение Духа – «я» и есть будущее чело
вечества. Один из докладов, прочитанных в 1921 г. во Дворце Искусств,
А. Белый заканчивал словами: «Мы должны развертывать организу
ющиеся коллективы, расширять в этих коллективах наше «я», мы дол
жны их перебросить с плотины на плотину, мы должны сказать зве
рям, птицам и камням: братья»20. Эти призывы для А. Белого носили
далеко не умозрительный характер: все переживания были глубоко вы
страданы в его собственном душевнодуховном опыте, нашедшем воп
лощение и в его прозе, и в поэзии, воспринимаемой самим автором как
«роман в стихах», содержание которого – его искание правды 21 .
Поэтические сборники А. Белого действительно отразили сложную
и противоречивую жизнь души лирического героя, ее становление, ее
мучительные соприкосновения с «нижними границами» тела и ее ги
бель в Духе. Метафорами души в первом сборнике А. Белого «Золото
в лазури» становится зеркало и чаша. Душа лирического героя несет
«печать» небесного мира, космоса и хаоса, небесной гармонии и небес
ной же дисгармонии. По точному наблюдению А. ХанзенаЛёве, у Бе
лого и А. Блока «в большей степени, чем у других символистов, небо
предстает пейзажем души, причем оно приобретает черты души («оду
шевление»), а душа – черты неба»22. Образы души подчеркнуто небес
ны в первом сборнике, и эта «небесность» души предстает как отраже
ние неба, солнца, облаков: «Наши души – зеркала, / Отражающие
золото» («Солнце», 1903) (С. 75–76), душа хранит «неземную печать»
огней – облаков, как рубины, плывущих над землей («Бальмонту»,
1903). Рубиновый цвет – знак зари, солнца, а облако – окно в высший
мир, в сокровенную тайну его. Но душа подвластна и «древнему хао
су», символом, знаком которого выступает красная луна (С. 71). Хаос
«крадется» в душу «смятеньем неясным», но в борьбу за душу героя

227
вступают небесные огни, «ласкающие» героя и побеждающие «горес
тный мрак» в мире и душе.
Окружающий мир не просто «обстает» героя (если воспользовать
ся словами А. Белого), герой живет с ним единым стремлением: жадно
вбирая небесный свет, подобно чаше, сопротивляясь наступающему
ночному мраку, и герой, и природа, устремлены в небесную отчизну:
«Туманный, краснозолотой, / На нас блеснул вечерний луч / Безмир
ноогненной струей / изза осенних низких туч. / Душе опять чегото
жаль. / Сырым туманом сходит ночь. / Багряный клен, кивая вдаль, /
С тоской отсюда рвется прочь» (С. 137). «Зашифровка своих томле
ний и предчувствий в природоописаниях» 23 определяется идеей еди
носущия человека и природы, земной природы и неба. Мысль о един
стве выражена не только в объединяющем душу и клён переживании –
тоске по небу, но и цветовой гаммой: краснозолотой цвет небесного
луча как бы повторяется в багряном цвете листьев, впитывающих сол
нечный огонь.
В следующем сборнике А. Белого «Пепел», стихотворения кото
рого отразили личную драму автора, в борьбу за душу героя вступает
не только ночной мрак, но и земной мир. Это воздействие тоже пере
дается с помощью образов огней, но огней уже земных, вновь вос
принимаемых не столько глазами, сколько душой: «В душу мне смот
рят из ночи, / Поднявшись над сетью бугров, / Жестокие, желтые
очи / Безумных твоих кабаков» («Отчаянье», 1908). В предисловии
к сборнику А. Белый говорил о заре и кабаке как абсолютных анти
тезах; они могут стать «символами ценностей», утверждал он, если
«художник вкладывает в них свою душу» (С. 543, 544). Нельзя не
заметить, как различаются «символы души» в двух сборниках. До
минирование небесных символов души над земными – в «Золоте в
лазури» – отчетливо передает устремленность души героя к высше
му миру, и точно так же исчезновение небесного огня, замена небес
ных символов души на земные в «Пепле» – отражает душевную дра
му, переживаемую лирическим «я».
Сам автор определил темы «Пепла» как «переживания себя по
терявшей души» (С. 555). Если воспользоваться словами А. Бело
го, стихотворения сборника «очерчивают рождение самосознающего
«я» в мир астрала и «линьку» души», «вспых астрального тела –
страсти, похоти»24 . В «Пепле» и нашли отражение мытарства души,
переживающей сильнейшее воздействие астрального мира – страс
тей. В одном из стихотворений сборника душа и названа «страстей

228
рабыней» («Пустыня», 1907). Однако только она может воскресить
человека к новому бытию. Дважды повторяется призыв героя
к душе: «Душа, от скверны, – / Душа – остынь!/ И смерти зерна /
Покорно / Из сердца вынь» (С. 187–188). Душа мыслится как сила,
способная очистить самое себя от «скверны» и сердце от «зерен
смерти», и только тогда она способна будет «Славить Бога» (С. 188).
Переживания лирического героя, «пейзаж души» зеркально повто
ряют «пейзаж мира», восхождение души, ее возрождение переда
ются с помощью смены картин природы: земную пустыню видит
мертвая душа, в эфирную пустыню устремлена душа возрождаю
щаяся, славящая Бога.
В «Урне», сборнике, опубликованном в 1909 г., по словам А. Бе
лого, герой становится «живым мертвецом, заживо похороненным; и
эти переживания прижизненной смерти («Ты подвиг свой свершила
прежде тела, – безумная душа») приводят к кощунственным выкри
кам боли <…>» (С. 556). Приведенные курсивом строчки Е.А. Бара
тынского многое объясняют в переживаниях лирического героя. В «Ис
тории становления самосознающей души» А. Белый одно из откровений
поэзии Баратынского (а также его великих современников – Пушки
на, Лермонтова, Тютчева) увидел в умении передать «охлад души, уми
рающей в них, в осознании снизу врывающейся стихии мятежной,
в повышенной жизненности проявлений астральных при «хладе» ду
шевном, влекущих их в тьму, метель, гибель <…>» 25 . Но в его сборни
ке «Урна» отразился не только «охлад души», не менее сильно здесь
выразилась и вера в возможность преображения души, познавшей хо
лод смерти. В стихотворении «Прости» (1908) возникает образ души
ветра или метели, души, «сметающей смертный полог» ночей и дней
(С. 301). И, только очищенная, душа вновь становится «заоблачной
дверью в простор иных пространств» (С. 318).
Однако, как уже отмечалось выше, для Белого интимнейшие пере
живания были отражением общечеловеческих переживаний: не толь
ко свою личную жизнь, но и жизнь России, свою эпоху А. Белый вос
принимал как «точку соприкосновения «само»сознания с астральным
телом; эта точка становится как точкою кризисов самосознания, так
и возможного возрождения»26 . Пробуждение души предполагает не
только «вбирание» небесного света, но абсолютное соединение с ним
в едином чувстве любви. В стихотворении «Инспирация» (1914),
написанном в годы общения с Р. Штейнером и отразившем увлече
ние антропософскими идеями, метафорой души становится ткань,

229
сотканная из света небесного (неба, горящего над зорями) и его отра
жения – земного (золотистого хлеба). Понятие «инспирации» в ант
ропософии, как позднее в «Основах моего мировоззрения» объяснял
А. Белый, означает одну из стадий познания, соответствующих «про
мышлению нас нами»; инспирация «раскрывает в самосознании прин
цип соединения, как целое знаний в любви; цельное знание – знание
из любви»27. Соединением вольного светового небесного и земного тока
создается душа человека, но этому току должно предшествовать мо
литвенное служение человека миру, и тогда преображается душа и зем
ля: «В безмирные, / Синие / Зыби / Лети, литургия моя! / В земле – /
Упадающей / Глыбе – / О небо, провижу тебя …/ Алмазами / Душу /
Наполни, / Родной стариною дыша: – /Из светочей, / Блесков, /
И молний, / Сотканная, – плачет душа» (С. 380).
Свою эпоху А. Белый мыслил как начало преображения души в Дух,
осмысляя это преображение и как личный путь, и как судьбу России.
Гибели души и возрождению ее в духе посвящена поэма «Христос вос
крес». В предисловии к изданию своих стихотворений А. Белый пре
достерегал от истолкования этой поэмы как реакции на политические
события. Поэма, настаивал он, «живописует события индивидуальной
духовной жизни <…>; тема поэмы – интимнейшие индивидуальные
переживания, независимые от страны, партии, астрономического вре
мени <…>. Современность – лишь внешний покров поэмы. Ее внут
реннее ядро не знает времени» (С. 557).
Крестный путь Христа становится символическим отражением
жизни души, гибнущей и возрождающейся в духе, «Голгофой само
сознания», по определению автора (С. 556), отражая неизменное убеж
дение А. Белого: «Индивидуум личности, гений личности есть «Jch»,
ставшее J. Ch.; «Не я, но Христос во мне»28 . Однако эти интимнейшие
переживания предстают и как мировая мистерия, преображающая все
человечество: небесный свет нисходит в душу каждого человека, рож
дая молнию – знак богоявления: «Я знаю: огромная атмосфера / Сия
нием / Опускается / На каждого из нас, – / Перегорающим страдани
ем / Века / Омолнится / Голова / Каждого человека» (С. 401). На эту
«всечеловечность» событий поэмы, символическую связь крестного
пути Христа с преображением души всего человечества указал и сам
поэт в предисловии 1923 г.: «Здесь “дни” и “часы” взяты не только
в смысле “дней” и “часов” 1918 года, но и в смысле метафорическом:
в смысле “дней” и “часов” встречи переживающего бездны ужасов ин
дивидуального “я” или “я” коллектива (души народа, души челове

230
чества) с роком, со стражем порога духовного мира; и этот порог –
крест; и – висящий на кресте; приятие распятия пресуществляет тему
смерти в тему воскресения; в этой теме каждое “я” или Ich становит
ся I.Ch – монограммой божественного “я”» (С. 557).
В революционные годы, осознаваемые А. Белым как начало эпохи
революции духа, и происходит знакомство его с С. Есениным. Разго
воры с А. Белым, несомненно, могли активизировать и размышления
молодого поэта о человеке, внесли в уже сложившееся к 1917 г. пони
мание человека, его души новые аспекты. Есенинская концепция души
не отличалась многогранностью и сложностью, столь характерной для
А. Белого, однако были в представлениях молодого поэта некие стер
жневые идеи, которые заставили воспринять суждения А. Белого как
импульс – к развитию собственных мыслей о человеке и его душе.
Мотив души возникает еще в ранней лирике Есенина, но точнее
было бы назвать есенинскую поэзию поэзией сердца. Мир, жизнь, лю
дей воспринимает не столько душа, сколько сердце лирического ге
роя. Сердце видит сны («Колокольчик среброзвонный, / Ты поешь иль
сердцу снится»; «В сердце снов золотая сума»), именно сердце откры
вается земле, принимает ее красоту («О сторона ковыльной пущи! /
Ты сердцу ровностью близка»). Не душа, как у А. Белого, а сердце не
сет свет, свет любви к земле и небу: источником же света становится
земной и небесный огонь («Васильками сердце светится, / Горит в нем
бирюза»), в «сердце светит Русь». И возрождение героя переживается
сердцем как вспыхнувший в нем свет («В сердце ландыши вспыхнув
ших сил...»). Сердце наделено мудростью и «шепчет» герою печаль
ные истины («Сторона ль ты моя, сторона», 1921). Оно хранит память
о прошлом («Дорогая, сядем рядом...», 1923), готовится к новым пере
менам («Пускай ты выпита другим...», 1923), сердце рождает слова
(«Ты прохладой меня не мучай...», 1923).
Признание есенинского героя: «Слишком я любил на этом свете, /
Все, что душу облекает в плоть» 29 , возможно, и объясняет эту способ
ность героя воспринимать жизнь прежде всего сердцем: сердце – тоже
плоть, которая облекает душу. Но здесь необходимо уточнение: «плоть»
для есенинского героя обретает ценность тогда, когда хранит душу. Еще
в ранней лирике восторг перед миром выражается в особом душевном
переживании – в готовности героя отдать душу родному миру: «Все
встречаю, все приемлю. / Рад и счастлив душу вынуть. / Я пришел на
эту землю, / Чтоб скорей ее покинуть» (I, 39). Позднее, в своей рецен
зии на роман А. Белого «Котик Летаев», Есенин отметит как одно

231
из открытий Белого то, что автор романа «ясно вырисовал скрытые
в нас возможности отделяться душой от тела, как от чешуи» (V,180).
Однако мысль об автономности души нашла отражение еще в ранних
стихотворениях молодого поэта.
Характерно, что в рецензии на роман Есенин усиливает негатив
ную оценку тела, называя его «чешуей» (в отличие от андреебеловской
«кожи»), что еще более акцентирует его животную природу. Лейтмо
тив рецензии – сознание внутренних противоречий между душой, по
мнящей о другой отчизне, и ее неспособностью полностью отделиться
от «чешуи». Жизнь души и определяется этой памятью и вечной уст
ремленностью к небесной родине: «Меланхолическая грусть по отчиз
не, неясная память о прошлом говорят нам о том, что мы здесь только
в пути, что гдето есть наш кровный кров» (V, 181). Традиционное
представление человека путником, а его жизни – дорогой в этих стро
ках Есенина дополняется мыслью о движущейся, устремленной впе
ред и ввысь душе. Образ динамичной, исполненной движения души,
возможно, навеян А. Белым, противопоставлявшим душу как движе
ние, а тело – как статику 30 . Но нельзя не увидеть, насколько органи
чески близка эта мысль Есенину.
«Рост в высь» Есенин в «Ключах Марии» определит как назначе
ние человека, но в то же время уточнит, что ввысь «растет только то,
что сбрасывает с себя кору или, подобно андреебеловскому «Котику
Летаеву», вытягивается из тела руками души, как из мешка. (V, 208).
Думается, не без влияния А. Белого появляется метафора «руки
души»31 , что позволяет представить душу как нечто оформленное, сво
его рода двойника человека, и в то же время у Есенина метафора в ос
нове имеет не идею воссоединения, сближения с родным миром, как
у А. Белого (душа самосознающая, по образному выражению писате
ля, стремится «лично схватиться этими вот руками за духовные осно
вы жизни» 32 ), а утверждение необходимости «высвобождения» из гра
ниц теламешка.
Разделяя вечную тоску человека по небесной отчизне, пережитую
и воспетую русскими символистами, Есенин еще более усиливает это
чувство. Его герой испытывает не только тоску по небесной отчизне,
но и «муку» от невозможности слияния с ней. И такой же тоской про
низано все земное бытие. Как и в произведениях А. Белого, «пейзаж
души» в есенинской лирике повторяется в «пейзаже страны»: небес
ным огнем зажжена и душа, и природа, и этот внутренний огонь опре
деляет жизнь природы и человека, их страстную устремленность к небу,

232
«горение к небесам» (если воспользоваться образом русского филосо
фа Е.Н. Трубецкого): «Душа грустит о небесах. / Она не здешних нив
жилица. / Люблю, когда на деревах / Огонь зеленый шевелится. / То
сучья золотых стволов, / Как свечи, теплятся пред тайной, / И расцве
тают звезды слов / На их листве первоначальной. / Понятен мне зем
ли глагол, / Но не стряхну я муку эту, / Как отразивший в водах дол /
Вдруг в небе вставшую комету. / Так кони не стряхнут хвостами /
В хребты их пьющую луну… / О, если б прорасти глазами, / Как эти
листья, в глубину» (I, 138). Мысль о нераздельности человека и неба
здесь находит воплощение в мотивах отражения небесного света в воде,
листве, на хребтах коней и прорастания. Отражение – знак нисхожде
ния небесного света в земное бытие, впитывания землей небесного све
та. Прорастание листьев «в глубину» и расцветание небесных звезд
на листве также несет идею слиянности, абсолютного соединения, не
разрывности с небесным миром, но прорастание в основе имеет им
пульс к восхождению земного к небесам, устремленности земли, чело
веческой души и природы к небу.
Мотив устремленной вперед и ввысь души обретет у поэта опреде
ленное постоянство, а со временем наполнится драматическим звуча
нием. В способности души к изменениям, движению он увидит одно
временно и причину невозможности точного осознания происходящего.
Для понимания жизни душа должна «остановиться»: «Стой, душа! Мы
с тобой проехали / Через бурный положенный путь./ Разберемся во всем,
что видели, / Что случилось, что сталось в стране, / И простим, где нас
горько обидели, / По чужой и по нашей вине» (I, 215–216). Но в то же
время в этих строках прозвучала и другая, не менее важная мысль: жизнь
осмысливается не столько разумом, сколько душой. Именно душа дол
жна разобраться во «всем, что было и сталось в стране», ибо душевное
восприятие, сопряженное со способностью и понять, и простить, – для
Есенина и является главным для понимания жизни.
В есенинской концепции человека важны два аспекта, сближающие
его с символистами: человек – есть «чаша космических обособленнос
тей» (V, 195) и «семя надмирного древа» (V, 193). Если первый образ
(крайне близкий А. Белому) утверждает идею «вбирания» космоса в
человеческую душу, «собирания» и хранения космоса в душе, то мысль
о семени соотносится не только с идеей слияния земного и небесного,
но и с идеей роста человеческой души, роста, который, подобно росту
дерева, приводит к расцвету и стремлению отдавать свои плоды. Глав
ное устремление человека, по Есенину, и заключается в стремлении

233
вновь осознать себя семенем надмирного древа, чтобы, «подобно дре
ву, он мог осыпать с себя шишки слов и дум и струить от ветвейрук
теньдобродетель» (V, 193).
Мотив небесного сеяния в человеческой душе возникает в одном
из самых «беловских» стихотворений С. Есенина «Под красным вя
зом крыльцо и двор...» (1917), первоначально посвященном А. Бело
му и, возможно, навеянном циклом А. Белого «Время» (1909). В есе
нинском стихотворении небесный сеятель бросает «зерна душ» на
небесную пашню, зрелые зерна падают на землю («спадают в глушь»)
«со звоном неба». Исходя из семантики слова «звон» в есенинском
творчестве, явно восходящем к фольклорным источникам 33 , можно
сказать, что душа у Есенина выступает хранителем солнечного, боже
ственного начала.
Но для поэта важна и мысль о «возвращении» впитанного в душу
небесного света, причем возвращении его не только небесам, но и зем
ле. Возможно, что импульс для возникновения этой мысли тоже дали
разговоры с А. Белым, но получила она отнюдь не беловское воплоще
ние. В поэме «Пришествие» (1917), посвященной А. Белому, «состав»
души – небесная водалазурь, зачерпнутая небесным ковшом – Мед
ведицей. Но герой жаждет лазури в душе, чтобы преобразить землю,
раздарив свою небесную душу, жаждет раствориться в земле, впитаться
в нее, как вода в почву, сделать ее плодородной: «вытекшей душою /
Удобрить чернозем…» (II, 51).
С мотивом раздаривания души связан не только образ небесной
водылазури, но и плодоносящего дерева – яблони («Хорошо под осен
нюю свежесть...», 1918), и это уподобление души дереву не только ак
центирует идею подчинения человека природным законам роста, уст
ремленности к солнцу, осеннего умирания, но также утверждает мысль
о необходимости «раздаривания» «плодов» души как условия челове
ческого существования и назначения человека. Однако можно пред
положить и еще целый ряд аспектов, связанных с семантикой образа
яблони и яблок в мировой культуре. Фруктовое дерево, в том числе
яблоня, в традиционной культуре славян занимает, как указывают
исследователи, особое место. Оно может выступать в качестве двой
ника человека (при рождении мальчика в некоторых странах сажают
именно яблоню 34 ), яблоня участвует в свадебных и погребальных ри
туалах. Как «почитаемый и охраняемый элемент культурного про
странства», яблоня (как и другие фруктовые деревья), по утвержде
нию фольклористов, «имела немало общего с дубом, занимающим,

234
пожалуй, самое высокое положение в славянском дендрарии» 35.
А именно дуб соотносится у славян с преданием о мировом древе 36 ,
что позволяет увидеть в есенинском образе мысль о безмерности души
и ее единосущии миру. Но у яблони есть и другие значения: яблоки
символизируют Солнце, этимологически яблоня связана с Аполлоном,
богомпокровителем искусства 37 . Многосложная семантика яблони
позволяет увидеть в есенинской метафоре не только мысль о небесно
сти души, но и ее солнечности, таящемся в ней творческом даре, воз
вращающемся земле.
Возможно, не без влияния Белого в есенинских статьях возника
ет образ душимузыки, хотя у молодого поэта метафора обретает соб
ственные значения. В этой метафоре Есенина привлекла мысль не
только о многосложности человеческой души, не менее сильно здесь
выразилось неизменное для поэта неприятие какойлибо преграды
для человека или природы (даже если эта преграда – «жизненная ме
лодия») и постоянное устремление к «прорыву», высвобождению, лю
бовь к «разливу стремительным потоком», говоря его собственными
словами. Отсюда метаморфоза: душамузыка превращается в душу –
водный поток, прорывающий плотину любых ограничений. Есенин
создает образ «земной» воды – «мельничной», но мифологема воды,
традиционного символа и жизни и смерти, земли и неба, одной из
первооснов вселенной, передает и мысль о душе как стихии, и зем
ной, и небесной, изначальной, вечной. «Человеческая душа слишком
сложна для того, чтобы заковать ее в определенный круг звуков ка
койнибудь одной жизненной мелодии или сонаты, – пишет автор
«Ключей Марии». – Во всяком круге она шумит, как мельничная вода,
просасывая плотину, и горе тем, которые ее запружают, ибо, вырвав
шись бешеным потоком, она первыми сметет их в прах на пути сво
ем» (V, 211). Эта метаморфоза, возникновение очень органичного для
Есенина образа – душавода – объясняет и несовпадение взглядов
А. Белого и С. Есенина в кардинальном вопросе: Есенин, на время
увлеченный идеей преображения души, все же придет к выводу: «Жи
вой души не перестроить ввек» (II, 148).
Определенную перекличку с идеями А. Белого можно увидеть и
в драме «Пугачев» (1921), где возникает своеобразный спор о душе.
В драматической поэме конфликт переносится внутрь пугачевского
стана и заключается в противопоставлении двух представлений о че
ловеческой душе. Одним из воплощений этого конфликта становится
противостояние природных образов – «звериных» и «растительных»,

235
осмысляемых как антитеза. Противостояние героев связано, в том чис
ле, и с разным пониманием сути человеческой души и ее устремлений.
Для Пугачева душа – звереныш: «Я умею, на сутки и версты не трога
ясь, / Слушать бег ветра и твари шаг, / Оттого, что в груди у меня, как
в берлоге, / Ворочается зверенышем теплым душа» (III, 21). Челове
ческая разность определяется для него только тем, что зверь в душе
у каждого человека – разный: «Знаешь: люди ведь все со звериной ду
шой, – / Тот медведь, тот лиса, та волчица, – / А жизнь – это лес боль
шой, / Где заря красным всадником мчится./ Нужно крепкие, крепкие
иметь клыки» (III, 22).
Человектрава или колос кажется Пугачеву символом, может быть,
и гармоничного существования, но в то же время осознается им как при
чина социальных бедствий. «Бедные, бедные мятежники, – говорит
Пугачев, обращаясь к своим сподвижникам. – / Вы цвели и шумели,
как рожь. / Ваши головы колосьями нежными / Раскачивал июньский
дождь. / Вы улыбались тварям» (III, 23). Однако эта идиллическая кар
тина жизницветения имеет горькоироническое звучание, ибо идеал
Пугачева – бунт против растительного существования, месть, вскипев
шая «золотою пургою акаций», и ножи, пролившиеся «железными стру
ями люто». Человекурастению он противопоставляет человека – хищ
ного зверя. Именно жизнь человека, напоминающую неподвижное
существование растений, беззащитных перед стихией или жестокостью,
он осмысляет как причину социальных бедствий. И такой же точки зре
ния придерживаются другие персонажи (например, Сторож): неподвиж
ность и инертность «людейрастений» становится для них символом
неистинного существования.
Как представляется, противопоставление двух пониманий челове
ческой души – растения и зверя, во многом определяет авторскую
философию русского бунта, точнее, причин его поражения. «Свистать
всем тем диким и злым, что сидит в человеке», и «звенеть в человечьем
саду» – два разных устремления человеческой души, столкнувшихся
в пьесе. У каждого из них есть своя правда и своя трагедия. Человек
растение беззащитен перед жестокостью мира, у человеказверя «тя
желеет» душа. И потому Хлопуша, живущий по волчьим законам
(«Завтра же ночью я выбегу волком / Человеческое мясо грызть. / Все
равно ведь, все равно ведь, все равно ведь / Не сожрешь – так сожрут
тебя», III, 32), «тяжелее, чем камни, несет свою душу» (III, 30), а Пу
гачев «под душой падает, как под ношею» (III, 51)38 .

236
 Характерно, что желание смерти или жажда жизни осознаются
в есенинской драматической поэме именно в связи с восприятием
души как зверя или растения. Так, Чумаков, рассказывая о гибели
повстанцев и предпочитая смерть на поле битвы, не принимает жа
лоб Бурнова, боящегося смерти: «Что жалеть тебе смрадную холод
ную душу, / Околевшего медвежонка в тесной берлоге?» (III, 41).
Но «чувство жизни» Бурнова во многом и определяется тем, что душа
его – не звереныш, а расцветающая яблоня: «Я хочу жить, жить, жить
<…>/ Яблоневым цветом брызжется душа моя белая <…> / Я что
угодно сделаю, / Сделаю что угодно, чтоб звенеть в человечьем саду!»
(III, 42).
Безусловно, один из спорных вопросов – проблема авторской по
зиции, авторского отношения к выбору героев39 . Как и А. Белый, Есе
нин рассматривал «дикость, подлую и злую» в человеке, способность
к уничтожению себе подобных как трагедию40 . Автор «Пугачева» не
поэтизирует необходимость жертвы ради осуществления великой
цели. Возможно, не без влияния Белого и в «Ключах Марии», и
в «Пугачеве» появляется мотив лунного влияния, который неизмен
но у А. Белого осмыслялся как знак падения, нравственного ущерба
человека (прежде всего в воспоминаниях о Блоке). Не случайно ме
тафорой «хлада» души, то есть взрыва в душе страстей, у А. Белого
выступал именно мотив несения души как «луны», то есть «трупа»
планетного 41 .
Однако, указывая на эти явные параллели с суждениями А. Белого,
следует отметить, что мысль о пагубности для человеческой души лун
ного влияния высказывалась не только автором «Котика Летаева».
В размышлениях русских философов Е.Н. Трубецкого и Н.А. Бердяе
ва также можно найти отчетливые совпадения с представлениями по
этов. Так, например, в «Смысле творчества» (1916) Н.А. Бердяев рас
сматривал возобладание лунного сияния, женской природы луны над
человеком как возобладание природной стихии над Логосом, сопро
вождаемое падением человека. Высший смысл бытия – возвращение
Солнца внутрь человека42. Возможно, что и это рассуждение отозва
лось в «Ключах Марии» Есенина, где задача человеческой души опре
делена как выход «из сферы лунного влияния» (V, 211), устремлен
ность к солнцу и утверждение «царства солнца внутри нас» (V, 210).
Не принимая все то «дикое и злое», что «сидит» в человеке, Есенин
скорее поэтизировал в своем творчестве душурастение. В описании ду
шевных переживаний лирического героя, действительно, доминируют

237
растительные образы. В лирике 1920х гг. образамисимволами души
могут выступать «сиреневая цветь» («Отговорила роща золотая», 1924)
и «поле безбрежное», которое «дышит запахом меда и роз» («Несказан
ное, синее, нежное…», 1925). Метафора душаполе акцентирует не только
идею беспредельности, но и «окультуренности» души: «поле» вызывает
ассоциацию именно с обработкой, возделыванием, «культурой» в ее из
начальном значении. «Поле» – образ только земной, однако не призем
ленный, ибо растут на поле розы – неизменный знак идеала в лирике Есе
нина («Мне осталась одна забава...», 1923). Запах меда в лирике Есенина
также соотносится с высокими, идеальными переживаниями – светлым
христианским праздником («Гой ты, Русь, моя родная...», 1914), чистой
любовью («Не бродить, не мять в кустах багряных...», 1916).
В одном из последних стихотворений («Может, поздно, может,
слишком рано…», 1925) появляются другие метафоры: душа уподоб
ляется «холодному кипенью», «шелесту» сирени голубой и «лимон
ному свету заката». Эти образы синтезируют идеи связи земного и
небесного миров в человеческой душе, одновременного ее расцвета и
умирания. «Холодное кипенье» – оксюморон, который призван утвер
дить мысль о недоступности душе ложных страстей и в то же время
о способности души к сильным переживаниям, о жажде ею внутрен
ней чистоты, тишины и красоты. «Лимонный свет заката», сопутству
ющий описанию души, вносит трагическую ноту: лимонный – это
цвет холодный, передающий мысль об «охладевшей душе», ее «зака
те». Но мотив заката души одновременно утверждает и мысль о сол
нечной природе души, таящемся в ней, пусть и оскудевшем, свете.
В отличие от А. Белого, Есенин воспринимал умирание души как
необратимый процесс: душа не способна к воскрешению, она «прохо
дит, как молодость и как любовь» (IV, 185). Старение души воплоща
ется в мотиве «охлаждения» души, утраты ею огня, тепла. Мотив ох
лаждения души, ее умирания – один из самых трагических в поздней
лирике поэта – получает многовариантное воплощение. Умирающая
душа уподобляется дождливому небу: «Как будто дождик моросит, /
С души, немного омертвелой» (I, 195). Эта метафора, утверждая по
прежнему небесность души, таит и идеи утраты ею (пусть и временно)
солнечности и ее оскудения: если раньше душа представлялась вод
ным потоком, прорывающим преграды, то теперь с душинеба всего
лишь дождик «моросит».
Мертвенность души воплощается и в образе душискелета: «Я ду
шой стал, как желтый скелет» (I, 197) – образ, в котором соединяется

238
и мысль о человеке как дереве, увядающем, желтеющем, и о смерти –
утрате «плоти» души, превращении живой души в мертвеца. Но воз
можен и другой источник этого образа – поэма А. Белого «Христос
воскрес». В описании мертвого Христа акцентировался именно эпи
тет «желтый», выступающий в творчестве А. Белого как символ смер
ти и власти земного бытия над человеком: «деревянное тело <…> про
волокли, – / Точно желтую палку»; «Нам желтея <…>/ Эти проткнутые
ребра, / Перекрученные руки, / Препоясанные чресла – / В девятнад
цатом столетии провисли <…>» (С. 390, 392). Но если для А. Белого
смерть телаХриста воспринималась как условие возрождения Хрис
тадуха, то у Есенина метафора имеет трагическибезысходный смысл,
не соотносится с идеей грядущего воскрешения.
В лирике 1925 г. появляется и образ оскудевшей душиколодца:
у некогда безбрежной или бездонной души лирический герой ощу
щает «дно» («Руки милой – пара лебедей», 1925). «Вылюбленная»
до «дна» душа и сердце превращает в камень – драгоценный, но та
кой же холодный.
Трудно сказать, были ли эти горькие размышления продолжением
«разговоров» с А. Белым о человеческой душе, незаконченного спора
с ним. Рожденные в трагические для Есенина годы, они вновь показа
ли разность человеческой индивидуальности двух поэтов, разность пу
тей, на которых они «искали правду», разность их судеб. И в то же
время сам диалог А. Белого и С. Есенина о человеке и душе, высказан
ные ими мысли открыли путь к постижению «грустной нежности»
многоликой русской души, так ясно сказавшейся в творчестве гени
альных поэтов.

Примечания
1
Цит. по: Швецова Л. Андрей Белый и Сергей Есенин. К творческим взаи
моотношениям в первые послеоктябрьские годы // Андрей Белый. Пробле
мы творчества. М., 1988. С. 406.
2
В статье не ставится проблема источников концепции А. Белого и
С. Есенина, требующая специального изучения. В свое время А. Белый утвер
ждал, что своеобразие символизма как мировоззрения во многом и опреде
ляется «попыткой осветить глубочайшие противоречия современной куль
туры цветными лучами многообразных культур <…> ». (Белый А. Символизм
как миропонимание /Сост., вступ. ст. и прим. Л.А. Сугай. М., 1994. С. 26).
Сложна и проблема источников есенинской концепции человека и мира.
«Структура ментального контекста есенинского творчества», по утверждению

239
исследователей, определяется и формируется «метаязыком национальной куль
туры, включая славяноязыческую мифологию, русский фольклор, древнерус
скую книжность <…>, православную литургику и иконографию, отечествен
ную литературу и искусство, русскую религиознофилософскую и эстетическую
мысль» (Воронова О.Е. Творчество С.А. Есенина в контексте традиций русской
духовной культуры. Автореф. дисс. докт. филол. наук. М., 2000. С. 49).
3
Франк С.Л. Русское мировоззрение. СПб., 1996. С. 177.
4
Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989. С. 299.
5
Франк С.Л. Русское мировоззрение. С.157.
6
Брюсов В.Я. Среди стихов: 1898–1924. Манифесты, статьи, рецензии /
Сост. Н.А. Богомолов, Н.В. Котрелев. М.,1990. С. 492,
7
Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. М., Л., 1960–1963. Т. 5. С. 109–110.
8
Юрьева З. Творимый космос у А. Белого. СПб., 2000. С. 38.
9
Белый А. Душа самосознающая / Сост. и статья Э.И. Чистяковой. М., 2004.
С. 287.
10
Юрьева З. Творимый космос у А. Белого. С. 39.
11
Белый А. Собр. соч. Котик Летаев. Крещеный китаец. Записки чудака /
Общ. ред. и сост. В.М. Пискунова. М., 1997. С. 28.
12
Юрьева З. Творимый космос у А. Белого. С. 49.
13
Белый А. Душа самосознающая. С. 222.
14
Там же.
15
Там же. С. 313.
16
Там же. С. 101.
17
Там же. С. 103, 149.
18
Там же. С. 168.
19
Там же. С. 535.
20
Там же. С. 523.
21
Белый А. Стихотворения и поэмы / Вступ. ст. и сост. Т.Ю. Хмельниц
кой. М., Л., 1966. С. 553. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указа
нием страницы.
22
ХанзенЛёве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ми
фопоэтический символизм начала века. Космическая символика. СПб., 2003.
С. 408.
23
Лавров А.В. Андрей Белый в 1900е гг. М., 1995. С. 120.
24
Белый А. Душа самосознающая. С. 306, 309.
25
Там же. С. 308.
26
Там же. С. 484–485.
27
Там же. С.47–48.
28
Там же. С. 53.

240
 29
Есенин С.А. Полн. собр. соч.: В 7 т. (9 кн.). М., 1995–2001. Т. 1. С. 201.
Далее сноски на это издание в тексте в скобках: римская цифра обозначает
том, арабская страницу.
30
Белый А. Душа самосознающая. С. 219, 220.
31
Там же. С. 70.
32
Там же.
33
О семантике «звона» см.: Фрэзер Д.Д. Фольклор в Ветхом Завете. М., 1985.
С. 453–474.
34
Фрэзер Д.Д. Золотая ветвь. М., 1984. С. 637.
35
Агапкина Т.В. Южнославянские поверия и обряды, связанные с плодо
носящими деревьями, в общеславянской перспективе // Славянский и бал
канский фольклор. М., 1994. С. 88, 106.
36
Афанасьев А.Н. Древо жизни: Избранные статьи. М., 1982. С. 214.
37
ХанзенЛёве А. Указ. соч. С. 633.
38
Ср. точку зрения, высказанную в статье Н.М. Кузьмищевой, противопо
ставившей «звериное» в Пугачеве «зверству», которое, по мнению исследова
теля, «имеет преимущество перед звериным. Оно – в мести, то есть в зверстве,
четко целенаправленном, продуманном». См.: Кузьмищева Н.М. Восстание Пу
гачева в восприятии Пушкина и Есенина // Пушкин и Есенин: Есенинский
сб. /ИМЛИ РАН. Отв. ред. Прокушев Ю.Л. М., 2001. С. 179.
39
О поэме см.: ШубниковаГусева Н.И. Поэмы Есенина: от «Пророка» до
«Черного человека». Творческая история, судьба, контекст и интерпретация.
М., 2001.
40
В «Основах моего мировоззрения» А. Белый писал о зверином начале
души как низшем «слое» души. См.: Белый А. Душа самосознающая. С. 43.
«Образ растения» в человеческой душе («растительное бессознание») он рас
сматривал как следующий слой души (Там же).
41
Белый А. Душа самосознающая. С. 309.
42
Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989. С. 314.

241
 Н.М. Малыгина, г. Москва

Сергей Есенин и Андрей Платонов: пересечение судеб,

переклички образов и мотивов творчества

Если сравнить судьбы Есенина и Платонова, в них можно обнару

жить гораздо больше сходства, чем привыкли думать.
Они близки по возрасту: Есенин был старше Платонова всего на че
тыре года. Они cхожи по социальному происхождению: оба вышли из
народных низов, выросли в провинции, а по принятой в дореволюцион
ной России социальной иерархии относились к сословию мещан. Сер
гей Есенин и Андрей Платонов на собственном опыте испытали драма
тизм того промежуточного состояния, в котором оказывался человек,
когда попадал «на опушку города» прямо из природы. Слобода, где рос
Платонов, с ее плетнями и хатами, с колокольным звоном и дорогой,
уходящей в поля, мало отличалась от деревни Есенина.
В воспоминаниях Есенина и Платонова о детстве немало общих
черт. Есенин вспоминал, что бабушка водила его по монастырям.
Годы раннего детства Платонова прошли в Задонском монастыре,
вблизи этого монастыря выросла его мать, поскольку дед Платоно
ва по материнской линии был золотых дел мастером и выполнял
заказы для монастыря.
А. Воронский в известной статье о Сергее Есенине заметил, что есе
нинская поэзия переполнена церковной лексикой и проникнута рели
гиозностью. Проза Платонова тоже изначально отличалась обращени
ем к Библии и Евангелию, писатель постоянно цитировал Ветхий и
Новый заветы.
С 1918 года Платонов сотрудничал в журнале «Железный путь»,
одним из авторов которого был близкий к Есенину Орешин.
Точкой пересечения судеб Есенина и Платонова в Москве стано
вится в 1923–1924 годах их одновременное общение с редактором
журнала «Красная новь» А.К. Воронским. Конечно, контакты Есе
нина с Воронским к тому времени были гораздо более длительными
и тесными.
Но и Платонов, чье вступление в литературную жизнь Москвы на
чалось с 1920 года, когда он участвовал в съезде пролетарских писате
лей, в 1923 году встречался с Воронским. Именно Воронский одним
из первых среди литературных деятелей такого уровня обратил вни
мание на Платонова и написал о нем Горькому.

242
 В 1926 году, в один из трудных моментов своей многострадальной
судьбы, Платонов обращался к Воронскому с письмом, надеясь на его
помощь.
Именно близкие к Воронскому критики «Перевала» Н. Замошкин
и Д. Тальников первыми заметили и высоко оценили талант автора
«Сокровенного человека» и «Чевенгура».
Общим знакомым Есенина и Платонова был Б. Пильняк.
Есенин был членом Всероссийского Союза советских писателей,
который в Москве возглавлял Б. Пильняк.
Платонов познакомился с Борисом Пильняком вскоре после пере
езда в Москву в 1926 году. Это случилось уже после гибели Есенина, но
Платонов общался с человеком, который Есенина хорошо знал. Плато
нов так же, как Есенин, стал членом Всероссийского Союза советских
писателей и был свидетелем смещения Пильняка с поста председателя
писательской организации, оппозиционной по отношению к РАПП.
Платонов, подобно Есенину, был объектом травли рапповских кри
тиков. В отношении руководства РАППа к Есенину проявилась неко
торая двойственность: И. Вардин, желая поддержать Есенина, посе
лил его на некоторое время у себя в квартире, взял под свою опеку и
охрану. Так же двойственность проявилась в отношении деятелей
РАПП и к Платонову: Л. Авербах в 1929 году написал разгромную
рецензию на рассказ Платонова «Усомнившийся Макар». Но даже
после громкого политического скандала, вызванного публикацией
в 1931 году платоновской «бедняцкой хроники» «Впрок», Авербах от
кликается на просьбу бездомного Платонова о жилище, направляет
в ЦК РКП(б) письмо о нуждающихся писателях и добивается того,
что Платонову дают квартиру в доме на Тверском бульваре, 25.
Годы спустя после смерти Есенина Платонов общается с сибирски
ми писателями, которые были друзьями писателя Николая Анова, –
ответственного секретаря журнала «Красная новь» в то время, когда
в журнале печаталась повесть Платонова «Впрок». Среди друзей
Анова был крестьянский поэт П. Васильев.
В сводке от 11 июля 1931 года, направленной уполномоченным
в секретнополитический отдел ОГПУ, сохранились сведения о том,
что П. Васильев опроверг мнение Сталина о Платонове, вызванное пуб
ликацией повести «Впрок». После того, как в редакцию журнала «Крас
ная новь» пришло письмо вождя с ругательствами в адрес Платонова,
«Васильев сказал, что Платонов может быть кем угодно, только не
дураком. Такие дураки не бывают. <…> сказал, что Платонов – это
предсказатель, что он гениален <…>»1.

243
 Особое родство Есенина и Платонова проявилось в органичности
их творчества.
Переклички образов и мотивов их произведений были результа
том общей боли писателей за судьбу провинциальной деревенской
России и ее народа.
Образ дороги, уходящей вглубь России, был центральным в твор
честве Есенина и Платонова.
Главными героями Платонова, начиная с ранних стихов и расска
зов, являлись странник и нищий. Бредущими по дорогам странника
ми остаются герои романа «Чевенгур» и повести «Котлован».
Источником схожих мотивов и образов в творчестве Есенина и Пла
тонова было сходство их литературных вкусов: у обоих любимыми пи
сателями были одни и те же русские классики – Кольцов, Лермонтов,
Гоголь и Пушкин.
В любви к поэзии Кольцова признавался Есенин. Мотивы кольцов
ской поэзии звучали в стихотворениях поэтической книги Платонова
«Голубая глубина».
Лермонтовские мотивы в творчестве Есенина и Платонова приво
дят к возникновению у них схожих образов.
У Есенина и Платонова были произведения, написанные по моти
вам одного из самых известных стихотворений Лермонтова «Выхожу
один я на дорогу».
Есенинское стихотворение «Серебристая дорога, ты зовешь меня
куда?» содержит узнаваемые образы одинокого странника, дороги и
горящей над ней звезды. Из образов того же стихотворения Лермон
това соткано название раннего рассказа Платонова «В звездной пус
тыне...».
Космизм их мышления рождает образ земликорабля. У Есенина
появляется стихотворение с красноречивым названием «Капитан зем
ли». В известном стихотворении 1924 года «Письмо к женщине» поэт
трансформирует лермонтовский образ:
Земля – корабль!
Но ктото вдруг,
За новой жизнью, новой славой
В прямую гущу бурь и вьюг
Ее направил величаво (II, 123).
Платонов в 1926 году пишет повесть «Эфирный тракт», где один
из главных героев ученый Фаддей Попов восклицает:

244
 «–Эх, земля! Не будь мне домом — несись кораблем небес!»
Он спрашивает своего помощника и ученика Кирпичникова:
«…скажи: ты вошь, ублюдок или — мореплаватель? Ответь, обыва
тель, на корабле мы или в хате? Ага, на корабле — тогда держи руль
свинцовыми руками...» (курсив мой – Н.М.)2.
Вопрос Попова о «мореплавателе» напоминает образ Наполеона
из стихотворения Лермонтова «Воздушный корабль», где великий
полководец изображен на морском корабле:
Скрестивши могучие руки,
Главу опустивши на грудь,
Идет и к рулю он садится
И быстро пускается в путь.
Слова ученого Фаддея Кирилловича Попова, героя повести «Эфир
ный тракт», о мореплавании и корабле объясняются верой автора и
его героя в возможность превращения земли в управляемый челове
ком «корабль небес».
Центральный лейтмотив творчества Есенина и Платонова созда
ется движением унаследованного ими у Гоголя образа «мертвых душ».
По воспоминаниям жены поэта С.А. ТолстойЕсениной, он призна
вался в том, что вполне осознанно обращался к творчеству Гоголя:
«Думают, что это я, а это Гоголь».
Мотив умерщвления души в поэзии Есенина нередко передается
через образы замирающих на зиму деревьев, когда двойниками лири
ческого героя стихотворений поэта выступают липа и клен. Через об
разэмблему зимнего сада поэт передает состояние «души, немного
омертвелой»:
Как кладбище, усеян сад
В берез изглоданные кости.
Вот так же отцветем и мы
И отшумим, как гости сада… (I, 196).
Для Есенина гибель человеческой души проявляется в утрате спо
собности любить, когда вместо ярких и глубоких переживаний чело
веку остается лишь «играть в любовь недорогую».
Ведь знаю я и знаешь ты,
Что в этот отсвет лунный, синий
На этих липах не цветы –
На этих липах снег да иней.
Что отлюбили мы давно… (I, 235).

245
 В письме А. Мариенгофу из Остенде 9 июля 1922 года Есенин пе
редает свое восприятие Европы как «материкасклепа», а живущих там
людей называет «могильными червями» (VI, 142).
Образ «склепа», из которого необходимо вывести человечество,
встречается в статье Платонова «Ленин» (1920): «В непрерывной жер
тве и самоотречении он забыл про себя. Вся его душа и <...> сердце
горят... в творчестве светлого и радостного храма человечества на мес
те смрадного склепа...»3 .
Очевидно, Платонов мыслит в тех же категориях, что Есенин: об
разы «сплошного кладбища», могилы, бездонной бездны, пожираю
щей людей, сохраняются в романе «Чевенгур» и повести «Котлован».
В «Чевенгуре» Захар Павлович «не мог превозмочь свою думу, что...
человек произошел из червя»4.
Эта формула имела библейский источник: «...Человек, который есть
червь» (Иов. 25;6), и писатель обращался к ней еще в ранней публици
стике: «Человек вышел из червя»5.
Мысль о том, что «человек...– это простая страшная трубка, у кото
рой внутри ничего нет» («Чевенгур»), в романе «Счастливая Москва»
трансформируется в метафору: «...Пустота в кишках всасывает в себя
все человечество и движет мировую историю», «душа... помещена в
пустоте кишок», «одна кишечная тьма руководила всем миром»6 .
Эти предположения высказывает хирург Самбикин, размышляя
над несовершенством человеческого тела, все так же напоминающе
го, что «человек ...– это простая страшная трубка, у которой внутри
ничего нет»7.
В повести «Котлован» душевная опустошенность деревенских му
жиков в результате насильственного изъятия имущества делает их
мертвецами при жизни: «Колхозные мужики были светлы лицом, как
вымытые, им стало теперь ничего не жалко, безвестно и прохладно
в душевной пустоте»8.
Душевная опустошенность героя повести «Впрок» превращает его
в «ветхое животное», похожее «на полевого паука, из которого вынута
индивидуальная, хищная душа, когда это ветхое животное несется
сквозь пространство лишь ветром, а не волей жизни»9.
Удаление «индивидуальной, хищной» души – узаконенное наси
лие, операция, после которой от человека остается лишь пустая телес
ная оболочка.
Автор «бедняцкой хроники» дает понять, что его герой остался «ду
шевным бедняком», не сумел сделаться «настоящим пролетарским

246
человеком», потому что не смог принять идеологию классовой нена
висти, – способность «сжечь всю капиталистическую стерву, занима
ющую землю»10.
Платонов перенес тяжелую душевную травму, о последствиях ко
торой свидетельствует «Донесение…» в секретнополитическое уп
равление НКВД от 15 февраля 1943 года: «<…> Платонов, вообще
в ужасном состоянии. Недавно умер его сын от туберкулеза <…>
болезнь эту, как мне сказал Платонов, он приобрел в лагерях и в тюрь
ме. Платонов очень болезненно переживает смерть своего единствен
ного сына.
Я чувствую себя совершенно пустым человеком, физически пус
тым, – сказал мне Платонов, – вот есть такие летние жуки. Они лета
ют и даже не жужжат. Потому что они пустые насквозь»11.
После повести «Впрок» за Платоновым закрепилась репутация
«кулацкого идеолога». Одним из первых откликов рапповской крити
ки на повесть стала статья Ивана Макарьева «Клевета», где автор пи
сал: «…это клевета классового врага на колхозы, на колхозные кадры,
на всю нашу работу».
В статье создан образ юродивого писателя: «Убогий, с претензией
на оригинальничанье, юродствующий язык лесковских дьяконов, вы
мученное и противоестественное словосочетанье, словесное манерни
чанье, фиглярство и кривлянье, абсолютное незнание быта и языка
деревни – все это говорит о том, что вылазка произведена хитрым, но
малоталантливым представителем кулачества»12.
Макарьев противоречит сам себе, называя «представителем кула
чества» писателя, который не знает «быта и языка деревни».
В действительности Платонов прекрасно знал и любил деревню,
а душа его болела за мужиков.
В записной книжке Платонова за 1931–1932 годы есть несколько
строк о том, что «крестьянский остаток души» всю жизнь давал о себе
знать отцу писателя Платону Фирсовичу Климентову:
«В Задонск» – лозунг отца, крестьянский остаток души: на родину,
в поле, из мастерских, где 40 лет у масла и машин прошла жизнь»13.
В этой записи обозначен один из постоянных сюжетов платоновс
кого творчества: его герои уходят в поле, в природу, где погружаются
в созерцание неба и вглядываются в жизнь мелких существ, населяю
щих леса и травы. В таких потребностях души Платонова и его героев
сказывался их «крестьянский остаток души».

247
 «Крестьянский остаток души», унаследованный Платоновым
от отца, ярче всего давал о себе знать в отношении писателя к кол
лективизации и в его понимании трагедии крестьянства, на его гла
зах уничтоженного «как класс».
Есенин уже в 1921 году понял, что в мире социализма «…тесно…
живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрыва
ют эти мосты изпод ног грядущих поколений» (VI, 116).
Образы людей «другого поколения» занимают постоянное место
в поэзии Есенина. Ему горько признаться себе, что новый мир принад
лежит другим:
Ведь это новый свет горит
Другого поколения у хижин (II, 95).
Ему обидно чувствовать непонимание «других юношей»:
Другие юноши поют другие песни.
Они, пожалуй, будут интересней –
Уж не село, а вся земля им мать (II, 95).
Есенин остро переживает разрыв поколений, осознавая, что сам он –
«человек не новый» :
Друзья! Друзья!
Какой раскол в стране,
Какая грусть в кипении веселом!
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом (II, 102).
Оставшись «поэтом золотой бревенчатой избы», Есенин чувствует
себя «теснимым» новой жизнью и новыми людьми:
Вижу я, как сильного врага,
Как чужая юность брызжет новью
На мои поляны и луга (I, 227).
Похожий взгляд на людей из дореволюционного прошлого, кото
рые должны уступить место людям новой социалистической породы,
проявляется и в творчестве Платонова. Его юные герои чувствуют себя
хозяевами нового мира.
Образ человека будущего, образ нового поколения, рожденного ре
волюцией, является лейтмотивным в творчестве писателя. Черты бу

248
дущего человека воплощены в герое рассказа Платонова «Корова» –
Васе Рубцове.
В платоновском мире «уроды капитализма» («Котлован») готовы
принести себя в жертву ради построения «здания социализма», где
поселятся лучшие новые люди.
Тревога Платонова за судьбу «грядущих поколений» была вызва
на тем, что он почувствовал опасность того, что не только люди про
шлого, но и люди будущего уничтожаются бесчеловечной «социаль
ной архитектурой».
Мотив родства человека и природы является центральным у Есе
нина и Платонова.
Есенин и Платонов восприняли и унаследовали идеи родства и ра
венства животных и человека, распространенные в искусстве начала
ХХ века. Они звучали в творчестве В. Хлебникова, В. Маяковского и
Н. Заболоцкого.
Очевидно, писателям были известны мифологические представле
ния о том, что человек может при жизни или после смерти «обращать
ся в любое животное»14 .
Восприятие животных «как братьев наших меньших» и у Есенина,
и у Платонова прежде всего касается собаки.
Отношение к собаке как к другу характерно для лирического героя
поэзии Есенина. В стихотворении «Сукин сын» (1924) звучат моти
вы, тесно перекликающиеся с ранним рассказом Платонова «Волчек»
(1920). В обоих случаях речь идет о человеке, который всю жизнь по
мнит собаку, бывшую другом юности, и чувствует телесное родство с
бессловесным существом.
«Поцелую, прижмусь к тебе телом / И, как друга, введу тебя в дом…» –
восклицает герой Есенина, благодарный радостно встречающему его
псу «за разбуженный в сердце май».
Благодарность – главное чувство, которое испытывает к дворому
псу Волчеку автобиографический герой рассказа Платонова. Он вос
принимает пса как одного из самых близких и любимых живых су
ществ после матери и отца.
Образ этой собаки был так дорог автору, что он возвращается к нему
и в рассказе «Серега и я»: «Старый Волчек встретил нас и обрадовал
ся. Умные незвериные глаза ласкались и любили. Я как родился, по
мнил его. Волчек хорошо чуял это и на мой голос отзывался криком не
пособачьи»15 (выделено мной –Н.М.).

249
 В стихотворении Есенина и в рассказе Платонова искренняя пре
данность бессловесного живого существа оттеняет рассказ о безот
ветной юношеской любви героя есенинского стихотворения и отказе
от телесной любви героя платоновского рассказа, избравшего путь
целомудренного служения высшим целям.
Образ лошади появляется в «Заметках» Платонова 1920 года:
«...Дремлет и замирает отощавшая лошадь у плетня. Милая моя, ты
чище и грустней человека: голодная почти до смерти, а стоишь, мол
чишь, мужик бы бабу начал колотить, ребят пороть... выдумал бы не
бесного богаспасителя, а ты – молчишь. Спасибо тебе, лошадь…»16 .
«У коня есть грудь с сердцем и благородное лицо с глазами...», –
рассуждают чевенгурцы, словно вспоминая название стихотворения
Н. Заболоцкого «Лицо коня» и переводя в слова изображения лоша
дей с картины Филонова «Ломовые».
Мотив ответственности человека за живую природу усиливается
в рассказе «Корова»17.
Гибель коровы от паровоза напоминает ситуацию есенинской
поэмы «Сорокоуст». Корове досталась судьба того жеребенка, ко
торому паровоз грозил неминуемой гибелью: «Корова <…> умерла
от поезда»18.
В поэзии Есенина и в творчестве Платонова отразился конфликт
новой эпохи, раньше всех замеченный Н. Бердяевым: «Машина есть
распятие плоти мира. Победное ее шествие истребляет всю органичес
кую природу, несет с собою смерть животным и растениям…»19.
Обнаруживаются переклички сюжета рассказа Платонова с ранним
стихотворением Есенина «Корова»:
Дряхлая, выпали зубы,
Свиток годов на рогах.
Бил ее выгонщик грубый
На перегонных полях.
Сердце неласково к шуму,
Мыши скребут в уголке.
Думает грустную думу
О белоногом телке.
Не дали матери сына,
Первая радость не впрок.
И на колу под осиной
Шкуру трепал ветерок.

250
 Скоро на гречневом свее,
С той же сыновней судьбой,
Свяжут ей петлю на шее
И поведут на убой.
Жалобно, грустно и тоще
В землю вопьются рога…
Снится ей белая роща
И травяные луга (I, 87).
В рассказе и в стихотворении переданы одни и те же события
коровьей судьбы: гибель сынателенка, безжалостное отношение хо
зяина и насильственная смерть.
В рассказе «Корова» отношение взрослого хозяина (отца мальчика
Васи Рубцова) к корове остается таким же жестоким и безнравствен
ным, как и то, что описано в стихотворении Есенина. Взрослый чело
век не задумывается о последствиях своих поступков.
Рассказ «Корова» не случайно начат с описания сарая во дворе, где
хозяева держат корову. Автор обращает внимание на то, что корова тру
дится, не жалея себя ради людей, а живет в сарае, куда выбрасывают хлам.
В рассказе «Корова» писатель возвращается к теме ранее обозна
ченной в ранней повести «Рассказ о многих интересных вещах», где
он писал, как будут содержаться животные в будущем: «Для скота был
построен такой же дом в стороне, только поменьше. <...> скот держал
ся в такой же великой чистоте и здоровье, как и люди. Потому и скот
был ласков, умен и работящ, как люди»20 . Эта тема была продолжена
в романе «Счастливая Москва». Наброски сочинения о корове обна
руживаются в записной книжке Платонова 1932 года и в рукописи не
оконченного романа (1932–1936)21 .
На первых страницах романа, где речь идет о детстве главной геро
ини – «сироты революции», воспроизведен созданный в повести «Кот
лован» образ поколения, узнавшего голод еще в утробе матери.
Сказано, что девочкасирота начала помнить себя с того дня, когда
им задали в школе сочинение «о своей будущей жизни»22 .
Похоже, что сознание героини включилось в тот момент, когда она
впервые наелась досыта. Этот штрих указывает на еще одну посто
янную платоновскую идею – работа человеческого сознания зависит
от того, как человек питается.
Первоначальная формулировка темы сочинения – о корове и о бу
дущей жизни – указывает на то, что в замысле писателя образ коровы
соединялся с его представлением о будущей жизни.

251
 Свет электрической лампы выделяет героиню романа среди дру
гих девочексирот. Действие происходит на фоне «сна » окружающих
ее людей – того большинства человечества, которое существует в со
стоянии спящего сознания.
В этом зпизоде романа в свернутой форме воспроизводится ситу
ация, впервые описанная в рассказе «Маркун»: герой рассказа, сидя
ночью за столом, в то время, когда спали его младшие братья, думал
о будущем. Он чертил проект двигателя, с помощью которого наде
ялся преобразовать вселенную, устроить ее по законам гармонии.
При сопоставлении близких по содержанию эпизодов рассказа и
романа становится ясно, что двигатель Маркуна и корова – образы
синонимы, так как они действуют по единому принципу.
Сочинение героини романа о корове содержит в себе мечту о луч
шем мироустройстве – детский проект будущего.
Поэтому первый вариант сочинения девочки о корове, сохранив
шийся в рукописи романа, был заменен «Рассказом девочки без отца и
матери о своей будущей жизни». Из названия сочинения исчезло упо
минание о корове и появились слова о будущей жизни. Это оказалось
возможно потому, что для автора образ коровы является синонимом
образа будущей жизни.
В творческом сознании Платонова образ будущего мироустройства
был связан с образом коровыкормилицы. Об этом прямо было сказа
но в рассказе начала 20х годов «Приключения Баклажанова»: «Все
ленная стала кувшином с молоком: купайся, живи, питайся и думай»23 .
В рассказе «Приключения Баклажанова» Вселенная будущего пред
ставлялась такой же доброй по отношению к человеку, как корова.
В корове писатель находит те уникальные способности, которых
не хватает большинству людей: способности полной самоотдачи, до
веденной до самопожертвования.
В романе в сочинении девочки о корове передано авторское убеж
дение в том, что животные могут быть нравственно выше человека:
человеку следовало бы поучиться у животных, так как они уже несут в
себе нравственные законы будущей жизни.
В рукописи романа остались строки сочинения девочкисироты,
которая никогда не видела корову, но поняла и оценила редкие ка
чества животного: корова «сама дает молоко, другие животные … не
могут»24 .
Одним из центральных становится в рассказе мотив гибели телен
ка: его утрата погубила корову.

252
 В рассказе «Корова» сочинение пишет мальчик Вася Рубцов. Он,
как и героиня романа, заметил и оценил умение коровы давать людям
молоко, увидел в этом проявление жертвенности и полной самоотда
чи: «У нас была корова. Когда она жила, из нее ели молоко мать, отец и
я. Потом она родила себе сына – теленка, и он тоже ел из нее молоко,
мы трое и он четвертый, а всем хватало. Корова еще пахала и возила
кладь. Потом ее сына продали на мясо. Корова стала мучиться, но ско
ро умерла от поезда. И ее тоже съели, потому что она говядина. Коро
ва отдала нам все, то есть молоко, сына, мясо, кожу, внутренности и
кости, она была доброй. Я помню нашу корову и не забуду».
В рассказе «Корова» дано описание облика животного. Она изоб
ражена такой, какой ее видит мальчик: «Ему нравилось в корове все,
что в ней было, – добрые теплые глаза, обведенные темными кругами,
словно корова была постоянно утомлена или задумчива, рога, лоб и ее
большое худое тело…».
Корова в рассказе – одухотворенное существо. Одухотворение
животного – результат анимистического понимания природы. У не
которых первобытных племен существовал культ животных и вера,
что они «имеют особых покровителей среди животных», которых «счи
тали своими предками»25 .
Изображая горе коровы, Платонов наделяет животное способ
ностью глубоких переживаний. Происходит это потому, что писа
тель не видел резкой границы между человеком и другими живыми
существами.
Авторское восприятие коровы усиливает впечатление о безнрав
ственности поведения ее хозяина. Хозяин продает теленка, не заду
мываясь о гибельных для коровы и для его собственной семьи послед
ствиях своего поступка: «Потом ее сына продали на мясо. Корова стала
мучиться, но скоро умерла от поезда. И ее тоже съели, потому что она
говядина».
Существенно упоминание о том, что после смерти коровы ее съели.
Животное, которое кормит людей своим мясом, было объектом покло
нения и даже обожествлялось в первобытных религиях.
Интерес к машинам «наравне с … живыми предметами» связан с ми
фологическими представлениями о равенстве живого и неживого в при
роде: «По понятиям многих племен, не только отдельные предметы, де
ревья, реки и животные служат жилищами духов, но и каждая вещь,
каждый предмет на этом свете имеет свою духовную сущность. Свой
тонкий дух, вечный и неуничтожаемый»26 .

253
 В рассказе корова – кормилица: «Когда она жила, из нее ели моло
ко мать, отец и я. Потом она родила себе сына – теленка, и он тоже ел
из нее молоко, мы трое и он четвертый, а всем хватало».
Образ коровыкормилицы имеет в творчестве Платонова глубокие
мифологические корни. Он связан с древнегреческим мифом о богине
Гере, которая считалась покровительницей материнства и изобража
лась «с коровьей головой, указывая этим на свою связь с древними
восточными богами – матерями и кормилицами…»27 .
Платонов был убежден, что в материнстве наиболее полно и ярко
осуществляется принцип жизнетворчества. По закону творчества
жизни – превращения мертвого вещества в живое – живет и тру
дится корова.
Корова в рассказе – неутомимая труженица: «Ей было некогда долго
глядеть в сторону или отдыхать»; «Корова еще пахала и возила кладь».
Образ коровы приобретает в рассказе обобщающее символическое зна
чение природы в целом как источника человеческого существования,
его питающей почвы. В отношении хозяев к корове писатель видит
опасность хищнического истребления природы. В статье «О первой
социалистической трагедии» Платонов высказал предположение, что
если бы не самозащита природы, люди ее давно бы «разворовали, рас
тратили, проели»28 .
Повествование о корове напоминает евангельскую притчу: за внеш
не простым содержанием скрыт глубокий тайный смысл, который от
крывается далеко не всякому, а лишь тому, кто чист душой и помыс
лами, кто стремится узнать и понять нравственные законы жизни.
Сочинение мальчика в финале рассказа говорит о том, что он осоз
нал и усвоил нравственный закон, в соответствии с которым прожила
свою жизнь корова – благородное существо, жизненное поведение ко
торого может служить примером для человека.
Отличие изображения конфликта природы и техники у Есенина и
Платонова состоит в том, что герой платоновского рассказа «Корова»
одушевляет машину и сопереживает ей: «Далеко в пустой ночи осен
них полей – пропел паровоз… Паровоз достиг переезда и, тяжко пово
рачивая колеса, дыша всею силою своего огня во тьму, миновал оди
нокого человека с фонарем в руке. <…>
Слышно было, как паровоз в голове поезда бился в тяжелой ра
боте, колеса его буксовали и состав не натягивался. Вася направился
с фонарем к паровозу, потому что машине было трудно, и он хотел по
быть около нее, словно этим он мог разделить ее участь».

254
 В тексте рассказа «Корова» в сокращенном варианте воспроизво
дится описание «живого», очеловеченного паровоза из рассказа 30х
годов «Бессмертие»: «После полуночи на подходе к станции… закри
чал и заплакал паровоз ФД. Он пел в зимней тьме глубокой силой сво
его горячего живота и затем переходил на нежное, плачущее, челове
ческое дыхание… Умолкнув на краткое время, ФД опять пожаловался
в воздух, причем в его сигнале уже можно было разобрать человечес
кие слова, и тот, кто слышал их сейчас, должен почувствовать давле
ние своей совести, потому что машина мучилась…»29 .
В рассказе «Бессмертие» упомянут паровоз ФД – паровозы этой
марки ремонтировали в Воронеже на заводе имени Дзержинского.
В завод были преобразованы бывшие воронежские железнодорожные
мастерские, где работал отец Платонова.
Мальчик унаследовал качество героя романа «Чевенгур» Алексан
дра Дванова: «Сашу интересовали машины наравне с другими действу
ющими и живыми предметами. Он скорее хотел почувствовать их, пе
режить их жизнь, чем узнать. Поэтому, возвращаясь с работы, Саша
воображал себя паровозом…»30 .
Писатель наделяет своих героев собственной способностью, в ко
торой однажды признался, заметив: «Между лопухом, побирушкой,
полевою песней и электричеством, паровозом и гудком, содрогающим
землю, – есть связь, родство…»31 .
Автору важно раскрыть нравственный смысл работы коровы: она
отдает больше, чем берет из окружающего мира для себя: «...свою силу
корова не собирала для себя в жир и в мясо, а отдавала ее в молоко и
в работу». В мертвой траве, в скудной пище она находит источники
для поддержания собственной жизни, из них же она создает молоко,
питающее людей.
Соблюдение этого нравственного закона писатель считал услови
ем победы сил жизни над силами смерти на земле.
По такому принципу живет цветок, растущий из почвы, символизи
рующий в творчестве Есенина и Платонова родство человека с землей:
Я только тот люблю цветок,
Который врос корнями в землю, – пишет Есенин в поэме «Цветы».
Мотив связи всего живого у Есенина и Платонова находит близ
кое выражение в стихотворении «Отчего луна так светит тускло…» и
рассказе «Афродита». В обоих случаях герои верят, что у растений и
цветов можно узнать о любимой женщине. В стихотворении Есенина
по цветам становится ясно – любит ли она героя:

255
 И цветы сказали: «Ты почувствуй
По печали розы шелестящей» (I, 271).
Герой рассказа «Афродита» Назар Фомин надееется по состоянию
природы понять, жива ли его пропавшая без вести во время войны жена.
Библейская метафора «...человек... как цветок, он выходит и опада
ет» (Иов. 14;1,2) становится основой есенинского и платоновского
образа «цветка на земле».
В стихотворении «Цветы мне говорят – прощай...» Есенин сравни
вает себя с «цветком неповторимым».
Этот образ является центральным образомсимволом платоновс
кого творчества.
На героя рассказа «Цветок на земле», мальчика Афоню, дед «по
смотрел... как на цветок, растущий на земле»32.
Соприкосновение с тайной «цветка на земле» становится открове
нием для мальчика. Он требует от своего дедушки рассказа про «са
мое главное» на свете. В ответ «дед повел Афоню полевой дорогой»,
где показал ему «голубой цветок», росший из песка: «Тут самое глав
ное тебе и есть!..Ты видишь: песок мертвый лежит, он каменная крош
ка... а камень не живет и не дышит, он мертвый прах. ...А цветок, он
видишь, жалконький такой, а он живой, и тело себе он сделал из мерт
вого праха. Стало быть, он сыпучую землю обращает в живое тело,
и пахнет от него самого чистым духом. Вот тебе и есть самое главное
дело на белом свете, вот тебе и есть откуда все берется. Цветок этот –
самый святой труженик, он из смерти работает жизнь...»33 .
В притче о цветке Платонов цитирует библейское описание тайны
рождения растения из «праха»: «...в кучу камней вплетаются корни
его» (Иов. 8;17). Дед передает в наследство внуку загадку, которую за
всю свою жизнь так и не смог разгадать: «А цветы тебе ничего не ска
зывали, из чего они в мертвом песке живут?»34
Тайна цветка унаследована мальчиком не только от деда, но и от ге
роев ранней прозы Платонова. Над разгадкой тайны роз бились герои
повестей «Родоначальники нации или необыкновенные происшествия»
и «Эфирного тракта», надеясь обнаружить в цветах эликсир жизни.
Платоновских изобретателей неизменно волновала тайна «цветка на
земле», созидающего живое растение из «праха», а значит, владеющего
секретом превращения мертвой материи в живую.
В записях к роману «Счастливая Москва» продолжает звучать мо
тив «человекарастения»: «...Москва жила... как некое растение, жи
вое внутренним теплом – под ветром, бурей, дождем и снегом»35.

256
 Этот образ представляет собою аллюзию из «Чевенгура», где о при
емном отце Александра Дванова сказано: «Прохор Абрамович жил
на свете, как живут травы на дне лощины <...> под ударами и навалом
тяжестей, поэтому травы в лощинах растут горбатыми, готовыми скло
ниться и пропустить через себя беду»36.
В черновиках к роману Платонов сравнивает человека с растени
ем, происходящим из праха отцов. Сходство героини романа с расте
нием напоминает платоновскую метафору женщиныцветка.
Действие рассказа «Корова» не случайно разворачивается на фоне
умирающей осенней природы. Мальчик видит «пустые поля, отро
жавшие… выкошенные, заглохшие и скучные», «кусты, омертвевшие
на зиму»; палисадник у дома, в котором «все пожухло и поникло», ка
зался мальчику «кладбищем растений». Изображая «иссохшую, заму
ченную смертью былинку», которая служит питанием корове, автор
показывает обреченность на смерть всего живого в природе, чтобы со
здать атмосферу приближающегося конца света, передать эсхатоло
гический характер эпохи.
Для писателя важно поведение человека «среди животных и расте
ний», его роль в судьбе природы. Герой рассказа «Корова» сажает рас
тения в палисаднике. В контексте платоновского мотива «сада» это
означает, что он не теряет надежды превратить землюпустыню в мес
то, пригодное для жизни человека.

Примечания
1
Андрей Платонов в документах ОГПУ–НКВД–НКГБ. 1930–1945 //
«Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 4. М.,
2000. С. 850.
2
Платонов А. Эфирный тракт // Платонов А. Избранные произведения
в двух томах. Т. 1. М., 1978. С. 136.
3
Платонов А. Ленин // Красная деревня. 1920. 11 апр.
4
Платонов А. Чевенгур // Платонов А. Ювенильное море. М., 1988.
5
Платонов А. Чутье правды. М., 1990. С. 88.
6
Платонов А. Счастливая Москва // Новый мир. 1991. № 9. С. 34; С. 39.
7
Платонов А. Чевенгур // Платонов А. Ювенильное море. М., 1988.
8
Платонов А. Котлован // Платонов А. Ювенильное море. М., 1988.
9
Платонов А. Чутье правды. М., 1990. С. 273.
10
Платонов А. Чутье правды. М., 1990. С. 272.
11
Андрей Платонов в документах ОГПУ–НКВД–НКГБ. 1930–1945 // «Стра
на философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 4. М., 2000. С. 869.

257
 12
Макарьев И. Клевета // На литературном посту. 1931. № 18. С. 17, с .27.
13
Платонов А. Записные книжки. М., 2000. С. 111.
14
Ельчанинов А., Эрн В., Флоренский П., Булгаков С. История религии.
М., 1991. С. 13.
15
Платонов А. Серега и я // Красный луч. 1921. № 1.
16
Платонов А. Заметки. 1. В полях. 2. Бог человека // Воронежская ком
муна. 1921. 4 дек. № 273.
17
Платонов А. Корова // Платонов А. Рассказы. М., ГИХЛ, 1962. С. 197–207.
18
Там же.
19
Бердяев Н. Кризис искусства // Бердяев Н. Философия творчества, куль
туры и искусства. В 2 т. Т. 2. М., 1994. С. 408.
20
Платонов А. Рассказ о многих интересных вещах. Гл. 16 // Наша газета.
1923. № 79. С. 2.
21
Текст романа с вариантами рукописных источников опубликован. Пла
тонов А. Счастливая Москва // «Страна философов» Андрея Платонова: Про
блемы творчества. Вып.3.М. 1999.
22
Платонов А. Счастливая Москва // Новый мир. 1991. № 9. С. 9–10.
23
Платонов А. Приключения Баклажанова // Воронежская коммуна. 1922,
17 сент.
24
Платонов А. Счастливая Москва // «Страна философов» Андрея Пла
тонова: Проблемы творчества. Вып. 3. М., 1999. С. 10.
25
Ельчанинов А., Эрн В., Флоренский П., Булгаков С. История религии.
М., 1991. С. 13.
26
Ельчанинов А., Эрн В., Флоренский П., Булгаков С. История религии.
М., 1991. С. 15.
27
Там же. С. 43.
28
Платонов А. О первой социалистической трагедии // Андрей Платонов:
Воспоминания современников. Материалы к биографии. М., 1994. С. 320.
29
Платонов А. Река Потудань. М., Советский писатель, 1937. С. 43–44.
30
Платонов А. Чевенгур // Платонов А. Ювенильное море. М., 1988. С. 228.
31
Платонов А. Голубая глубина. Книга стихов. Краснодар, 1922. С. 6.
32
Платонов А. В прекрасном и яростном мире. М., 1965. С. 572.
33
Платонов А. В прекрасном и яростном мире. М., 1965. С. 571.
34
Там же. С. 572.
35
Платонов А. Счастливая Москва // Новый мир. 1991. № 9. С. 60.
36
Платонов А. Чевенгур // Платонов А. Ювенильное море. М., 1988. С. 210.

258
 Л.Ф. Алексеева, г. Москва

Восток и восточная культура в поэзии С.А. Есенина

Восточная культура и сам по себе географический Восток имели

кардинальное значение для русской литературы разных эпох. Особую
актуализацию проблема познания Востока и противостояния Востока
и Запада приобрела в ХIХ веке, а в начале ХХ века, в особенности
в 1910–1920е годы, оказалась в центре философских, культурологи
ческих и художественноэстетических поисков и решений. Русско
японская, Первая мировая война, революция, Гражданская война,
а затем эмиграция россиян в страны Запада и Востока привели к ост
рой актуализации вопросов взаимодействия и противостояния разно
родных идей и укладов.
Есенин, как и другие поэты Серебряного века, понимал, что разоб
раться в том, что происходит в своей стране, можно только благодаря
знанию о чужих краях. Творческая личность без такого опыта несо
стоятельна:
<…> Чтоб не сгнить в затоне,
страну родную
нужно покидать (II, 140).
«Вечно странствующий странник» (I, 253), чутко осязавший глу
бинную суть социальнополитических и духовных процессов своего
времени, Есенин не мог не откликнуться в своих стихах на эту живо
трепещущую мировую струну. В автобиографии, написанной в Бер
лине в 1922 году, поэт обозначил границы своих путешествий: «Рос
сию я исколесил вдоль и поперёк, от Северного Ледовитого океана
до Чёрного и Каспийского морей, от Запада до Китая, Персии и Ин
дии» (VII (1), 10). В следующей автобиографии поэт конкретизиро
вал географические названия мест, которые посещал: «Мурман, Со
ловки, Архангельск, Туркестан, Киргизские степи, Кавказ, Персия,
Украина и Крым» (VII (1), 13). Летом 1924 года в новом варианте он
опять перечисляет вехи своего скитальчества: «За эти годы [1918–
1921. – Л.А.] я был в Туркестане, на Кавказе, в Персии, в Крыму,
в Бессарабии, в Оренбургских степях, на Мурманском побережье и
Соловках» (VII, 16). Обратим внимание, что в последнем тексте Тур
кестан, Кавказ и Персия предваряют все другие названия географи
ческих мест.

259
 Стихотворение «Там, где вечно дремлет тайна…» (1916) не случай
но вошло во второй сборник «Скифов» (1918), принципиально защи
щавших своеобразие отечественной культуры от нивелирующего воз
действия Запада. Тема Востока толкуется Есениным здесь как некое
провиденциальное обозначение направленности собственного пути:
«Новый путь мне уготован / От захода на восток» (I, 104). В контек
сте лирического сюжета эта формула зашифровывает расставание
с земным ради небесного, устремлённость к «нездешним полям». Кро
ме того, возможно, здесь имеется смысл неуклонного движения на
встречу свету, – вот отчего ему, земному гостю, уготована роль све
тильника в надземных мирах: «В две луны зажгу над бездной /
Незакатные глаза» (I, 105). Закат – угасание света, он же неусыпно
служит свету неугасимому.
Есенинские стихивоспоминания не только свидетельствуют о при
вязанности к дому и родной деревне, но и показывают, как в домаш
нем прошлом вызревали будущие сюжеты собственной судьбы, в том
числе восточные. Печь в родном доме названа «верблюд кирпичный»,
он наделяет это существо знанием о среднеазиатских «достопримеча
тельностях»:

Видно, видел он дальние страны,

Сон другой и цветущей поры,
Золотые пески Афганистана
И стеклянную хмарь Бухары (I, 176).

На рубеже 1916–1917 годов он писал А. Ширяевцу в Туркестан:

«Я был на Кавказе и положительно ошалел от Востока»1 . Манили и
постоянно притягивали поэта к себе края «злополучных лихорадок и
дынь» (VI, 124). Долгое время Есенин мечтал навестить Александра
Ширяевца в Туркестане, в июне 1917 года поэт горячо сожалел, что не
смог поехать к другу под «бирюзовое небо», а поездка в Среднюю Азию
весной 1921 года была настолько яркой, что он был счастлив потом
самим воспоминанием об этом путешествии.
В молитве «О, Боже, Боже, эта глубь…» (1919) Есенин прибегает
к неожиданным метафорам, в которых угадывается восточная натура
листичность и иносказательность: «О, Боже, Боже, эта глубь – / Твой
голубой живот / Златое солнышко, как пуп, / Глядит в Каспийский рот»
(I, 141). Само слово восток здесь выступает в роли синонима благода
ти: «<…> Смолой кипящею восток / Пролей на нашу плоть» (I, 141).

260
 С поездкой в Среднюю Азию непосредственно связана работа над
драматической поэмой о русской мятежной истории. В «Пугачёве»
(1921) выражено явное сочувствие кочующим калмыкам: «… тридцать
тысяч калмыцких кибиток / От Самары поползло на Иргис. / От рос
сийской чиновничьей неволи, / Оттого что, как куропаток, их щипали /
На наших лугах, / Потянулись они в свою Монголию / Стадом дере
вянных черепах» (III, 13). Тамбовцев требует от казаков, чтоб они дог
нали беглецов: «Так бросимтесь же в погоню / На эту монгольскую
мразь, / Пока она всеми ладонями / Китаю не предалась» (III, 14).
(Заметим, что пренебрежительное слово Тамбовцева об инородцах по
вторяется в стихотворении «Мир таинственный, мир мой древний»,
где оно направлено в адрес деревни со стороны города: «Город, город,
ты в схватке железной / Окрестил нас как падаль и мразь», I, 157).
Кирпичников выступает против атамана: «…калмык нам не жёлтый
заяц, / В которого можно, как в птицу, стрелять. / Он ушёл, этот смуг
лый монголец, / Дай же Бог ему добрый путь. /Хорошо, что от наших
околиц / Он без боли сумел повернуть» (III, 14). Для Кирпичникова
ушедшие калмыки – не изменники империи, так как от них не было
зла, а Траубенберг и Тамбовцев предстают как разбойники, от кото
рых терпят жители родных степей: «Наших пашен суровый житель /
Не найдёт, где прикрыть головы» (III, 15). Среднеазиатские традиции
присутствуют и на речевом уровне. Так, Пугачёв, впервые объявляя
себя тенью императора, прибегает к языку восточных вестников: «От
песков Джигильды до Алатыря эта весть о том…» (III, 24). Одним из
поводов для объявления себя воскресшим царём для Пугачёва явля
ется привлечение на свою сторону народов Азии: «…Этим кладбищен
ским планом / Мы поднимем монгольскую рать! / <…> / Пусть кал
мык и башкирец бьются / За бараньи костры среди юрт!» (III, 27).
На стороне бунтовщиков вскоре оказывается и «скуломордая татар
ва». В монологе Зарубина нарисована поэтическая картина степных
просторов России, которые он воспринимает родственными азиатс
ким: «Не берёзовая ль то Монголия? / Не кибитки ль киргиз – сто
га?..» (III, 34). Поэт постоянно подчёркивает, что в борьбе с Москвой
восставших поддерживают восточные народы. Так, под Казанью в
войске Емельяна «рёв верблюдов сливался с блеянием коз / И с гор
танною речью татар» (III, 38). И, наконец, Творогов, затевая преда
тельство Пугачёва, один за другим приводит аргументы в пользу спа
сения жизни оставшихся мятежников: «Что мне в том, что сумеет
Емельян скрыться в Азию?» (III, 44). Кстати, в есенинской поэме

261
перспектива бегства к султану, с которым воевала Екатерина (казаки
и белогвардейцы во время Гражданской войны вновь бежали в Тур
цию, в Константинополь), обсуждалась Пугачёвым со товарищи ещё
до мятежа.
Конечно, реальность и романтическое представление о ней не со
впадали. Летом 1920 года Есенин сообщал своей харьковской знако
мой о том, что по дороге из Кисловодска в Баку созерцание кавказс
ких пейзажей из окна вагона действовало на него удручающе:
«<…>Внутри сделалось както пусто и неловко. Я здесь второй раз
в этих местах и абсолютно не понимаю, чем поразили они тех, которые
создали в нас образы Терека, Казбека, Дарьяла и всё прочее. Признать
ся, в Рязанской губернии я Кавказом был больше богат, чем здесь»
(VI, 115). Отрицательные обстоятельства поэт определял иногда с по
мощью специфической аналогии, вроде следующей: «<…> в таких купе
ездить всё равно, что у турок на колу висеть <…>» (VI, 130). Самые
отвратительные реалии азиатчины он держал в поле зрения. Тем не
менее, своё очарование Восток сохранял для Есенина на протяжении
всех остававшихся ему лет.
В сентябре 1924 года он написал стихотворение «На Кавказе». Ав
тор напоминает, что «загадочный туман» Кавказа окутывал и Пуш
кина, и Лермонтова. С этим прекрасным и зловещим местом связана
трагедия Грибоедова, его жертвенная судьба – русская «дань персид
ской хмари». Сама по себе поездка на Кавказ мыслится Есениным
как нечто имеющее предназначенный смысл: «Родной ли прах здесь
обрыдать / Иль подсмотреть свой час кончины!» (II, 108). Своё род
ство с поэтами ХIХ века видит Есенин в том, что они бежали на Кав
каз от врагов и от друзей, одинаково ввергающих поэтов в лоно боге
мы. Надежда на положительное воздействие этих мест на поэзию
согревает душу русского странника ХХ века. К Кавказу Есенин об
ращается с заветной просьбой: «Ты научи мой русский стих / Кизи
ловым струиться соком» (II, 109). А Пушкинская песнь о Грузии
(в частности «На холмах Грузии…») мыслится им как некая красота,
струящая свет, спасительное слово, достойное быть произнесённым
в «прощальный час».
Экзотика Кавказа находит несколько наивное, непосредственное
восприятие в «Письме к деду», которое содержит многие приметы сти
хов для детей, но разговор о близкой смерти переводит шутливую речь
в иной план – философский, трагический. «Здесь розы больше кула
ка», – так деревенские жители характеризуют урожай плодов или кор

262
неплодов (яблок, картошки, репы). Трогательная нежность к этой кра
соте, южному теплу звучит в голосе поэта, обращённом к родному че
ловеку: «И я твоей судьбине одинокой / Привет их тёплый / Шлю
издалека» (II, 140). Столь же подетски удивляющийся взгляд запе
чатлён в стихотворении «Тихий ветер. Вечер синехмурый» (<1925>):
«В Персии такие ж точно куры, / Как у нас в соломенной Рязани. /
Тот же месяц, только чуть пошире, / Чуть желтее и с другого края»
(IV, 226). Искреннее восхищение южными ночами перебивается дон
жуанским признанием, горькой усмешкой над собой и всеобщей при
землённостью. Поиск того, что сближает с родиной, со всеми жителя
ми земли, у Есенина ведёт к печальному выводу: повсюду (сограждане
и инородцы) предпочитают небесной любви чувственную, отсюда по
восточному ироничное резюме в духе Омара Хаяма: «Оттого, знать,
люди любят землю, / Что она пропахла петухами» (IV, 227).
Помимо внешнеэтнографических и национальнопсихологичес
ких примет Востока, Есенин не мог не осознать и не почувствовать
ту философскоисторическую суть проблемы, о которой говорил в
конце прошлого для него века Владимир Соловьёв, – «вопрос о смыс
ле существования России во всемирной истории»2 . В стихотворении
«Ex oriente lux» («С востока свет», 1890) Соловьёв писал о завоева
тельном походе персидского царя Ксеркса под Фермопилы, где вос
точное войско потерпело поражение, ибо Греции помогал «Проме
тея небесный дар». Но свет Христовой веры, засиявший с Востока,
как утверждал предтеча русского символизма, «с Востоком Запад
примирил»3 . Экскурс в историю завершается обращением филосо
фа к своей стране:
О Русь! в предвиденье высоком
Ты мыслью гордой занята;
Каким ты хочешь быть Востоком:
Востоком Ксеркса иль Христа?4
На вопрос Вл. Соловьёва в своё время давал ответ Блок, закрепив
ший слово, применённое В. Соловьёвым для обозначения христианс
кого благовествования с Востока, слово «невозможно», – за Россией,
её дорогой. В цикле «На поле Куликовом» (1908) Блок воссоздал ситу
ацию противостояния защитников родины и её веры посягательству
татаромонголов – по сути, наследников Ксеркса.
В поэме «Певущий зов» (1917) Есенин даёт новый ответ на соловьёв
ский вопрос. Россия объявлена здесь новым Назаретом, где родилось

263
пламя любви ко всему миру. Этого не понять «английскому юду»,
и поэт обращается к адептам темноты, которые не дают сказать прав
ды Христу:
Но знайте,
Спящие глубоко:
Она загорелась,
Звезда Востока!
Не погасить её Ироду
Кровью младенцев… (II, 27).
Упоминаемый «кровожадный витязь» в контексте проблемы обо
значает героязавоевателя, наподобие Ксеркса, идущего с Востока по
беждать Запад. Но не жестокой победы над Западом жаждет есенинс
кая Родина, не дани от покорённых народов – не победы, но добра.
Христос с Россией, новым Назаретом, и христианская истина освеща
ет души новых братьев:
Не губить пришли мы в мире,
А любить и верить! (II, 29).
После Первой мировой войны, в преддверии новой агрессии За
пада против России, Блок написал стихотворение «Скифы» (1918),
в котором выступил от лица русского народа, который назван азиат
ским, то есть восточным: «Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы, / С рас
косыми и жадными очами!»5 . Об осознанной причастности Есенина
к восточному крылу национальной культуры говорят и такие факты:
Есенин был кавалером ремизовской «Обезьяньей Великой и Воль
ной Палаты», которую возглавлял царь Асыка, а позднее входил в
группу «Скифы». Среди писателей и поэтов этих объединений он на
ходил атмосферу глубоко творческую, возбуждавшую напряжённую
работу мысли. Общение с А.М. Ремизовым, А.А. Блоком, А. Белым,
Р.В. ИвановымРазумником вело к выработке собственной концеп
ции Востока, находившей развитие и уточнение в ходе работы над
«Пугачёвым», «Москвой кабацкой», «Страной Негодяев», «Персидс
кими мотивами», «Анной Снегиной»…
Есенин смотрит на Восток не как на стихию, откуда исходило мон
голотатарское нашествие, но как на безмятежную культуру, чуждую
революциям, уклад стабильный, устойчивый ко всяким потрясени
ям извне, отгороженный от цивилизации. Государственность, уклад,
религия, быт предстают на Востоке в своей нерасчленённости, орга

264
ничности. В этом отношении «таинственный» и «древний» деревенс
кий мир родственен восточному. Чертами Востока обладает вся дере
венская Россия, исконная культура. Отсюда это определение в стихах
«Москвы кабацкой» – «азиатская сторона». Агрессия татаромонго
лов осталась далеко позади, не забыта, но отошла на периферию па
мяти. Европейские же войны от начала 17 века – польское, француз
ское нашествие, война с вильгельмовской Германией, в которой
довелось принять участие и Есенину, – всё это шло от Европы, враж
дебно настроенной по отношению к России, Европы смердящей, ут
ратившей любовь к жизни, исполнившейся, по словам Блока, волей
к смерти. В противоположность такой Европе Азия предстаёт живой
стихией, где неумирающая вечность присутствует наряду с сиюми
нутностью.
На родство России с Востоком обращали внимание многие русские
культурологи. В своём философскоисторическом труде «Мы» (Хар
бин, 1926), а также в «Беженской поэме» русский поэт и философ, эмиг
рировавший в Китай, Всеволод Никанорович Иванов писал о том, что
он заметил в культуре Китая некий исток русских сказок («Ведь в их
парчовые кафтаны / Одет наш русский Берендей»6 ), психологичес
кую родственность русских с китайцами, особенно привлекательное
для беженца гостеприимство и мудрость восточного народа 7. Есенин
знал о восточных племенах тоже не по литературным источникам.
В Рязанской губернии немало татарских поселений, сохранившихся
с давних веков. Поэт неоднократно указывал на азиатскую родослов
ную своего лирического героя. Например, в стихотворении «Хулиган»
(1919) он довольно жёстко и определённо этнически его характеризу
ет: «<…> Только сам я разбойник и хам / И по крови степной коно
крад» (I, 154).
Дружественным приветом и уважением к инонациональной куль
туре исполнено его послание «Поэтам Грузии». Есенин называет Гру
зию «Страна далёкая! Чужая сторона!», однако сознаёт себя северным
другом и братом грузинских лириков. Более того, дружеские чувства
к поэтам южной республики побуждают его сделать широкое обобще
ние: «Поэты – все единой крови». Единокровное братство подтверж
дается лирическим признанием: «И сам я тоже азиат / В поступках,
в помыслах / И слове». Родство поэтов – предвестье грядущего едине
ния человечества. Будущему историку будет смешна рознь народов, и
он подтвердит: «Дралися сонмища племён, / Зато не ссорились поэты».

265
Живые противоречия запутанных межнациональных отношений на
ходят сложное отражение в есенинских стихах. С одной стороны, поэт
мечтает о временах, когда «людская речь в один язык сольётся»,
с другой – радуется, что исчез «самодержавный русский гнёт», что каж
дый свободно поёт «своим мотивом и наречьем».
Известно, с какой теплотой и удивительным тактом воспел Есенин
ПерсиюАзербайджан в цикле стихов «Персидские мотивы» (1924–
1925). Хотя документы говорят, что поэт не побывал ни в Тегеране, ни
в Константинополе, он наблюдал Персию в начинавшем только быть
советским Азербайджане. К Советскому Союзу отошла только часть
Азербайджана, две его большие области оставались в составе Персии,
которая была переименована в Иран только в 1935 году.
Восток поворачивается разными своими гранями в судьбе и про
изведениях Есенина, врачует его и даёт ему передышку от крутяще
гося водоворота политических страстей Европы и заражённых евро
пейскими идеями российских мегаполисов – в первую очередь,
Москвы и Петрограда. Целебную роль Востока Есенин подчеркнул
буквально с первой строки открывающего цикл лирического текста:
«Улеглась моя былая рана…». Восток, с его гостеприимством, южным
теплом, удивительными цветами и одновременно недоверием, тай
нами, коварством, продажной любовью, – мил поэту уже потому, что
здесь каждый жест и каждый шаг возвращает его к самому себе, воз
рождает в сердце горячую любовь к России, успокаивает своим не
подвижным, устойчивым бытом: «Хорошо бродить среди покоя /
Голубой и ласковой страны». Любование восточной красотой жен
щин пробуждает в нём горделивое сознание, что у нас свободнее, че
ловечнее, – нет таких суровых ограничений для любящих сердец:

Мы в России девушек весенних

На цепи не держим, как собак,
Поцелуям учимся без денег,
Без кинжальных хитростей и драк (I, 248).
Однако лирический герой с присущей русским «отзывчивостью»
моментально вживается в ситуацию, ориентируется в ней как вполне
восточный мужчина, восхищённый красотой и готовый за созерцание
красоты расплатиться подарками: «Ну, а этой за движенья стана, / Что
лицом похожа на зарю, / Подарю я шаль из Хороссана / И ковёр ши
разский подарю» (I, 249). Из слов менялы слышит поэт близкие любо

266
му поэту афоризмы о невыразимости логическими средствами любов
ных чувств: «О любви в словах не говорят, / О любви вздыхают лишь
украдкой, / Да глаза, как яхонты, горят» (I, 250). Хотя поэт спрашивал
трепетно («легче ветра, тише Ванских струй»), его вопрос о словесном
определении поцелуя вызывает резкую отповедь, жёсткую иронию над
«рационалистом»: «<…> Поцелуй не надпись на гробах. / Красной ро
зой поцелуи веют, / Лепестками тая на губах» (I, 250). Это осуждение
ненавистного Есенину рационализма оказалось как нельзя кстати, уже
одно это лечило душу того, кто вплотную столкнулся с холодной рас
чётливостью европейцев и американцев и пришёл в отчаяние. Удру
чало и то, что в родной стране внедрялись европейские теории. Здесь,
на Востоке, утешительно сохранялось предпочтение живого схемати
ческим теориям.
Великолепие роз, своеобразие пейзажей, древность памятников,
однако, напоминали, что эта культура тоже уходящая, как и уклад де
ревенской Руси. Булгаковский «Свет невечерний» отзывается у Есе
нина как бы живописной характеристикой, всего лишь визуально при
ближенной к читателю картиной: «Свет вечерний шафранного края».
Ушли в прошлое времена, «Где жила и пела Шахразада», – «Отзвенел
давно звеневший сад». В восприятии чужой красоты лирический ге
рой сохраняет своё православное мироощущение, для которого харак
терно приятие жизни, смирение, прощение:

Оглянись, как хорошо кругом:

Губы к розам так и тянет, тянет.
Помирись лишь в сердце со врагом –
И тебя блаженством ошафранит (I, 261).

Упоминания Саади, Хайяма, Фирдоуси, Гассана в персидском цик

ле не случайны. Здесь не только дань уважения к культуре приютив
шей героя мусульманской страны. Система мышления, поэтические
образы, запечатлевшие мудрость веков, мир изменчивой вечности,
устойчивой при всех потрясениях истории, – всё это привлекатель
но для поэта, в этой колыбели искусства для него некий выход из
тупика. Лирические жанры восточных диванов (в частности газели,
рубаи) получают свою авторскую трансформацию у Есенина в «Пер
сидских мотивах». Рифмование смежных строк, орнаментальные повто
ры, аллегории, витиеватые аналогии, пышные метафоры – эти и другие
приметы восточной лирики определяют поэтику цикла и отзываются

267
и в некоторых других произведениях поэта. Не только боязнь повто
ров и тавтологий, присущая многим русским поэтам, но полное от
сутствие европейских страхов, более того, погружение в излюблен
ный мир орнаментов обеспечивает особую гармонию музыкальной и
образной формы внутри восточного цикла у Есенина.
Завершая кардинально значимую для своей эстетической програм
мы статью «Ключи Марии», Есенин обращается к одному из ярчайших
образов восточной культуры: «Душа наша Шехеразада. Ей не страш
но, что Шахриар точит нож на растленную девственницу, она застра
хована от него тысяча одной ночью корабля и вечностью проскважи
вающих небо ангелов» (V, 213). Восточные сюжеты предстают здесь
прочно освоенными, проникшими вглубь сознания, нечаянно всплы
вающими в рассуждениях, которые, казалось бы, не требуют привле
чения реминисценций из инонационального эпоса.
Заметим, однако, что увлечение Востоком у Есенина имеет вполне
определённый предел. Граница эта с ревностной чёткостью соблюдает
ся им неукоснительно. Как только возникает подозрение о предпочти
тельности Востока по сравнению с Россией, – звучит резкий протест.
Похвалив Ширяевца за стихи в целом, он порицал друга за то, что тот
правит стихи свои «по указаниям жён туркестанских инженеров», гневно
предупреждает, что за это «мативируют», и ревниво добавляет: «<…> не
нравятся мне твои стихи о Востоке. Разве ты настолько уж осартился или
мало чувствуешь в себе притока своих родных почвенных сил?» (V, 113).
Хотя сам он серьёзно и глубоко подчинился влиянию среднеазиатской
и ближневосточной культуры, но себя при этом помнил, в беспамятство
не впадал. Восторг перед прелестными картинами восточной земли не
заглушал в нём любви к родным просторам: «Как бы ни был красив Ши
раз, / Он не лучше рязанских раздолий».
Тем не менее, до последних месяцев поэт хранил признательность
Востоку, испытывал чувство любви к той атмосфере природного ве
ликолепия, красоты, верной дружбы, которой его дарили в восточных
землях. Уезжая из Азербайджана, Есенин пишет прощальное стихот
ворение, в которое вылилась поэтическая интуиция: «Прощай, Баку!
Тебя я не увижу» (май 1925). Хотя стихотворение напоминает пуш
кинское «К морю» (Прощай, свободная стихия!), оно свидетельствует
о глубокой личной привязанности поэта к культуре гостеприимного
народа. Анафорические восклицания, лаконизм, однотипные по кон
струкции сравнения подчёркивают приверженность к жанровым за
конам восточной лирики:

268
 Прощай, Баку! Синь тюркская, прощай!
Хладеет кровь, ослабевают силы.
Но донесу, как счастье, до могилы
И волны Каспия, и балаханский май (I, 223).

Ощущение счастья от встречи с прекрасным – тоже как будто итог

усвоенной поэтом философской мудрости, присущей ближневосточ
ным народам. Сам окружённый миражами город уподоблен произве
дению искусства, а милый человек, остающийся в нём, – прекрасному
восточному цветку:

Прощай, Баку! Прощай, как песнь простая!

В последний раз я друга обниму…
Чтоб голова его, как роза золотая,
Кивала нежно мне в сиреневом дыму… (I, 223).

Маленькая поэма «Цветы», безусловно, вдохновлена знакомством

с мироощущением восточного человека, очарованием роскошными
цветущими растениями Кавказа и Средней Азии, но без интуиции рус
ского человека, без оригинальности его творческого дара, без трагич
ности его судьбы она не стала бы тем шедевром, который волнует и
отечественных, и зарубежных, в том числе восточных читателей.
В заметке «<О писателях“попутчиках”>» (1924) Есенин обратил
внимание на то, что о Всеволоде Вячеславовиче Иванове «установи
лось мнение как о новом бытописателе сибирских и монгольских ок
раин» (V, 244), что его прославленные повести «отражают не европей
скую Россию, а азиатскую» (V, 244), его радует, что от произведений
этого всемирно известного художника «на нас веет ещё и географи
ческая свежесть», что он «совершенно как первый писатель показал
нам необычайную дикую красоту Монголии», а также «дал ряд пре
красных алтайских сказок» (V, 244). Само обращение к восточным об
ластям для Есенина – важная и достойная внимания черта писательс
кого облика.
Можно привести ещё немало примеров и сведений о кардиналь
ном значении Востока и восточной культуры для поэта, осмысления
им их родства и противоречий. Однако, завершая статью, следует ска
зать о более значимых для него контрастах и границах. Ещё более
остро, чем противостояние культур, Есенин переживал антиномич
ное разделение земного и небесного, и не однажды подчеркнул свою
приверженность к надмирному: «Глаза, увидевшие землю, / В иную

269
землю влюблены». Эту тягу к вечному Есенин ощущал как нацио
нальную черту, наследие святой Руси. Соединение всего тварного,
земного, разнонационального поэт ощущал как носитель братских
чувств ко всему живому, как единение в храме земной жизни перед
лицом Вселенского Божественного света. Хотя не однажды в декла
рациях он заявлял о своём атеизме, всё его творчество исполнено тем
мировоззрением, которое сформировалось у него в детстве и юности
и укрепилось в пору творческого созревания таланта. Всё, что каса
ется отношения к Востоку, определяется этой глубокой основой его
личности.

Примечания
1
Летопись жизни и творчества С.А. Есенина: В 5 т. Т. 2: 1917–1920. М.:
ИМЛИ РАН, 2005. С. 80.
2
Соловьёв В.С. Русская идея // Соловьёв В.С. Россия и вселенская цер
ковь. Минск: Харвест, 1999. С. 165.
3
Соловьёв В.С. «Неподвижно лишь солнце любви…»: Стихотворения. Про
за. Письма. Воспоминания современников. М.: Московский рабочий, 1990.
С. 57.
4
Там же. С. 58.
5
Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. Т 3. М.: Гослитиздат, 1960. С. 360.
6
Иванов Вс. Н. Беженская поэма. Харбин: Издво «Бамбуковая роща», 1926.
С. 39.
7
Несколько лет назад мне доводилось писать об этом: Алексеева Л.Ф. Бло
ковские традиции и «Беженская поэма» Вс. Н. Иванова // Александр Блок.
Исследования и материалы. СПб., 1998. С. 188–194. [ИРЛИ РАН (Пушкинс
кий дом)].

А.А. Гончарова, г. ПетропавловскКамчатский

Поэтика пути$дороги в лирике С. Есенина

(1910–1917 гг.)
Архетип дороги в мифоритуальной традиции народов, благодаря
своей универсальности, давал возможность для наполнения его в даль
нейшем складывании этноса семантикой, учитывающей специфику
именно этого народа.

270
 Поэзия – это та деятельность, которой свойственно в полной мере
творящее начало, и поэт, «творя», по сути дела, стремится заставить
человека вспомнить свои корни, небесные и земные (нам представля
ется, что это в большей мере неосознанно и связано с его генетической
памятью). Память поэта всегда соотнесена с «коллективной памятью»
человечества. А это неизбежно возвращает его «в сферу вечного», его
«единократный мир» представляется повторяющимся «во времени, а
свою личную судьбу он возвышает до всечеловеческой судьбы» 1. Вот
почему, погружаясь в мир поэзии Есенина, вступая в особый диалог
с его лирическим героем (а лирика «общения»2 взывает нас к этому),
мы воскрешаем в себе то, о чем давно забыли. Но поэт и читатель, как
творения Бога, объединяются в этом диалоге, чтобы вспомнить о сво
ем предназначении и не погибнуть окончательно в мире, уже не сегод
ня «зарезанном цивилизацией» (А. Блок).
Путьдорога как образ и мотив, берущий начало в архетипическом,
воссоздается в лирике Есенина разных периодов в богатейших образных
модификациях и становится ведущим, стержневым, скрепляющим всю
его лирику в художественное единство с особой концентрацией обобще
ния, о чем уже сказано в исследованиях 3. Удивительные поэтические на
ходки каждый раз представляют читателю исповедь «на миру» лиричес
кого героя в ином ракурсе и освещении, что способствует воссозданию
жизни как бесконечного пути, где каждое «падение» есть начало возрож
дения, где непременно за уходом последует возврат, да и смерть – еще не
конец жизни. Таким образом, мотив дороги–пути–судьбы человека (че
ловека и Родины) дается в лирике Есенина в онтологическом смысле и
всегда воплощается в национальной форме.
По сути дела, лирика Есенина дает всестороннее представление
о русской (и шире – славянской) модели мира, в основе которой – «дви
жение и путь»4.
Это мог сделать лишь поэт, укорененный в русской действитель
ности, а, впрочем, «без корней» поэта и быть не может. Удивительное
совпадение мнений на этот счет мы найдем в статьях, письмах С. Есе
нина (в символической форме – в стихотворении «Цветы») и выдаю
щегося философа ХХ века Мартина Хайдеггера, который писал: «Мы
задумаемся и спросим: а может быть, любое настоящее творение коре
нится в почве своей родной земли?..»5. Как известно, немецкого фило
софа волновала проблема «умирания искусства» под напором «техни
ческого разума».

271
 В работах о специфике русской модели мира выявляются причины
особой значимости дороги для данного этноса, обусловленной соеди
нением качеств, казалось бы, взаимоисключающих. Сошлемся на ин
тересное высказывание: «Русские – движущийся этнос с самосозна
нием оседлого».6 Дорога и дом в мифоритуальной традиции русских –
«взаимодополнительные комплексы» при доминирующем мифе
дома».7 Наша устная словесность и классическая литература в полной
мере служат этому подтверждением.
Лирика С. Есенина, воплотившая русскую модель мира, дает воз
можность увидеть, почувствовать всеохватность данного явления,
представленного бесконечными вариациями образов и мотивов, сре
ди которых – «пастушеское» и «пастух». На наш взгляд, это наименее
изученный аспект дороги как пути, к нему мы и обратимся8.
Материалом для исследования послужили отдельные стихотворе
ния 1910–1917 гг., где явлен «образ пастуха» и мотив «пастушеского»,
при этом максимально учитывается контекст поэзии данного периода.
Применительно к лирике Есенина этих лет термин «пастушеское»
звучал неоднократно. Обычно он употреблялся как синоним идеаль
ного, наивнобеззаботного. Так, например, М. Щеглов, говоря об эво
люции лирики С. Есенина, писал: «Гармония «пастушеского» воспри
ятия жизни и природы не выдерживает реальных исторических
волнений, и теперь, вместо «свирелей» и «коровьих вздохов», мы слы
шим в стихах Есенина «ржавь» и «жесть», глубокое душевное беспо
койство, драматическое разноречие чувств…»9. Хотя талантливый ис
следователь дополнил далее свои наблюдения, указав на некую
«обеспокоенность» и «неустойчивую «журавлиную» тоску», появив
шуюся уже в ранней лирике С. Есенина 10.
В мифологической фигуре «пастуха» таятся неисчерпаемые воз
можности объединения земли и неба в единый космос, что было блес
тяще реализовано в русском фольклоре, например загадках, сказках,
несказочной прозе.
В одном из современных исследований дается этимология слова
(лексемы) «пастух» и выявляется его «внутренняя форма» (термин
Потебни) с опорой на балканские традиции и сюжеты 11. Семантичес
кая наполненность оказалась удивительно богатой: мессия, патриарх,
вождь, защитник, кормилец, путеводитель, путник, владеющий «ма
гическим знанием», «добрый пастырь», путешественник, пастухгай
дук, человек, занимающий «промежуточное положение между чело
веком и животным», пастух обладает магическим знанием. При этом

272
особо выделено, что все это «подчеркивает основоположное и вечное
единство мира»12.
В мифопоэтической традиции русских все значения и оттенки сло
ва «пастух» находят воплощение, но их наполнение дается сквозь при
зму этнических особенностей.
Известно, что у Есенина было свое толкование этого слова. Раз
мышляя о «мировом древе» как модели, рожденной эпохой «пасту
шеского быта», в которую вписаны все народы мира, он указывал:
«В древности никто не располагал временем так свободно, как пас
тухи. Они были первые мыслители и поэты, о чем свидетельствуют
показания Библии и апокрифы других направлений… Само слово пас
тух (пасдух, ибо в русском языке часто «д» переходит в «т»…) гово
рит о какомто мистически помазанном значении над ним»13. С чем
тут можно не соглашаться? Следует лишь отметить, что Есенин идет
к значению слова, больше опираясь на народную этимологию (хотя
указывает на фонетические изменения в истории слова), которая, как
и детское словотворчество, пробуждает «память слова» и содержа
щийся в нем первообраз. Вспоминается известная детская дразнил
ка: «Пастух, пастух – коровий дух».
Обращаясь непосредственно к той части поэзии Есенина, где ли
рический герой уподоблен «пастуху» или появляются пастушеские
мотивы, вариации, мы не хотели бы представлять ее в качестве ил
люстративного материала. Но анализ его лирики показал, что дей
ствительно все значения указанного слова стали источником для со
здания бесконечного пути человека.
Пастушеский «цикл» открывается известным стихотворением:
Я пастух, мои палаты –
Межи зыбистых полей.
По горам зеленым – скаты
С гарком гулких дупелей (I, 52).
Обратим внимание на ближайший контекст – это стихотворения
1914 года, например, такие как: «Гой ты, Русь, моя родная…», «Край
любимый! Сердцу снятся…», «Сохнет стаявшая глина…», «Чую Раду
ницу Божью…» и др. (I, 39–57)
Первое, что объединяет их – это единство «лирического чувство
вания», данное через лики лирического героя, включая и «пастушес
кий». Эмоциональный тон максимально радостный, даже восторжен
ный, что обусловлено восприятием лирического героя всего мира как

273
собственного дома. Но дом этот – в равной степени и природа. Не слу
чайно смысловые центры, выделенные рифмой, объединяют слова
с пространственным наполнением.
Принцип уподоблений, организующий лирическую композицию, со
здает образ природыдома как целого, но напоминает (и это подчеркну
то в следующих строфах) о «царском» происхождении «пастуха», о тай
ном знании, о высоком назначении – «пастырстве» «стада людского».
И хотя в стихотворении все скреплено ощущением молодости, ра
дости, которые несет в себе «пастух», в последней строфе есть упоми
нание о «пастырском» назначении – ответственности за свое «стадо»,
что несколько снижает этот настрой. Первая строка заключительной
строфы «Позабыв людское горе» выбивается из общего восторженно
го тона, несколько нарушая гармонию.
Таким образом, в этом стихотворении уже пробивается, пока лишь
едва заметно, одна из вариаций мотива путисудьбы – через «пасту
шеское» – мотив «несения», защиты, «ноши», «бремени», – «качество
это считается в семантике пастуха основополагающим»14. В последу
ющих стихотворениях он становится явственнее и постепенно наби
рает концентрацию трагического.
Стихотворение «Табун» этой тематической группы представляет
собой сложное структурное и смысловое единство. Мы не претендуем
на полноту осмысления и отметим, что его интерпретация никогда не
будет адекватной уже потому, что все стихотворение – это художе
ственно воплощенная гармония жизни, данная в условнореалисти
ческом и символическом ключе.
Даже выбор двустиший поэтически мотивирован, этот простран
ственный «пробел» взывает к ассоциациям читателя, вступающего
в диалог с поэтом.
Жизнь – движение, бесконечное изменение в природе в рамках су
точного времени и не только – дается как жизньгармония, которая
сотворена не человеком.
Если в первой и второй частях была представлена картина мира,
где всему есть свое место, но человек в ней непосредственно «отсут
ствовал», то третья дополняет ее, поособому гармонизируя явлением
«пастуха», играющего «песню на рожке», и выявляет мотив «небес
ной родины», который был намечен выше:
Погасло солнце. Тихо на лужке.
Пастух играет песню на рожке.

274
 Уставясь лбами, слушает табун,
Что им поет вихрастый гамаюн.
А эхо резвое, скользнув по их губам,
Уносит думы их к неведомым лугам.
Любя твой день и ночи темноту,
Тебе, о родина, сложил я песню ту (I, 92).
Земная и небесная родина оказались особенно сближенными через
«пастухагамаюна», способного соединить всё своей «сакральной» пес
ней («играет … на рожке»).
Заключительная строфа, выделенная к тому же торжественной
интонацией, содержит открытый авторский голос.
Та ласковость, которая эмоционально «скрепляла» все строфы,
прорывается здесь с особой силой в любовном признании поэта роди
не, да и все стихотворение выглядит как любовная песня земной и не
бесной родине. Эта священная любовь и есть та необходимая ноша,
которую берет лирический герой с собой в путьдорогу.
Во многих стихотворениях Есенина 1917 года единство поэтичес
кой интонации обусловлено общим мотивом дома как «начала всех на
чал», что встречалось и раньше, но в этот период в них явственнее за
звучали тревожные ноты, вызванные предчувствием утраты этой опоры.
Лирический герой, уже давно перешагнувший порог родной избы,
за которым, как гласит пословица, «семь дорог», продолжает свой путь.
Все возможные путидороги находятся для русского человека меж
ду двумя полюсами: греховностью и святостью:
Серебристая дорога,
Ты зовешь меня куда?
Свечкой чисточетверговой
Над тобой горит звезда.
Грусть ты или радость теплишь?
Иль к безумью правишь бег?
Помоги мне сердцем вешним
Долюбить твой жесткий снег.
Дай ты мне зарю на дровни,
Ветку вербы на узду.
Может быть, к вратам Господним
Сам себя я приведу (I, 126).

275
 Вопросительноповелительные и заклинательные интонации, ха
рактерные для стихотворений 1917 года, естественно выливаются из
души путника, странствующего во времени и пространстве, с тревож
ной памятью о доме.
Обратимся к стихотворению «Где ты, где ты, отчий дом…» и рас
смотрим его в интересующем нас аспекте путисудьбы лирического
героя.
Четыре пятистишия с тройным созвучием в каждой строфе, коль
цевой композицией строф (первая и пятая стихотворные строки в них
повторяются), постоянство мужской рифмы, – все это работает на осо
бую поэтическую слитность изображенной картины мира. Концепт
«спрессованное время» (термин С.М. Толстой), в котором есть всегда
память мифологическая, явлен сочетанием образовсимволов «пасту
ха», «петуха», «мельницы с крылом», «маятника», «дождика» и услов
нореалистических «песка», «реки», «села».
Вопросительная интонация первой строфы с обращениемповто
ром усиливает ощущение трагедии, вызванной потерей дома, но отве
та на вопрос пока нет:

Где ты, где ты, отчий дом,

Гревший спину под бугром?
Синий, синий мой цветок,
Неприхоженный песок.
Где ты, где ты, отчий дом? (I, 117).

Вторая строфа содержит два ключевых образа с символической

нагрузкой: «петуха» и «пастуха»:

За рекой поет петух.

Там стада стерег пастух,
И светились из воды
Три далекие звезды.
За рекой поет петух (I, 117).

Здесь уже намечен мотив возможной потери дома, без называния

причин, но с явным указанием на вероятное разрушение устойчивос
ти мироздания: «петух» переместился в пространство «пастуха». На
помним, что у славян «…петух был посвящен богу домашнего очага…»15,
да и в быту недаром до сих пор именуется домашней птицей. В обря
довопраздничной народной традиции он также прикреплен к «дому»,

276
конечно, не только земному. Действия «пастуха» даются в прошлом, и
из настоящего они выглядят как прекрасная мечта. Мы уже замечали
выше, что с «пастухом» связывается у Есенина представление о гар
моническом единстве человека и природы, на которые сейчас покуша
ется неумолимо движущееся время.
Третья строфа – развернутая метафора этого движения:
Время – мельница с крылом
Опускает за селом
Месяц маятником в рожь
Лить часов незримый дождь.
Время – мельница с крылом (I, 117).
Последняя, заключительная строфа усиливает трагическое звуча
ние всего стихотворения. Это связано прежде всего с «неприкаяннос
тью» «дома», которому нет места ни на земле, ни на небе. В целом сти
хотворение не оставляет чувства безысходности: пока «поет петух»,
есть надежда. Следует все же подчеркнуть, что в стихотворениях Есе
нина этого периода, «петух» уже далеко «от дома» и даже может слить
ся со стихией ветра, вновь напоминая о хрупкости мироздания:

Я не знаю – то свет или мрак?

В чаще ветер поет иль петух?
Может, вместо зимы на полях,
Это лебеди сели на луг (I, 125).
Основу есенинской философии природы, сложившейся уже в ран
ней лирике, составляет принцип «двоемирия», характерный для на
родного православия, что особенно явственно нашло отражение в «на
родной библии». Архаические мифопоэтические представления о мире
и собственно библейские составляют содержание фольклорных жан
ров. В этих текстах и «Христос» мог предстать «пастушком»16.
Стихотворение С. Есенина «О пашни, пашни, пашни…» особенно
интересно в этом плане.
В качестве ближайшего контекста к данному стихотворению мож
но взять маленькую поэму «Октоих», в основном, ее первую часть,
которая, как и в других произведениях этого жанра, например в «При
шествии», «Преображении», выполняет функцию своеобразного
вступления обобщающего характера.
«Спрессованное время», организуя в них лирическую компози
цию, способствует выявлению разных струн души лирического героя,

277
в зависимости от его находимости то в настоящем, то в прошлом, то
«вечном», куда входит и будущее. В первой части «Октоиха» лиричес
кий герой находится в идеальном настоящем, сотворенном и с его «па
стырской» помощью, тому подтверждение – наличие аллюзии в сле
дующей строфе:
Тебе, твоим туманам
И овцам на полях,
Несу, как сноп овсяный,
Я солнце на руках! (II, 41).
Принятие и прославление этого «настоящего» («вечного»), освя
щенного Божественным светом лирического героя, «доброго пасты
ря», указывает и направление пути: вместе с Родиной – «к райскому
блаженству на НебеЗемле».
В стихотворении «О пашни, пашни, пашни…» лирический герой
одновременно находится «здесь» и «там», в прошлом и настоящем:
О пашни, пашни, пашни,
Коломенская грусть.
На сердце день вчерашний,
А в сердце светит Русь (I, 121).
Вторая строфа создает образ «мчавшегося всадника», без указания
направления пути, однако упоминание «солнца», обильно поливаю
щего его «дождем», освещает и омывает («освящает») этот путь.
Поэтам начала ХХ века было свойственно нагружать смыслом зак
лючительную строфу. Подобное мы замечаем и в лирике С. Есенина:
И мыслил и читал я
По библии ветров,
И пас со мной Исайя
Моих златых коров (I, 121).
Библейские образы в лирике С. Есенина всегда полисемантичны,
что было характерно и для народного православия. Есенин не тяготел
к библейской «точности» (если это вообще возможно), но какимто
глубинным поэтическим чутьем угадывал суть, а, возможно, помогало
и хорошее знание Библии.
Именно поэтому может показаться странным, что ветхозаветный
пророк Исайя оказался в стихотворении Есенина пастухом (точнее,
подпаском: «И пас со мной Исайя…»), хотя о его пастушеской принад

278
лежности действительно не говорится в Библии. Однако содержание
всей книги пророка Исайи и особенно Книги Утешения давали осно
вание для творческого переосмысления поэтом мотива «пастырства»
в концептуальном для Есенина ключе.
В книге пророка Исайи открывается тема «доброго пастыря», ко
торая встречается у Иеремии (23: 1–6), ее развивает Иезекиль (34);
свое окончательное выражение она получает в Новом Завете, в притче
самого Христа (Мф. 18: 12–14; Ин. 10: 11–18)17.
Пророк возвещает слова Господа:
Как пастырь он будет пасти стадо Свое;
агнцев будет брать на руки
и носить на груди Своей,
и водить дойных (Исайя. 40: 11).
Настоящим «пастухом» со стадом «златых коров» здесь предстает
лирический герой, а «коровий пастух» – самым высоким рангом пасту
ха. Так в мифопоэтическом плане оказались сближенными «пастух» –
хозяин «златых коров» и пророк Исайя, владеющий тайной Бога «о па
стырстве». На лирического героя переходит функция библейского «доб
рого пастыря».
Рассмотрение лирики С. Есенина 1910–1917 годов в аспекте «пас
тушеского» дает основание для утверждения, что роль «доброго пас
тыря» очень рано определила судьбу лирического героя.
В «добром пастыре», лирическом герое С. Есенина, объединились
«охранительная» и «защитная» функции всей природы – земной и не
бесной. Несение «бремени», «ноши» ради спасения слабых, других, не
обладающих тайным знанием о будущем, прозрением будущего – ста
ло для него определяющим.
В 1919 году, в очень сложное время для России и для Есенина, его
«златое стадо» превратилось в «стадо рыжее», но и его не оставляет
своей любовью поэт, выбравший путь жертвенного служения Руси
России.

Примечания
1
Юнг К.Г. Архетип и символ. М., 1991. С. 7–10.
2
Есенин в наши дни // Щеглов М.А. Литературная критика. М., 1971. С. 217.
3
См., например, исследования: Юдкевич Л.Г. Лирический герой Есенина.
Издательство Казанского университета, 1971; Захаров А.Н. Поэтика Есенина.
М., 1995.

279
 4
Цивьян Т.В. Движение и Путь в балканской модели мира. Исследования
по структуре текста / Под ред. В.Н. Топорова. М., 1999.
5
Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге: Сборник: Пер. с нем. / Под
ред. А.Л. Доброхотова. М., 1991. С. 105.
6
Щепанская Т.Б. Культура дороги в русской мифоритуальной традиции
ХIХ–ХХ вв. М., 2003. С. 9.
7
Там же. С. 10.
8
О мотиве «дороги – пути – жизни» в «Анне Снегиной» в кн.: Воронова
О.Е. Сергей Есенин и русская духовная культура. Рязань, 2002. Отмечено так
же в кн.: ШубниковаГусева Н.И. Поэмы Есенина. М., 2001. С. 464–471.
9
Щеглов М.А. Литературная критика. М., 1971. С. 208.
10
Там же.
11
Цивьян Т.В. Движение и Путь в балканской модели мира. Исследования
по структуре текста / Под ред. В.Н. Топорова. М., 1999.
12
Цивьян Т.В. Движение и Путь в балканской модели мира. Исследования
по структуре текста / Под ред. В.Н. Топорова. М., 1999. С. 88, 91.
13
Есенин С.А. Ключи Марии. Полн. собр. соч.: В 7 т. М., 1995–2001. Т. 5.
С. 189.
14
Цивьян Т.В. Движение и Путь в балканской модели мира. Исследования
по структуре текста / Под ред. В.Н. Топорова. М., 1999. С. 246.
15
Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу: В 3 т. М., 1994
(репринт издания 1865–1869 гг.). Т. 2. С. 465.
16
«Народная Библия»: Восточнославянские этимологические легенды /
Сост. и коммент. О.В. Беловой. М., 2004. С. 25–26.
17
См. комментарий: Библия. Брюссель, 1983. С. 2003.

Стихи Есенина цитируются по: Есенин С.А. Полн. собр. соч.: В 7 т.

М., 1995–2001.

Н.М. Щедрина, г. Москва

Драматическая поэма С. Есенина «Пугачев»

в контексте исторических произведений 20$х годов

Объективность оценок в искусстве возникает при вдумчивой ре

конструкции художественного контекста и опоре на конкретные ис
торические реалии, формирующие этот контекст.

280
 Сергей Есенин назвал своего «Пугачева» драматической поэмой,
что позволяет рассмотреть ее в контексте двух жанровых ипостасей –
поэмы и драмы. Драматическая поэзия традиционно открыта искус
ству театра, в эпоху 20х годов это стало особенно ощутимым. Возни
кал легендарный эпос.
Популярнейшими эпическими фигурами становились Аввакум,
Разин, Пугачев. Среди них образ удалого казачьего атамана Стеньки
Разина занял ведущее место в поэмах М. Волошина «Стенькин суд»
(1917), П. Орешина «Степан Разин» (1917), В. Хлебникова «Разин»
(1920) и «Уструг Разина» (1922), А. Ширяевца «Степан Разин» (1921).
В 1918 году вышла в свет в полном виде написанная еще до револю
ции поэма В. Каменского «Сердце народное – Стенька Разин».
В этот круг произведений вписывалась драматическая поэма
С. Есенина «Пугачев» (1922). Первые свидетельства о начале его
работы над поэмой относятся к концу 1920 года, когда поэт гово
рил об этом В.И. Вольпину. Закончен «Пугачев» был в августе 1921
года, но впоследствии вносились уточнения. По воспоминаниям
С.А. ТолстойЕсениной, И.И. Шнейдера и других, поэт был погло
щен этим произведением, вложил много творческого труда, хлопо
тал об издании, когда поэма еще не была завершена. Вначале автор
строил «Пугачева» как драматическую пьесу. Доказательством слу
жит ремарка второй главы «Занавес», вторая и третья главы обо
значались «действиями». Затем С. Есенин назвал главы «частями»
и обозначил их номерами.
Драматическую поэму восторженно приняли соратники поэта
по цеху. Н.А. Клюев в письме Есенину 28 января 1922 года из Вы
тегры сообщал: «…какая же овца безмозглая будет искать спасения
после «Пугачева»? Не от зависти говорю это, а от простого и мною
осознания Величества Твоего, брат мой и возлюбленный, < …> «Пу
гачев» – свист калмыцкой стрелы без истории, без языка и быта, но
нужнее и желаннее «Бориса Годунова», хотя там и золото, и стены
Кремля, и сафьянноупругий сытовый воздух 16–17 века. И после
дняя Византия» (III, 477478).
Будучи прирожденным лириком, Есенин не избежал увлечения эпи
ческой формой. Он ощущал размах своего нового произведения и пи
сал об этом Н.О. Александровой: «А «Пугачев» – это уже эпос, – но
волнует, волнует меня сильнее всего…» (III, 470). Что касается выбо
ра в качестве главного героя личности Емельяна Пугачева, то он впол
не логичен и мотивирован. Дыхание революции заставляло искать

281
в прошлом крестьянства аналогии и параллели, позволяющие прояс
нить и понять историческую ситуацию.
В представлении Есенина Пугачев – это настоящий народный во
жак. Несмотря на ярко выраженные харизматические черты, он – плоть
от плоти народной. Поэтому поэт в его облике подчеркивает не только
страстное желание социальной справедливости, не только оправдан
ность мятежной стихии:
Нужно остаться здесь!
Нужно остаться, остаться,
Чтобы вскипела месть
Золотою пургой акаций,
Чтобы пролились ножи
Железными струями люто! (III, 23).
Поэт стремится передать и человеческое чувство сострадания к сво
им соратникам по мятежу:
Бедные, бедные мятежники!
Вы цвели и шумели, как рожь.
Ваши головы колосьями нежными
Раскачивал июльский дождь (III, 22).
Все же Есенина больше привлекла возможность показать личност
ную трагедию, крушение огромного человеческого характера, чем изоб
ражение массы. Очевидно, поэтому в Пугачеве подчеркивается сти
хийность его чувств и психологическая близость его к миру природы.
«И сердцем такой же степной дикарь», Пугачев признается:
Я умею, на сутки и версты не трогаясь,
Слушать бег ветра и твари шаг,
Оттого что в груди у меня, как в берлоге,
Ворочается зверенышем теплым душа (III, 21).
Из диалога Пугачева со сторожем становится ясно, что прежние
преставления Пугачева об идиллической жизни крестьян ложны.
И Есенин рисует довольно мрачные образы. В этой системе мужик
не жнет рожь, а «цедит молоко соломенное ржи». Поэт изображает
картины деревенской жизни с прялкой, конями, мчащимися на водо
пой, и др. Появляется намек на безысходность крестьянского поло
жения, поставленного на колени, и вечная его любовь к земле, остав
ленная ему предками. Но теперь, в связи с событиями революции и

282
гражданской войны, «первый ряд» кормильцев, как трава, уже «под
кошен».
В эти годы крестьянские поэты: А. Ганин, П. Радимов, Н. Клюев,
П. Орешин, С. Клычков и др. раскрывали эту же тему патриархально
го российского уклада на своем материале, но было между ними много
общего в изображении деревенского мира. Труд, быт, нравственность
и обычаи в силу своей традиционности приобретают в их произведе
ниях значение истинной природы. П. Радимов в своей поэзии оптими
стичен и патриархален. Мир клюевской деревни полон тревоги, открыт
истории (сборники «Львиный хлеб» (1922), «Четвертый Рим» (1922),
«Матьсуббота» (1922) и др.).
Историческая тема, связанная с воспоминаниями о «мужицком
царе» Пугачеве, звучит в его цикле стихов «Ленин» (1919). О «кончи
не» русской деревни пишет С. Клычков в начале 20х годов, а уже
в конце этого десятилетия в романахлегендах «Чертухинский бала
кирь» (1926), «Князь мира» (1928), «Сахарный немец» (1929) делает
попытку обосновать свою художественнофилософскую концепцию
деревни. Культ непокорной голытьбы, насыщенной историческим ко
лоритом, воссоздан в лирической поэме А. Ширяевца «Мужикослов»
(1923). В ней поэт эскизно воспроизводит картины трагической жиз
ни русского крестьянства: татарщину, барщину, унижение, позор, бун
ты и вольницу. Драматизм жизни, страдания в судьбе русского народа –
ключевые темы творчества крестьянских писателей и поэтов, к кото
рым принадлежал и С. Есенин. Позиция же его была крестьянской и
христианской, ибо крестьянский вопрос для него самый сложный и
больной, а образ России как жертвы, закланной на гибель, возникал
уже в «Сельском часослове».
Лирическая глубина поэмы «Пугачев» тоже тому подтверждение.
Ю. Тынянов восхищался «живучей стиховой эмоцией» произведения и
обратил внимание на то, что «искусство, опирающееся на эту сильную,
исконную эмоцию, – всегда тесно связано с личностью. <…> Вот поче
му замечателен «Пугачев» Есенина, где эта эмоция новым светом заиг
рала на далекой теме, необычайно оживила и приблизила ее» (3, 481).
Основной формой раскрытия душевного состояния героев являет
ся лирический монолог. Пьеса представляет серию миниатюр, объе
диненных в драматическую форму. Драма построена в основном на
монологах героев, в которых проступают откровения самого автора.
Лирическое, а не эпическое решение темы нашло свое выражение
во всем строе поэмы «Пугачев». В изображении крестьянского вожака

283
С. Есенин полон безотчетной грусти и предчувствия своей гибели.
Пугачев произносит лирические монологи о своей юности, о том, что
его былые друзья, решившись теперь погубить его, чтобы спасти себя,
сами того не понимают, что их подкупила осень, «злая и подлая обо
рванная старуха». Это она «хочет, чтобы сгибла родная страна под ее
невеселой холодной улыбкой». Через все произведение проходит слож
ный, не до конца поддающийся анализу образ жестокой, якобы погу
бившей пугачевцев осени, который можно трактовать и как поэтически
злободневную аллюзию, и как аллегорию Екатерины II, представлен
ную в обличье «злой и подлой оборванной старухи», как символ брен
ности человеческого бытия 1.
Атмосферой трагических предчувствий наполнены монологи Ка
раваева, Шигарева, Торнова, Чумакова, Бурнова, Творогова. В такой
атмосфере раскрывается внутренний мир вождя крестьянской воль
ницы. Страх участников движения перед «подлой оборванной стару
хой» – осенью – оказался не напрасным. И Пугачев, схваченный пре
давшими его сообщниками, винит в этом осень, подкупившую их и
ставшую причиной его гибели.
Ему представляется, что осень «страшно визжит и хохочет» и «хи
хикает исподтишка», радуясь его гибели. И не только падению одного
Пугачева сопутствует хохот и хихиканье осени, с этим образом он свя
зывает гибель родной страны:
Это она, она, она,
Разметав свои волосы зарею зыбкой,
Хочет, чтобы сгибла родная страна
Под ее невеселой холодной улыбкой (III, 49–50).
Изображая «злодеяния» осени, помешавшие Пугачеву осуществить
свой план, Есенин именно в них, а не в военных силах Екатерины II,
видит одну из важных причин падения своего героя. Пугачевщина
погибла изнутри, в силу закономерных противоречий психологии при
нявших участие в движении крестьянских масс – мысль, которую поэт
утверждает больше художественно, чем исторически в своей пьесе.
Господство субъективнолирического начала способствует созда
нию настроения тревоги. Это слышится и в монологах Пугачева:
Клещи рассвета в небесах
Из пасти темноты
Выдергивают звезды, словно зубы,
А мне еще нигде вздремнуть не удалось (III, 11).

284
 и в ответах сторожа:
Русь, Русь ! И сколько их таких,
Как в решето просеивающих плоть,
Из края в край в твоих просторах шляется?
Чей голос их зовет,
Вложив светильником им посох в пальцы?
Идут они, идут! Зеленый славя гул,
Купая тело в ветре и в пыли,
Как будто кто сослал их всех на каторгу
Вертеть ногами
Сей шар земли (III, 12).
В лирических откровениях Пугачева запечатлена также нежность
и любовь Есенина к Руси и осознание ее величия. Лирическое начало
в этом откровении синтезировано с эпическим и выражено в глобаль
ной метафоре: «Вертеть ногами шар земли», обращенной к возможно
стям его страны и ее народа, в могущество которого он безгранично
верит и пытается отыскать его в настоящем. К сожалению, советская
действительность (кронштадтский мятеж, тамбовское крестьянское
восстание) не внушали Есенину оптимизма, поэтому драматическое
начало последовательно входило, начиная с «Пугачева», в его круп
ные произведения, присутствовало в различных формах, что отрази
лось на их жанровой специфике: «Пугачев» – трагедия, «Страна Не
годяев» – драма, «Песнь о великом походе» – «вольный сказ», «Анна
Снегина» – роман, «Черный человек» – трагедия.
Трагедийность в драме «Пугачев» увидели и русские эмигранты.
Впервые именно ими дана была оценка произведению и самому по
эту. Его назвали «возродителем великолепной трагедии, вне кото
рой тоскует русская литература вот уже 97 лет <…> Нужны были
1917–1921 гг., чтобы на русскую революцию русская литература мог
ла ответить Сергеем Есениным» 2.
Драматизм поэтомлириком воссоздан в характерах героев, напри
мер в Хлопуше. Проступает он у обитателя острогов как бы в самой
сути бродяжничества. Хлопуша во имя свободы, взяв на себя «бремя
негодяя», должен расправиться с Пугачевым. Такой поворот С. Есе
нин осветил как драматический, с глубинной рефлексией в христиан
ской душе. Из нее было «вынуто» божественное и святое.
В драматической поэме многое сближает Хлопушу и Пугачева.
Хлопуша, как и Пугачев, оказывается «до самого пупа – местью

285
вскормленный бунтовщик». С его появлением приходит как бы отрез
вление, прозрение: окружающие и Пугачев понимают, что «звериным»
и «гневным» настроем не осилить власть, нужен ум и пушки.
Финал драматической поэмы трагичен. Восстание подавлено: За
рубин в Остроге, Хлопушу зарезали в Оренбурге, «калмыки и башки
ры удрали» в Азию. «Сорок тысяч нас было, сорок тысяч, – говорит
Чумаков, – и все сорок тысяч за Волгой легли, как один» (3, 40).
Талант Есенина не позволял ему, не выразив своих чувств, гово
рить о происходящих в «Пугачеве» событиях. Именно лирическая сти
хия составляет стилевую доминанту драматической поэмы с истори
ческой личностью в центре повествования. Поэт, как и его кумир
Пугачев, тоже болен «чувством жизни» (монолог Бурнова).
В лирическом герое Есенина воедино сливаются и настроения других
героев драмы, с их помощью он раскрывает свою душу и душу русско
го человека. Драматична в поэме «Пугачев» отчаянная невозможность
принять уничтожение своего «я» в бездне небытия. Это выражено в
монологе Бурнова:
Нет, нет, нет! Я совсем не хочу умереть!
<…>
Как же смерть?
Разве мысль эта в сердце поместится... (III, 42)
Поэма заканчивается на лирической ноте: «Дорогие мои… дорогие…
хоррошие…» (III, 49). Мятежный атаман поразил и восхитил впечат
лительное сердце Сергея Есенина. Он относился к нему как к мятеж
нику, бунтарю и гению, к его сподвижникам – как к крупным и ярким
личностям.
Пугачев и революция находились в сознании поэта в сложном вза
имодействии. Национальный раскол оказался настолько болезненным,
противоречия возникли не только между двумя уничтожающими друг
друга политическими силами, но и между слоями «простого» народа,
крестьянства. Пугачевское начало и традиции русской вольницы вы
ведены С. Есениным в народном вожаке Проне Оглоблине (поэма
«Анна Снегина»). Рассказ о бедствиях деревни, создание образов кре
стьян со своими судьбами и характерами (Прон, Лабутя и др.) выдер
жаны в реалистических традициях, что позволяет поэту высказать свою
позицию к послереволюционному переустройству России.
Таким образом, трагедия пугачевского восстания воспринималась
Есениным и с исторических, и с современных позиций. Тема пугачев

286
щины, народной оппозиции решалась им в жестком ключе, все внима
ние было сосредоточено на противостоянии крестьянства и власти.
Спустя два года после выхода в свет произведения Сергея Есенина,
в литературе 20х годов появилась «народная трагедия» «Пугачевщи
на», автором которой был драматург К. Тренев. Пьеса неоднозначно
воспринималась современниками. Пугачев, по мнению критиков, пред
стал в ней далеко «не положительным» персонажем, автор укрупнил
в нем обыденное. В начале трагедии Пугачев не отличается ни умом, ни
характером. Его задатки главаря повстанцев выражаются постепенно,
что позволило обвинить автора в «буржуазном психологизме». В защи
ту выступил Вл.И. НемировичДанченко 3, подчеркнувший классичес
кие традиции Пушкина и Толстого в пьесе, расценивший материал про
изведения как необходимый для постановки в МХАТе. Государственным
ученым советом было принято в 1925 году особое решение по этому
поводу. Пьесу рекомендовали как «прогрессивное явление» 4.
Драматург, как и поэт С. Есенин, тоже поставил вопрос об истори
ческих судьбах крестьянства. Уже в первой картине пьесы К. Тренев
рисует народную почву, на которой вырастало пугачевское движение.
«Пугачевщина» открывается колоритной жанровой сценкой перебран
ки двух казачек – «старшинской» и «войсковой». Перебранка завер
шается многозначительной угрозой «войсковой» Секлетеи: «Не долго
годитьто! Царьбатюшка уже объявился…»5. В этой атмосфере появ
ляется Пугачев. Вначале он пленник казака Чики, который «до време
ни» держит Пугачева у себя в курене. Если С. Есенин был противни
ком любовной интриги в подобном повествовании, то К. Тренев уже
в первой картине рисует ухаживание будущего народного вожака
за сильной и властной Устиньей. А затем героиня становится его пу
теводной звездой, она готова разделить его участь. «Она аскетична,
вся сосредоточена на одном помышлении – об очистительной силе
страдания, которое <…> сможет дать нерушимую крепость начатому
Пугачевым делу <…>. К восстанию она примыкает так же, как пошла
бы в монастырь. Она только меняет послух Богу на послух народу…»6.
Но Устинья знает и другое: Пугачеву выпала доля принести себя в жер
тву на алтарь свободы, поэтому и указывает ему на его назначение и
отказывается совершить побег перед грозящей опасностью.
В заключительном эпизоде пьесы завершается линия отношений
Пугачева и Устиньи. Их последняя встреча как бы подытоживает прой
денный путь. «Вот и дворец мой, что наобещал!..» – говорит Устинье
посаженный в клетку Пугачев.

287
 Ответ ее звучит пророчески: «Вот и дворец твой… Что обещал –
сбылося, мой родный, суженый! Твоя правдушка! Посадили ее в клет
ку и на цепь правдушку приковали, чтоб на небушко не улетела, чтоб
народушко призвал ее… Вот и добыл ты… Вези ее…Вези ее, сокол яс
ный, в колеснице ко страстем великим… Радостьто какая светлая! (Пу
гачев яростно потрясает клетку ) Да всее кровушку, что взял на себя,
по капле из тебя выточат… Да всее волюшку по жилочкам из тебя вы
тянут… Только правдушка нам останется…» 7. В момент, когда движе
ние разгромлено, когда Пугачев должен погибнуть, у него появляется
уверенность в торжестве своего дела, в необходимости дальнейшей
освободительной борьбы.
Итак, контекстное рассмотрение драматической поэмы С. Есенина
«Пугачев» – необходимое условие проникновения в смысловую глу
бину произведения, одна из существенных предпосылок постижения
его сути. В этой статье содержится попытка анализа «ближайших кон
текстов» 8 есенинского творения, задача будущего – обратиться к кон
текстам второго ряда как феноменам «большого исторического вре
мени» (термин М. Бахтина).

Примечания
1
Юшин П.Ф. Поэзия Сергея Есенина 1910–1923 годов. М.,1966. С. 271
2
Ветлугин А. Нежная болезнь // Накануне. Берлин. 1922. С. 5.
3
Розанов И.Н. Воспоминания о Сергее Есенине // Воспоминания о Сергее
Есенине. М., 1965. С. 296–297.
4
Вл.И. НемировичДанченко. Статьи, речи, беседы, письма. М., 1952. С. 131.
5
Херсонский Х. «Пугачев» К. Тренева // Правда. 1925, 20 сентября.
6
Тренев К. Пугачевщина. Картины народной жизни. М.,1924. С. 7.
7
Сурков Е. К.А.Тренев. М., 1953. С. 136.
8
Тренев К. Пугачевщина. С. 124–125.
9
Хализев В.Е. Теория литературы. М., 1999. С. 291.

288
 Е.А. Самоделова, г. Москва

Мифопоэтика пищи в творчестве Есенина

Об особенностях «пищевой тематики»

Важность заявленной темы представляет несомненный и особен

ный интерес для изучения творчества Есенина в контексте антропо
логического подхода. Этому способствует ряд причин. Вопервых, про
блема показа еды относится к человеческим параметрам вхождения в
глубины бытия, постижения изнутри законов мироздания. Она имеет
онтологический статус. Проблематика пищи иногда оказывалась цен
тральной в мифотворчестве – как правило, в этиологических мифах;
широко и разнообразно она представлена в фольклоре (далее, приме
нительно к творчеству Есенина, проследим «гастрономическую тема
тику» на рязанском этнографическом материале).
В истории культуры такая ипостась тематики еды, как обжорство,
связана с карнавальностью, с трикстерством, являясь одной из сущно
стных черт трикстера – шута, дурака и т.п. Другая ипостась – аске
тизм в еде – соотносится с темой праведничества: крайне непритяза
тельными в еде, насыщающимися крохами характеризуются святые,
блаженные и т.п. Феномен нищенства также выражается в большой
степени через еду: тема собирания кусков и ломтей странствующими
нищими, тема подаяния как выражение библейского завета через мо
литву «Отче наш»: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Важней
ший философский вопрос о соотношении труда и пищи как результа
та труженичества имеет свой религиозный аспект в евангельской
притче: «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни соби
рают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их» (Мф. 6: 26). Одна
ко в противовес такому подходу в крестьянской среде всегда наиболее
уважаемыми людьми почитались представители профессий, наиболее
близко связанных с добычей и обработкой пищи: земледелец (пахарь,
сеятель, жнец), мельник; у поселенцев в иных природных условиях –
охотник, рыболов.
Современный философ М. Веллер увязывает воедино еду и тип ци
вилизации:
«Цивилизация Двуречья и Ближнего Востока встала на пшенице и
ячменном пиве.
Эллада – это пшеничный хлеб, виноградное вино и оливковое масло.

289
 Дальний Восток – это рисовая цивилизация.
Рим – это греческое меню плюс свинина. <...>
А вот сидевшие на кукурузе, картошке и помидорах обитатели Аме
рики оказались тупиковой ветвью человечества и сошли со сцены»1 .
М. Веллер делает вывод: «...энергия продукта в результате сказы
вается на том, что делает человечество, чего достигает, какой след ос
тавляет в истории»2 . Уже зарождение цивилизации было связано с го
рячей пищей: «И вообще человек стал человеком на печеных корнях и
жареном мясе»3 . Дальнейшее развитие также частично обусловлено
кулинарными возможностями: «...связь между питанием народа и зна
чительностью его истории – несомненна»4 .

«Пищевая тематика» в произведениях Есенина:

к постановке проблемы
Упоминания всяческих кушаний в творчестве Есенина не так уж
частотны, однако не редки и не случайны, а, наоборот, закономерны
в своем появлении. И без выявления полного состава разбросанных
по многим произведениям пищевых лексем и составления их специ
ального реестра можно с большой вероятностью предполагать про
никновение образов еды во все жанры, используемые Есениным.
Образы еды и связанные с ними мотивы приготовления и вкушения
пищи наличествуют в художественной прозе (повестях и рассказах),
в «больших» и «маленьких» поэмах, в лирических стихотворениях,
стансах, сонете, публицистике (за рамками данной работы остались
варианты и редакции, не просмотренные нами). Несомненно, пище
вые образы и мотивы встречаются не во всех произведениях, но в
большинстве сочинений – большей частью в прозе, что понятно: это
обусловлено сравнительно большим объемом текстов – в отличие от
стихотворений.
К повести «Яр» (1915) был специально составлен сестрой поэта
А.А. Есениной словарик местных слов и выражений с. Константинова
и окрестностей (1962). В нем приведен ряд толкований терминов еды
и напитков: «воронок – медовая брага с хмелем»; «драчена – запекан
ка, приготовленная из молочной пшенной каши с яйцами, выпеченная
на сковородке»; «кулага – заварное жидкое тесто из ржаной муки
с солодом»; «лушник – ситный хлеб, испеченный с луком, пережарен
ным в масле»; «любовина – постная часть соленого свиного мяса»; «са
ламата – кушанье, приготовленное из поджаренной муки с маслом»;

290
«хруп – жесткий, крупный помол муки» (V, 378–384). Жительница
с. Кузьминского А.Е. Базульникова, 1919 г. р., сообщила подробный
рецепт: «Саламата – жарили муку и кипятком её мешали, а потом лож
кой накладали в сковороду, перед тем в кипяток, потом притаптывали
маслом»5 . Она же уточнила еще пару рецептов: «И кисели делали
из ржаной муки, от хлеба отделяли и делали кисель ржаной, от теста
делали. Картошечный кисель – толкли сильно, чтобы тянулся, потом
остывает, режут, в чашку кладут, не вилочками едят, а палочками»6 .
И сделала вывод: «Тогда вкусная еда была»7 .
В стихотворениях, как в «малой лирической форме», названия блюд
также имеются – в отдельных текстах. Более того, в некоторых произ
ведениях наименования пищи поставлены в сильной смысловой по
зиции – в начале произведения (как его заглавие): «Пахнет рыхлыми
драченами, / У порога в дежке квас» (I, 46 – «В хате», 1914); «На плет
нях висят баранки, / Хлебной брагой льет теплынь» (I, 35 – 1915);
«Небо сметаной обмазано...» (IV, 139 – 1916); «Снег, словно мед нозд
реватый...» (IV, 157 – 1917). Иногда название пищи входит в состав
заглавия: «Песнь о хлебе» (I, 151 – 1921). Еще один способ возвеличи
вания пищи Есениным – это постановка в начальной акцентной пози
ции лексики кормления: «Нате, возьмите, лопайте...» (IV, 491 – 1919).
Поэту близки и очень дороги как воспоминание о проведенной
в селе молодости агрономические образы – огородная и полевая куль
тура: «Рву я по грядкам зардевшийся мак» (IV, 112 – «Белая свитка и
алый кушак...», 1915); «Укропом вялым пахнет огород. / На грядки се
рые капусты волноватой / Рожок луны по капле масло льет» (I, 80 –
«Голубень», 1916). Эти агрокультурные образы, которые впоследствии
будут преобразованы в еду, в творческом сознании Есенина смыкают
ся с атмосферной мифологией.
У Есенина представлена повседневная, праздничная, ритуальная
пища, традиционные блюда и старинные кушания. Праздничная пища
включена в одноименное стихотворение, озаглавленное по первой стро
ке, – «На плетнях висят баранки, / Хлебной брагой льет теплынь. <...>
Пьяный пах медовых сот» (I, 35 – 1915). Поэт называет блюда празд
ничной, но не ритуальной пищи: «По праздникам мясо и квас»; «Ста
руха за милую душу / Оладьев тебе напекла» (III, 158, 164 – «Анна
Снегина», 1925).
Поэтические образы, связанные с едой, могут лишь слегка наме
кать на пищу человека (или зверя), являясь в большей мере мета
форой. В ряде сочинений Есенина еда показана как символика, как

291
условнопоэтическая данность, как важный смысловой код или
иносказание.

Процесс приготовления пищи в стихах Есенина

Содержание некоторых произведений будто бы представляют со
бой некий «производственный (технологический) процесс» приготов
ления пищи: например, стихотворения «В хате» («Пахнет рыхлыми
драченами...»), 1914; «Песнь о хлебе», 1921. «В хате», вероятно, самое
насыщенное пищевыми предметами произведение, это целый перечень
простых крестьянских блюд: драчены, квас, соль (явленная через об
раз солонки), сырые яйца, парное молоко. А.Б. Мариенгоф привел со
чиненную Есениным частушку в честь В.В. Каменского, первые две
строки (зачин) которой полностью состояли из назывной конструк
ции – описания напитка: «Квас сухарный, квас янтарный, / Бочка ста
роновая»8 (IV, 251 – «Частушки (О поэтах)», 1918–1919). Наоборот,
«Песнь о хлебе» являет собой «технологическую цепочку» изготовле
ния не разнородных блюд, но родственной хлебобулочной продукции,
мучных изделий: «И из мелева заквашивая тесто, / Выпекают груды
вкусных яств» (I, 152).
Принятие пищи для Есенина не простая ежедневная данность и ру
тинная жизненная необходимость, но знак глубокого внутреннего род
ства с покинутой «малой родиной», поэтому его лирический герой спо
собен мыслить категориями еды и умозрительно вкушать простые
крестьянские блюда, ощущая свою причастность к тысячелетнему пат
риархальному укладу: «Тянусь к теплу, вдыхаю мягкость хлеба / И с
хруптом мысленно кусаю огурцы» (I, 80 – «Голубень», 1916). Еда в
сознании поэта становится важной философскоэстетической катего
рией, мерилом нравственности человека.

Пища как элемент космогонических мифов. Мировое яйцо

Продукты могут порождать метафоры совершенно непродуктовых
реалий. Примеры, которые будут приведены далее, продемонстриру
ют поэтическое мастерство Есенина в использовании пищевых наи
менований применительно к природным атмосферным явлениям.
Множество «пищевых метафор», разбросанных по разножанровым
сочинениям Есенина, естественно вызывает вопрос: имеется ли какое
нибудь единое основание – реальное или вымышленное (художествен

292
носотворенное), отталкиваясь от которого Есенин уподобляет про
дукты космическим объектам?
Складывается впечатление, что Есенин сотворил огромный миф
о мироздании, расколовшемся на осколки, которые рассыпаны по раз
ным произведениям. Это вселенскиогромный миф, поданный в духе
«атмосферной мифологии» (вспомните «Поэтические воззрения сла
вян на природу» А.Н. Афанасьева и «Исторические очерки русской на
родной словесности и искусства» Ф.И. Буслаева!) и сотворенный из
реалий еды, которые переосмыслены в совершенно новом и неожидан
ном авторском ключе. Расколовшееся мироздание (или его основные
части – светила, планеты, планетные спутники) у Есенина буквально:
«Грянул гром, чашка неба расколота» (II, 18 – «Русь», 1914); «Коври
гой хлебною над сводом / Надломлена твоя луна!» (I, 78 – «О край дож
дей и непогоды...», 1916–1917); «Словно яйцо, расколовшись, скольз
нул / Месяц за дальним холмом» (I, 93 – «Пропавший месяц», 1917).
Есть еще есенинские версии о мироздании, расколотом и разломлен
ном по воле богоподобного культурного героя: «Подыму свои руки
к месяцу, / Раскушу его, как орех» и «Пополам нашу землюматерь /
Разломлю, как златой калач» (II, 61, 64– «Инония», 1918).
Наблюдения над «пищевой поэтикой» есенинского творчества по
казывают, что поэт действительно создал авторские образчикиподо
бия космогонического мифа, рассыпанного на множество инвариантов,
в которых отражены индивидуальные космологические представле
ния Есенина. Сначала можно было бы подумать, что идея уподобле
ния космических объектов разнообразным пищевым продуктам все
цело придумана поэтом и не имеет аналогов. Однако в мировой
мифологии очень продуктивной является модель, согласно которой
мир возникает из мирового яйца как первоэлемента.
Образ яйца и у Есенина достаточно частотен и многопланов. Это
может быть яйцо, действительно предназначенное для еды, хотя у Есе
нина оно никогда не упоминается в качестве простой еды, но всегда
порождает новые метафорические смыслы – то космическивозвышен
ные, то вроде бы приземленнолюдские, однако всецело подчиненные
мифотворческой идее порождения Вселенной из яйца или тела перво
человека: «Словно яйцо, расколовшись, скользнул / Месяц за даль
ним холмом» (I, 93 – «Пропавший месяц», 1917); «В жбан желудка
яйца злобы класть» (I, 152 – «Песнь о хлебе», 1921).
Образ мифического яйцамесяца Есенин мог почерпнуть из «По
этических воззрений славян на природу» А.Н. Афанасьева, писавшего

293
о зарождении Вселенной из огромного яйца, из которого произошло
«творение солнца из яичного белка, а луны из желтка»9 . Мифолог
также привел цитату из «Калевалы» Э. Лённрота, где Вейнемейнен
(с таким написанием имени) из разбитых яиц орла, свившего гнездо
на колене героя, творит Вселенную со словами: «Будь, исподняя скор
лупа – землею, а верхняя небом! светися, белок, на небе солнцем, а
ты, желток, разгоняй ночную темноту луною! а что осталось от яиц,
пусть пойдет на звезды»10 .
Менее метафорическизашифрованный путь построения родствен
ных космологических моделей – с применением образа яйца с уже оп
ределенно явленным зародышемсловом, понимаемым в рамках этио
логического мифа как первоисточник нового духовного развития мира:
«Как яйцо, нам сбросит слово / С проклевавшимся птенцом» (II, 56 –
«Преображение», 1917); «Я сегодня снесся, как курица, / Золотым
словесным яйцом» (II, 62 – «Инония», 1918).
Не случайно Воскресение Иисуса Христа зримо воплощено в ри
туале «христосования» красными яйцами на Пасху. Об этом народ
ноправославном ритуале в Зарайском уезде писал местный поме
щик В.В.Селиванов в 1856 г.: «Когда в конце заутрени священник
выходит с причтом, с крестом и образами христосоваться с народом,
крестьяне, христосуясь с ними, дают им по красненькому яичку»11 .
Яйца в более бледный цвет красили в знак завершения пребывания
Христа на земле: «В Троицын день и в Вознесенье красят яйца в жел
тую краску самым простым способом. Насыпают в горшок березово
го листу или накладывают крапивы, подсыпают туда золы, налива
ют воды и кипятят на огне»12 .
Анализируя роман «Котик Летаев» А. Белого, Есенин рассуждал
о природе художественного слова, проводя параллель между созда
нием удачного произведения и мифическим актом первотворения,
в том числе и обращаясь к протосюжету снесенного птицейдемиур
гом яйца. Однако, по мысли Есенина, писатель, в отличие от мифот
ворца, способен создать и безуспешное творение при помощи оши
бочных слов: «Они тоже имеют потуги, пыжатся снести такое же яйцо,
какое несет «Кува – красный ворон», но достижения их ограничива
ются только скорлупой» (V, 182 – «Отчее слово», 1918). Возводя ав
торские находки к мифу, Есенин допустил прямую цитацию строки
и аллюзию на стихотворение «Беседный наигрыш. Стих добропис
ный» (1915) Н.А. Клюева:

294
 Нам програет Кува – красный ворон;
Он гнездищем с Громом поменялся,
Чтоб снести яйцо – мужичью долю (V, 426).

Как видно из сказанного, мифологический мотив сотворения мира

из яйца являлся излюбленным концептом Есенина в начальный рево
люционный период 1917–1918 гг.
Предназначенность слов для уяснения сущности явлений, что по
добно усвоению пищи, отмечена в более поздний период творчества
в речи Замарашкина: «Слова ведь мои не кости, / Их можно легко про
жевать» (III, 62 – «Страна Негодяев», 1922–1923).

«Пищевой космос» Есенина как отголосок космогонических мифов.

«Месяц как сырный кусок»

Наиболее сложный и ранний случай мифопоэтики Есенина– ори

гинальное моделирование уникальноавторского космогонического
мифа о происхождении небесных пространственнообъектных реа
лий из пищевых продуктов: «Небо сметаной обмазано, / Месяц как
сырный кусок» (IV, 139 – 9 июля 1916). Эта космическипищевая Все
ленная, как и положено астральному мифу, является обитаемой.
Вполне закономерно, что культурный герой (он же лирический ге
рой стихотворения), оказавшийся внутри «продуктового рая», вы
нужден както отзываться на кулинарные соблазны. Он признается
в своей «пищевой антиномии»: «Только не с пищею связано / Серд
це» и «Хочется есть, да не этого, / Что так шуршит на зубу» (IV, 139).
Но пищевые компоненты мироустройства со всех сторон обступают
культурного героя, и он осознает, что даже его смерть, как и жизнь,
будет обставлена ритуальной пищей: «Но и на гроб мне положат /
С квасом крутую кутью» (IV, 139). Космос как «пищевой рай» не уст
раивает героя Есенина. Однако крестьянская сущность поэта, превы
ше всего ставящая именно продуктовое благополучие как извечное
стремление земледельца, рассматривающая сытость как жизненный
идеал, сознательно или на подсознательном уровне заставляет Есени
на вновь и вновь обращаться к образам еды как к важнейшим элемен
там авторской поэтики.
В основе сопоставления «месяц – сыр» лежит желтый цвет, а на
толкнуть Есенина на это сравнение могла народная загадка вроде

295
следующей, записанной И.А. Худяковым в Рязанской губернии и
опубликованная в 1864 г.:
Ходит Хам по лавке
В Хамовой рубашке,
Выглянул в окошко:
Стоит репы лукошко
(Месяц и звезды)13 .
Сыр – «знаковый» продукт для жителей с. Константинова, где ка
равайный ритуал представлен своей разновидностью – «под сыр под
ходить». Он соблюдается до сих пор: «Подходють к сыру. А когда
приходють, когда садятся они <родственники>, счас, значить, бухан
ку хлеба и соль в солоничке. И значить, они буханку хлеба делають
эту и один носить и шумить: «КузьмаДемьян, ломайте хлеб попо
лам!» А его разрежуть, он <носящий> как топнеть – и хлеб напопо
лам разваливается – тут и: ура! – И начинають сыр носить»14 . Или
выглядит так: «Подходють к сыру. А когда приходють, когда садятся
они <родственники>, счас, значить, буханку хлеба и соль в солонич
ке. И значить, они буханку хлеба делають эту и один носить и шу
мить: «КузьмаДемьян, ломайте хлеб пополам!» А его разрежуть, он
как топнеть – и хлеб напополам разваливается – тут и: ура! – И на
чинають сыр носить»15 .
По данным нескольких информантов, не просто название, но риту
ал с реальным сыром (домашним продуктом типа «сырного творога»)
еще в середине ХХ века сохранялся в с. Константинове: «Наступает
время обряду «сыр носить». Сыром именуется творог. Специально ис
печенный, продолговатый пирог нарезан на маленькие кусочки. В ру
ках у молодого бутылка браги или водки, и он наполняет рюмку. Мо
лодая держит тарелку с творогом и потчует кусочком пирога
с творогом»16 ; на свадебном пиру после венчания «разносят сыр – на
режут сыру настоящего, и вот каждая парочка – муж с женой подхо
дют, поздравляют, шутют тоже поразному, кому чего, вот. И потом
заплати за это молодымто, не задаром – расплатись»17 .
Сырный ритуал – как разновидность каравайного – в некоторых
местностях Рязанщины проводился в доме невесты до венчания:
«Дружки... на стол кладут пирог и сыр, не такой сыр, какой обыкно
венно продается в торговле, а сыр, приготовленный другим способом и
не похожий на обыкновенный сыр. <...> ...Пирог в это время нарезают
на четыре части, дружка берет его, кладет на голову жениха и надлам

296
ливает, потом кладет на голову невесты и также надламливает для того,
чтобы они не росли больше»18 .
Как и в каравайной традиции, существовал параллелизм ритуала
«сыров»: «Во время гулянья первого дня свадьбы – «сыры» – дары.
Деньги в пользу отца молодой. Второй день – «сыры» с дареньем мо
лодых. Деньги молодым»19 .
Зафиксирована «разветвленная» терминология: на сыру/на сырах
стоять, с сыром подходить, с сыром ходить, сыр давать, сыр подни
мать20 (Шацкий рн); сыр носить, под сыр ходить (с. Константиново
Рыбновского рна); сыры (с. Б.Ардабьево Касимовского рна); сырно
(д. Анатольевка Касимовского рна)21 .
«Сырный ритуал» имеет давнюю историю. Свадебное обрядовое
блюдо «сыр» (поданное отдельно от каравая) многократно зафикси
ровано в Средневековой Московии на царской свадьбе: «...а на столе
наслано три скатерти, да положена перепеча, которую подносили ко
государю и государыне, и к боярам с ширинками, да сыр, да солони
ца...» (свадьба царя Михаила Федоровича, 1626) и др.; «А дружки пер
вую скатерть, на которой резаны были коровай и сыр, сняли и, запеча
тав, отдали на дворец ключникам имянно и велели беречь...» (свадьба
царя Алексея Михайловича, 1648)22 .

Хлебные злаки в солярно$лунарной мифологии

Хлеб как важнейшее блюдо из злаков, как высшее достижение

человечества в кулинарной истории цивилизации, как освященная
Библией главная еда, обставленная множеством ритуалов, поверий
и запретов в крестьянском мировоззрении, также выступает «пер
вопродуктом» авторской солярной и лунарной мифологии Есени
на: «Несу, как сноп овсяный, / Я солнце на руках» (II, 41 – «Окто
их», 1917); «Там лунного хлеба / Златятся снопы» (II, 39 – «Отчарь»,
1917). Есенинский образ носимого на руках снопа, возможно, вос
ходит к обрядовому празднику «отжинок» (см. ниже – в главке «Ми
лость божья – рожь»).
Земная параллель небесного хлеба также пронизана величием кос
моса, его онтологической сущностью: «И в тощий колос хлеба / Вды
хаем звездный злак» (II, 42 – «Октоих», 1917); «Будет звездами про
рочить / Среброзлачный урожай» (II, 56 – «Преображение», 1917).
Все есенинские случаи воспевания «лунного хлеба», «звездного
злака» и тому подобного отталкиваются в какойто мере от народной

297
приметы или даже поверья о том, как зарницы зурят хлеб. Житель
ница с. Константинова объясняет: «А когда молния. Это вот цветёть
хлеб в поле. Ну, так вспыхнеть, как молния, но она без грома, без ни
чего. Вспыхнула эта зарница. Она вреда не делаеть никому. Она сама
по себе зацветёть. Рожь цветёть – и как сразу полыхнёть вот – белая
такая, белым пламенем. Ну, я такое видела: это нам объяснял, счас
тебе скажу, это ещё говорила, что отец у нас училси, он был агроном,
агрономсеменовод. Семеновод. У него поля все были семенные, вот
все участки. И он это знаить, и он это видел. Он специально ходил по
ночам: сидел караулил просо. А мать ругалась: да на кой она тебе нуж
на, ты ходишь, ночь не спишь? А утром наряд давать, потом надо це
лый день на работе быть. А он ходил и сидел, глядел и караулил: как
просо зацветёть. Он специально. А потом пришёл: матьмать, я дока
раулил! Красным пламенем, как огнём полыхнуло поле – вот нача
лось отсюда и пошлопошлопошлопошлопошло, и дошла до края
поля и всё. Красным пламенем. Всё, рожь отцвела. За какойто, мо
жет, там момент»23 .
Кроме бытования этого поверья в родном селе, Есенин мог утвер
диться в его широкой (но не повсеместной) распространенности из со
общений своего друга С.А. Клычкова. На его «малой родине», в д. Дуб
ровки Калязинского уезда Тверской губ. (ныне Талдомского рна
Московской обл.) также известно поверье о зоренье хлебов. В окрест
ностях г. Талдома, примерно в 7 км от родовой усадьбы С.А. Клычко
ва, в д. Костино до сих пор приводят поверье о летних зарницах: «Го
ворили, мол, это к хлебу: хлеб зорит, рожь. <...> На поле, когда раньше
сеяли, у нас здесь много ржи, – всё сеяли... Это хлеб зорит – поспевает.
А там кто и знает: правда ли. Так поспеет – это просто приметы какие.
Он же только бывает наверно летом вот же; зимой, мне кажется, не
бывает»24 . Сам С.А. Клычков написал на этой фольклорной основе сти
хотворение «Хлеб зорится» (из кн. «Кольцо Лады», 1919).
Интересен случай сопряжения античного мифа о Зевсе, золотым
дождем оплодотворившем спящую Данаю, с библейским Авраамом –
и в результате Есенин сотворил собственный синкретичный миф
в рамках атмосферной мифологии: «Дождиком в нивы златые / Нас
посетил Авраам» (II, 60 – «Иорданская голубица», 1918). Сопостав
ляя земные хлебные поля с аналогичными на небесах обетованных,
Есенин здесь же (чуть ранее) изображает колосья небесных нив с апо
столом Андреем в раю: «Вижу вас, злачные нивы» (II, 59 – «Иорданс
кая голубица», 1918).

298
 Создавая мотив пролития с небес особого благодатного дождя, Есе
нин мог отталкиваться от сентенции А.Н. Афанасьева: «Как символы
дождя, мужское семя и вода, которою омываются детородные члены,
получили в народных убеждениях ту же очистительную силу...»25 Или
от типологически сходного тезиса: «По другому метафорическому
представлению, дождь рассматривался как моча, испускаемая богом
громовником...»26 Однако Есенин высказался в поэме целомудренно
и иносказательнозавуалированно, как подобает поэту.

Злаки с медом как отголоски атмосферного мифа

В некоторых случаях Есенин сопрягает ритуальную (ритуально

православную) еду с атмосферным (лунарным) мифом, усиливая та
ким образом высокую значимость обрядовой пищи, чья знаковая оп
ределенность сама по себе достаточно существенна и вдобавок
подчеркнута «гибельным контекстом»: «Месяц месит кутью на полу...»
(I, 77 – «Нощь и поле, и крик петухов...», 1916–1922). Есенин творит
огромный космогоническиантропоморфный миф, в котором одни и
те же пищевые компоненты принадлежат разным мифопоэтическим
пластам, будучи, однако, встроены в единую систему пищевой образ
ности авторской поэтики. Так, константа «кутья» – своеобразная ин
дивидуальная мифологема – не только предстает астрономическим
атрибутом (это инновация Есенина), но и выступает в более привыч
ном значении ритуальной пищи при погребении человека: «Но и на
гроб мне положат / С квасом крутую кутью» (IV, 139 – «Небо смета
ной обмазано...», 9 июля 1916). Основываясь на традиционном пони
мании «пищевой константы», Есенин хронологически тождественно
выстраивает разные уровни собственного образного осмысления из
вестного народного блюда.
В двух «маленьких поэмах» революционнобиблейской тематики –
«Преображение» и «Инония» (1917–1918) – Есенин сопрягает хлеб
ные колосья с пчелами. Возможно, он ориентировался на кутью как ри
туальное блюдо, приготовленное из злаковых зерен с медом и подаю
щееся в переломные моменты – на поминках при отправлении покойного
в иной мир, в канун Крещения и Богоявления Господня (18 января по
нов. стилю).
Вот как описывает способ приготовления кутьи в Зарайском уез
де в 1856 г. местный помещик В.В. Селиванов: «В старину во многих

299
господских домах в этот день подавалось за стол коливо, попросту – ны
нешняя кутья, то есть разваренная пшеница, подслащенная медом»27 .
В каждой из указанных поэм параллелью к есенинскому мифу
о сотворении словесного мира из словаяйца выступает созидание его
из словаколоса как первоэлемента Вселенной: «Мудростью пухнет
слово, / Вязью колося поля» (II, 55 – «Преображение», 1917); «Чтобы
поле его словесное» (II, 63 – «Инония», 1918). Можно предположить,
что словоколос – это творческая находка Есенина, хотя и вмещающа
яся в мировую мифологическую модель.
При естественной вариативности единого образа злакапчелы в двух
«маленьких поэмах» существенная разница между инвариантами на
блюдается в обрисовке поля: в первом случае оно реалистичное – пше
ничное, во втором – иносказательное «словесное». Следовательно, при
создании второй образной картины Есенин отталкивался от первой,
дополнял и модифицировал ее, стремясь сотворить собственный по
этическикосмогонический миф о словотворчестве. Вот инварианты
этого мифа с центральным персонажем – злакомпчелой:

И выползет из колоса,
Как рой, пшеничный злак,
Чтобы пчелиным голосом
Озлатонивить мрак... (II, 54).

***
Чтобы поле его словесное
Выращало ульями злак,
Чтобы зерна под крышей небесною
Озлащали, как пчелы, мрак (II, 63).

Образ пчелы является древнейшим и архетипическим. Тем не ме

нее в русском фольклоре он почти не проявлен. Известна поговорка:
«Трудолюбивая, как пчела». В Зарайском уезде в 1846 г. П.И. Якуш
кин записал загадку: «В темной избушке все панёвы ткуть (Пчелы)»28 ,
в которой, как и у Есенина, пчелы действуют в темноте/мраке.
Далеко не каждый крестьянин содержал пчельник. Пчеловоды име
ли свои ритуалы и поверья, неизвестные обычным сельским жителям.
Повсеместно было распространено лишь единообразное празднование
Медового Спаса 1/14 августа (по ст. и нов. стилю), когда в церкви свя
тили мед нового сбора и владельцы пасек угощали им соседей.

300
 В с. Константинове было развито пчеловодство – об этом свидетель
ствуют воспоминания сестры А.А. Есениной о том, как накануне Трои
цы девушки «ватагами отправлялись за ландышами на “пасеку”»29 .

Пожирание хлеба как мотив атмосферного мифа

Еще одна интересная модель атмосферного мифа, построенная на

дополнении «звериной образности» пищевыми компонентами: «Заря –
как волчиха / С осклабленным ртом... <...> Кладешь ей краюху / На
желтый язык» (II, 36 – «Отчарь», 1917). Языческий мотив космогони
ческого мифа о солнечном и лунном затмении или пасмурной погоде
в результате заглатывания небесного светила волкомтучей Есенин вы
читал в «Поэтических воззрениях славян на природу» А.Н. Афанасье
ва: «Во многих странах сохраняется поверье, что лунное затмение бы
вает тогда, когда на луну нападает волк с разинутой пастью...»30.
Интересно, что мотив проглатывания диким зверем «съестной луны»
нашел свое дальнейшее неоднократное продолжение: «Луну, навер
ное, / Собаки съели – / Ее давно / На небе не видать» (II, 150 – «Ме
тель», 1924) и «А ночью / Выплывет луна. / Ее не слопали собаки»
(II, 155 – «Весна», 1924). В последнем случае кровавый (но обуслов
ленный природными «законами прокормления») поступок, приписы
ваемый прежде зверям, переносится на людей как небесное отраже
ние неправедной земной жизни: «Она была лишь не видна / Изза
людской кровавой драки» (II, 155). Повторяемость мифического мо
тива съедания зверем «съедобной луны» свидетельствует о его важно
сти для поэтической системы и мировоззрения Есенина.
Далее идет новое логическое звено: «Сумрак голодной волчицей
выбежал кровь зари лакать» (III, 39 – «Пугачев», 1921). На этом ат
мосферном мифе заглатывания волчихой/собаками небесного свети
ла основывается мотив отождествления человека с аналогичным ди
ким зверем, в такую же ночную пору питающимся «метафорической
пищей»: «Завтра ж ночью я выбегу волком / Человеческое мясо грызть»
(III, 32 – «Пугачев», 1921). Атмосферный миф о волке, поглощающем
съедобную луну, спускается с небес на землю. Однако, в отличие от
соответствующего мотива атмосферной мифологии, в данном случае
автор дополнительно опирается еще на ряд первоисточников. Ими
послужили фольклорные былички о волкодлаках (о временном пре
вращении людей в волков), сказка о волкесамоглоте, былина о Волхе

301
Всеславиче, оборачивание в древнерусской повести об Индийском цар
стве дружинников в волков, народные представления о разбойниках как
о волках и намек на людоедство при голоде в Поволжье в 1921 г.
Показательно, что при большой вариативности крестьянских блюд,
приготовленных из хлебных злаков, – колоба, кутьи, хлеба и его краю
хи – есенинский атмосферный миф (в первую очередь, лунарный как
его составная часть) основан на пище из злаковых культур. Этот фе
номен вызван рядом причин: 1) ментальностью земледельца, превы
ше всего ценящего хлеб; 2) библейской символикой (притча об Иису
се Христе, тремя хлебами накормившего народ; притча о манне
небесной; молитва «Отче наш» о хлебе насущном и др.).

Блюда из хлебных злаков в этиологических мифах

Контаминация языческого этиологического мифа о приношении аис

том новорожденных и христианского апокрифа о детстве Иисуса Хрис
та, сопряженного со староверческими представлениями, явлена в «Исусе
младенце» (до 13 июля 1916). Сюжет этого произведения (при финале –
фольклорном поверье о принесении аистом детей) построен как при
внесение в мир еды культурным героем, в образе которого выступает
сам Бог. «Детская направленность» произведения обозначена не толь
ко в его названии, но и в системе персонажей – в общении Божествен
ного ребенка с птицами, что является как бы параллельной сюжетной
линией по отношению к привычной мифологической дихотомии «куль
турный герой – люди». Ведущей в этом авторском мифопоэтическом
сочинении опять же оказывается «пищевая семантика» – мотив наде
ления пищей. В структурносмысловом плане произведение можно ус
ловно подразделить на три части: 1) птицы просят создателя накормить
их – «А маленький Боженька... Ест кашу», «Журавль и скажи враз: /
Тебе и кормить нас, / Коль создал» и «А Боженька наш / Поделил им
кашу / И отдал»; 2) зеркальная ситуация – теперь создатель просит пищи –
«А сыночек маленький / Просит на завалинке / Хлеба»; 3) наделение
Богородицей птиц умением клевать зерна – «На вечное время / Соби
райте семя / Не мало» (IV, 140–143). Произведение «Исус младенец»
(1916) является авторской трансформацией библейской притчи о пти
цах небесных (см. выше), ее оригинальным поэтическим аналогом.
В целом ряде своих произведений Есенин с помощью пищевых ре
алий творит лунарный миф. Так, в стихотворении «То не тучи бродят

302
за овином...» (1916) поэт объясняет происхождение месяца из «ко
лоба» – разновидности пирожка без начинки (сходное уточняющее
объяснение – «круглый пирог с толокном, подобие румяного кара
вая и «родственник» знаменитого сказочного колобка»31 ), а заодно и
появление ржи. Согласно есенинскому сюжету, Божественный мла
денец роняет испеченный Божьей Матерью колоб – и тот рассыпает
ся рожью и становится месяцем: «Покатился колоб за ворота / Ро
жью» и «Назвала я этот колоб – / Месяц» (I, 113, 114). Есенин в
поэтической форме воспроизводит сам процесс приготовления праз
дничного блюда: «Замесила Божья Матерь сыну / Колоб. / Всякой
снадобью она поила жито / В масле. / Испекла...» (I, 113). О.Е. Воро
нова рассуждает: «Процесс сотворения хлеба«колоба», выпеченно
го Богоматерью с тонким знанием деталей этого чисто крестьянского
ремесла, ассоциативно предстает как часть процесса миротворения»32 .
Праздничность блюду придает его описание с помощью яркого эпите
та: «колоб золоченый», который далее развернется в метафору небес
ного месяца. Стихотворение «То не тучи бродят за овином...» (1916) –
самый прозрачный в структурносемантическом плане поэтический
аналог астрального мифа в его лунарной разновидности; при его со
здании автор всецело ориентировался на условную каноническую
модель мифотворчества.

Продукты огорода и сада в атмосферных мифах

Другая версия есенинского лунарного мифа, также избравшая круг

лый объект как схожий с луной по форме и учитывающая «ориенталь
ный колорит» Азербайджана, проходит рефреном по балладе, что под
черкивает значимость для поэта сделанной мифопоэтической находки:
«Ночь, как дыню, / Катит луну» (II, 115). Метафоры луныколоба и
луныдыни выросли из древнейшего архетипа яйца как первоэлемен
та Вселенной.
Третья версия авторского лунарного мифа, будто бы донесенная
Есениным до нас в отголоске, это «месяц – рыжий гусь» (II, 35). Вер
сия верна, если гуся считать домашней птицей, выращиваемой на мясо
и подаваемой на свадебном пиру и других праздничных застольях, если
отбросить крестьянское поверье о посмертном воплощении души в пе
релетной птице (такой образ присутствует в других сочинениях поэта –
например, в «Иорданской голубице»).

303
 Не только сами продукты, но даже указания на них с помощью про
дуктовых дефиниций подчеркивают величие космоса: «На ветке обла
ка, как слива, / Златится спелая звезда» (I, 78); «Рассвет рукой прохла
ды росной / Сшибает яблоко зари» (I, 40). В основе этой «космической
образности» лежит любование плодовым садом с созревшими румя
ными фруктами. Это уже не полноценный космогонический миф, как
в стихотворениях 1916 года – «Небо сметаной обмазано...», «Исус мла
денец» и «То не тучи бродят за овином...» (последние два напоминают
собой цикл из двух частей), но его многочисленные реликтовые ос
колки, характерные для сочинений Есенина 1916–1917 гг.
Есенин записал в с. Константинове «прибаску» (то есть частушку)
с «астральномифологическим» образом и затем опубликовал ее в га
зете: «Прокатился лимон / По чистому полю» с примечанием «Лимон –
образ солнца» (VII (1), 327 – 1918). В собственном творчестве Есенин
использует «лимонную образность», поддающуюся двойному истол
кованию – как солнца и луны. Сложный путь от названия пищевого
продукта через его цветовой эпитет, легший в основание «атмосфер
ной мифопоэтики» с центральным образом солнца прошла есенинс
кая метафора: «Лишь улыбались дали / Да наша жидкая / Лимонная
заря» (II, 160). Затем она была перенесена на душевное состояние че
ловека, что увеличило ее поэтическую емкость: «На душе – лимонный
свет заката» (IV, 241). Однако у Есенина имеется еще один случай
употребления словосочетанияконстанты «лимонный свет», источни
ком которого на этот раз выступает луна: «Она своим лимонным све
том / Деревьям, в зелень разодетым, / Сиянье звучное / Польет» (II,
155). Уроженцы с. Константинова и племянница поэта С.П. Митро
фановаЕсенина подчеркивают неброскость небесных красок предза
катного и сумеречного цвета, объясняя это особенностями географи
ческого расположения среднерусской возвышенности (при этом они
как раз цитируют строку про «лимонный свет заката»)33 .
Аналогичный путь от названия ягоды до эстетического определе
ния красоты объекта (через посредство народного рязанского выра
жения «жизнь – разлюлималина!»34 ) проделал эпитет «малиновый»,
неоднократно встречающийся у Есенина: «Уже давно мне стала снить
ся / Полей малиновая ширь» (I, 24); «Подымайтесь малиновым граем»
(IV, 273) и др.
Атмосферный миф у Есенина сопрягается с библейским в опреде
ленной мифологической конструкции – в картине «небесного рая». Эта
картина проходит по целому корпусу произведений – в основном по

304
«маленьким поэмам» революционнобиблейского цикла 1917–1919 гг.
В свете «пищевой мифопоэтики» показательно выстраивание Есени
ным семантического ряда: горох как еда – ткань в горошек – звезды
как горошины. В результате мифический дедпервопредок (равный
библейскому Аврааму, сидящему под Мамврийским дубом) получился
одетым в сложную, «синкретическую» одежду: «И светит его шуба /
Горохом частых звезд» (II, 44).
В рязанском фольклоре, в частности в загадках, космос создан из по
вседневной крестьянской пищи: «Пастелю рагожку, пасею гарошку,
палажу хлеба краюшку (Небо, звезды, месяц)»35 (запись П.И. Якушки
на в 1846 г. в Зарайском уезде). Именно из рязанского фольклора Есе
нин мог почерпнуть мифологическую идею «пищевого космоса»: изве
стно, что поэт хорошо знал и любил жанр загадки.
«Гороховая образность» могла быть также навеяна рязанским при
словьем «Рассыпался горох на тысячу дорог» (и т.п.), уходящим корня
ми в древний жанр подблюдных песен и возрожденным в новом жанре
частушки. Такие частушки с одинаковым зачином (с вариацией во 2ом
стихе) записал Есенин в с. Константинове и в 1918 г. опубликовал:
Рассыпься, горох,
По чистому блюду.
Я любила всех подряд,
Теперя не буду.
Рассыпься, горох,
На две половинки...
У попа жена помрет,
Пойду на поминки (VII (1), 318, 326 – 1918).

Первоисточники «пищевого мифотворчества»

Наиболее вероятно, что идея «пищевого мифотворчества» зароди

лась у Есенина под влиянием чтения трехтомника «Поэтические воз
зрения славян на природу» А.Н. Афанасьева (1863–1868), который
поэт считал мифологической первоосновой для собственной поэтики,
высоко ценил, читал в личной библиотеке С.М. Городецкого (тома тру
да ученогомифолога изображены на фотографии двух друзей в мар
теапреле 1915 г. в Петрограде – VII (3), № 19), искал в голодные годы
в Москве и, наконец, приобрел для личного пользования36 .

305
 Под воздействием мифологической теории А.Н. Афанасьева,
Ф.И. Буслаева и других ученыхмифологов Есенин мог переосмыс
лить известные с детства фольклорные произведения разных жанров,
особенно загадки и частушки, в которых художественная образность
вообще и «пищевая» в частности достаточно мифологична.
Теоретические труды ученыхмифологов основывались не только
на фольклоре разных народов, но и интерпретировали художествен
ные образы эпической литературы, основанной, в свою очередь,
на национальном фольклоре. Например, поступки – во многом акты
творения – упомянутого Есениным в «Ключах Марии» (1918) мифи
ческого героя Вейнемейнена из «Калевалы» Э. Лённрота анализиру
ются в трудах мифологов – «Исторические очерки русской народной
словесности и искусства» (т. 1, 1861) Ф.И. Буслаева и «Поэтические
воззрения славян на природу» А.Н. Афанасьева (т. 1, 1865).
Интересна отдаленная соотнесенность образа лестницы в револю
ционнобиблейских «маленьких поэмах» 1917–1919 гг. с календарным
печеньем «лестница», изготавливавшимся в с. Константинове к Воз
несенью. Старожилы рассказывают: «Когда «лестницы» пекли? На
Вознесенье! Когда Вознесенье бываеть? Конец Паски? Да, после Пас
ки. Лестницы пекли. (Показывают жестами, как готовили фигурку. –
«С тремя перекладинками?» – Е.С.) Ну, не с тремя, а сколько угодно,
как выйдеть – такие вот «лесенки» делали и запекали. Они были, как
тебе сказать, ну как теперешние, что ли, палочки хрустящие – так и
они запекутся там, и они хрустели. Вот какая была красота! Ну, это в
честь праздника. В честь Вознесения, когда Господь на небо улетел на
лесенке. И лесенку делали, чтобы Бох на небо по лесенке. Отмечали
вот так – такой обычай. Луга ещё были. Какие луга, когда кругом вода,
снех, лёд – речка разливалась! Какие луга, дома ели, да и всё! Чего же
он, на крылышках, что ли? Вот ему лесенка – пусть он идёт по сту
пенькам туда. На Вознесение лесенки пекли. Такой обычай, так уж
заведено»37 .
В соседнем Зарайском уезде в 1856 г. местный помещик В.В. Сели
ванов так описал особенности изготовления и обрядового примене
ния «лестниц»: «В Вознесенье пекут лестницы. Это не что иное, как
продолговатые лепешки из сборного теста вершка четыре длиной и пол
тора вершка шириною с рубчиками поперек вроде лесенки. С этими
лесенками, отдохнув после обеда, мужики, бабы и девки идут все
на свои ржи в поле. Там всякий у своей нивы, помолясь на все четыре
стороны, бросает лесенку вверх, приговаривая: «Чтоб рожь моя вы

306
росла так же высоко». После того лесенки съедают. Иные сплетают
несколько стеблей ржи в кучку и приставляют к ней лесенки, но дру
гие, маленькие, нарочно для этого испеченные, и там их оставляют»38 .
У Есенина библейский образ «лестницы Иакова» – «небесной ле
стницы» – варьируется: «Звонкий мрамор белых лестниц / Протянул
ся в райский сад» (II, 15 – «Микола», 1915); «Лестница к саду твоему /
Без приступок» (II, 49 – «Пришествие», 1917); «Не хочу я небес без
лестницы» (II, 61 – «Инония», 1918).
Бытовавший в ХХ веке на Рязанщине фольклор сохранил некото
рые реликты древних мифов, в том числе и непосредственно связан
ные с пищевой тематикой устнопоэтических жанров и с реальными
продуктами, способами выращивания агрикультур и т. п. Поразитель
но, что у народа, в том числе и у рязанских крестьян, имелось пред
ставление о сопричастности мифологических существ урожайности
сельскохозяйственных культур, об их косвенном влиянии на урожай
ность полей и огородов. Церковь содействовала переплетению древ
них языческих поверий о воздействии на урожай стихийных духов
с их христианской трактовкой; священники принимали непосредствен
ное участие в природносакральных календарных обрядах.
Об этом вспоминает уроженка Шиловского рна Рязанской обл.,
вышедшая замуж в с. Константиново: «Да, был такой день, я не по
мню, какого числа, в общем, когда рожь колосится, то их провожа
ют, русалок. В этот день сеют редьку. Идут в рожь, идут в поле в
рожь, ну, там, когда в моё время – поп ходил с нами, батюшка хо
дил. А счас так просто ходили безо всяких попов, безо всего. Ну,
русалок провожали. Проводим, идём редьку сеем. А если сеять рань
ше, она будет цвести. А уж это будет без всякого цвета редька»39 .
Мы привели этот этнографический факт как «мифологический ос
колок», сохранившийся в мировоззрении рязанцев и помогающий
уяснить пусковые механизмы мифотворчества как народного, так и
индивидуальноавторского.
Не менее красноречиво народное восприятие атмосферного явле
ния как персонифицированного и даже антропоморфного персонажа
Мороза из волшебной сказки и заклички в Рождественский сочель
ник. В.В. Селиванов привел сведения об этом из Зарайского уезда в
1856 г.: «Иная веселая баба наварит овсяного киселя и, прежде чем
примется завтракать, пропоет: “<...> Мороз, мороз, не бей наш овес! /
Лен да конопи / Как хочешь колоти!”»40. Образ Мороза осмысливает
ся как некий стихийный дух, ответственный за урожайность полевых

307
культур. Обращение к Морозу подчеркивает зависимость человека от
космических и атмосферных персонифицированных сил, воплощен
ных в древнейших мифах и их реликтах.
Поэтика «пищевого мифотворчества» укладывается в хронологи
ческие рамки есенинской мифопоэтики в целом. Показательно то, как
мифотворчество было начальным этапом «словесного развития» ци
вилизации и далее трансформировалось в фольклор и затем в нацио
нальную литературу, так и в творческой лаборатории Есенина расцвет
мифопоэтики приходится на ранний этап, захватывающий «револю
ционные поэмы» 1917–1919 гг. Безусловно, в дальнейшие годы (осо
бенно близко примыкающие к этапу «революционнобиблейского» по
этического творчества, в имажинистский период) Есенин продолжит
использовать пищевые метафоры как «осколки мифа».

Примечания
1
Веллер М. Всё о жизни. СПб., 2004. С. 264–265.
2
Там же. С. 264.
3
Там же. С. 266.
4
Там же. С. 266.
5
Записи автора. Тетр. А2005. С. 59 – Базульникова Анна Егоровна, 1919
г. р., с. Кузьминское Рыбновского рна Рязанской обл., 29.07.2005.
6
Там же. С. 5960.
7
Там же. С. 60.
8
Мариенгоф А.Б. Роман без вранья // Мой век, мои друзья и подруги: Вос
поминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. М., 1990. С. 370.
9
Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: В 3 т. М., 1865.
Т. 1. С. 536.
10
Там же.
11
Селиванов В.В. Год русского земледельца. Зарайский уезд, Рязанской гу
бернии // Письма из деревни: Очерки о крестьянстве в России второй поло
вины XIX века. М., 1987. С. 27.
12
Там же. С. 43.
13
Цит. по: Горбунов Б.В., Федулин Г.И. Этнография Ермишинского края.
Ермишь, 1997. С. 91. Впервые опубл.: Худяков И.А. Великорусские загадки //
Этнографический сборник. СПб., 1864. Вып. V. С. 3.
14
Записи автора. Тетр. 8а № 321 – Еремина А.К., 57 лет, с. Константиново,
11.09.2000.
15
Там же.
16
Панфилов А.Д. Указ. соч. Ч. 2. С. 231.

308
 17
Записи автора. Тетр. 8а. № 479. Зап. от Цыгановой Анны Ивановны (?),
с. Константиново Рыбновского рна, 12.09.2000.
18
РЭМ. Фонд кн. Тенишева. Ф. 7. Оп. 1. Ед. хр. 1432. Л. 8 – Кутехов Ф.
Рязанская губерния, Егорьевский уезд.
19
Лебедева Н.И. Указ. соч. Т. 2. С. 193. № 71 – с. Б.Ардабьево Касимовско
го рна.
20
Морозов И.А. и др. Указ. соч. С. 57.
21
См.: Самоделова Е.А. Рязанская свадьба: Исследование местного обря
дового фольклора /Рязанский этнографический вестник. 1993. С. 314 – по
данным: Мансуров А.А. Описание рукописей Общества исследователей Ря
занского края. Рязань, 1927–1929. Вып. 1–3.
22
Новиков Н.И. Древняя российская вивлиофика. Т. 1. Ч. 1. Мышкин, 1891.
С. 4; Т. 1. Ч. 2. С. 188; см. также 1896. Т. 4. Ч. 7.
23
Записи автора. Тетр. 8 № 209 – Есина Мария Яковлевна, 1920е – 2004,
с. Константиново, 10. 09. 2000; Клавдия Алексеевна Поликущина, родом из
Шиловского рна, этого поверья не знает.
24
Записи автора. Записано автором и В.В. Запорожец в августе 2000 г.
Опубл.: Самоделова Е.А. Свадебная тематика в поэзии С.А. Клычкова // Сла
вянская традиционная культура и современный мир. Вып. 8. М., 2005. С. 277.
25
Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: В 3 т. М., 1865.
Т. 1. С. 447.
26
Там же. С. 670.
27
Селиванов В.В. Год русского земледельца. Зарайский уезд Рязанской гу
бернии // Письма из деревни: Очерки о крестьянстве в России второй поло
вины XIX века. М., 1987. С. 135.
28
Собрание народных песен П.В. Киреевского. Записи П.И. Якушкина:
В 2 т. Л., 1983. Т. 1. С. 200. № 452, п. 31.
29
Есенина А.А. Родное и близкое. Изд. 2, доп. М., 1979. С. 37.
30
Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: В 3 т. М., 1865.
Т. 1. С. 750.
31
Воронова О.Е. Сергей Есенин и русская духовная культура. Рязань, 2002.
С. 172.
32
Там же.
33
На праздновании 40летия ГМЗЕ в августе 2005 г. С.П. Митрофанова
Есенина рассуждала о «лимонной заре».
34
Записи автора. Тетр. 1 № 466 – Самоделова А.М., 1929 г. р., слышала
от матери Трушечкиной М.И. (1907–1982), родом из с. Озёрки Сараевского
рна Рязанской обл., г. Москва, 16.11.1990.

309
 35
Собрание народных песен П.В. Киреевского. Записи П.И. Якушкина:
В 2 т. Л., 1983. Т. 1. С. 199. № 452, п. 12.
36
См.: Самоделова Е.А. Роль «Поэтических воззрений славян на природу»
А.Н.Афанасьева в развитии русской литературы XIX–XX веков // Начало:
Сб. работ молодых ученых. Вып. 4. М., 1998. С. 379–381.
37
Записи автора. Тетр. 8 № 198 – Есина Мария Яковлевна, 1920е – 2004,
с. Константиново; Клавдия Алексеевна Поликущина, родом из Шиловского
рна, 10. 09. 2000.
38
Селиванов В.В. Год русского земледельца. Зарайский уезд Рязанской гу
бернии // Письма из деревни: Очерки о крестьянстве в России второй поло
вины XIX века. М., 1987. С. 44–45.
39
Записи автора. Тетр. 8 № 208 – Клавдия Алексеевна Поликущина, ро
дом из Шиловского рна, в присутствии Есиной Марии Яковлевны, 1920е –
2004, с. Константиново; 10. 09. 2000.
40
Селиванов В.В. Год русского земледельца. Зарайский уезд Рязанской гу
бернии // Письма из деревни: Очерки о крестьянстве в России второй поло
вины XIX века. М., 1987. С. 129.

Н.Н. Бердянова, с. Константиново

Концепция национального характера

в художественной прозе С.А. Есенина
(Повесть «Яр»)

Проблема национального характера занимает особое место в твор

честве С.А. Есенина. Давно подмечено, что творчество, сама жизнь
поэта – произведение, раскрывающее стихии и глубины русской души.
Одной из первых попыток осмыслить суть народного миропонимания
и характера стала повесть «Яр».
Отметим, что, в отличие от лирических произведений, проза С. Есе
нина при жизни поэта была недооценена критиками и не получила ши
роких откликов. Однако после публикации «Яра» в 1916 году в «Се
верных записках» немногочисленные критики обратили внимание на
одну из самых важных сторон этого произведения: «Русский народ
Есенин любит, в деревню верит, рисуя ее, не жалеет красок ни на ба
бьи сарафаны, ни на светлое деревенское солнце и кроткие зори. Но
вдруг возьмет да напишет такой рассказ о том, как двое мужиков зате

310
вали убийство и грабеж, но сами попали в обделку» (V, 348). Дей
ствительно, Есенин «русский народ любит», но при этом его чувство
зиждется на великом знании своего народа, именно поэтому на
страницах есенинской повести предстает не лубочная деревня, а опоэ
тизированная крестьянская жизнь, где есть место светлым, жизнеут
верждающим, лирическим и грубым, жестоким сторонам крестьян
ского быта. В соединении этих крайностей и раскрывается русский
национальный характер.
Современные исследователи творчества С.А. Есенина отмечали,
что в своей повести «писатель впервые обратился к объемному эпи
ческому полотну, пытался изобразить народную жизнь в ее соци
альных, нравственных, эстетических гранях»1. Знание глубинных
основ крестьянской народной жизни, чувствование тех живительных
родников, которые питают душу русского мужика, позволяют Есе
нину создавать и воплощать народные характеры. Это этапное для
творчества С. Есенина произведение позволяет в рассматриваемом
нами контексте проследить эволюцию народного характера, показать
многообразие составляющих его граней, выявить национальное ми
роощущение русского народа.
Повесть «Яр» включает в себя целую галерею народных типов,
живых народных характеров. Каким же предстает русский народ
на страницах эпического произведения С. Есенина?
В многочисленных трудах не только русских, но и зарубежных
философов, писателей, размышляющих о своеобразии русского на
рода, значительное место уделяется поиску и определению тех ос
нов, на которых строится русская ментальность. Широко известен
взгляд А.С. Пушкина: по мнению классика, именно православие со
общило нам «особенный национальный характер». В своей фунда
ментальной работе «Характер русского народа» видный русский
философ Н.О. Лосский писал: «Основная, наиболее глубокая черта
характера русского народа есть его религиозность и связанное с нею
искание абсолютного добра, которое осуществимо лишь в Царствии
Божием»2. В свою очередь И. Ильин отмечал: «…русский народ имел
природный религиозный смысл… В течение веков Православие счи
талось отличительной чертой русскости… русский народ осмысли
вал свое бытие не хозяйством, не государством и не войнами, а ве
рою и ее содержанием… Россия держалась и строилась памятью о Боге
и пребыванием в Его живом и благодатном дуновении»3. С мнени
ем И. Ильина и Н. Лосского сопряжена мысль другого философа
«русского Ренессанса» Н. Бердяева: «Русский народ – религиозный

311
по своему типу и по своей душевной структуре. Религиозное беспо
койство свойственно и неверующим»4. Привлечение столь автори
тетных мнений дает возможность обозначить то главное, что необхо
димо учитывать в рассмотрении проблемы национального характера,
что является ключевым моментом в раскрытии художественных об
разов есенинской повести.
Крестьянский мир «Яра» строится на строгой, сложившейся века
ми системе духовных, нравственных ценностей. «Господь» у мужика,
и на языке, и в мыслях, в поступках, жизнь пропитана и проникнута
им на уровне бессознательного5.
С благословлением и наставлением провожают крестьяне в дорогу
близких и оставляют родных:
«…Она оторвала от кудели ссученую нитку, сделала гайтан, надела
крест и повесила Кузьке на шею.
– Мотри, Богу молись, – наказывала ему» (V, 34).
«После чая он сел под иконы и позвал отца с матерью…
– Благословите меня, – сказал он, нагнувши голову, и подпер лок
тем бледное красивое лицо. Отец достал с божницы икону Миколы
Чудотворца. Костя вылез и упал ему в ноги» (V, 23).
«Филипп запряг лошадь, перекрестил Лимпиаду и, тронув вожжи,
помчал на дорогу» (V, 66).
С поклоном входят в дом:
« – Здорово, дедунь, – крикнул он, входя за порог и крестясь
на иконы» (V, 39).
Уповают в болезни:
«… Посылаю тебе артус, девятичиновную просфору, положи их
на божницу, пей каждое утро со святой водой, это тебе хорошо и от
всякого недуга пользительно» (V, 66).
Просят совета и уповают на милость:
«Надоумь тебя царица небесна. Какое делото ты делаешь...» (V, 54).
«– Мать скорбящая, – молился Анисим, – не отступись от меня»
(V, 59).
Смиренно принимают события своей жизни:
«Стало быть, Богу так угодно, – грустно и тихо говорил Анисим,
с покорностью принимая свое горе. – Видно на роду ему было написа
но. От судьбы, говорится, на коне не ускачешь» (V, 60).
С Господом мужик с самого рождения и до последней минуты своей
жизни:
«Жена его Аксинья ходила за ней и учила, как нужно складывать
пальцы, когда молишься Богу» (V, 26).

312
 «Крест на меня надень…» – просит Аксютка перед смертью (V, 58).
Узнав о смерти Кости, Анна боится, что «он покончил с собою на
рочно», ибо самоубийство тягчайшее из грехов и такой участи для сво
его мужа она не желала, понимая, что случись это, она первая из ви
новниц.
В праздничный день, отложив земные заботы, православные отды
хали: Богу – Богово, кесарю – кесарево: «Был праздник, мужики с по
коса уехали домой, и на недометанные стога с криком садились галки»
(V, 81).
Мужики называют себя не иначе, как «православные», а значит, и
осознают, и пытаются жить православно, пресуществляя своею зем
ною жизнью дух и душу православия.
Русский мужик живет по церковному календарю, согласуя все шаги
своей жизни с годовым православным календарем:
«– К Страстной вертайся, – сказал отец и, взяв клин, начал справ
лять топорище» (V, 23).
«На Преображение сосватали, а на Покров сыграли свадьбу» (V, 15)6.
Так, О.Е. Воронова отмечает: «Сама композиция произведения по
строена в соответствии с народным месяцесловом, годовым аграр
ным циклом и церковным календарем. Этот «календарный» прин
цип, положенный в основу хронологии сюжетных событий, служит
не только чисто художественным целям, но и созданию эффекта прав
доподобия, достоверности происходящего, лишний раз свидетель
ствует об исчерпывающем знании Есениным трудового и бытового
уклада жизни крестьянина»7. Добавим, что это «переживание своих
дней двояко, церковно и бытом» (VI, 125), является сутью «нашего
Великоросса», выражением его понимания и чувствования, а значит,
воплощением его характера. Этот внешний церковный уклад жизни
русского народа является не просто формой земного устройства, но
продолжением, следствием глубинного духовного содержания, ко
торое дает православие.
Именно «православный тип духовности сформировал многие чер
ты русского национального своеобразия»8, в том числе и русский на
циональный характер, совокупность его ментальных черт. «Душой
православия» (С. Булгаков), главным и «особливым» своеобразием,
«уловившем суть православной религиозности» (С. Хоружий), яв
ляется соборность. Соборный дух чувствования и понимания жиз
ни, более того, ее проживания, наложил не просто отпечаток, а стал
плотью и кровью сознания русского крестьянина. Дух соборности,

313
являющий собой «единство… органическое, живое начало которого
есть божественная благодать взаимной любви» (А. Хомяков), реа
лизуется в крестьянской жизни и создает «симфоническую лич
ность» (Л. Карсавин) целого народа, наделенного добротой и гос
теприимностью, человечностью и милосердием, всемирностью и
чуткостью, жертвенностью и свободолюбием, отзывчивостью и от
крытостью. Проявление соборного сознания, объединяющего в себе
трудносоединимые принципы свободы и единства, ощущается во
всем жизненном строе сельской общины, в каждом движении души
русского мужика.
Так, есенинские герои осознают свою жизнь как «руководимую
совершенною любовью к Богу и ближнему», и воспринимается она
«сама по себе, без всяких внешних наград как блаженство»9. Таков
Афонюшкамельник, чья жизнь внешне благопристойна: «Из весе
лого и беспечного он обернулся в задумчивого монаха». Он уважаем
сельским обществом, слывет «по округе как честный помолотчик».
Но внутреннее ощущение, что он должен комунибудь послужить,
отдать себя, что чегото не хватает в его жизни, непрестанно одоле
вает его: «И он ждал когото неизвестного, но к нему не шли». Осоз
нав это, Афонюшка забирает к себе племянника Кузьку; озарившись
лучами заботы, он, наконецто, почувствовал свою необходимость,
которая продлилась недолго. Казалось бы, трагическая гибель маль
чика должна была заглушить в Афонюшке все чувства: «Он глубоко
забрался в глушь, свил, как барсук, себе логово и полночью ходил
туда, где лежали два смердящих трупа. Потом он очнулся. «Господи,
не помешался ли я?.. Перекрестился и выполз наружу». Но именно
эта смерть, как бы больно это ни было осознавать, пробудила в мель
нике лучшие свойства души: «В нем, ласковая до боли, проснулась
любовь к людям, он уже не ждал, а тосковал по комто и часто, засло
няя от света глаза, выбегал на дорогу, падал наземь, припадал ухом,
но слышал только, как вздрагивала на вздыхающем болоте чапыга.
Както в бессонную ночь к нему пришла дума построить здесь, в яро
вой лощине, церковь». Это было уже не ожидающее когото одино
чество, а, говоря словами И. Ильина, «духовнотворческое движение»
навстречу людям. В стремлении Афонюшки в глухом яру «поставить
церковь», раскрывается, на наш взгляд, то соборное начало, которое
свойственно каждой личности и крестьянскому миру в целом. По
нять это помогает мысль И. Ильина, который писал: «Любовь есть
основная духовнотворческая сила русской души. Без любви русский

314
человек есть неудавшееся существо. Без любви – он или лениво про
зябает, или склоняется ко вседозволенности»10.
Каждый член соборного мира чувствует свою сопричастность все
общему, ответственность всех перед всеми и за всех. Оттого, отправ
ляясь на каторгу, другой герой повести, дед Иен, не беспокоится о сво
ей жене.
«– Бабкато теперича у кого твоя останется? – болезно гуторил
сторож.
– Э, родной, об этом тужить неча, общество знает свое дело. Не по
мрет с голоду.
– Такто так, а как постареет, кто ходить за ней станет?
– Найдутся добрые люди, касатик. Не все ведь такие хамлеты»
(V, 123).
Мужики живут по принципу: добро, сделанное тебе, помни всегда,
а про свою помощь, оказанную другому, забудь. «Прощай, дед. Спаси
бо тебе за все доброе, век не забуду, как ты выручил меня в Питере». –
Помнишь? – Не забуду. – Жалко, – ворчал Петро, – таких и людей
немного остается» (V, 122). Но зато обиду, боль, причиненную близ
кому, помнят и просят за нее прощение, принимая чужую заботу не
как само собой разумеющееся, а как дар. «Голубчик, – кричал он, – за
что ты меня любишь, ведь я тебя бил! Бил! – произнес он с всхлипыва
нием. – Из чужого добра бил… лесу жалко стало…
– Будя, будя, – ползал дед Иен. – Это дело прошлое, а разве не
помнишь, как ты меня выручил, когда я девку замуж отдавал. Вся свадь
ба на твои деньги сыгралась» (V, 91–92). У мужика вечный конфликт
между долгом и совестью, «законом» и «благодатью» всегда разреша
ется в пользу благодати, совести: помочь ближнему – превыше зем
ных законов. Не помнит нанесенной, хоть и сгоряча, обиды, а платить
за нее любовью и заботой – в характере русского мужика.
Соборное начало – не просто общинное, земное единение людей,
соборность – единение под покровом благодати в свободе, где за упо
ванием на милость Божью кроется глубинная духовная работа каж
дого члена общины, естественная тяга к помощи ближнему, к взаи
мовыручке.
Скосив сено, в едином порыве обращаются мужики к молитве.
«Мужики стали в линию и, падая на колени, замолились на виднев
шуюся на горе чухлинскую церковь.
Шабаш, – крякнули все в один раз, – теперь, как Бог приведет,
до будущего года» (V, 97).

315
 Поэтому в надежде на помощь всем миром идут мужики на поклон
к попу, чтобы он отслужил молебен, и, получив отказ, сами пытаются
дерзнуть совершить задуманное. «Шли с открытыми головами к цер
ковному старосте и просили от церкви ключи. Сами порешили с пени
ем и хоругвями обойти село… «Ладно, ребята, – с кроткой покорнос
тью сказал дед Иен, мы и без них обойдемся» (V, 104–105).
Еще одним качеством, определяемым религиозностью русских, яв
ляется гостеприимство, которым одаривают всякого, кто переступит
порог дома. В каждом встречном открывается для мужика лик Хрис
та: именно эта особенность, связанная, по мнению Ильина, «с ощуще
нием собственного богатства… жизненной силы, силы душевной при
способленности... духовной одаренности», сформировала традицию
странноприимства, которая нашла свое яркое воплощение в поэтичес
ком наследии Есенина. При этом мы не увидим напускного лицеме
рия и заискивания, гостей и хозяев связывают простота и естествен
ность отношений: «Не обессудь, ягодка, дала бы тебе драченку, да все
вышли. Оладьями, хошь, угощу? Вынесла жарницу из загнетки и от
крыла сковороду. Аксютка выглядел какие порумянее и, сунув горсть
в карман, выбег на улицу» (V, 56).
Не спрашивает Филипп при первой встрече с Каревым, кто он, от
куда – накормил нечаянного гостя, напоил чаем, а потом уж принялся
за расспросы. Простота, открытость, несуетливость, отсутствие ненуж
ных церемоний свойствены крестьянским взаимоотношениям.
«Филипп поднял скочившую шапку и робко отодвинул кусты. Не
знакомец удивленно окинул его глазами и застыл в ожидающем мол
чанье. Филипп откинул бараний ворот.
– Откулева?
– С Чухлинки.
– Далеконько забрел.
– Да.
Над носом медведя сверкнул нож, и Филипп, склонившись
на ружье, с жалостью моргал суженными глазками.
– Я ведь гналто.
– Ты?
– Я…
Тяжелый вздох сдул с ворота налет паутинок. Под затряслыми ва
ленками зажевал снег.
– Коли гнал, поделимся.
Филипп молчал и с грустной улыбкой нахлобучивал шапку» (V, 11).

316
 Внимание к чужаку, приятие его, великодушие и справедливость
крепко сплачивают общинный мир. Н.О. Лосский, отмечая это каче
ство русского характера, писал: «Жизнь по сердцу» создает открытость
души русского человека и легкость общения с людьми, простоту об
щения, без условностей, без внешней привитой вежливости, но с теми
достоинствами вежливости, которые вытекают из чуткой естествен
ной деликатности»11.
При этом точно так же относится мужик и к иерархически высшему
сословию: без заискивания, но с чувством достоинства и своей правоты.
«Карев увидел, как к мельнице подкатил тарантас и с сиденья груз
но вывалился барин». Он, поздоровавшись, сел на лавку и заговорил
о помоле. «Хитрит, – подумал Карев, – не знает с чего начать».
– Трудно, трудно ужиться с мужиками, – говорил он, качая трость. –
Я, собственно… – начал он, заикнувшись на этом слове, – приехал…
– Я знаю, – перебил Карев.
– А что?
– Хотите сказать, чтобы я не совался не в свои сани, и пообещаете
наградить.
– Нда, – протянул тот, шевеля усом, – но вы очень резко выража
етесь.
– Я говорю напрямую, – сказал Карев, – и если б был помоложе,
то обязательно дал бы вам взбучку» (V, 72).
Так и дед Иен признается в убийстве помещика:
«Из кучки вылез дед Иен и, вынув табакерку, сунул щепоть в ноздрю.
– Понюхай, моя родная, – произнес он вслух. – Может, боле не при
дется.
– Ты чего так шумишь, – подошел он, пристально глядя на приста
ва. – У тебя еще матерно молоко на губах не обсохло ругаться по ма
тушкето. Ты чередом говори с неповинными людьми, а не собачься.
Ишь ты тоже, какой липоед!
– Тебе чего надо? – гаркнул на него урядник.
– Ничего мне не надо, – усмехнулся дед. – Я говорю, что я убил его,
и никого со мной не было» (V, 111).
Следует отметить, что есенинское видение крестьянских характе
ров находит свое отражение и перекликается с пушкинскими «Мыс
лями на дороге», где он пишет: «Взгляните на русского крестьянина:
есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? О его смелос
ти и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна;
проворство и ловкость удивительны»12.

317
 Народная мудрость, крестьянская философия испокон веку зиж
дутся на библейских заповедях. Н.О. Лосский, исследуя русский ха
рактер, опирался на опыт Бэринга, который в книге «Главные основы
России» писал: «Русский крестьянин глубоко религиозен, видит Бога
во всех вещах и считает ненормальным, неумным человека, не веру
ющего в Бога»13. При этом, по мнению русского философа Н. Бердя
ева, «русскому народу свойственно философствовать. Русский без
грамотный мужик любит ставить вопросы философского характера –
о смысле жизни, о Боге, о вечной жизни, о зле и неправде…»14 и зак
лючает: «В России нравственный элемент преобладает над интеллек
туальным»15.
В есенинской повести мужик, покусившись на высшее, возгордив
шись, желая оспорить истинное, получит свое.
«– Эх, мужикто какой был! – сказал, проезжая верхом, старик. –
Рехнулся, сердечный, с думы, бают, запутался. Вот и орет про нонче.
Дотошный был. Все пытал, как земля устроена… «Это, грил, враки, что
Бог на небе живет». Попортился. А, може, и Бог отнял разум: не лезь,
дескать, куды не годится тебе.
Озорной, кормилец, народ стал. Книжки стал читать, а уже эти
книжки – сохе пожар. Мы, бывалоча, за меру картошки к дьячку ходи
ли азбуки узнавать, а болей не моги. Ин, можа, и к лучшему, только
про бога и шамкать не надо» (V, 82).
Православный дух русского характера развил в нем жалость и доб
роту, а главное – понимание и оправдание преступника перед зако
ном и миром. В соборном мире нет учителей и учеников, правых и
виноватых, все едины перед Богом, и, может быть, самый грешный
среди людей окажется первым в Царствии Божием. Отсюда и так
удивляющая весь мир черта русского характера, как жалость к пре
ступникам. Н. Бердяев отмечает: «Русский человек всегда нуждает
ся в пощаде и сам щадит… Даже преступление не уничтожает у него
человека»16. Как постулат лежит эта идея в основе ежедневного те
чения жизни крестьян в есенинской повести.
Добросердечно встречает Карев Аксютку, хотя и знает о цели его
прихода. «Что ж ты здесь делаешь? – обернулся он, доставая кочатыг
и опять протыкая петлю в лыко.
– Дорогу караулю…
Карев грустно посмотрел на его бегающие глазки и покачал го
ловою.

318
 – Зря все это….
–Чай хочешь пить? – поднялся Карев.
– Не отказываюсь… я так и норовил к тебе ночевать.
– Что ж, у меня места хватит… Уснем на сеновале, так завтра тебя
до вечера не разбудишь» (V, 45–46).
Несмотря на признание Аксютки в смертных грехах, хотя и приду
манных им ради красного словца, Карев не прогоняет его, потому что
не смеет мужик осудить страшный поступок: сам грешит, и не ему су
дить, а вот пожалеть, проявить милость и простить – должен.
«Ведь он ворища, – указал пальцем на него. – Ты небось, думаешь,
какой прохожий?..
– Нет, – улыбнулся Карев, – я знаю».
«Лимпиада весело хохотала, указывая на Аксютку. Он, то присе
дая, то вытягиваясь, ловил картузом бабочку.
– Аксютка, – крикнула, встряхивая раскосмаченную косу, – иди
поищу.
Аксютка, запыхавшись, положил ей на колени голову и зажмурил
глаза» (V, 52).
В своей работе «Характер русского народа» Н.О. Лосский, ссыла
ясь на мнение Н.Н. Златовратского, писал: «Без всяких философских
теорий, народ сердцем чует, что преступление есть следствие суще
ствовавшей уже раньше порчи в душе человека, и преступный акт есть
яркое обнаружение вовне этой порчи, само по себе уже представляю
щее «кару» за внутреннее отступление от добра»17. Понимая это, му
жики жалеют так нечаянно погибшего вора, которым они пугали сво
их детей.
«Эх, Аксютка, Аксютка, – стирал кулаком слезу старый пономарь, –
подломили твою бедную головушку!..
– Что ж ты стоишь, чертовка! – ругнул он глазеющую бабу. – При
несла бы водыто… живой, чай, человек валяется» (V, 57).
И в этом тоже, раз и навсегда, определен для народа приоритет
благодати над законом. Это есенинское понимание мироустройства
как единства – «все люди одна душа» – дает ключ к пониманию ав
торского взгляда на проблему народного характера, в орбиту кото
рого включена идея соборности, любви, объединения множества в
одно целое, где каждая составляющая, даже если она и поражена чер
нотой, ценна, и потеря ее отзывается в каждом. Эта мысль бесконеч
но дорога Есенину и проходит через все его творчество: становится

319
предметом осмысления в начале творческого пути поэта. В его пере
писке с Г. Панфиловым она занимает значительное место. Есенин
пишет другу: «Да, Гриша, люби и жалей людей – и преступников, и
подлецов, и лжецов, и страдальцев, и праведников: ты мог и мо
жешь быть любым из них. Люби и угнетателей и не клейми позо
ром, а обнаруживай ласкою жизненные болезни людей. Не избе
гай сойти с высоты, ибо не почувствуешь низа и не будешь о нем
иметь представления. Только можно понимать человека, разбирая
его жизнь и входя в его положение» (VI, 32). И если высказанная
в 1913 году эта мысль может восприниматься как юношеский мак
симализм, декларация своих взглядов, то последующее творчество
поэта, факты его биографии убеждает нас в обратном: облекшая
словесную форму идея является сутью мировоззрения Есенина.
Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь, напролет, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.
Сердце бьется все чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
– Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад (I, 168).

Замечательным даром русского народа, по мнению И. Ильина, яв

ляется дар созерцания, «отсюда наше неутолимое взирание, наша меч
тательность, за которою скрывается сила творческого воображения»18.
Таковы Афонюшка, Лимпиада, Наталья Карева. «Русское созерцаю
щее сердце не довольствуется небожественным, только природным,
только светскиэмпирическим образом мира. Оно предрасположено
к символической трактовке вещей, скрытой многозначимости фактов,
к выявлению того таинственного измерения, за которым скрываются
божественная сила и доброта… Для простой русской крестьянки нет
ничего простого – для нее все значимо, во всем подтекст. Открыто бла
гочестивое сердце, легко доступное божественному, всегда и во всем –
в непогодь и в ведро, в цветке и иконе, в церковной молитве и внецер
ковной свободной сверхчеловеческой одаренности людской. Русское
сердце стремится к божественному миропорядку»19.
Как бы ни жил русский человек, но стыд перед людьми никогда не
оставлял его, и всегда личные поступки соотносились с мнением об

320
щины как носительницы и охранительницы традиций, нравственных
устоев: «Побоялся Степан остаться с Анной, а жениться на ней, – га
дал, – будут люди пенять» (V, 116). Патриархальный мир семьи также
устойчив и в основах своих сохраняет сложившиеся веками ценности
уважения к старшему в семье и к принятому им решению: «Не в охоту
Косте было жениться, да не захотелось огорчать отца» (V, 18).
Национальное своеобразие народа определяется, по мнению
Н. Лосского, и всем строем русской речи – талантом народаслово
творца, который, обладая даром чувствования слова, всего много
образия его оттенков, выражает его и в разговоре, и в фольклоре.
Здесь и уничижительношутливые имена с оттенком иронии, рас
крывающие суть и отношение общины к носителям этих имен:
Епишка, Ваньчок, Аксютка («Когда крестили, назвали Аксеном, а
потом почемуто побабьему прозвище дали» – V, 46), но в то же
время – ласковое «Афонюшка», уважительное «Анисим», «Фи
липп», «дед Иен», отстраненнопочтительное «Карев». Речь героев
повести (Епишка, Карев, Лимпиада и др.) наполнена сказочными,
поэтическими образами, раскрывающими восприимчивую, чуткую
к красоте душу крестьянина. («Любая моя белочка, – говорил, лас
кая ее, Карев. – Ты словно плотвичка из тесного озера синего, кото
рая видит с мелью ручей на истоке и, боясь погибели, из того не
хочет через него выплеснуться в многоводную речку» – V, 126).
Поистине неисчерпаемой является кладовая русского фолькло
ра, открывающая талантливую русскую душу. Искусство, воплощен
ное в слове, музыке, танце, промысле, выражает поэтический, глубо
кий, многогранный ее строй. Сказка, песня, пляска – неотъемлемые
составляющие крестьянского быта, они звучат в любой ситуации: и
перед работой («На рассвете ярко, цветным гужом, по лугу с кузова
ми и ведрами потянулись бабы и девки и весело пели песни» – V, 76),
и в праздник («Карев сидел в углу и смотрел, как девки, звякая буса
ми, хватались за руки и пели про царевну», «Царек вытер рукавом
губы и засвистал плясовую. Девки с серебряным смехом расступи
лись и пошли в пляс» – V, 53), и в минуту отдыха после жаркого лет
него трудового дня («Гдето музыкала ливенка, и ухабистые кана
вушки поползли по росному лугу»). Песня сопровождает крестьян и
в минуту тяжелых раздумий, и в состоянии веселости («С пьяной
песней в избу взошел Епишка. «Я умру на тюремной постели, похоро
нят меня коекак…» – V, 133). От мала до велика тянутся крестьяне

321
к родному слову, ждут и внимают ему: «Ты знаешь про Аленушку и
про братцакозленочка Иванушку? – пришлепывая губами, выгова
ривал Юшка. – Расскажи мне ее… мне ее, бывалоча, мамка рассказы
вала». «Мужики, махая кисетами, расселись кругом и стали уговари
вать деда рассказывать сказку» (V, 27).
Русский мужик, живущий «сердцем и воображением» (И. Ильин),
благодаря природной созерцательности, дару вчувствования, на кото
рых основывается «сила его творческого воображения», способен уви
деть, ощутить, раскрыть и воплотить увиденное вживе – в песне, танце,
слове, рисунке. Свобода, прямодушие, открытость делают искусство,
творимое народом, органичной составляющей и продолжением того
мира, в котором они живут.
Однако своеобразие русского народа заключено не только в оп
ределенном наборе и сочетании характерных черт. Выработанный
русской философией взгляд, рассматривающий народ как «в выс
шей степени поляризованный» (Н. Бердяев), совмещающий в себе
противоположности, нашел свое отражение и в понимании Есени
ным своих героев. Так, герои есенинской повести проявляют то вне
запную гневливость, то добродушную отходчивость (Лимпиада),
мужественность и слабость (Филипп), бунт и смирение (Иен), це
ломудрие и раскованность, деликатность и грубость в личных от
ношениях (Лимпиада и Карев, Степан и дочь писаря). Именно этой
особенностью соединять в себе разные проявления характера и тем
перамента русский народ и стяжал себе славу нации с «загадочной
душой».
Повесть «Яр» представляет собой галерею народных характеров,
широко известных и воплощенных в русской классической литерату
ре. Типы «инока», «безобразника», «странника»20 вошли в плоть ху
дожественного мира Есенина, определили суть есенинского мироощу
щения. В эпическом произведении они воплотились в образах Анисима
и Константина Каревых, Аксютки и Епишки.
Раскрытый еще Достоевским тип «инока», «праведника» явлен
в образе Анисима Карева. Оставшись без сына и жены промыслом
Божьим, покинув дом, он «на старости спасаться пришел» в монас
тырь. Считая покаяние смыслом своей жизни, он покинул родной
кров: заботился всю жизнь о близких, пришло время и о своей душе
позаботиться – «Остался один, что ж, думаю, зря лежать на печи,
лучше грехи замаливать» (V, 115). Всепрощением, неосуждением бла

322
гословляет он мир: «Дома молодайка есть, пусть, как хочет, живет.
Сказывают, будто она несчастная была, и сынто, может погинул
с неудачи… А мне дела до этого нет, какая она всетаки добрая, слова
грубого не сказала, не обидчица была» (V, 116). Николай Бердяев
писал о таких: «Природа русского народа сознается как аскетичес
кая, отрекающаяся от земных дел и земных благ»21. Христианская
любовь осветляет душу Анисима – даже в осеннюю «непуть» и хо
лод на сердце у Анисима весна: «Не весна, а весной пахнет» (V, 132).
Согревая души встречных «светом Христовой любви», он дарит лю
дям любовь: «Проезжие смотрят – всем кланяется и вслед глядит
ласковоласково. На тройке барин какойто едет, поравнялся, спра
шивать стал:
– Разве ты меня знаешь – кланяешьсято?
– Нет, не знаю, и не тебе кланяюсь – лику твоему ангельскому
поклон отдаю. Улыбнулся барин, теплая улыбка сердце согрела.
Может быть, черствое оно было, сердце, а тут растопилось от солнца,
запахло добром, как цветами» (V, 132). Русский праведник сердцем
чувствует Бога, наполняя себя любовью, милосердием, смирением,
высшим смыслом. Именно «сердечное знание Христа» (Достоевс
кий), так присущее русским, придает жизни смысл и значение – не
книжное, рассудочное понимание, а чувствование и созерцание мира
во всей полноте. К типу «инока» очень близок, а порой и соединяет
ся с ним тип «странника», о котором в книге «Душа России» Н. Бер
дяев писал, что он «так же характерен для России и так прекрасен…»22.
Именно он проходит через все творчество С.А. Есенина. Воплощая
собой этот тип, поэт в каждом своем произведении, начиная от ран
них лирических, а позже в произведениях крупных форм – поэмах
«Пугачев», «Анна Снегина» «Страна Негодяев», «Песнь о великом
походе» – так или иначе обращается к нему. Но каждый его стран
ник несет свои индивидуальные черты, ведь не случайно И.А. Ильин
писал: «Что касается простого народа России, то никакими именами
и типами не исчерпать человеческого богатства индивидуальной ре
лигиозности. Русский человек только в массе своей внешне выгля
дит «человеком массы»; в действительности же эта масса дифферен
циальна и индивидуальна: ни один не походит на другого; в самом
обыкновенном человеке часто дремлет какаянибудь неожиданная
особенность; неповторимы способности и подчас фантастичны пово
роты отдельных судеб»23. Поэтому, рассматривая эти индивидуальные

323
проявления укоренного в народе типа странника, попытаемся выя
вить широту есенинского видения этого образа.
В первую очередь в русской философии и в русской литературе
сложилась традиция понимания странничества как духовного подви
га, как выражение и продолжение русской религиозности. Духовное
странничество – это проявление религиозности русского человека, его
духовной жажды, извечного стремления к Царствию Божию, а соот
ветственно, к абсолютному добру, совершенству, христианской люб
ви. Голос совести, чувство Бога дает возможность различать добро и
зло, видеть несовершенство своих поступков, не довольствоваться ими,
а непрестанно раскаиваться в содеянном. «Вспомним русских стран
ников, паломников ко святым местам, особенно к таким прославлен
ным монастырям, как ТроицеСергиевская лавра и КиевоПечерская
лавра, Соловки, Почаевский монастырь…»24. И. Ильин, выделяя тип
пилигрима, соединяет его с праведничеством: «В России есть много
праведников. Которые раз в году или хотя бы раз в жизни совершают
паломничество… Такое паломничество помогает человеку создать
в своей жизни душеспасительный «остров» на отрезке земного суще
ствования соприкоснуться с божественным. Человек исключает себя
из греховной повседневности со всеми ее заботами, огорчениями, стра
даниями и осуществляет в пространстве, пешком ли, в трудных ли
поездках этот столь важный для всех нас переход в «другое, лучшее
бытие»... И, наконец, в России есть такие люди, которые становятся
вечными странниками и проводят жизнь в бедности, скитаниях, труде
и молитве. Для этих людей вся их жизнь становится паломничеством,
посещением святынь, поисками в пространстве Бога, всегда столь ха
рактерными для русского благочестия»25.
Как характерное явление дореволюционной России, странниче
ство нашло свое воплощение на страницах есенинской повести в се
рии образов странников во имя Бога. И хотя эти образы не отлича
ются многогранностью и глубиной обрисовки, Есенину удалось
выразить их нравственную сущность. В образе Натальи Каревой рас
крывается историческая черта русского народа, заключающаяся
в том, «что покаянные подвиги хождения ко святым местам он из
древле высоко ценил»26. Оттого и на страницах есенинской повести,
как реальный факт крестьянского бытия, предстают перед нами об
разы богомольцев, направляющихся в Печерскую лавру. Смиренная
и кроткая Наталья, которая «никого не обижала», печется о достой

324
ном упокоении сына, считая это единственным смыслом своей ус
кользающей жизни. Оттого и легко ей это странствие: «От сердца как
будто камень свалился. С спокойной радостью взглянула в небо и,
шамкая, прошептала: «Мати Дево, все принимаю на стези моей, по
шли мне с благодатной верой покров твой» (V, 61).
Осмысление Есениным духовного странничества осуществляется
именно в русле народного религиозного понимания паломничества как
покаяния, очищения своей души, духовного поиска, пути стяжания
Духа Святого. Есенин показывает, как оно освещает и освящает душу,
наполняя ее радостью, теплом, которое ниспосылается благодатью и
передается ближнему. В этом контексте понимания Есенин близок
взглядам на национальный характер И.Ильина, Н. Лосского, Ф. Дос
тоевского.
Константин Карев – тоже странник, но иного духа, иного склада,
нежели его мать. Это странник, которого толкает в путь не искание
Бога, не духовная жажда, а чтото неуловимое, необъяснимое, смут
ное для самого героя. («Карев решил уйти. Загадал выплеснуть всо
савшийся в его жилы яровой дурман. В душе его подымался ветер и
кружил, взбудораживая думы. Жаль ему было мельницы старой. Но
какаято грусть тянула его хоть поискать, не оставил ли он чего нуж
ного, что могло пригодиться ему в дороге» – V, 125–126). Наверное,
о таких как Карев Н. Бердяев писал: «Странник – самый свободный
человек на земле. Он ходит по земле, но стихия его воздушная, он не
врос в землю, в нем нет приземистости. Странник – свободен от «мира»,
и вся тяжесть земли и земной жизни свелась для него к небольшой
котомке на плечах»27. Но тот ли это странник, что взыскует «града
Божьего»? Внутреннее беспокойство, «грусть», стремление «делать
жисть» влекут его дальше от родного дома, а впоследствии уводят ге
роя с яра. Напрасно голос совести нашептывал: «Вернись, там ждут,
а ты обманываешь их» (V, 83). Потому и тянет его к родительскому
дому, что сердце свое он оставил там, забыл испоконный закон бытия,
преступив который, он потерял себя. Собственный разум твердит: «Не
надо подчиняться чужой воле и ради других калечить себя». Если ро
дители Константина, Анисим и Наталья Каревы, покидают распавший
ся мир крестьянской семьи, влекомые духовным покаянием и поис
ком, то Константин оставляет и родительский дом, и Яр, движимый
своеволием, изза которого рвется семейная жизнь Каревых, рвет
ся устойчивый мир Филиппа и Лимпиады. И как кричит в порыве

325
охватившего его горя Ваньчок: «Это он, он весь яр поджег, дымом
задвашил!» (V, 144). Своеволие, неподчинение традиционным нор
мам общинного жизнеустройства, приводят к разрушению этого
мира. Несмотря на то, что «всосавшийся в его жилы яровой дур
ман», любовь Лимпиады, казалось бы, должны были удержать от оче
редного бегства, но, раз поддавшись своей воле, он не может остано
вить запущенный механизм отрицания. Одно влечет за собой другое.
Если Афонюшка и Лимпиада живут во «власти земли», чувствуя свою
неразрывную связь с миром природы28 , то Карев, отвергая ее, попа
дает во власть «неведомой пустой дали, безграничной пустой шири»
(Г. Успенский).
Не имея глубоко религиозного чувства, но, сохраняя и почитая нрав
ственные законы предков («Не в охоту Косте было жениться, да не
захотелось огорчать отца»), и Карев оказывается перед жизненным
выбором. Подчинившись собственной воле, он ощущает свою неустой
чивость, потерянность. Утратив религиозное ощущение мира, он на
чинает искать смысл жизни и находит его: «Делать жисть надо, так
делать, как делаешь слеги к колымаге». А в результате, не желая сам
того, влекомый стихией движения, скитания, он обрекает на гибель
Анну и Лимпиаду, а впоследствии и самого себя. Бердяев пишет о та
ком странничестве: «Россия – страна бесконечной свободы и духов
ных далей, страна странников, скитальцев и искателей. Страна мятеж
ная и жуткая в своей стихийности, в своем народном дионисизме, не
желающем знать формы»29.
Своеобразным вариантом архетипа странника, является, на наш
взгляд, образ Епишки – «мыканец», как называет его Анисим Карев,
он погружается в страшное «иди, куда хочешь». «Епишка был при
шляк на село, он пришел както сюда вставлять рамы и застрял здесь.
Десять лет уж минуло… Каждый год Епишка собирался набрать день
ги и отослать жене на перестройку хаты, но деньги незаметно перехо
дили к шинкарке Лексашке, а хата все откладывалась. Каждое Рожде
ство он писал домой, что живет слава Богу, что скоро пришлет денег и
заживет, как пан. Но опять выпадал какойнибудь невеселый для него
день, и опять домой писалось коротенькое письмо с одним и тем же
содержанием» (V, 134). И вот, обретя неожиданно для самого себя дом,
он опять не может успокоиться: «…Горько было на чужое добро смот
реть. Чужое несчастье на счастье пошло». Возвращение к крестьянс
кой жизни, к ее быту, духовным истокам, не стали той зацепкой, кото

326
рая могла бы удержать, остановить и прервать его скитальчество. Без
волие, бесхарактерность, замешанные на чувстве стыдливости, приво
дят к тому, что Епишка вновь становится «мыканцем» изза одолева
ющей его тоски. Следует отметить, что русский крестьянин, опускаясь
на дно жизни, не теряет живую душу: он милосерден и жалостлив
к еще более несчастному, чем он. Таков и Епишка: жалея в трактире
подсевшую к нему девку, он жалеет и самого себя: «Жисть свою про
пиваю, – кричит Епишка. – Хорошая ты моя, жалко мне тебя, пей боль
ше, заливай свою тоску, не с добра, чай, гулять пошла». В этих словах
ключ к разгадке героя, а значит, и тех, кто, так же, как он по причине
собственного безволия, бесхарактерности, стихийности и рефлексии
не может найти успокоения и приюта. Размышляя о русском народе,
зная, как много на Руси таких епишек, И. Ильин видел выход в необ
ходимости «…русскому народу дисциплинировать волю и мышление;
без этой дисциплины русский человек легко становится беспомощным
мечтателем, анархистом, авантюристом, прожигателем жизни, хотя и
сохраняет при этом свое добродушие»30.
Обратной стороной смиренного и благочестивого характера рус
ского мужика стала, по словам Достоевского, способность «както
вдруг» пасть в «роковой для нас круговорот судорожного и моменталь
ного самоотрицания и саморазрушения… Иной добрейший человек
както вдруг может сделаться омерзительным безобразником»31. Этот
национальный тип, которому свойственно «забвение всякой мерки во
всем», «потребность хватить через край», нашла свое воплощение
в повести в образе Аксютки. Вызывая у односельчан одновременно
страх (им пугают детей) и жалость, он являет собой живое воплоще
ние антиномий русского характера.
Усталость от серых будней жизни, «отсутствие духовного хребта»
(И. Ильин) влекут Аксютку на разного рода «подвиги». Потому, при
соединяясь к богомольцам, совершающим продолжительное стран
ствие во имя Божие в КиевоПечерскую лавру, он идет промышлять,
ничуть не смущаясь, что, принимая лик богомольца, он прячет личину
вора. При этом, отправляясь в путь, «Аксютка помолился на свою цер
ковь и поплелся». Так уживаются в русском мужике и богохульство,
и надежда на Бога, на его милость, упование на него даже в делах, про
тивных Богу. Аксюткой руководит тяга к непристойностям, к буйству:
«Ему хотелось напиться пьяным и побуянить. Он любил, когда на него
смотрели как на страшного человека». Отсюда и выдуманные героем

327
истории об убийстве старухибогомолки и мужика. Выделяя эту осо
бенность русского характера, И. Ильин писал, что русский народ «тя
нет к мнительнопокаянному преувеличению своих грехов»32. Осво
бождаясь от голоса совести традиционным русским способом, он
оказывается во власти страстей, но, несмотря на это, в самый после
дний час живительные силы души его не оставляют. Умирая, он хочет
остаться среди людей, которые были внимательны к нему, жалели и
видели за всем непотребным в нем – человека. И если в жизни ему
нравилось, чтобы его боялись, то перед смертью для Аксютки важно
предстать перед Богом и людьми раскаявшимся, поэтому и очищает
свою душу покаянием: ради похвальбы оговорил себя придуманным
убийством. При этом автор закладывает очень простое, но важное для
понимания народного характера объяснение безобразной жизни героя:
потому и грешил он, что без креста ходил, но материнское благослове
ние сильнее – пронести себя через жизнь без креста можно, а вот уме
реть – нет. Сильно у русского человека чувство Бога: даже самые про
пащие, не стыдящиеся людского суда, перед ликом Господа, находясь
на пороге смерти, может быть, сильнее, чем ктолибо другой, ощуща
ют свою греховность. Зная о сих свойствах русской души, опираясь на
героев Пушкина, Достоевского, И. Ильин писал: «Русский человек,
вследствие некоторых свойств своего характера, часто грешит, но обык
новенно рано или поздно отдает себе отчет в том, что совершил дур
ной поступок и раскаивается в нем»33.
Таким образом, художественная проза С.А. Есенина стала значи
тельным этапом в формировании есенинской концепции русского на
ционального характера, в исследовании его взаимосвязей с социальным
и природным миром, раскрыла в даровании молодого автора значи
тельный эпический потенциал.

Примечания
1
Воронова О.Е. Духовный путь Есенина. Рязань, 1997. С. 147.
2
Лосский Н.О. Характер русского народа. «Посев». 1957. Т. 1. С. 5–6.
3
Ильин И.А. О грядущей России. Избранные статьи /Под ред. Н.П. Пол
торацкого. М., 1993. С. 269.
4
Бердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли ХIХ века
и начала ХХ века. М., 1997. С. 262.
5
Впервые это было отмечено в работе Вороновой О.Е. «Сергей Есенин и
русская духовная культура». Рязань, 2002. С. 21.

328
 6
Воронова О.Е. Духовный путь Есенина. Рязань, 1997. С. 148.
7
Там же. С. 147.
8
Есаулов И.А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск,
1995. С. 268.
9
Лосский Н.О. Характер русского народа. «Посев». 1957. Т. 1, С. 12.
10
Ильин И.А. О грядущей России. Избранные статьи /Под ред. Н.П. Пол
торацкого. М., 1993. С. 320.
11
Там же. Т. 2. С. 7.
12
Собрание сочинений А.С. Пушкина / Под ред. Морозова. М., 1903. Т. 6.
С. 366.
13
Лосский Н.О. Характер русского народа. «Посев». 1957. Т. 1. С. 46.
14
Бердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли ХIХ века
и начала ХХ века. М., 1997. С. 27.
15
Там же. С. 17.
16
Бердяев Н.А. О русских классиках. М., 1993. С. 74.
17
Лосский Н.О. Характер русского народа. «Посев». 1957. Т. 2. С. 5. Мотив
жалости к преступникам нашел яркое воплощение в поэзии С.Есенина.
18
Ильин И.А. О грядущей России. Избранные статьи /Под ред. Н.П. Пол
торацкого. М., 1993. С. 320.
19
Ильин И.А. Сущность и своеобразие русской культуры // «Москва», 1996,
№ 3, С. 158.
20
Воронова О.Е. С. Есенин и русская духовная культура. Рязань, 2002.
С. 468.
21
Бердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли ХIХ века
и начала ХХ века. М., 1997. С. 229.
22
Там же. С. 236.
23
Ильин И.А. Сущность и своеобразие русской культуры // «Москва», 1996,
№ 2, С. 172.
24
Лосский Н.О. Характер русского народа. «Посев». 1957. Т. 1. С. 7.
25
Ильин И.А. Сущность и своеобразие русской культуры // «Москва», 1996,
№ 2, С. 174.
26
Достоевский Ф.М. Дневник писателя. С.П., 1999, С. 554.
27
Бердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли ХIХ века
и начала ХХ века. М., 1997. С. 236
28
«Крепко задумался он (Афонюшка – Н.Б.) – не покинуть ли ему яр, но в
крови его светилась, с зеленоватым блеском, через черные, как омут, глаза,
лесная глушь и дремь. Он еще крепче связался с Кузькиной смертью с лесом
и боялся, что лес изменит ему, прогонит его» (Т. 5 С. 38), «Не могла она идти

329
с ним потому, что сердце ее запуталось в кустах дремных черемух. Она могла
всю жизнь, как ей казалось, лежать в траве, смотреть в небо и слушать обжи
гающие любовные слова Карева; идти с ним, она думала, это значит растереть
все и расплескать, что она затаила в себе с колыбели» Т. 5 С. 100).
29
Бердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли ХIХ века
и начала ХХ века. М., 1997. С. 237
30
Ильин И.А. О грядущей России. Избранные статьи /Под ред. Н.П. Пол
торацкого. М., 1993. С. 251.
31
Достоевский Ф.М. Дневник писателя. С.П., 1999, С. 53.
32
Ильин И.А. О грядущей России. Избранные статьи /Под ред. Н.П. Пол
торацкого. М., 1993. С. 269.
33
Там же. С. 25.

330
 С.А. ЕСЕНИН В КРИТИКЕ, МЕМУАРАХ
И ДОКУМЕНТАХ

С.И. Субботин, г. Москва

Библиотека Сергея Есенина

Памяти Лидии Алексеевны Архиповой

В обширной литературе о Есенине, конечно, имеются, – правда,

отрывочные и разрозненные – сведения о том, что читал поэт (напри
мер, в воспоминаниях В. Шершеневича, И. Грузинова, А. Мариенго
фа, И. Розанова и др.). Немало наблюдений о литературных реминис
ценциях в поэзии Есенина содержится в трудах ее исследователей.
Однако в специализированных книговедческих изданиях удалось об
наружить лишь одну статью на обозначенную тему1. Впрочем, там
практически не затрагивается вопрос, какие же именно книги были
собственными книгами поэта.
Между тем уже в 1970е годы главным хранителем фондов Госу
дарственного музеязаповедника С.А.Есенина в с. Константиново Ря
занской области (ниже сокращенно – ГМЗЕ) Л.А. Архиповой была
начата, а затем систематически продолжена разработка темы «Личная
библиотека Есенина». Первое публичное сообщение исследователь
ницы о некоторых результатах работы, в частности о «составленном сес
трами Есенина» списке книг из его библиотеки, было сделано в 1990 г.2
Через четыре года вышла статья Л.А. Архиповой «Из круга чтения
С.А. Есенина»3, где впервые была дана развернутая характеристика со
держания упомянутого источника, а также частично описаны книги
(или фрагменты книг) из личной библиотеки Есенина, хранящиеся
ныне в фондах ГМЗЕ.
В те же годы в Институте мировой литературы им. А.М. Горького
Российской академии наук (ИМЛИ РАН) началась подготовка к из
данию Полного собрания сочинений поэта, в процессе которой были
фронтально изучены как архивные фонды Есенина и лиц из его окру
жения, находящиеся на государственном хранении, так и есенинские

331
материалы в доступных исследователям частных собраниях. Резуль
таты этой работы представлены теперь в выпущенном во второй поло
вине 1990х – начале 2000х гг. собрании сочинений Есенина в семи
томах (девяти книгах)4 и в двух (из пяти запланированных к выходу)
томах «Летописи жизни и творчества С.А. Есенина»5. В этих издани
ях, в частности содержатся сведения о выявленных книгах из личной
библиотеки Есенина с его владельческими надписями (VII (кн. 2), 167–
171), а также некоторые данные о книгах с дарственными надписями
их авторов, адресованными поэту6.
Разумеется, библиотека Есенина только этими книгами не исчер
пывалась, так что розыск новых сведений о ее составе попрежнему
остается актуальной задачей. К тому же в работе Л.А. Архиповой под
черкивалось, что перечень принадлежавших Есенину книг, о котором
шла речь выше, «составлен… не только по наличию сохранившихся
книг в архивах родных, но и по памяти, поэтому он требует глубокого
изучения и уточнения, к примеру, времени и выхода упоминаемых
изданий» (Архипова – 94, 6).
К глубокому сожалению, самой исследовательнице продолжить
работу в указанном ею направлении не довелось – в 2003 г. она безвре
менно ушла из жизни…
Десять лет назад, когда шла подготовка Полного собрания сочине
ний Есенина и в связи с этим я работал в архивных фондах ГМЗЕ,
Лидия Алексеевна, неизменно доброжелательная и всегда готовая по
мочь делу исследования жизни и творчества поэта, ознакомила меня
с этим списком, выполненным рукой старшей из сестер Есенина – Ека
терины Александровны (с пометами второй его сестры Александры
Александровны), и разрешила его скопировать.
В настоящей работе и предпринята теперь, согласно пожеланию
Л.А. Архиповой, попытка более детального анализа источника, о ко
тором идет речь.
***
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что список книг биб
лиотеки Есенина состоит из трех частей, очевидно, составлявшихся
не единовременно.
Ниже их тексты приводятся по подлиннику.
Книги с автографом
1. Пушкин А.С. Полное собр. соч. в одном томе, изд. IIое под ред.
П.В. Смирнова

332
 2. Кондаков Н.П. Иконография Богоматери. Т. 1
3. Кант. Критика чистого разума IIе изд. Пер. Н. Лосского
4. Былины. Изд. тва «Огни», Петербург, 1911 г.
5. Ломоносов
6. Артур Шопенгауэр. Мир как Воля и Представление
7. Философия в систематическом изложении Дильтея, Риля, В. Ост
вальда, В. Вундта и т. д.
8. Основания социологии Г. Спенсера
9. Г. Шваб. Мифы классической древности
10. Г. Кеннеди. Индейские сказки, кн. 1, 2
11. Жуковский. Баллады
12. Шота Руставели
13. П. Мильфорд. К жизни
14. Г. Лебон. Психология народов и масс
15. Ахматова
16. Рюрик Ивнев
17. С. Смайльс. Бережливость
18. Спенсер7
19. <не заполнено>
<Без заголовка>
1. Помяловский. Полн. собр. соч. Т. IIй. «Очерки бурсы»
2. Наш путь. 1918, № 1
3. ИвановРазумник. Литература и общественность
4. Альм. Творчество
5. И. Тэн. Чтения об искусстве
6. В.Е. Романовский. Поэтфилософ (Шиллер), 1910
7. Ал. Тамамшев. Из пламя и света
8. К. Бальмонт. Морское свечение
9. У. Уитман. Пионеры
10. София Дубнова. Мать
11. СоколовМикитов. Засупоня
12. Сочинения барона Дельвига, изд. 1893
13. Псалтирь Ефима Сирианина
14. А. Ремизов. О судьбе огненной
15. Э. Верхарн. «Издыхающие равнины» «Городачудовища»
16. Иностр<анная> критика о Горьком (сборник статей)
17. Э. Верхарн в пер. Б.В. Бера
18. Ник. Бердяев. Смысл творчества
19. Г. Лансон. Метод в истории литературы

333
20. К. Бальмонт. Белые зарницы
21. Херасков. Россиада
22. Р. Штейнер. Мистерии древности и христианство
23. А.Н. Афанасьев. Народные русские легенды
24. П. Орешин. Зарево
25. Последование вечерни (из служебника)

Список книг, которые были у Сергея в деревне8

1. Философов. Слова и жизнь
2. ———/——— Старое и новое
3. Чапыгин. Белый скит, 1914
4. Л. Берман. Неотступная свита
5. К. Ляндау. У темной двери
6. Пимен Карпов. Говор зорь
7. Н. Венгров. Себе самому
8. Н. Венгров. Сегодня
9. М. Кузмин. Сети. Изд. 2е, т. 1
10. Альм. II Под небом Туркестана
11. Гумилев. Чужое небо
12. Городецкий. Четырнадцатый год. Пг. 1915
13. ИвановРазумник. Год революции. Статьи 1917 г.
14. Ю. Балтрушайтис. Земные ступени
15. А. Кузнецов. Стихи
16. Л. Столица. Русь
17. Д. Философов. Неугасимая лампада
18. ЛьвовРогачевский. Поэзия нов<ой> России
19. И. Морозов. Красный звон
20. А. Кузнецов. Самопевы (2я кн.)
21. Ю. Балтрушайтис. Горная тропа
22. Ал. Толстой. Комедии о любви, том X
23. Замятин Е. Уездное
24. А. Ремизов. За святую Русь (думы о родной земле)
25. П. Карпов. Пламень
26. С. Сма<й>лс. Долг
27. Ясинский. Плоское, стихи
28. Кольцов. Стихи
29. А. Ремизов 8 книг
30. Филипп Родин. Сиреневые зори
31. Н.В. Покровский. Церковная археология

334
32. А. Куприн. Рассказы, том 3
33. Конфуций. Жизнь его и учение
34. М. Горький. Детство
35. Упрощенная Стенография
36. Л. Столица. Лада
37. П. Погодин. Стихи
38. С. Смайлс. Бережливость9
39. Ф.И. Тютчев. Полн. собр. соч. в 1 томе
40. Викт. Гофман
41. КузьминаКараваева. Руфь
42. К. Миргородов. Проселок
43. Вяч. Шишков. Огни. 4я кн. сиб. расск.
44. Р. Бернс. Стихи
45. Г. Лонгфелло. Песнь о Гайавате
46. В.В. Розанов. Война 1914 г. и рус<ское> возрождение
47. Поэты Франции 1870 – 1913. Пер. И. Эренбурга
48. З.Н. Гиппиус. Собр. стихов
49. К. Тренев. Владыка, рассказы
50. Весенний салон поэтов
51. Н. Венгров «Хвои»
52. Овидий Назон. «Наука любить»
53. Ив. Шмелев. Человек из ресторана
54. Э. Лёви. Греч<еская> скульптура
55. А. Ремизов. Снежок
56. Кнут Гамсун. Новые силы (роман)
57. Пришвин. Заворошка
58. В.В. Розанов. Опавшие листья
59. Мережковский. Две тайны рус<ской> поэзии
60. А. Блок. Катилина
61. Ю. Айхенвальд. Слова о словах
62. Андрей Белый. Рудольф Штейнер и Гете
63. Библия на слав. яз.
64. Н.В. Гоголь. Полн. собр. соч. в 1 томе
65. М.Ю. Лермонтов. Полн. собр. соч. в 4х тт. Т. II. Поэмы 1891
66. Отеч<ественные> зап<иски>, т. 6, июнь 1840 г.
67. Суриков
68. Дрожжин
69. Г. Гейне, том 5й

335
 В этих списках (ниже сокращенно – списки ГМЗЕ) есть некото
рые неточности в названиях и фамилиях авторов, но в целом они зас
луживают безусловного доверия. Целый ряд книг, значащихся в них,
в конце 1940х – начале 1950х гг. предлагался государственным
хранилищам для покупки. Некоторые из книг есенинской личной биб
лиотеки после экспертизы10 были приобретены Центральным государ
ственным литературным архивом (ныне РГАЛИ)11, а впоследствии
также Государственным литературным музеем (ГЛМ) и Библиоте
кой им. В.И. Ленина (ныне РГБ).
В музей на родине поэта были переданы его родственниками (см.:
Архипова – 94, 6, 7) сборники стихотворений Н. Гумилева (№ 11 «Спис
ка книг, которые были у Сергея в деревне») и Р. Ивнева (№ 16 списка
«Книги с автографом»), а также отдельный оттиск публикации поэмы
А. Ахматовой «У синего моря» в журнале «Аполлон» (№ 15 списка
«Книги с автографом») и книга И.Шмелева с повестью «Человек из ре
сторана» (№ 53 «Списка книг, которые были у Сергея в деревне»).
Кроме того, в обзоре Л.А. Архиповой отмечены не числящиеся
в списках ГМЗЕ книги, которые поступили в музей как принадлежав
шие Есенину. Ниже суммарно приводятся указанные исследователь
ницей сведения о них (Архипова – 94, 5–7):
1. Данилевский Г.П. Полное собрание сочинений. 1901, приложе
ние к журналу «Нива» (один из томов).
2. Кольцов А.В. Стихотворения. Письма. 1911.
3. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений (СПб., 1887). Т. 6
(с «Историей Пугачевского бунта»).
4. Чуковский К. Поэтанархист Уот Уитман. 1919.
5. Библия (СПб., 1912).
В 1997 г. Л.А. Архипова сообщила еще об одной книге из библиоте
ки Есенина, переданной в музей А.А. Есениной. Это сборник стихов
Николая Клюева «Сосен перезвон» (М., 1912), в свое время подарен
ный поэту А.Р. Изрядновой12.
Хранятся в фондах ГМЗЕ также и фрагменты книг, бывших в лич
ном пользовании поэта. Часть их поступила в музей от А.А. Есениной.
Другие были обнаружены в 1970е годы тогдашним директором ГМЗЕ
В.И. Астаховым под крышей амбара на подворье есенинского дома
в Константинове, где велись реставрационные работы. Вот перечень
сведений (иногда описательных), приведенных Л.А. Архиповой об этих
изданиях в ее обзоре в порядке их упоминания (с учетом более позднего
сообщения исследовательницы, о котором см. примеч. 14):

336
 1. Лист из миниатюрного издания стихов А.В. Кольцова.
2. Полное собрание стихотворений А.А. Фета. Том 1. Приложение
к журналу «Нива» на 1912 год. СПб.: Изд. тва А.Ф. Маркса, 1912.
3. Философов Д.В. Старое и новое. М.: издво И.Д. Сытина, 1912.
4. Сборник с произведениями И. Шмелева «Пугливая тишина»,
Ал. Толстого «Хромой барин», И. Бунина «Ночной разговор».
5. Листы из жизнеописания Ч. Диккенса, «вероятно, предисловие
к какомуто детскому изданию» (Архипова – 94, 6).
6. Священная История Ветхого Завета (листы из книги).
7. Лист одной из книг серии «Русская классная библиотека»13.
8. Кузмин М. Сети. Изд. 2е. Пг., 1915.
9. Альманах «Творчество». 1917. № 1.
10. Романовский В.Е. Поэтфилософ Ф. Шиллер. (М., 1910).
11. Карманный богословский словарь.
12. Толстой Л.Н. Круг чтения (1906)14.

Книги, зафиксированные в этом перечне под номерами 3 и 8, име

ются в «Списке книг, которые были у Сергея в деревне» (№ 2 и 9, со
ответственно), а под номерами 9 и 10 – в списке ГМЗЕ без заголовка
(№ 4 и 6, соответственно).
Сведения о находящихся теперь на хранении в ГМЗЕ книгах есе
нинской библиотеки (или об их фрагментах), приведенные в обзоре
Л.А. Архиповой, в большинстве случаев далеки от библиографичес
кой полноты. Это прежде всего связано со степенью сохранности изда
ний – зачастую их титульные листы или обложки до музея не дошли.
Исследовательнице удалось (см.: Архипова – 94, 5–6) определить
основные выходные данные пяти таких книг – А.А. Фета, Д.В. Фи
лософова, М. Кузмина, В.Е. Романовского и альманаха «Творчество»
(№ 2, 3, 8–10 последнего списка). С демонстрацией соответствующих
цитат были описаны ею есенинские пометы на полях вступительных
статей Н.Н. Страхова и Б.В. Никольского к первому тому «Полного
собрания стихотворений» Фета и перечислены его произведения, от
меченные в этом томе Есениным.
В процессе подготовки есенинского Полного собрания сочинений
(ПСС) я попытался продолжить поиски в этом направлении и для
фрагментов других книг из библиотеки поэта, хранящихся в ГМЗЕ.
Результаты этих поисков частично нашли отражение в ПСС, правда,
лишь в виде «сухого остатка», – в комментариях к этому изданию при
водятся выходные данные той или иной идентифицированной мною

337
книги, принадлежавшей Есенину, однако о том, как проходила иден
тификация, не сообщается.
Между тем стоит рассказать об этом поподробнее.
Еще до работы в фондах ГМЗЕ мое внимание привлекла содер
жащаяся в обзоре Л.А. Архиповой информация об отдельном листке
с напечатанной на нем датой цензурного разрешения 2 декабря 1894 г.
(см. № 7 последнего списка), где имеется также владельческая надпись
Есенина. Он был описан как «передний форзацный лист книги «Были
ны – старинки богатырские» из серии «Русской классной библиотеки»,
издававшейся в XIX и начале ХХ века под редакцией А.Н.Чудинова»
(Архипова – 94, 6).
При обращении к книге былин, изданной в указанной серии (вы
пуск XIII), выяснилось, однако, что она называется подругому – про
сто «Былины», а после этого основного названия (и на обложке, и
на титульном листе) раскрывается ее содержание: «Былины про стар
ших богатырей. – Былины киевского и новгородского циклов <и т. д.>».
Кроме того, обозначенное в книге цензурное разрешение имеет дату:
«14 января 1893 г.», не совпадающую с датой на константиновском
«форзацном листе».
На мой вопрос, в чем же дело, Л.А. Архипова ответила: «Название
книги указано в списке А.А. Есениной, без всяческих данных, и я пред
положила, что этот лист из нее»15.
В известных мне списках ГМЗЕ названия «Былины – старинки
богатырские» не оказалось16. Тем не менее, в одном из них («Книги
с автографом») под № 4 значится: «Былины изд. тва «Огни» Петер
бург 1911». Получив книгу с такими выходными данными в Российс
кой государственной библиотеке, я увидел, что содержание ее титуль
ного листа совпадает с записью списка ГМЗЕ, но на обложке
напечатано – «Былины / старинки богатырские».
Таким образом, выяснилось, что указанная в обзоре исследователь
ницы книга вышла вне серии «Русская классная библиотека», и пото
му поиски принадлежности «форзацного листа» нужно было продол
жить. Ориентирами в дальнейшей работе стали не только
вышеупомянутая дата цензурного разрешения книги, но и словесное
описание изображений, которые имелись на восьми рисунках, поме
щенных на «форзацном листе». Оно по моей просьбе было любезно
выполнено Л.А. Архиповой17.
В результате эта книга из личной библиотеки Есенина была иден
тифицирована. Ею оказался XIX выпуск «Русской классной биб

338
лиотеки» – сборник «Древнерусские повести и романы» (СПб.: Изд.
И. Глазунова, 1895), который теперь фигурирует в ПСС в перечне
книг с владельческой надписью Есенина (VII (кн. 2), 168).
Среди хранящихся в ГМЗЕ фрагментов книг есенинской библио
теки есть листы из «Круга чтения» – известного сборника, состав
ленного Л.Н. Толстым и неоднократно переиздававшегося в начале
ХХ века. Места, отмеченные Есениным на полях этих листов, были
опубликованы Л.А. Архиповой с указанием, что последние относят
ся к изданию этой книги 1906 г.18 Однако более детальный анализ
показал, что в распоряжении Есенина было другое издание. Оно выш
ло у И.Д. Сытина в 1911–1913 гг. четырьмя выпусками. В ГМЗЕ те
перь находятся с. 21–28 первого (1911) и с. 49–54 и 59–304 третьего
(1912) выпусков «Круга чтения»19. Скорее всего, юный поэт приоб
рел все четыре выпуска этого издания20, но в полном виде они до на
ших дней не дошли.
Удалось мне идентифицировать и «не полностью сохранившийся
сборник рассказов русских писателей начала ХХ века» (Архипова –
94, 6 21). Им оказался «Сборник первый», выпущенный в С.Петер
бурге «Издательским товариществом писателей» (1912). В его составе
были не только отмеченные Л.А. Архиповой произведения И. Шме
лева, А.Н. Толстого и И. Бунина, но и стихи В. Вересаева, В. Брюсова
и А. Федорова, а также повесть С.Н. СергееваЦенского «Медвежо
нок» – ими открывалась книга.
Десять лет назад Л.А. Архипова ознакомила меня в фондах ГМЗЕ
с листами стихотворного сборника, не отмеченного в ее обзоре.
На первой из его сохранившихся страниц со стихотворением «Влия
ние Луны» – помета сестры поэта: «Книга С. Есенина (из Константи
нова). А. Есенина»22. В печати о ней так до сих пор и не упоминалось.
Поиски этого издания также увенчались успехом – выяснилось, что
его листы, переданные А.А. Есениной в музей, были составной частью
экземпляра пятой книги «Собрания лирики» К. Бальмонта – «Будем
как солнце», выпущенной издателем В.В. Пашуканисом в 1918 г.
А вот к какому конкретно изданию «Священной истории Ветхого
Завета» принадлежат листы из книги с таким названием, найденные
в константиновском амбаре23, определить не удалось. Не нашлось пока
и издание, на листе которого (с пагинацией страниц 31 и 32) мы читаем
окончание стихотворения А.В. Кольцова «Что ты спишь, мужичок…» и
начало другого его стихотворения «Хуторок»24. Нет ясности и со стра
ницами из биографии Ч. Диккенса (см. № 5 последнего из списков)...

339
 Но вернемся к основному источнику сведений о личной библиоте
ке Есенина – спискам ГМЗЕ, общее количество позиций которых со
ставляет 112. Если исключить отсюда два повтора (Спенсер под № 18
в списке «Книги с автографом» и «Бережливость» Смайльса под № 38
в «Списке книг, которые были у Сергея в деревне»), а также посчитать
одну позицию «А. Ремизов 8 книг» за восемь, то получается, что в спис
ках ГМЗЕ в итоге учтено 117 отдельных наименований, из них 115
книг и два журнальных номера («Наш путь» 1918 г. и «Отечествен
ные записки» 1840 г.).
Сосредоточимся на книжных изданиях.
27 упомянутых в списках книг (с владельческими надписями Есе
нина и с инскриптами ему) находится на государственном архивном
хранении. Еще 2 книги такого же рода известны в частных собраниях.
Если полагать (как наиболее вероятное), что под 8 книгами Ремизова
подразумевается его восьмитомник 1910–1912 гг., то к указанным 29
книгам, находившимся в есенинской библиотеке, добавится еще 4 со
хранившихся тома из этого восьмитомника. Каждый из них имеет удо
стоверяющую помету автора о принадлежности книги Есенину (т. 2
находится в библиотеке РГАЛИ, а тома 5, 7 и 8 – в отделе рукописей
Российской государственной библиотеки).
Выходные данные всех этих 33 книг были еще раз проверены de visu.
За их вычетом в списках ГМЗЕ остается 82 книги, причем предпо
лагается, что четыре из них – это 1, 3, 4 и 6 тома восьмитомника Реми
зова. Если сбросить со счетов и их, то из оставшихся 78 книг удается
однозначно установить выходные данные для 55. Еще для 13 книг не
которые неясности в выходных данных остаются, но не по их названи
ям, а по тому, какие же из их конкретных изданий (либо какой из двух
томов двухтомного издания) были в библиотеке Есенина непосред
ственно25.
Кроме того, выше уже шла речь о некоторых книгах, заглавия ко
торых в списках ГМЗЕ отсутствуют, однако их принадлежность есе
нинской библиотеке установлена по другим источникам.
Совокупность сведений о книгах, составлявших личную библиоте
ку Есенина, и представлена нижеследующим сводным перечнем. Он
структурирован по тематическим разделам26. В случае, если на экзем
пляре имеется владельческая или дарственная надпись, библиографи
ческое описание сопровождается ее текстом. Если книга в списках
ГМЗЕ не значится, указывается источник сведений о ней. Случаи, ког
да известны лишь фрагменты книги, оговариваются. Отмечается на

340
личие помет Есенина на книжных страницах. При необходимости ука
зываются также обнаруженные в списках ГМЗЕ неточности в выход
ных данных книги. Описание того или иного издания, вынужденно
являющееся частичным, предварено звездочкой.

Книги личной библиотеки Есенина

Фольклор
Афанасьев А.Н. Народные русские легенды / Ред. и предисл.
С.К. Шамбинаго. М.: Современные проблемы, 1914.
Былины / Вступ. статья Е. Ляцкого. СПб.: Изд. тва «Огни», 1911.
На обл.: «Былины: Старинки богатырские».
Древнерусская литература
Древнерусские повести и романы: Слово о Бове. – Троянские ска
зания. – Девгениево Деяние. – Соломон и Китоврас. – Повесть о Ба
сарге. – Повесть о ГореЗлосчастье. – Судное дело у Леща с Ершом. –
Объяснительные статьи. СПб.: Изд. И. Глазунова, 1895. – Рус. класс
ная бка, издаваемая под ред. А.Н. Чудинова. Пособие при изучении
рус. лит. Вып. XIX.
На единственном сохранившемся листе книги (см. о нем выше) –
надписьавтограф: «Сергей Есенин / 1917 май».
Русская поэзия XVIII–XIX веков
Дельвиг А.А., барон. Сочинения / С прилож. биогр. очерка, сост.
Вал. В. Майковым. Спб.: Изд. Евг. Евдокимова, 1893. – Ежемесяч. при
лож. к журн. «Север» за июль 1893 г.
*Жуковский В.А. Баллады. Спб.: Изд. И. Глазунова, или: М.: Изд.
тва И.Д. Сытина27.
Кольцов А.В. Полное собрание сочинений / Под ред. и с примеч.
А.И. Лященко. СПб.: Изд. Разряда изящной словесности Имп. Акад.
наук, 1911. – Акад. бка рус. писателей. Вып. I. (Изд. 3е)28.
Лермонтов М.Ю. Полное собрание сочинений. [В 4 т.] Т. II: По
эмы. Спб.: Изд. А.Ф. Маркса, 1891.
*Надсон С.Я. Стихотворения / С портр., факсимиле и биогр. очер
ком. Собственность Лит. фонда (Общва для пособия нуждающимся
литераторам и ученым). СПб.: Тип. М.А. Александрова29.
*Пушкин А.С. Полное собрание cочинений в одном томе / Под ред.
П.В. Смирновского. М.: Изд. А.Я. Панафидина (первые три издания)
или А.С. Панафидиной (последующие восемь изданий)30.

341
 *Тютчев Ф.И. Полное собрание сочинений / С критикобиогр. очер
ком В.Я. Брюсова, библиогр. указ., примеч., вариантами, факс. и портр.
Под ред. П.В. Быкова. Спб.: Изд. тва А.Ф. Маркс31.
Фет А.А. Полное собрание стихотворений / Вступ. статьи Н.Н.
Страхова и Б.В. Никольского, с портр. А.А. Фета. Т. 1. Прил. к журн.
«Нива» на 1912 г. СПб.: Изд. тва А.Ф. Маркс, 191232.
Херасков М.М. Россиада: Поэма в XIIти песнях: Полный текст
поэмы. – Объяснительные статьи. СПб.: Изд. И. Глазунова, 1895. – Рус.
классная бка, издаваемая под ред. А.Н. Чудинова. Пособие при изу
чении рус. лит. Вып. XX.

Русская поэзия XX века

Ахматова А. У самого моря. [Пг., 1915]. – Отд. отт. из журн. «Апол
лон», 1915, № 3.
Инскрипт: «Сергею Есенину – Анна Ахматова. Память встречи.
Царское Село. 25 декабря 1915» (Архипова – 94, 6).
Балтрушайтис Ю. Горная тропа: 2я кн. стихов. М.: Скорпион, 1912.
Инскрипт: «Сергею Александровичу Есенину. Милому поэту рус
ского раздолья и всех его дорог. С приветом Балтрушайтис. Москва.
22. 1. 16» (Летопись, 1, 314).
Балтрушайтис Ю. Земные ступени: Элегии, песни, поэмы: 1я кн.
стихов / Обл. с грав. М. Комирато. М.: Скорпион, 1912.
Инскрипт: «Сергею Александровичу, / Поэту – автор. / Москва.
22. I. 16 г.» (VII (кн. 1), 422).
Бальмонт К. Собрание лирики. Кн. 5: Будем как солнце: Кн. симво
лов. М.: Изд. В.В. Пашуканиса, 191833.
Берман Л. Неотступная свита. Пг.: Тип. тва «Екатерингоф. печ.
дело» , 1915.
*Блок А. Собрание стихотворений. М.: Мусагет, 1911 или 191234.
Инскрипт на листе с издательской маркой: «Сергею Александро
вичу Есенину на добрую память. Александр Блок. 9 марта 1915. Пет
роград» (Летопись, 1, 208).
*Гиппиус З.Н. Собрание стихов: 1889–1903 гг. М.: Скорпион,
1904 (или: Гиппиус З.Н. Собрание стихов: Кн. 2: 1903–1909 г. / Обл.
В.С. Воронова. М.: Мусагет, 1910)35.
Городецкий С. Четырнадцатый год / Обл. Г.Нарбута. Пг.: Луко
морье, 1915.
Инскрипт: «Весеннему братику Сергею Есенину с любовью и ве
рой лютой / 11III 915 / Сергей Городецкий» (Летопись, 1, 209).

342
 *Гофман В. Собр. соч. Т. 1 и 2. М.: Изд. В.В. Пашуканиса, 1917 36.
Гумилев Н. Чужое небо: 3я кн. стихов. Спб.: Изд. «Аполлона», 1912.
Инскрипт: «Сергею Александровичу Есенину. Память встречи.
Н.Гумилев. 25 декабря 1915 г.» (Архипова94, 6).
Ивнев Рюрик. Самосожжение: (Откровения). Кн. 1: Лист 3. / Обл.
Л. Бруни. Пг.: Очарованный странник, 1916.
Инскрипт (сохранился частично): «…поэту Сергею Есенину от ис
кренно и горячо любящего Ивнева 11 декабря 1915 г. СПб» (Архипо
ва – 94, 6).
Клюев Н. Сосен перезвон / Предисл. В. Брюсова. М.: Кнво
«В.И. Знаменский и Ко», 1912.
Инскрипт А.Р.Изрядновой Есенину: «На память дорогому Сереже
от А.»37.
Кузмин М. Собрание сочинений Т. 1: Сети: Стихи / Обл. А. Боже
рянова. 2е изд. Пг.: Изд. М.И.Семенова, 191538.
Кузнецов А. Самопевы: 2я кн. стихов / Предисл. И.И. Ясинского
(М. Белинского). СПб.: Тип. тва «Обществ. польза», 1914.
Инскрипт: «Милому Сергею Есенину автор.
На пиитном небосводе
Встретив новую звезду,
С светлой песней о народе
Я спокойно смерти жду…» (Летопись, 1, 278).
Кузнецов А. Стихи. СПб.: Тип. тва «Обществ. польза», 1910.
КузьминаКараваева Е. Руфь. Пг.: Тип. Акц. ова тип. дела, 1916.
Ляндау К. У темной двери: Стихи. М.: Изд. В.В. Пашуканиса, 1916.
Инскрипт: «Дорогому Сереже Есенину на добрую память. КЛ»
(Летопись, 1, 388).
Маригодов К. Просёлок: Стихи. М.: Изд. журн. «Млечный Путь»,
191739.
Морозов И. Красный звон: Стихотворения / С биогр. очерком
С.Д. Дрожжина и стихотв. вступлением А.А. Коринфского. М.: тип.
С.А. Алянчикова, 1916.
Инскрипт: «Симпатичному поэту нашему, рязанцу Сергею Алек
сандровичу Есенину на память о первой встрече. Иван Морозов. 17.VI–
1916 г.» (Летопись, 1, 374).
Орешин П. Зарево: (Стихи). Пг.: Рев. социализм, 1918.
Погодин П. Стихи. Спб.: Наш век, 1913.
Родин Ф. [Карпов Ф.И.] Сиреневые зори: Лирика / Предисл.
И.И. ЯсинскогоБелинского и П. Карпова. Пг.: Изд. лит.худож. ова
«Страда», 1916.

343
 Столица Л. Лада: Песенник / Обл. С. Конёнкова. М.: Альциона,
1912.
Столица Л. Русь: 3я кн. стихов. / Обл. Н. Степанова. М.: Новая
жизнь, 1915.
Инскрипт: «Новому другу — который, быть может, буд<ет> доро
же старых... С. А. Есенину — Любовь Столица. 1915 года Сентября
30ого дня. Москва» (VI, 362).
Струве М. Стая: Стихи. Пг.: Гиперборей, 1916.
Инскрипт: «Сергею Есенину – / М. Струве / Апрель 1916» (публи
куется впервые)40.
Тамамшев А. Из пламя и света. Пг.: Тип. Р. Голике и А. Вильборг,
1918.

Поэзия других народов

Верхарн Э. Издыхающие Равнины; ГородаЧудовища / Пер. Н. Ч.
[М.: Типолит. Рус. тва печ. и издат. дела, 1909]. – Книга вышла без
тит. л.; описана по обл.
Верхарн Э. Переводы стихов из книг: «Вечера», «Разрухи», «Чер
ные светочи», «Призрачные деревни», «Видения на моем пути»,
«Лозы моей стены», «Послеполуденные часы» и «Многоликая кра
сота» [М.: Задруга, 1917]. – Перед загл.: Б.В. Бер. – На обл.: Эмиль
Верхарн. Стихи в пер. Б.В. Бера.
*Гейне Г. Полное собрание сочинений. [В 6 т.] Т. 5. Спб.: изд.
А.Ф. Маркса. 41
*Лонгфелло Г. Песнь о Гайавате / Пер. И. Бунина42.
Овидий Назон. Наука любить: (Ars amatoria). / Пер. с лат.43 В. Алек
сеева. Изд. 2е, испр. и доп. СПб.: Изд. тва А.С. Суворина – «Новое
время», 1914.
Поэты Франции 1870–1913 / Пер. И. Эренбурга. Париж: Гелиос,
1914.
Руставели Ш. Носящий барсову шкуру: Грузинская поэма ХІІ в. /
Пер. К.Д. Бальмонта. М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1917.
Надписьавтограф: «Сергей Есенин / 1917, май» (VII (кн. 2), 168–
169).

Русская проза XIX века

*Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений в одном томе44.
Данилевский Г.П. Сочинения: В 24 т. Изд. 8е, посмертное, с портр. ав
тора. Т. 2. Прил. к журн. «Нива» на 1901 г. СПб.: Изд. А.Ф. Маркса, 190145 .

344
 *Помяловский Н.Г. Полное собрание сочинений. Т. II. Очерки
бурсы46.

Русская проза и драматургия ХХ века

Горький М. Детство. Пг.: Жизнь и знание, 1915. – (Собр. соч.: Т. 20).
Замятин Е. Уездное: Повести и рассказы / Обл. Д.Митрохина. Пг.:
Кнво М.В. Попова, [1916].
Карпов П. Пламень: Из жизни и веры хлеборобов. СПб.: Союз, 1914.
«Светлому [другу] поэту милостью Божьей Сергею Александро
вичу Есенину с горячей любовью Пимен Карпов 29 янв. 916 г. Петро
град» (Летопись, 1, 318).
*Куприн А. Сочинения. Т. 3: Рассказы47 .
Ремизов А. Весеннее порошье. [СПб.: Сирин, 1915]48 .
Ремизов А. За святую Русь: Думы о родной земле / Обл. Н.Рериха.
[Пг.]: Изд. журн. «Отечество», [1915].
Ремизов А. Подорожие. СПб.: Сирин, 1913.
Инскрипт: «Сергею Александровичу Есенину Алексей Ремизов
15 IV 1915» (VI, 338).
Ремизов А. Соч. Т. 2: Рассказы. СПб.: Сирин, 1910–1912.
Помета автора: «Сия книга принадлежит Сергею Есенину» (VI, 338).
Ремизов А. Соч. Т. 5: Рассказы. СПб.: Сирин, 1910–1912.
Помета автора: «Сия книга принадлежит Сергею Есинину <так!>»
(РГБ, ф. 393, карт. 2, ед. хр. 10).
Ремизов А. Соч. Т. 7: Отреченные повести. СПб.: Сирин, 1910–1912.
Помета автора: «Сия книга принадлежит Сергею Есенину» (VI, 338).
Ремизов А. Соч. Т. 8: Русальные действа. СПб.: Сирин, 1910–1912.
Помета автора: «Сия книга принадлежит Сергею Есенину» (VI, 338).
Снегина О.П. Рассказы. Т. 1. [СПб.: Тип. «Владимирская»], 1911.
Инскрипт: «Весеннему Есенину за его «Русь». Полюбите Лизу
из села Морошкино и меня. 1915, апрель. Ольга Снегина» (Летопись,
1, 226).
Толстой А.Н. Комедии о любви. Т. X. [М.]: Тво «Кнво писателей
в Москве», [1918].
*Тренев К. Владыка: Рассказы. [М.]: Тво «Кнво писателей в Мос
кве»49.
Чапыгин А. Белый скит. (Белый скит. Мирская няня. Смертный
зов): Повести и рассказы. Т. 2. СПб.: Изд. тво писателей, 1914.
Шишков В. Сибирский сказ. (Огни: Повести и рассказы. 4). Пг.:
Кнво «Огни», 1916.

345
 Шмелев И. Человек из ресторана. Патока. Т. III. 2е изд. [М:] Тво
«Книгоиздво писателей в Москве», [1916]50.
Ясинский И. Плоское: Два рассказа51. [Спб.: Тип. Спб. тва «Труд»,
1910].
Инскрипт: «Юному товарищу по мечтам и по перу прекрасному
поэту Сереже Есенину Иер. Ясинский. 4 марта 1916» (Летопись, 1, 332).

Зарубежная проза
Кеннеди Г. Индейские сказки / Пер. М. Языковой. Кн. 1. М.: Изд.
И. Кнебель, 1914.
То же. Кн. 2. М.: Изд. И. Кнебель, 1914.

Литературная критика, теория литературы, литературове%

дение
Айхенвальд Ю. Слова о словах. Критич. статьи: Отрицание театра. –
Письма Чехова. – СалтыковЩедрин. – Аполлон Григорьев. – Кн.
В. Одоевский. – Ю. Балтрушайтис. – Из новейшей литературы:
1) К. Тренев, 2) Б. Садовской. – ГюидеМопассан. – С. Лагерлеф. –
А. Стриндберг. – Памяти французских критиков: 1) Реми деГурмон,
2) Эмиль Фаге. – Густав Флобер. Пг.: Кнво бывш. М.В. Попова, [1916].
Грузинов И. Имажинизма основное. М.: Имажинисты, 1921.
Надписьавтограф: «С. Есенин» (VII (2), 171).
ИвановРазумник. Литература и общественность: Сб. статей. I.
СПб.: [Тип. М.М.Стасюлевича], 1910.
Лансон Г. Метод в истории литературы / Пер. с франц. и послесл.
М. Гершензона. М.: Тво «Мир», 1911.
ЛьвовРогачевский В. Поэзия новой России: Поэты полей и город
ских окраин. [М]: Тво «Кнво писателей в Москве», [1919].
Мережковский Д.С. Две тайны русской поэзии: Некрасов и Тют
чев. [Пг.]: Изд. тва И.Д.Сытина, 1915.
Романовский В.Е. Поэтфилософ (Шиллер) / С портр. Шиллера и
с 8 рис. М.: Тип. тва И.Д.Сытина, 191052.
Философов Д.В. Слова и жизнь: Лит. споры новейшего времени.
(1901–1908 гг.). СПб.: Тип. Акц. ова тип. дела, 1909.
Инскрипт: «Сергею Александровичу Есенину на память о «несо
леных» людях Питера от автора. 12 апр. 915 г.» (Летопись, 1, 229).
Философов Д.В. Старое и новое: Сб. статей по вопросам искусства
и лит. М.: Тип. тва И.Д. Сытина, 1912.
Инскрипт: «Сергею Александровичу Есенину на память от автора.
Д. Ф. 15 апр. 1915 г.» (Летопись, 1, 230)53.

346
 Чуковский К. Поэт анархист Уот Уитман: Перевод в стихах и ха
рактеристика. [СПб.: Тво «Вольная тип.», 1907]54.

Эссеистика
Бальмонт К. Белые зарницы: Мысли и впечатления / Обл. М. Чуй
ко. СПб.: Изд. М.В. Пирожкова, 1908.
Бальмонт К. Морское свечение СПб.: Изд. и тип. тва М.О. Вольф,
[1910].
Мильфорд П. К жизни… Книга о Красоте и Радости. 2е изд. / Пер.
с англ. под ред. проф.корр., члена международной Тулузской Акаде
мии Н.Д. Беляева. [СПб.: Тип. «Улей»], 1913.
Надписьавтограф: «Сергей Есенин / 1917, май» (VII (кн. 2), 168).
*Розанов В.В. Опавшие листья: Короб второй и последний. Пг.:
[Тип. тва А.С. Суворина – «Новое время»], 1915 (или: Розанов В.
Опавшие листья. СПб.: [Тип. тва А.С. Суворина – «Новое время»],
1913)55.

Публицистика, очерк
ИвановРазумник. Год революции: Статьи 1917 года. СПб.: Рев.
социализм, 1918.
Инскрипт: «Дорогому Сергею Александровичу Есенину на память
о годе совместной борьбы Р. Иванов / Март 1918 / СПб.» (Летопись,
2, 105).
Карпов П. Говор зорь: Страницы о народе и «интеллигенции». СПб.:
Тип. И.Г. Трейлоба [1909].
Пришвин М. Заворошка: Отклики жизни / Обл. М. Соломонова.
[М.]: Моск. кнво, 1913.
*Розанов В.В. Война 1914 г. и русское возрождение. Пг.: [Тип. тва
А.С. Суворина – «Новое время»], 1914 (или 1915)56.
Философов Д.В. Неугасимая лампада: Статьи по церковным и ре
лигиозным вопросам. М.: Тип. тва И.Д. Сытина, 1912.
Инскрипт: «Сергею Александровичу Есенину с верой, что русская
лампада не угаснет. Д. Философов. 12 апр. 1915 г.» (Летопись, 1, 229).

История
Блок А. Катилина. Пб.: Алконост, 1919. – На обл. подзаг.: Страни
ца из истории мировой Революции.
Пушкин А.С. Полное собрание сочинений / Под. ред. П.А. Ефре
мова. Т. 6. 2е изд. СПб: Изд. и тип. В.В. Комарова, 1887 57.

347
 История и философия искусства
Кондаков Н.П. Иконография Богоматери. Т. 1. СПб.: Изд. Отд. рус.
яз. и словесности Имп. Акад. наук, 1914.
Надписьавтограф: «Сергей Есенин / Май, 1917» (VII (кн. 2), 169–
170).
Лёви Э. Греческая скульптура / Пер. В. Конради. Пг.: Кнво «Огни»,
1915.
Покровский Н.В. Церковная археология в связи с историею хрис
тианского искусства / 417 рис. Пг.: [Тип. А.Н. Лаврова и Ко], 1916.
*Тэн И. Чтения об искусстве: Пять курсов лекций, читанных в шко
ле изящных искусств в Париже / Пер. А.Н. Чудинова. Спб.: Изд.
В.И. Губинского58.
Шваб Г. Мифы классической древности. 3е изд. / [Пер.] с нем.
Н. Свентицкой. М.: Изд. И. Кнебель, 1916.
Надписьавтограф: «Сергей Есенин / 1917, май» (VII (кн. 2), 168).

Философия
Бердяев Н. Смысл творчества: Опыт оправдания человека. М.: Изд.
Г.А. Лемана и С.И. Сахарова, 1916.
Кант И. Критика чистого разума. 2е изд. / Пер. Н. Лосского. Пг.:
Тип. М.М. Стасюлевича, 1915.
Надписьавтограф: «Сергей Есенин / 1917 IV–III» (VII (кн. 2), 167–
168; Летопись, 2, 36–37).
Конфуций. Жизнь его и учение / Сост. П.А. Буланже под ред. Л.Н. Тол
стого / Изд. «Посредника» № 761. М.: Типолит. тва «И.Н. Кушнерев и
Ко», 1910. – Замечательные мыслители всех времен и народов.
Философия в систематическом изложении В. Дильтея, А. Риля,
В. Оствальда, В. Вундта, Г. Эббинггауза, Р. Эйкена, Ф. Паульсена.
В. Мюнха, Т. Липпса / Пер. со 2го нем. изд. И.В. Постмана и И.В. Яшун
ского. СПб.: Тип. тва «Общественная польза», 1909.
Надписьавтограф: «Сергей Есенин / Май, 1917» (VII (кн. 2), 169–170).
Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Изд. 4е. / Пер.
А. Фета. СПб.: Изд. А.Ф. Маркса, [1898].
Надписьавтограф: «Сергей Есенин / Май, 1917» (VII (кн. 2), 169–
170).

Психология, социология, этика

Лебон Г. Психология народов и масс / Пер. с франц. А. Фридмана
и Э. Пименовой. СПб.: Изд. Ф. Павленкова, 1896.

348
 Надписьавтограф: «Сергей Есенин / 1917, май» (VII (кн. 2), 168).
Смайльс С. Долг: (Нравственные обязанности человека)» / Пер.
с англ. С. Майковой. 3е изд. Спб.: Изд. В.И. Губинского, 1901.
Надписьавтограф: «Сергей Есенин / Май, 1917» (VII (кн. 2), 169–
170).
Смайльс С. Бережливость: (Thrift) / Пер. с англ. Е. Сысоевой. Изд.
3е. СПб.: Изд. В.И. Губинского, 1904.
Надписьавтограф: «Сергей Есенин / Май, 1917» (VII (кн. 2), 169–
170).
Спенсер Г. Основания социологии. Т. 1–2. СПб.: Изд. И.И. Били
бина, 1876–1877.
Надписьавтограф: «Сергей Есенин / Май, 1917» (VII (кн. 2), 169)59.

Религия, атеизм
Библия, или Книги священного писания Ветхого и Нового Завета
в русском переводе с параллельными местами. Изд. 10е. СПб.: Синод.
тип., 191260.
Гольбах П. Карманный богословский словарь / Пер. с фр. под ред.
и с предисл. И. Луппола. М.: Материалист, 1925. – Общво воинству
ющих материалистов: Атеистич. памфлеты XVIII столетия под общ.
ред. А.М. Деборина. Вып. 6 61.

Антропософия
Белый А. Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современнос
ти: Ответ Эмилию Метнеру на его первый том «Размышлений о Гете».
М.: Духовное знание, 1917.
На книге – инскрипт автора Есенину (текст неизвестен) 62.
Штейнер Р. Мистерии древности и христианство. М.: Духовное
знание, 1912.

Книги издания артели художников «Сегодня» (Пг., 1918)

Венгров Н. Себе самому / Обл., рис. и клише Н. Любавиной.
Инскрипт Есенину:
«Сергею.
…Оттого, что колючая жалость
Исцарапала до крови за день…
Оттого, что кричать осталось, –
И уже о пощаде!..
26. II. 18 Натан Венгр<ов>» (Летопись, 2, 94).

349
 Венгров Н. Сегодня / Обл., рис. и клише В. Ермолаевой.
Венгров Н. Хвои / Обл., рис. и клише Е. Туровой.
Дубнова С. Мать / Обл., рис. и клише Н. Любавиной.
Ремизов А. О судьбе огненной / Обл., рис. и клише Е. Туровой.
Ремизов А. Снежок / Обл., рис. и клише Е. Туровой.
СоколовМикитов И. Засупоня / Обл., рис. и клише Н. Любавиной.
Уитман У. Пионеры / Пер. с англ. М.С. Обл., рис. и клише В. Ермо
лаевой.

Альманахи и сборники
Альманахи «Творчество». [№] 1 / Обл. Б.Зворыкина. М.; Пг.: Кнво
«Творчество», 1917 63.
Весенний салон поэтов / Обл. Г.Якулова. М.: Зёрна, 1918.
Круг чтения: Избранные, собранные и расположенные на каждый
день Львом Толстым мысли многих писателей об истине, жизни и
поведении. Изд. 2е, испр. и доп. Л.Н. Толстым. Т. 1. М.: Тип. тва
И.Д. Сытина, 1911.
То же. Т. 3. М.: Отдел. тип. тва И.Д. Сытина, 1912 64.
Под небом Туркестана: Альм. 1й 65. Павел Поршаков. Александр
Ширяевец. Дмитрий Кирьянов / Рассказы. Легенды. Стихотворения.
Ташкент: Изд. кн. магазина М.Ф. Собберей, 1914.
Инскрипт: «Сергею Александровичу Есенину на добрую память –
А. Ширяевец / 917» (Летопись, 2, 80).
Сборник первый: Ив. Бунин – Ночной разговор. С. СергеевЦенский –
Медвежонок. Гр. А.Н. Толстой – Хромой барин (роман). Ив. Шме
лев – Пугливая тишина. В. Брюсов, В. Вересаев, А. Федоров – Сти
хи. / Издательское тво писателей. СПб.: [Тип. Б.М. Вольфа], 1912 66.

В приведенном перечне – 121 книга. Даже беглый взгляд на этот

список позволяет сразу же по достоинству оценить высокую степень
начитанности Есенина и несомненное разнообразие его мировоззрен
ческих, гуманитарных и общественных интересов.
И всё же круг чтения поэта невозможно ограничить лишь книгами его
личной библиотеки (заметим также, что о целом ряде из них не сохрани
лось сведений вообще). Многое о том, что (и как) читал Есенин помимо
перечисленного выше, прояснилось в процессе так называемого «медлен
ного чтения» его произведений (прежде всего статей) и писем, когда шла
подготовка Полного собрания сочинений поэта. Подробнее о результа
тах этого исследовательского анализа – в следующей нашей статье.

350
 Автор глубоко признателен ученому секретарю Государственного
музеязаповедника С.А. Есенина (с. Константиново Рязанской обл.)
Н.Н. Бердяновой за оперативное предоставление сведений, необходи
мых для завершения настоящей работы.

Примечания
1
Барыкин В.Е. Сергей Есенин и книга // Книга: Исследования и материа
лы, М.: Книжная палата, 1990. Сб. 60. С. 91–114.
2
Архипова Л.А. Новые поступления в Государственный музейзаповедник
С.А. Есенина // «Радуница»: Информац. сб. № 4: (Материалы 12х Есенинс
ких чтений в Рязани 28–29 сентября 1990 года) / Добровольное общество
любителей книги России; Есенинское общество «Радуница». М.: [Тип. Росар
хива], 1993. С. 47.
3
Архипова Л.А. Из круга чтения С.А. Есенина: (Тематический обзор книж
ного фонда Государственного музеязаповедника С.А. Есенина) // Есенинс
кий вестник: Издание Гос. музеязаповедника С.А. Есенина. Вып. 3. [Рязань:
Ряз. обл. тип., 1994]. С. 4–8 (ниже обозначается сокращенно: Архипова – 94,
ссылки на работу даются непосредственно в тексте с указанием ее страниц).
4
Есенин С. Полное собрание сочинений. В 7 т. [9 кн.] / Гл. ред. Ю.Л. Про
кушев. М.: Наука – Голос, 1995–2001. Ссылки на это издание даются ниже без
указания фамилии поэта; том обозначается римской цифрой, страницы – араб
скими.
5
Летопись жизни и творчества С.А. Есенина. В 5 т. Т. 1: 1895–1916 / Гл.
ред. Ю.Л. Прокушев; То же. Т. 2: 1917–1920 / Гл. ред. А.Н. Захаров. М: ИМЛИ
РАН, 2003 и 2005 (соответственно). Ниже эти тома обозначаются сокращен
но: Летопись, 1 или Летопись, 2.
6
См., напр.: V, 537–538; VI, 330; Летопись, 1, 208, 209, 226, 229, 230–231,
303 и др.
7
Повтор (значится выше под № 8).
8
Заголовок вписан А.А. Есениной.
9
Повтор (см. № 17 в списке «Книги с автографом»).
10
Заключения экспертов Ю.А. Красовского (от 23 дек. 1946 г.) и С.М. Го
родецкого (от 10 февр. 1947 г.) о книгах из библиотеки Есенина, предложен
ных к покупке, см.: РГАЛИ, дело фонда 190 (С.А. Есенин), т. 1, л. 55 и 57.
11
Архивом были приобретены только книги с владельческими надписями
поэта и с дарственными надписями ему других авторов. Остальные книги были
возвращены владелице: см. расписку Е.А. Есениной от 10 сент. 1947 г. в том, что
ею получено от литературного архива обратно 19 книг и 2 рукописи (РГАЛИ,
дело фонда 190, т. 1). Конкретные сведения об известных ныне книгах

351
с указанными надписями (подавляющее их большинство находится в москов
ских государственных архивохранилищах) отражены ниже в сводном библио
графическом описании книг библиотеки Есенина.
12
Архипова Л.А. Книжное собрание Государственного музеязаповедника
С.А. Есенина // Издания Есенина и о Есенине: Итоги. Открытия. Перспекти
вы. Есенинский сб. Вып. IV: Международная научная конференция, посвя
щенная 102й годовщине со дня рождения поэта 1–2 октября 1997 г. М.: ИМЛИ
РАН; Наследие, 2001. С. 223. – (Новое о Есенине. 4).
13
Подробнее о нем см. ниже.
14
Архипова Л.А. Книжное собрание Государственного музеязаповедника
С.А.Есенина. С. 221–223. См. также первую публикацию сведений об этом
издании: Архипова Л. «С добротой и щедротами духа на жизнь вечную…» //
Рязанские ведомости. 1997. 3 окт. № 111–112. С. 3.
15
Архив С.И. Субботина.
16
Возможно, в распоряжении Л.А. Архиповой был еще один список книг
поэта, мне неизвестный.
17
См. примеч. 15.
18
См. место, сопровожденное примеч. 14.
19
ГМЗЕ, онф № 4350/10.
20
А.Р. Изряднова вспоминала о Есенине тех лет: «Хватал все выходившие
книги у Сытина, собирал книги» (VII (кн. 2), 167).
21
Сохранились следующие страницы книги: 35–46, 49–270 (ГМЗЕ, оф №
8503).
22
ГМЗЕ, онф № 2141/14.
23
ГМЗЕ, оф № 8506.
24
ГМЗЕ, оф № 8504.
25
Следует также заметить, что в списках ГМЗЕ имеется 10 позиций, для
которых по тем или иным причинам не удается определить, о какой именно
книге идет речь: а) Ломоносов; б) Псалтирь Ефима Сирианина; в) Иностран
ная критика о Горьком (сб. статей); г) Последование вечерни (из служебни
ка); д) Упрощенная стенография; е) Р. Бернс. Стихи; ж) Кнут Гамсун. Новые
силы (роман); з) Библия на слав. яз.; и) Суриков; к) Дрожжин.
26
Иллюстрированные издания артели художников «Сегодня» (Пг., 1918)
выделены в отдельную рубрику независимо от жанра книги. Среди выпущен
ных артелью книг было и отдельное издание есенинского стихотворения «Исус
младенец». Как и все другие авторские книги поэта (см.: Архипова – 94, 6),
в его личной библиотеке «Исус младенец» отсутствует.
27
В 1900е годы книга В.А. Жуковского под таким названием выходила
неоднократно у разных издателей (в записи показаны некоторые из них). Где

352
и кем была издана книга, принадлежавшая Есенину, неизвестно. Стоит всё же
отметить, что И. Глазунов дважды (в 1892 и в 1907 гг.) выпустил «Баллады»
Жуковского в рамках серии «Русская классная библиотека», другие книги
из которой также были в собственности поэта.
28
Хранится в ГМЗЕ; без обл. и тит. л. (указано Н.Н. Бердяновой).
29
Сведения о приобретении Есениным этой книги содержатся в его пись
ме Г.А. Панфилову (февраль–март 1913 г.; VI, 33). В 1912 г. она вышла уже
26м изданием. Какое именно из этих двадцати шести изданий было в биб
лиотеке Есенина, не установлено.
30
В списках ГМЗЕ фамилия редактора этого издания указана неточно
(«П.В. Смирнов»). Кроме того, оно обозначено там как «изд. IIе». Однако
в выходных данных второго издания (1900) не указывалось, каким оно явля
ется по счету. Возможно, вместо римской цифры II здесь могло быть 11. Один
надцатое издание книги вышло как раз в 1917 г., когда Есенин занимался ком
плектованием своей личной библиотеки.
31
В 1911–1913 гг. этот однотомник выходил четырежды, в том числе
в приложении к журналу «Нива» на 1913 г. Какое из этих четырех изданий
было в есенинской библиотеке, неизвестно.
32
Хранится в ГМЗЕ (без обл. и тит. л.), с пометами Есенина (сведения
о них см.: Архипова – 94, 5).
33
Сохранились лишь фрагменты книги (ГМЗЕ; см. выше).
34
От этого экземпляра из «Собрания стихотворений» А.Блока в трех кни
гах известен лишь один лист с инскриптом (РГАЛИ). Из какой он книги по
счету, неизвестно, однако представляется наиболее вероятным, что Блок над
писал Есенину первую из трех книг «Собрания».
35
Какая из этих книг была в есенинской библиотеке, неясно, ибо вторая
отличается от первой только подзаголовками, а в списках ГМЗЕ значится лишь
общее для них заглавие: «Собр<ание> стихов». Не исключено также, что
у Есенина могли быть и обе эти книги.
36
В списках ГМЗЕ обозначены только имя и фамилия автора («Викт. Гоф
ман»). Оба ли тома указанного издания были в составе библиотеки Есенина
либо какойто один из них, неизвестно. Первый том составляли рассказы Гоф
мана, а второй – его стихи.
37
См. примеч. 12, а также: VI, 330; там же – о пометах Есенина в книге.
38
Фрагменты книги (с. 35–106) – в ГМЗЕ (Архипова – 94, 6).
39
В списках ГМЗЕ фамилия автора искажена («Миргородов»).
40
Книга хранится в рукописном отделе Пушкинского Дома (ИРЛИ, р. I,
оп. 17, ед. хр. 594).

353
 41
Скорее всего, в библиотеке Есенина был пятый том из указанного шес
титомника, не раз выпускавшегося как приложение к журналу «Нива» (напр.,
в 1904 г.). Именно в этом томе были опубликованы в русском переводе поэти
ческие книги Г. Гейне «Книга песен», «Новые стихотворения» и «Романце
ро» (в современной транскрипции – «Романсеро»).
42
В 1900е – 1910е гг. было по крайней мере четыре издания этой книги.
Какое из них конкретно было у Есенина, не установлено.
43
Прозаический перевод стихотворного текста.
44
Начиная с 1902 г., когда истек пятидесятилетний срок единоличного
права наследников писателя на издание его книг, и до 1917 г. книга под таким
заглавием многократно выходила в самых различных городах Российской
империи, так что установить, какое именно из этих изданий находилось в есе
нинской библиотеке, без самой книги невозможно.
45
Содержание: Беглые в Новороссии: Роман. Ч. 2: В силках; Воля (Беглые
возвратились): Роман. Ч. 1: Родные гнёзда.
46
Значительное количество изданий собрания сочинений этого автора
в 1900е – 1910е гг. в разных издательствах не позволяет сделать выбор
в пользу того или другого издания для его включения в данный перечень.
47
См. примеч. 46.
48
Упоминается в письме Есенина А.М. Ремизову от 24 апр. 1915 среди по
даренных тем книг (VI, 67). Этот экземпляр ныне неизвестен.
49
В 1915–1919 гг. эта книга вышла четырьмя изданиями. Неизвестно, ка
кое из них было в библиотеке Есенина.
50
Хранится в ГМЗЕ. Выходные данные сообщены Н.Н. Бердяновой.
51
В списках ГМЗЕ подзаголовок ошибочен («Плоское, стихи»).
52
Фрагменты книги (с. 75–88) – в ГМЗЕ (Архипова – 94, 6).
53
Книга с инскриптом автора сохранилась целиком и ныне находится
в ГЛМ. Фрагменты другого ее экземпляра (с. 111–132), найденные в Констан
тинове, подтверждают мнение Л.А. Архиповой, что Есенин приобрел эту книгу
вскоре после ее выхода в свет, т. е. в 1912 г. (Архипова – 94, 6). Таким образом,
Д.В. Философов подарил юному поэту книгу, которая уже была в его личной
библиотеке.
54
Ни на обложке, ни на титульном листе этой книги вообще не указано,
где и когда она выпущена. Неудивительно поэтому, что Л.А. Архипова ква
лифицировала поступивший в ГМЗЕ от А.А. Есениной дефектный экземп
ляр без обложки как вышедший в другое время (не в 1907, а в 1919 г.: Архи
пова – 94, 7). Действительно, в 1919 г. книга К.Чуковского об Уитмене
выходила (4м изданием), но под другим заглавием – «Уот Уитмэн: Поэзия
грядущей демократии».

354
 55
В списках ГМЗЕ указано лишь название («Опавшие листья»). Более
вероятно, что у Есенина был их «второй короб», так как книга 1913 года ко
времени первого приезда поэта в Петроград (1915) была уже распродана.
56
Какое из этих двух изданий было у Есенина, неизвестно.
57
В том входит «История Пугачевского бунта» и другие исторические со
чинения А.С. Пушкина 1832–1836 гг. Книга поступила в ГМЗЕ от К.С. Есе
нина, сына поэта (Архипова – 94, 6). Ее выходные данные сообщены Н.Н. Бер
дяновой.
58
Книга выдержала шесть изданий. С 3го издания по 6е (1889, 1897, 1904
и 1912) ее издателем был В.И. Губинский. В библиотеке Есенина почти на
верняка было одно из этих изданий, – вероятнее всего, последнее (1912 года).
59
В библиотеке поэта оба тома издания находились под одним пере
плетом.
60
«Библия» была подарена Есениным Г.А. Бениславской и сохранена ею.
Подробнее об этом и о пометах Есенина в книге см.: Архипова – 94, 7.
61
Первые печатные сведения (без указания автора) об этой хранящейся в
ГМЗЕ книге см.: Архипова – 94, 7. По сообщению Н.Н. Бердяновой, передняя
ее обложка и первые 34 страницы, включая титульный лист, утрачены.
62
Л.А. Архипова описала книгу (неточно – повидимому, со слов близких
поэта) как «исследование Р. Штейнера о творчестве ИоганнаВольфганга Гете,
подаренное ему Андреем Белым с автографом последнего» (Архипова – 94,
6). Местонахождение книги неизвестно.
63
Фрагменты книги (с. 96–158) – в ГМЗЕ (Архипова – 94, 6).
64
Фрагменты обоих томов – в ГМЗЕ (см. о них выше в тексте статьи, со
провожденном примеч. 19).
65
В списках ГМЗЕ ошибка («Альм. II»).
66
См. примеч. 21.

Т.К. Савченко, г. Москва

«Есенинщина». Маяковский в борьбе с «есенинщиной»

После трагической гибели Есенина в печати появляется масса крити

ческих и мемуарных статей о нем, в основном датируемых 1926–1927 гг.
После смерти поэта становится отчетливо ясно, что Сергей Есенин –
не только большой русский поэт, но – острая литературнообществен
ная проблема, еще более заостренная трагическим его уходом.

355
 Один из журналов тех лет в разделе «Литературная жизнь» сооб
щал своим читателям: «…Первая половина января (1926 г. – Т.С.) про
шла под впечатлением недавней смерти Есенина. Почти все литера
турные организации и объединения (Дом Печати, Всесроссийский
Союз поэтов, «Литературное звено», Московский цех поэтов, «Пере
вал», Всероссийский Союз писателей, Дом ученых) устроили вечера
воспоминаний о безвременно погибшем поэте»1 .
Вечера памяти Есенина были проведены в БДТ, МХАТе, Камер
ном театре, Государственной Академии Художественных наук и т.д.
и т.д. На вечере памяти Есенина в МАПП доклад о творчестве поэта
был прочитан Л. Авербахом.
«Известия» сообщали, что снятые Совкино похороны Есенина
«включены в очередной номер «Совкиножурнала», который демон
стрируется в кинотеатрах на будущей неделе»2 . «Правда» информи
ровала: «Два события последних месяцев оставили глубокий след:
1) волна хищений и спекуляций, спекулятивного ажиотажа, прокатив
шаяся по хлебозаготовительным организациям, госторгам, трестам
арендной и низовой кооперации, и 2) самоубийство Сергея Есенина»3 .
И сразу же смерть поэта становится предметом литературной спе
куляции. В Тифлисе, например, устраивают вечер памяти Есенина
с «живыми картинками» из его биографии: кудрявый пастушок с цвет
ком на груди – картина первая, Есенин в кабаке с красным шарфом
на груди – картина вторая и т.д.4 Или – еще один вечер памяти Есени
на: «<…> Зал был полон и взволнован отвратительно. На зрителях –
нездоровый налет садизма. Пришли не ради поэзии, а чтобы на дар
мовщинку удобно, но в меру остро поволноваться, замирая от стихов,
за которые не они заплатили жизнью»5 .
В марте 1926 г. О. Леонидовым и Р. Ивневым была создана пьеса
«Есенин», где посредством ряда картин – Есенин в деревне, в Петер
бурге, в «Стойле Пегаса», в книжной лавке поэтов, на Западе, в Пер
сии (где, как известно, поэт не бывал), в санатории, наконец, в номере
ленинградской гостиницы – авторы пытались показать его жизнь.
(«Письмом в редакцию» от 26 марта того же года представители Мос
ковской Ассоциации драматургов заявили протест против пьесы: «<…>
Появление такого рода произведения – халтура, беззастенчивость и
бестактность как общественного, так и литературного порядка»6 ).
Еесенинское Константиново было объявлено «подшефным селом
Союза писателей». «Весной от Союза в Константиново будет направ
лена делегация, которая отвезет туда знамя – дар шефа», – извещала

356
«Вечерняя Москва»7 . Журнал «Прожектор» с пафосом сообщал чита
телям: вот и «еще одно село вступило на путь культуры, знания и борь
бы за свое новое будущее»8 .
Уже 1 января 1926 г. в Доме Герцена под председательством А.И. Свир
ского состоялось организационное собрание по увековечению памяти
Сергея Есенина 9 , намечен список «мероприятий»:
1. Ввести семью Есенина в права литературного наследства.
2. Предоставить персональную пенсию родителям поэта 10.
3. Переименовать Константиново в Есенино и основать там народ
ный дом или избучитальню имени поэта.
4. Открыть в Москве и Ленинграде приют для беспризорных име
ни Есенина.
5. Открыть «есенинский уголок» при доме Герцена.
6. Назвать одну из московских улиц именем поэта.
7. Открыть библиотеку имени Есенина.
8. Объявить сбор средств и проведение конкурса проектов на луч
ший памятник Есенину.
9. Издать посмертный сборник произведений поэта.
Ни одно из них не было тогда выполнено: вскоре обстановка вок
руг имени Сергея Есенина и его творчества резко осложняется.
При внимательном чтении сотен некрологов, статейоткликов
на смерть Есенина бросается в глаза очевидное обстоятельство: чита
телей как будто пытаются настойчиво убедить в факте самоубийства
поэта, вновь и вновь в один голос подчеркивая одну и ту же мысль:
«самоубийство» Есенина отнюдь не случайно, это закономерный итог
уже давно психически нездорового человека. «По мнению друзей Есе
нина, – сообщала «Правда» – самоубийство является выполнением
давно задуманной мысли»11 .
Приведем только некоторые выдержки из этих публикаций. О. Ли
товский («Памяти Сергея Есенина»): «Нелепая, трагическая, но вме
сте с тем не удивляющая смерть. Для тех, кто близко знал поэта, была
ясна неизбежность трагической развязки»12 . Л. Троцкий («Памяти
Сергея Есенина»): «К смерти Есенин тянулся почти с первых годов
творчества»13 . П. Медведев («Пути и перепутья Сергея Есенина»):
«Жуткое предвидение самоубийства – уже в стихах Есенина 1915 г.»14 .
В. Пяст («Погибший поэт»): «<…> Подобный исход для Есенина был
неминуемым следствием его давно дошедшей до предельной черты
болезни»15 . А. Крученых («Черная тайна Есенина»): «Самоубийство
было трагическим завершением душевной болезни»16 . М. Левидов

357
(«Смерть учит»): «Есенин был едва ли не самым убежденным из само
убийц русской литературы. Есенин покончил самоубийством на днях?
Какие пустяки: <…> десять лет писательской жизни Есенина <…> были
годами медленного, но упорного самоубийства»17 .
В статьях и воспоминаниях, с которыми он выступает в печати уже
через несколько дней после кончины поэта, В. Эрлих – «молодой ле
нинградский поэт, верный друг покойного»18 – настойчиво пытается
втолковать читателям, что смерть Есенина – именно самоубийство и
что к такому логическому для него концу поэт пришел закономерно:
даже слова песни, которую особенно часто любил петь в последние годы
жизни Есенин, Эрлих анализирует именно с этой, «классовосоциаль
ной», точки зрения. В своих торопливо написанных мемуарах «Четы
ре дня (воспоминания о Есенине)», датированных 28 января 1926 г.,
Эрлих, тщательно выписывая текст песни «Чтото солнышко не све
тит, / Над головушкой туман, / То ли пуля в сердце метит, / То ли
близок трибунал» с ее припевом: «Ах, доляневоля, / Глухая тюрьма. /
Долина, осина, / Могила темна…», заключает: «Эта песня, кажется,
впервые появляется в печати. Эти жуткие по своей обнаженной тоске
16 строк сложены бандитамиантоновцами, распевавшими ее в пред
чувствии своей неминуемой гибели. Тяготение Есенина к этой песне
следует, очевидно, объяснить тем, что в ней находили разряжение его
томление и страх перед надвигавшейся смертью»19 .
Вполне объяснимо поэтому, что версия о добровольном уходе Есе
нина из жизни первоначально не вызвала сомнения даже у некоторых
близких ему людей, в том числе у С. Коненкова. Находившийся тогда
вдали от Родины, в США, не имевший возможности разобраться в об
стоятельствах есенинской смерти и составивший представление о ней
в основном по газетным публикациям, С. Коненков писал И. Касат
кину 12 марта 1926 г. из НьюЙорка:
«Я не нахожу слов выразить горе, когда все подтверждает смерть
Сережи Есенина… Вначале, читая здешние газеты, я был потрясен и
топал из угла в угол, не доверяя этому. Затем только понемногу сооб
ражал, что Сережа давно уже говорил в своих стихах о приближаю
щейся смерти, но ведь это в расчет никак не принималось, по крайней
мере, мной.
Одним словом, горе высказать я не сумею, и так его много, что нет
сил…»20.
Таким образом, поиск виновных в есенинской трагедии как бы ста
новился бессмысленным – виновных не было:

358
 У Пушкина был Дантес.
У Есенина Дантеса не было. Он сам нанес себе удар.
Кого винить? На кого сердиться?
На тебя, Сережа?
На любимых не сердятся 21 .
Большой общественный резонанс вызвали безоговорочно осуж
денные литературной общественостью «дурно пахнущие книжонки»
А. Крученых. «Только методом, какой мы наметили в настоящей ста
тье, можно объяснить темные стороны творчества Есенина, только
приняв во внимание бредовую технику поэта и разобравшись в ней,
можно понять, как он под конец жизни пришел к самоубийству», –
заявляет Крученых в работе «Лики Есенина от херувима до хулига
на»22 . Вся его «продукция» страдает отсутствием меры и такта, в ней
он предъявляет ушедшему поэту и его читателям нелепейшие и чу
довищные обвинения:
«Есенин – певец собачьей старости, поэт всевозможного старья и
рухляди. Потребители Есенина – коптители неба и плакуны по «мос
ковским Русям», а также:
а) народничествующая интеллигенция, оглушенная революцион
ной дубиной; б) слюнявые любители «мужичка» и «шансон рюсс»;
в) вообще клопьё, тараканьё, паучьё»23 .
Крученых снисходительно признает у Есенина наличие «некото
рого таланта», но затем следует многословное разъяснение, отчего и
как поэт не сумел им правильно распорядиться. Одна из брошюр за
канчивается приговором: «Тупое беспросветное нытье у Есенина и
есенистов делает их «поэзию» воем кандидатов в самоубийцы»24 .
Однако при внимательном прочтении «продукции» Крученых
нельзя не заметить, что при всей развязности, вульгарности и грубос
ти автора он интерпретирует – правда, весьма своеобразно – горьков
скую концепцию есенинской трагедии (трагедии «глиняного горшка»,
разбившегося при столкновении с «железной посудиной» – городом).
Эта «своеобразность» заключается в той анекдотически примитивной
наивности, с какой Крученых приводит такие оговорки: «Мы, конеч
но, не хотим сказать, что всякий город – всякому человеку гибель.
Наоборот – и это так ясно – всякому, принявшему до конца городскую
культуру советских центров – в этой революционной городской куль
туре – жизнь новая и плодотворнейшая»25 . Или: «Кабак Есенина – это,
очевидно, не пивнушка рабочего района, куда изредка (курсив наш. – Т.С.)

359
заходят рабочие после трудового дня, а какойто воровской бандитс
кий притон»26 .
Чем только не объясняли «пессимистические» мотивы есенинской
лирики критики того времени: и мистикой, и кулацкой идеологией,
и даже… наследственным алкоголизмом27 . Остроту борьбы с «есенин
щиной» можно наглядно проследить по материалам только одного
номера журнала «На литературном посту» – № 1 за 1927 г. Определяя
в передовой статье «боевую задачу» журнала как «организацию отпо
ра враждебной нам идеологии»28 , редколлегия представляет в номере
подборку следующих материалов: «Тезисы об упадочности в художе
ственной литературе» И. ГроссманаРощина29 , «Есенин и есенинщи
на» А. Ревякина30 , «Плеханов в упадочных явлениях в литературе и
искусстве» М. Беккера31 , «Упадочничество в кино» П. Бляхина32 ,
«Упадочнические настроения и половая жизнь молодежи» Н. Семаш
ко33 , «Упадочничество в музыке» С. Крыловой и Л. Либединского34 .
Читательскую популярность Есенина А. Ревякин в статье «Есенин
и есенинщина» объясняет «нездоровыми течениями». «Будущим ис
торикам, – указывает он, – будет отмечен факт нелепого и архиобыва
тельского таинства – Есенина три раза обносят вокруг памятника Пуш
кину <…> После смерти он (Есенин. – Т.С.) стал самым читающимся
поэтом. Это показало, что у нас есть нездоровые течения»35 .
Зачастую отдельные стороны есенинской поэзии подвергались
суровой и жесткой критике только потому, что это было необходи
мо в «воспитательном» отношении: «кабацкие» стихи поэта оказы
вали, как объясняли критики, «тлетворное» влияние на нестойкую
в моральном отношении часть молодежи «трудной» эпохи нэпа.
Г. Покровский в своей книге попытался дать «наукообразное» оп
ределение «есенинщине» как нарицательному названию всего упа
дочнического, нездорового, аморального: «Под «есенинщиной»
нужно подразумевать совокупность социальных настроений, осно
ванных на индивидуализме, уход от участия в социалистическом
строительстве в разгул страстей, наркотики, хулиганство, грусть,
отчаяние, безнадежность, мистику, смерть»36 . Однако обратим в
этой связи внимание на весьма любопытное свидетельство В. Ма
нуйлова о том, что термин «есенинщина» возник еще при жизни
Есенина, по крайней мере, он уже существовал к 1924 г. 37 Это сви
детельство косвенно подтверждается и выступлением Л. Сосновс
кого в 1927 г. на одной из дискуссий в Коммунистической акаде
мии, когда он заявил, что «тот хорошенький залп по есенинщине,

360
который рекомендовал дать Бухарин с очень большим опозданием,
этот залп нужно было дать в 1923 г., если не раньше…»38 .
Известие о трагической смерти Есенина потрясло всю страну.
И для многих уставших и разочаровавшихся она прозвучала сигна
лом: «над собою чуть не полк расправу учинил». Смерть вырвала из
жизни вслед за Есениным целый ряд талантливых писателей. «В боль
шинстве своем они происходили из крестьян и не вели никакой обще
ственной работы», – так нелепо и неубедительно объясняли причины
их трагедии авторы Литературной энциклопедии выпуска 1930 г.39
Красивая «тайна ухода в мир иной» овладела настроениями части
студенческой молодежи. Волна самоубийств прокатилась среди сту
дентов ВХУТЕМАСа – в студенческой группе «Вольница» «…все чле
ны <…> решили покончить с собой»40 . Статья, рассказывающая об этом
факте, имела характерное название: «Об упадочных настроениях, «есе
нинщине» и некоторых фактах самоубийства в вузах». Многие публи
кации этого времени были посвящены той же проблеме41 .
Один из студентов рабфака ВХУТЕМАСа (Виктор Хвастунов) ос
тавил после себя стихи:
В сердце смолкнул голос флейты.
В сердце горечь дня.
Не гляди изпод бровей ты,
Не зови меня.
Я ушел в иные шири,
Там иная ледь.
Слишком слезно в этом мире,
Чтоб о нем жалеть42 .
Стихи призывали читателя совершить тот же, что и их автор, вы
бор: «Приходи, в могильном доме / Отдохнешь и ты…»43 .
В советской печати развернулись острые дискуссии о природе са
моубийства. Газетой «Вечерняя Москва» в 1926 г. была проведено
анкетирование о причинах участившихся самоубийств среди моло
дежи. Главный врач психиатрической лечебницы профессор Гиля
ровский, заведующий судебномедицинской экспертизой при Нар
комздраве доктор Лейбович, прокурор кассационной коллегии
Верховного Суда РСФСР Берман и другие отвечали на вопросы чи
тателей. Народный комиссар здравоохранения Семашко философ
ствовал в печати на тему: «Есть ли самоубийство проявление силь
ной воли или результат безволия?»

361
 Попытка «развенчать» смерть Есенина и показать ее образцом по
шлости предпринята в статье А. Серафимовича «Есенин». «Кто же
такое был Есенин? – ставит вопрос автор и сам отвечает на него: – Это
был несчастнейший человек. Судьба подарила ему дивный дар, судь
ба подарила ему счастье жить в чудеснейшую, изумительнейшую эпо
ху, а он всем сердцем, корнями, думами, любовью, весь, весь в про
шлом, в былом»44 . В черновом наброске статьи, написаной в форме
обращенного к читателю монолога, споря с воображаемым оппонен
том, автор без конца акцентирует слово «пошлость», неизменно под
черкивая его: «Есенин, чтоб задушить тоску смерти, до дна хлебнул
пошлости – да, да, пошлости! – вещи надо называть их настоящими
именами, хлебнул и… захлебнулся»45. «А перед смертью, – убеждает
он в заключительной фразе статьи, – перед самым огромным, что есть
в жизни человека, писать кровью стихотворение – это пошлость, и так
это и понимать надо, и так это и называть надо»46.
В опубликованной тогда же статье «Смерть учит» ее автор М. Ле
видов указывал, что «последние печальные строки Есенина звучат тя
гостной клеветой на нашу эпоху». «Самоубийство каждого человека
в нашу эпоху,– повторяет он, – это вызов радостному смыслу нашей
эпохи, вызов со стороны сил хаоса и разрушения». В финале статьи
полужирным шрифтом набран ее выводпризыв: «Наша эпоха – дол
жна отнять у человека право на самоубийство!»47
В бой с «есенинщиной», ставшей, по определению К. Радека, «ма
леньким <…> кусочком великого – социального и политического –
вопроса»48 , вступил Маяковский.
В 1926–1927 гг. по всей стране – в печати, на митингах, в рабочих и
студенческих аудиториях, на фабриках, заводах, в общежитиях, на со
браниях коммунистов, беспартийных и в комсомольских ячейках – про
катилась волна дискуссий о Есенине и «есенинщине»49 , получившая
широкий – в том числе международный – резонанс. «Мне пришлось
слышать такое замечание, – писал тремя месяцами спустя Л. Соснов
ский. – Хорошо ли, что мы на глазах Европы вдруг подняли шумиху
о хулиганстве? – И убеждал: – Прежде всего, вшей из головы надо
вычесывать не ради иностранцев, а ради собственного здоровья…»50 .
Критик Г. Бергман, отмечая сложность творческого пути Есенина,
указывал: «Не в том задача, чтобы огульно хаять Есенина. Задача
в том, чтобы молодежь научилась относиться к Есенину критически,
беря хорошее и нужное, не смешивая Есенина с «есенинщиной», да и
в самой поэзии его отделяя здоровую лирику от всего упадочного»51 .

362
Как видим, Бергман призывает не смешивать два понятия, принципи
ально различные – «есенинщина» и поэзия Есенина, но в названии
самой его статьи эти понятия стоят в едином синонимическом ряду.
Нельзя не отметить крайностей иного рода – намеренного подчер
кивания трагических мотивов, «болезненных процессов» творчества
поэта. Пример такой крайности – статья Федора Жица «Почему мы
любим Есенина?»52.
Автор считает – во многом справедливо, – что секрет есенинской
поэзии в ее трагичности: основные источники искусства бьют из боли
и неудовлетворенности, а не из радости и сытости. Поэты – вестники
беспокойных исканий человечества, и подлинное искусство чаще все
го – патология, отклонение от нормы, а не радостное иллюстрирова
ние действительности.
Ф. Жиц указывает, что болезненные процессы, отображенные в ис
кусстве, глубже, содержательнее и разнообразнее мотивов довольства
и сытости. У счастливого человека нет своего места в искусстве – его
биография скучна и неинтересна для читателя: «В нашей современ
ной поэзии много краснощекой молодости, много обывательского са
модовольства, но нет трагедийной зрелости. И поэтому она мало лю
бопытна. Есенин – единственная трагическая фигура в нашем
сегодняшнем искусстве. И за боль и кровь его поэзии так прикованно
любим мы его… Вот почему все мы с ним, с Есениным, а не со стальны
ми соловьями53 , бездушно имитирующими голоса эпохи, волнение
творчества заменившими формальным и бездушным порядком»54 .
С резкой критикой занятой Ф. Жицем позиции выступил А. Безы
менский, продолживший дискуссию о природе есенинского творчества
статьей «Прошу слова как комсомолец!». Маяковский, активно в то
время сотрудничавший с редакцией «Комсомольской правды», куда
со всей страны стекалась информация о проявлениях упадочнических
настроений среди молодежи, активно включился в полемику вокруг
имени ушедшего поэта.
Наиболее значительные из диспутов были проведены 20 декабря
1926 г. в театре Мейерхольда («О Есенине и «есенинщине») и 13 фев
раля и 5 марта 1927 г. в Коммунистической академии («Упадочное
настроение среди молодежи («есенинщина»)».
На диспутах 13 февраля и 5 марта председательствовал В.М. Фри
че, основной доклад был сделан Луначарским, он же произнес заключи
тельное слово. Диспут был довольно представительным – кроме Мая
ковского, Луначарского и Фриче, в нем участвовали В.П. Полонский,

363
К.Б. Радек, В.В. Ермилов, В.Г. Кнорин, И.М. Нусинов, а также рабочая
и студенческая молодежь.
Свое выступление Маяковский начал с того, что отделил одно по
нятие от другого: «…Ставить знак равенства между всем упадочниче
ством и Есениным – бессмысленно. Упадочничество – явление значи
тельно более серьезное, более сложное и большее по размерам, чем
Сергей Есенин»55 . На конкретных примерах он показал, что причины
возникновения подобных настроений достаточно глубоки и серьезны, а
форма проявлений их различна: «Есенины сами по себе не так страш
ны, а страшно то, что делают из них тт. Полонские, тт. Воронские и
тт. Сосновские»56 .
Маяковский много говорил и о необходимости более тонкого ана
лиза есенинской поэзии. Молодежь тех лет не знала глубоко творче
ства Есенина, воспринимала его стихи в интерпретации различных
«толкователей». В связи с этим Маяковский говорил: «Надо пони
мать литературное значение Есенина, роль его в нашей литературе,
размеры его дарования, то, что пригодно в нем для нас и что непри
годно, но в этом ни один себе отчета не дает. Есенина у нас не знают,
читают пятьшесть стихотворений, и то по величайшему популяри
затору т. Сосновскому»57 . Пытаясь доказать, что читатели, много го
ворившие о любви к есенинской поэзии, на самом деле не знают ее,
Маяковский нередко прибегал и к недопустимой, на наш взгляд,
в этом случае литературной мистификации: читал стихи Блока, вы
давая их за есенинские, в намеренно искаженном виде цитировал сти
хи Есенина58 .
Особое внимание Маяковский акцентировал на той идейнополи
тической роли, которую, на его взгляд, должно играть поэтическое
произведение: «Прежде всего и раньше всего – про ценность Есенина.
Он умел писать стихи? Это ерунда сущая. Пустяковая работа. Сейчас
все пишут, и очень недурно. Ты скажи, сделал ли ты из своих стихов
оружие революции? И если ты даже скапутился на этом деле, то это
гораздо сильнее и почетнее, чем хорошо повторять: “Душа моя полна
тоской, а ночь такая лунная!”» 59.
В выступлении на Втором расширенном пленуме Правления РАПП
23 и 26 сентября 1929 г. Маяковский вернулся к дискуссиям о Есени
не и «есенинщине»: «Была колоссальная задача побороть упадочную
лирику Есенина утверждением бодрости к трудности жизни. Выпол
нили ли это задание? Выполнили. И здесь битьем по упадочническим
настроениям были мои стихи Есенину»60 .

364
 К сожалению, в мутной волне различных «приговоров» и «прора
боток» Маяковский и его окружение не однажды преступили грань
уважительного отношения к имени и памяти ушедшего поэта. Отме
тим в этой связи и в высшей степени бестактное оформление А. Род
ченко вышедшего в Тифлисе в 1926 г. немалым по тем временам ти
ражом в десять тысяч экземпляров тоненького – в шестнадцать
страничек – отдельного издания стихотворения Маяковского «Сер
гею Есенину». На первой странице обложки брошюрки – раздавлен
ные поездом хлебные колосья, на последней – деревенская изба
на фоне каменной громады семиэтажного дома, что также создает впе
чатление раздавленности. А на страницах 11–12 искусный монтаж:
справа вверху лесная опушка, где налетевший ураганный ветер раз
метал ветви деревьев; слева вверху Леонид Собинов в костюме Леля,
выступающий на одном из вечеров памяти Есенина; внизу слева не
сут на руках пустующий еще гроб к изображенной справа группе, где
закатившего глаза, упавшего на колено Есенина под руки поддержи
вают его друзья (выделяется ослепительный пробор Мариенгофа),
а критик над ними недоуменно и растерянно почесывает в затылке 61.
Выступая на диспуте «Театральная политика Советской власти»
(2 октября 1926 г.) в Комакадемии, Маяковский косвенно отозвался
о Есенине, высказав свое отношение к булгаковской пьесе «Дни Тур
биных», публичная генеральная репетиция которой состоялась в Ху
дожественном театре утром того же дня: «Мы случайно дали возмож
ность под руку буржуазии Булгакову пискнуть – и пискнул. А дальше
мы не дадим. [Голос с места: «Запретить?»]. Нет, не запретить. Чего
вы добьетесь запрещением? Что эта литература будет разноситься по
углам и читаться с таким удовольствием, как я 200 раз читал в перепи
санном виде стихотворения Есенина»62 .
Перед выступлением на гастролях в Ростове (1926) Маяковский
пояснил с эстрады: «Есенин, безусловно, талантливый поэт, но он час
то писал не то, что нам надо (курсив наш. – Т.С.), и этим приносил не
пользу, а вред: тем хуже, что он был талантлив. Столыпин, например,
был достаточно талантливым политическим деятелем, но тем вреднее
он был для нас и тем приятнее, что его убили»63 .
Борьбу с «есенинщиной» Маяковский вел не только на диспутах,
посвященных непосредственно поэзии Есенина, но и на других, учас
тие в которых принимал. Таков, например, один из них, на первый
взгляд, далекий от проблем, связанных с творчеством Есенина: «Вопро
сы пола и брака в жизни и в литературе». На нем Маяковский обратился

365
к вопросу публикации есенинских стихов, по его выражению, «сен
тиментальной гитарщины»: « – <…> В «Красной ниве», в прошлом
номере, четыре стиха Есенина на первой странице! [Голос с места:
«Вам жалко, что не ваши»]. – Нет, мне не жалко, а я радуюсь, что
моих рядом нет»64.
В то время едва ли не у одного В.П. Полонского, выступившего про
тив лефовцев с рядом статей (отсюда – характеристика деятельности
Полонского при обсуждении его статей на заседании сотрудников
«Лефа»: «Это – самый вредный тип редакторов»65 ), хватило мужества
последовательно защищать поэзию Есенина и самого поэта. Он защи
щал творчество поэта и на диспуте «Леф или Блеф» (23 марта 1927 г.,
Большая аудитория Политехнического музея), прерывая выступление
Маяковского репликами. Маяковский обратился к слушателям с воп
росом: «Какого Есенина защищал Полонский? Того, о котором Буха
рин66 писал… (далее пересказ «Злых заметок». – Т.С.) ». Полонский
заметил при этом: «Бухарин выступал не против Есенина, а против
“есенинщины”». Маяковский: «Здесь фамилия Есенин в этих словах
«Заметок» Бухарина стоит точно, всеми буквами написана. (Полонс
кий: «Здесь сказано: не по Есенину, а по «есенинщине»… А залп по
«есенинщине», а не по Есенину. – Голос с места: «Готтентотская логи
ка»)». И далее: « – Или Полонский – наивный мальчик… и не видит
Булгакова с «Днями Турбиных», Есенина, Замятина?»67 .
Можно было бы перечислить и еще целый ряд резких отзывов Ма
яковского о творчестве Есенина. Обостренное внимание к есенинской
поэзии он объяснял, например, только фактом трагической гибели
поэта68 , поклонников есенинской поэзии называл пренебрежительно
«есенинчиками», «есенистами» и т.д. Полемические выпады против
Есенина Маяковский продолжает и в своих произведениях того време
ни: «За что боролись» (1927), «Бей белых и зеленых» (1928), «Во весь
голос» (1929–1930). В его произведениях немало негативных персо
нажей «под Есенина»: например, мещанин из киносценария «Позабудь
про камин» (1927–1928) – «красивый парень сельскоесенинского
вида», который, «почесываясь, читает «Мощи» Калинникова», а «на
стене пришпилены открытки: Есенин, Гарри Пиль, изза них клоп»69 .
Или – картина того же киносценария: «Под обвисающими обоями
общежития вуза столик с водочной четвертью: ерошащий волосища
мультипликационный юнец мусолит Есенина…»70 . «Упадочниче
ство», «есенинщина» становятся в те годы темой художественных
произведений и других авторов71 .

366
 Серьезные ошибки в оценке есенинского творчества и объяснения
причин его трагедии допустил Н.И. Бухарин. Опубликованные 12 ян
варя 1927 г. в «Правде», изданные тогда же отдельной книгой (с под
заголовком: «О социальном значении поэзии Есенина»), перепечатан
ные затем журналом «Октябрь», бухаринские «Злые заметки» явились
«мощным залпом» не только по «есенинщине», но и по самому Есени
ну, творчество которого Бухарин так и не сумел оценить.
Есенинской поэзии Бухарин противопоставил – и отдал предпоч
тение последнему – творчество «бодрых людей, в гуще жизни иду
щих, храбрых строителей, знающих жизнь, с омерзением относящихся
к гнили, плесени, гробокопательству, кабацким слезам, разгильдяй
ству, кичливости и юродству» (по мысли автора, все перечисленное
здесь и воплощает наиболее характерное в есенинском творчестве).
Заканчивалась работа гневным разоблачениемпредостережением:
«Блаженненькие «нищие духом», Христа ради юродивые, кафешан
танные «гении» на полчаса – подальше от них!..»72
Весьма выразительной иллюстрацией к бухаринским «Злым замет
кам» явился сценарий кинопамфлета «Против есенинщины», в кото
ром его авторы Н. Экк, И. Шток, Р. Янушкевич произвели такой «залп»
по есенинскому творчеству и самому поэту, что трудно вообразить что
либо более циничное73 .
«Злые заметки» удивительным образом перекликаются с опубли
кованной несколькими месяцами ранее самой, пожалуй, разнузданно
вульгарной статьей «против Есенина» – «Развенчайте хулиганство!»
Л. Сосновского: перекликаются не только своим содержанием, но и
почти буквальным совпадением лексического словаря обоих авторов.
«Уже прошел первый угар, – констатирует Сосновский, – вознес
ший этого свихнувшегося талантливого неудачника чуть ли не в вели
кие национальные поэты… (курсив наш. – Т.С.). Только попуститель
ством наших редакторов можно объяснить, что лирика взбесившихся
кобелей попадает в поэзию людей». Бухариным также был подхвачен
и сформулированный Сосновским по отношению к Есенину много
значительный, с далеко идущими выводами, тезис: «Хулиганство бы
товое очень подозрительно пахнет политическим… (курсив наш. –
Т.С.)»74.
Можно высказать предположение, что мысль написать «Злые замет
ки» первым подал Бухарину Горький в июле 1925 г., еще при жизни
поэта (вспомним письмо Горького главному редактору «Правды» о не
обходимости «нещадной критики» идеологии «мужикопоклонников и

367
деревнелюбов»). Однако того, что в результате вышло изпод пера Бу
харина, не мог принять и Горький, сообщавший М. Пришвину 2 фев
раля 1927 г. о приезде к нему «одного из виднейших лиц, написавшего
перед этим хулиганскую статью о Есенине»: «Он приезжал справить
ся, как думает литер<атурный> мир о его статье. Мне показалось, –
добавляет Горький, – это хорошим поступком и отбавило во мне не
много горечи, и возмущения, и унижения, причиненных мне этой, на
верно, и вам известной, статьей»75 .
«Злые заметки» Бухарина и «Развенчайте хулиганство!» Сосновс
кого с их намеренно упрощенной схемой эволюции есенинского твор
чества, чудовищным заострением «негативных» черт его поэзии дале
ко перевосходят все другие вульгарносоциологические работы того
времени, сыгравшие свою роль в забвении творчества поэта на дол
гиедолгие годы.
Свою «лепту» сюда внесла и В. Инбер, в статье которой, опублико
ванной в 1926 г. на страницах журнала «Новый зритель», Есенину от
казано в праве называться великим национальным поэтом. «Древние
были учтивы, – философствует поэтесса конструктивизма. – Они при
думали беспощадную в своей учтивости фразу: «О мертвых либо ни
чего, либо хорошо». < …> Над Есениным протянулась лента со слова
ми «Тело великого национального поэта». Над этими словами
задумываешься. Действительно ли великого и действительно ли на
ционального? И приходишь к заключению, что это сказано хорошо…
по рецепту древних»76 .
Как это нередко бывает в диспутах и спорах, вторичные их круги
в провинции были еще более шумными, а приговоры – еще более бес
пощадными. Так, украинский критик М. Степняк в 1929 г. поспешил
констатировать, что «мода на Есенина» прошла и его стихи «вряд ли
произносятся гделибо». «Несомненно, Есенин умер для литератур
ной и литераторствующей молодежи, – заключает критик. – <…> Ок
руженный испарениями пивной рвоты и пороховым дымом журналь
ных дискуссий, стертый поцелуями поклонников и поклонниц, портрет
Есенина стал едва различимым…»77. Работа М. Степняка – яркий при
мер того вульгаризаторского подхода к творчеству Есенина, который
так претил всегда Маяковскому.
К чести Маяковского, нужно отметить, что личными соображения
ми (в чем его нередко обвиняли литературные противники), выступая
на диспутах, он не руководствовался никогда. Всетаки суть его ис
тинного отношения к Есенину, личная боль утраты («в горле горе ко

368
мом») выражены не в полемических выступлениях в борьбе с пресло
вутой «есенинщиной», а в стихотворении «Сергею Есенину», в искрен
ности оценок которого сомневаться не приходится:
Вы ж
такое
загибать умели,
что другой
на свете
не умел78 .
Итак, для Маяковского Есенин и «есенинщина» являлись принци
пиально различными понятиями: первое он отстаивал, второе подвер
гал суровой критике. Отдельные резкие инвективы Маяковского в ад
рес Есенина вызваны остротой литературной борьбы тех лет и в общем
положительного отношения к творчеству Сергея Есенина не снижают
и не зачеркивают. В этом плане нельзя не согласиться с точкой зрения
К.Г. Петросова, обратившегося в своей рецензии на опубликованную
у нас с большим опозданием книгу Ю. Карабчиевского79, с пожелани
ем «ко всем, кто собирается говорить на эту тему: пишите так, чтобы
читатель увидел Маяковского – человека и поэта – без «хрестоматий
ного глянца», но и не искаженного «дурной тенденциозностью», хотя
и отметившего при этом, что «пожелание это трудновыполнимо…»80.

Примечания
1
Книгоноша. 1926. № 1. С. 46.
2
Известия. 7 января 1926 г. № 5.
3
Правда. 19 сентября 1926 г.
4
См.: Красная новь. 1927. № 1. С. 260–262.
5
Форш О. Сумасшедший корабль. Л., 1931. С. 169.
6
См.: Вечерняя Москва. 29 марта 1926 г.
7
Там же. 3 апреля 1926 г. № 76.
8
Прожектор. 1926. № 12 (82). С. 23.
9
Комиссия по литературному наследству С.А. Есенина повторно создана
Секретариатом Союза писателей СССР в 1956 г.
10
Персональная пенсия Т.Ф. Есениной будет назначена только двадцать
лет спустя, в 1946 г. (См.: Персональная пенсия матери поэта С. Есенина //
Сталинское знамя. Рязань, 1946. 12 мая).
11
Правда. 29 декабря 1925 г.
12
Там же.

369
 13
Там же. 19 января 1926 г.
14
Медведев П.Н. Пути и перепутья Сергея Есенина. Л., 1927. С. 75.
15
Красная газета, вечерний выпуск. 29 декабря 1925 г. № 314.
16
Крученых А. Черная тайна Есенина. М., 1926. С. 21.
17
Вечерняя Москва. 4 января 1926 г.
18
Памятка о Сергее Есенине. М., 1926. С. 30.
19
РГАЛИ. Ф. 190. Оп. 1. Ед. хр. 138. Л. 12.
20
РГАЛИ. Ф. 246. Оп. 1. Ед. хр. 63. Л. 1–2.
21
Герман Эммануил. Сережа // Красная газета, вечерний выпуск. 29 де
кабря 1925 г. № 314.
22
Крученых А. Лики Есенина от херувима до хулигана. М., 1926. С. 11.
23
Крученых А. Хулиган Есенин. М., 1926. С. 11.
24
Крученых А. Лики Есенина от херувима до хулигана. С. 15.
25
Крученых А. Гибель Есенина. М., 1926. С. 5–6.
26
Крученых А. Есенин и Москва кабацкая. М., 1926. С. 5.
27
См.: Розенфельд Б. Сергей Есенин // Литературная энциклопедия.
М., 1930. Т. 4. С. 79–90. «Последствиями алкоголизма» объяснял конец поэта
Л. Авербах (Известия ВЦИК. – 31 декабря 1925 г.).
28
Передовая // На литературном посту. 1927. № 1. С. 1.
29
Там же. С. 3–8.
30
Там же. С. 8–18.
31
Там же. С. 18–25.
32
Там же. С. 31–33.
33
Там же. С. 33–35.
34
Там же. С. 36–45. Продолжение: Там же. № 2. С. 42. Окончание: Там же.
№ 3. С. 51–56.
35
Там же. № 1. С. 18.
36
Покровский Г. Есенин – есенинщина – религия. М., 1929. С. 62.
37
С.А. Есенин в воспоминаниях современников. М., 1986. Т. 2. С. 175.
38
Упадочное настроение среди молодежи. Есенинщина. Стенограмма. М.,
1927.
39
Литературная энциклопедия. М., 1930. Т. 4. С. 92.
40
Гаркуш И. Об упадочных настроениях, «есенинщине» и некоторых фак
тах самоубийства в вузах // Молодой большевик. 1926. № 11. С. 44.
41
См.: Угрожает ли нам эпидемия самоубийств? (По поводу самоубий
ства поэта Есенина) // Известия. – 22 января 1926 г. – № 18 (2649).
42
Цит. по: Гаркуш И. Об упадочных настроениях, «есенинщине» и неко
торых фактах самоубийства в вузах. – С. 44.
43
Там же.

370
 44
Серафимович А. Есенин. Черновой набросок статьи. [1926]. РГАЛИ.
Ф. 457. Оп. 1. Ед. хр. 117. Л. 3–4.
45
Там же. Л. 4.
46
Там же. Л. 5.
47
Левидов Мих. Смерть учит // Вечерняя Москва. 4 января 1926 г.
48
Упадочное настроение среди молодежи. Есенинщина. Стенограмма.
49
Начата на страницах «Комсомольской правды» 15 июня 1926 г. пись
мом Цецилии Фельдман, озаглавленной известной фразой Луначарского
о поэзии Поля Верлена: «Мало ли есть вкусных ядов!».
50
Правда. 19 сентября 1926 г.
51
Бергман Г. Есенин – знамя упадочных настроений // Комсомольская
правда. 1926. 15 июня.
52
Первоначальный вариант: Жиц Ф. Есенин. Статья. Машинопись. [Б.д.] //
РГАЛИ. Ф. 190. Оп. 1. Ед. хр. 127. 8 л.
53
Отсыл к творчеству Николая Асеева.
54
Жиц Ф. Почему мы любим Есенина? // Красная новь. 1926. № 5. С. 216–
222.
55
Маяковский В.В. ПСС: В 13 т. Т. 12. С. 312.
56
Там же. С. 316.
57
Там же. С. 313.
58
П. Лавут в этой связи приводит слова Маяковского: «Я читаю строки,
лишенные логического смысла, неправильно цитирую Есенина, и ни один че
ловек не обратил внимания, и ни один ни слова не сказал об этом» (Маяков
ский В.В. Собр. соч.: В 13 т. Т. 12. С. 636). Отсюда вывод Маяковского: «Ко
лоссальное увлечение Сергеем Есениным объясняется тем, что не знают ни
что такое литература вообще, ни что такое есенинская, ни что такое Есенин»
(Там же. С. 313).
59
Там же. С. 319.
60
Там же. С. 390.
61
См.: Маяковский В. Сергею Есенину. Обложка и монтаж А. Родченко.
Тифлис, 1926. С. 16.
62
Цит. по: Литературное наследство. Т. 65. Новое о Маяковском. С. 40.
63
Цит. по: Лавут П. Маяковский едет по Союзу: Путевой дневник 1926–
1936. С. 209.
64
Встречи с прошлым. Вып 1. М., 1970. С. 185.
65
Новый Леф. 1927. № 3. С. 40.
66
В своих выступлениях Маяковский нередко использовал определения
печально знаменитых бухаринских «Злых заметок». Так, в докладе «Лицо ле
вой литературы» он перечислил «вредные» стороны есенинского творчества:

371
«пьяный угар, кликушество, распутиновщина под маской кудрявого Леля»
(Маяковский В.В. ПСС: В 13 т. Т. 12. С. 496).
67
Литературное наследство. Т. 65. Новое о Маяковском. С. 52–53. Под
робнее о полемике Маяковского и Полонского вокруг творчества Есенина см.:
Савченко Т.К. Сергей Есенин и его окружение. М., 1990. С. 198–199.
68
Маяковский В.В. ПСС: В 13 т. Т. 12. С. 496.
69
Там же. Т. 11. С. 191.
70
Там же. С. 202.
71
См.: Киршон В., Успенский А. Кореньковщина // Молодая гвардия. 1926.
№ 10.
72
Бухарин Н. Злые заметки // Октябрь. 1927. № 2. С.130–137.
73
См.: Экк Н.В., Шток И.В., Янушкевич Р.В. Против есенинщины. Сцена
рий кинопамфлета: В 2 частях. Авторизованная машинопись. 1927 // РГАЛИ.
Ф. 2794. Оп. 1. Ед. хр. 52. 8 л.
74
Правда. 19 сентября 1926 г.
75
Цит. по: Литературное наследство. Т. 70. Горький и советские писатели.
Неизданная переписка. С. 341.
76
Инбер В. Сергей Есенин // Новый зритель. 1926. № 2.
77
Степняк М. Сергей Есенин: Опыт реставрации стилистического и идео
логического обличья // Красное слово: Гос. издво Украины. Кн. 3. Март 1929.
С. 93–95.
78
Маяковский В.В. ПСС: В 13 т. Т. 7. С. 101.
79
Карабчиевский Юрий. Воскресение Маяковского. М., 1990.
80
Петросов Константин. Посмертное распятие поэта: Маяковский сегод
ня // Книжное обозрение. 1991. № 15. С. 6.

Н.Г. Юсов, г. Москва

О поездке Есенина в Верхнюю Троицу

В ряде работ есениноведов указывается, что поездка Сергея Есе

нина вместе с американским писателем и журналистом Альбертом
Рис Вильямсом в деревню Верхняя Троица Тверской губернии в го
сти к Всесоюзному старосте Михаилу Ивановичу Калинину состоя
лась 15–16–17 сентября 1923 года. Например, в книге «О Есенине»
(Сост. С.П. Кошечкин. М.: «Правда», 1990) в примечаниях приво
дятся эти же даты.

372
 Однако это не соответствует действительности. Дело в том, что,
вопервых, М.И.Калинин в указанные дни находился в Москве; в час
тности, 17 сентября 1923 года он принимал в Кремле иностранного
посла, а вовторых, и сам Есенин был в Москве. 15 сентября он оказал
ся замешанным в скандале, произошедшем вечером в кафе «Стойло
Пегаса», и был доставлен в нетрезвом виде в 46е отделение милиции.
Туда же вскоре пришли к нему с целью освобождения и друзья – Ана
толий Мариенгоф, Надежда Грандова и Елена Кононенко, которая
прямо из отделения милиции позвонила домой М.И. Калинину, но не
встретила содействия с его стороны.
На следующий день, 16 сентября, был составлен протокол допро
са обвиняемого и взята с него подписка о невыезде из города Москвы...
И только утром 17 сентября личность поэта была удостоверена по
мощником секретаря газеты «Беднота» Г.А. Бениславской, и после
звонка еще когото Есенина выпустили.
Попробуем теперь разобраться во всем и выяснить: когда же все
таки состоялась эта поездка?
Изучая внимательно хронику жизни Есенина, мы пришли к выво
ду, что такая поездка могла быть только в августе 1924 года, причем
между числами 20м и 24м.
Конечно, многое бы могли прояснить дневники Вильямса, которые
он вел в России, но, увы, американец увез их с собой в США, и там где
то сейчас они находятся. Тем не менее мало кто знает, что отрывок
из дневников был опубликован в 1927 году в журнале «Прожектор»
(М., № 6, с. 12–13) под названием «По советской стране». Но мы бе
рем из отрывка только фрагмент, связанный с Есениным... Приведем
его полностью. «С Есениным я проехал за сорок верст от Кимр пови
дать известного всему миру мужичка Тверской губернии – Всесоюз
ного старосту, гостившего в своей деревне.
Мы застали Михаила Ивановича за починкой веялки. Он лежал под
нею на спине и, работая молотком, исправлял поломавшееся колесо.
Ни крестьянский поэт, ни американский журналист не смогли оторвать
его от этой работы, пока машина не была исправлена. Но, кончив ра
боту, Михаил Иванович принял нас любезно: предложил всей компа
нией вместе с деревенскими соседями пойти в лес по грибы, а как вер
нулись, усадил нас обедать, причем ели все вместе деревянными
ложками из общей чашки. Спать нас устраивал, вместо кроватей,
на мягком душистом сене, а чтобы поразвлечь своих гостей, сводил
нас на праздник в соседнюю деревню. Там Есенин читал крестьянам

373
свои стихи, крестьяне слушали и хлопали, а Михаил Иванович беседовал
с земляками и слегка критиковал новых поэтов и литературу...» (с. 12).
Приведенный выше текст отличается от текста статьи «Поездка
в Верхнюю Троицу. Из воспоминаний американского писателя», опуб
ликованной в журнале «Москва» (1960, № 12, с. 167–170) в переводе
Н.А. Рыбкина.
Мы не знаем, кто готовил эту публикацию, но, понашему мнению,
небольшой отрывок, напечатанный в 1927 году, более правдоподобно
отражает события этой поездки. Да и маршрут, судя по изложению пе
редвижения наших спутников в отрывке, был у них иным, чем это ука
зывается в публикации 1960 года, а именно: через Савёлово (Кимры) –
Калязин по железной дороге до станции Кашин и далее гужевым транс
портом (в публикации же 1960 года указывается маршрут через Тверь).
Но вернемся к хронике жизни С.А. Есенина. 1 августа 1924 года поэт
вернулся в Москву из Ленинграда, 6 августа выехал в Константиново,
где пробыл, видимо, до 13–20 августа (известна записка А.А. Берзинь,
датированная 18 августа, которую она отдала сестре поэта Екатерине
в первой половине дня, не дождавшись приезда Сергея Есенина в Мос
кву). Сестра поэта Екатерина Александровна указывает дату возвра
щения брата в Москву точно: «1924 г. август, 20» (см. журнал «Сло
во». М., 2005, №5, с. 39).
Известно также, что 24 августа поэт был уже в Москве. В этот день
он участвовал в заседании правления общества «Современная Россия»
как член правления, написал письмо секретарю Ассоциации вольно
думцев М.Д. Ройзману.
Посмотрим теперь, а как складывались дни августа у М.И. Кали
нина?
30 июля он выехал в Москву из родной деревни, по дороге на стан
цию Кашин был застигнут сильной грозой, которую переждал в селе
НиколоТютчеве. Там же прямо на крыльце дома был убит молни
ей сопровождавший его служащий Кашинской пожарной команды
А.Н.Челноков, в смерти которого Михаил Иванович винил себя.
В первой половине августа он участвовал в заседаниях президиума
ЦИК, а 15 августа приехал опять в Кашин на торжественное открытие
уездного «Дома крестьянина», где выступил с речью, а затем просле
довал в Верхнюю Троицу на отдых.
Пребывание М.И. Калинина в родном краю не осталось незамечен
ным для местной прессы. Кашинская газета «Крестьянская жизнь»
в номере от 24 августа 1924 года на первой странице поместила рису

374
нок «Всесоюзный староста на сельскохозяйственных работах» и со
проводила его такой подписью: «Тов. М.И. Калинин в деревне, в кото
рой он родился и провел первые годы своей жизни, проводит и в этом
году свой отпуск».
Вернулся он в Москву до 29 августа, так как в этот день, по инфор
мации газет, председательствовал на заседании ВЦИК...
Так что встречу трех известных людей в Верхней Троице в уста
новленный нами период можно считать вполне реальной.
В своих воспоминаниях сестра поэта Екатерина тоже говорит
о встречах Есенина с М.И. Калининым: «Летом 1924 года Сергею до
велось быть на приеме у Мих. Ив. Калинина. Мих. Ив. пригласил Сер
гея в гости к себе в Тверь, на родину.
Сергей был очарован <приглашением> наркома. Он совсем пере
стал пить и готовился к поездке, как к великому таинству. Сергей
не застал Калинина дома. Мих. Ив. был на гумне <...>.
Три дня Сергей гостил у Калинина. Вернулся он бодрым, доволь
ным» (см.: Наталия Есенина. В семье родной. Новые материалы о Сер
гее Есенине. М.: Советский писатель, 2001, с. 245–246).
И ещё надо сказать, что расстояние от Кашина до Верхней Троицы
намного меньше, чем от Твери.
Можно также надеяться, что со временем найдутся и более веские
документы, подтверждающие наши исследования.

Ю.А. Паркаев, г. Москва

Находки последних лет

Наследие Сергея Есенина достаточно хорошо изучено. И все же

время от времени «всплывают» новые документы, проливающие свет
на неизвестные прежде творческие и дружеские контакты поэта, от
крываются неизвестные инсткрипты, неизвестные стихи.
Накануне 110летия со дня рождения С.А. Есенина удалось найти
новые материалы, которые, несомненно, представляют научный инте
рес. Долгое время считалось, что самый ранний автограф Сергея Есе
нина на его первой книге стихов «Радуница» был сделан 29 января
1916 года и адресовался учителю СпасКлепиковской второклассной
учительской школы Е.М. Хитрову. Недалеко в частном собрании был

375
обнаружен еще один экземпляр этой книги с автографом, датирован
ным тем же числом: «Доброму Александру Алексеевичу Измайлову
за уземную пригреву от упевника соломенных суемов. Сергей Есенин.
29 января 1916 г. Петроград». Кстати, А.А. Измайлов – известный в то
время критик и прозаик, его книга «Кривое зеркало. Пародии и шар
жи» выдержала более 3 изданий.
В другом частном архиве хранится одна любопытная книга, кото
рая, к сожалению, сохранилась не полностью. Это «Словарь рифм»,
принадлежавший приятелю Сергея Есенина поэту Евгению Соколу.
Они неоднократно встречались в 1923–1925 годах в Москве. Свиде
тельство этих встреч – опубликованные дарственные надписи Есени
на и воспоминания о нем самого Е. Сокола. В обнаруженной нами книге
много слов, написанных в словарь рукой Есенина и, в частности, шу
точное четверостишие, вошедшее в академическое Полное собрание
сочинений поэта: «Я и сам когдато, Сокол…». В конце книги сохрани
лась пометка когото из окружения Сокола: «Учитесь, братья, у Мая
ковского» и озорная приписка Есенина: «Ну уж хера!»
Недавно в поле зрения исследователей попало третье издание
«Радуницы» (изд. «Имажинисты», 1921 г.) с автографом поэта:
«Анюте на безлихвенную память, которая дороже слов. Сергей».
Предположительно, надпись адресована Анне Романовне Изрядно
вой, гражданской жене поэта. Еще один инскрипт поэта был в книге
стихов «Голубень» (1920 г.), подаренной поэтессе Мальвине Марья
новой: «Милой Мальвине Мироновне с верой и надеждой во все луч
шее. С. Есенин». Местонахождение сборника теперь неизвестно. Ци
тируется по машинописным воспоминаниям адресата (Москва,
частное собрание).
А вот совсем уже недавняя находка: в тетради, принадлежавшей
Григорию Панфилову, другу юности Сергея Есенина, обнаружено ран
нее и датированное стихотворение Есенина:
Скажи, зачем ты изменила
Тому, кто так тебя любил,
Кого улыбкой ты дарила
И кто тебе свою дарил?
Кому ты так всегда внимала,
Кому слова любви шептала,
Кого любить теперь не стала
И кто тебя не перестал!

376
 Так полюби его скорее,
Пока не разлюбил тебя,
А то разлюбит – тогда поздно:
Ты проклянешь сама себя!
Поди ты прям к нему в объятья,
Скажи о глупости твоей.
Он расцелует тебя в губки
И назовет тебя своей.
18 ноября (1910)

Это стихи – пятнадцатилетнего стихотворца, начинающего свой

творческий путь. Как видим, здесь еще ничто не предвещает рожде
ния великого национального поэта. Однако пройдет несколько лет и
поэтический талант Сергея Есенина развернется во всей своей неис
сякаемой мощи.

В.А. Дроздков, г. Москва

Палеографический анализ ранних писем Есенина

и их датировка
Работа есенинской группы ИМЛИ РАН над Полным собранием
сочинений и «Летописью жизни и творчества С.А. Есенина» носила и
носит открытый коллективистский характер. Результаты работы каж
дого неоднократно обсуждаются членами группы, всеми присутству
ющими на заседаниях. Может быть, поэтому по отдельным вопросам
возникают затяжные, иногда многолетние споры. Так, в течение дли
тельного времени с привлечением текстологов шла дискуссия по про
блеме «одной буквы». Какая буква, «г» или «ч» у Есенина, и какое про
чтение в «Черном человеке» правильно: «Ей <голове> на шее ноги /
Маячить больше невмочь» или «Ей на шее <пауза при чтении> ночи /
Маячить больше невмочь»1 .
В последнее время не затихает полемика вокруг датировки ранних
писем Есенина, написанных в 1912 и 1913 годах. Казалось бы, в VI
томе Полного собрания сочинений и в I томе «Летописи жизни и творче
ства С.А. Есенина» приведены обоснования времени написания писем,

377
не оставляющие места для радикальных передатировок. Однако член
есенинской группы Ю.Б. Юшкин выдвигает все новые аргументы
в пользу одной такой передатировки. Это касается прежде всего одно
го, не похожего на другие, письма № 9 Есенина Г.А. Панфилову2 , кото
рое в вышеупомянутых изданиях датировано 1912 годом, а не 1913м,
как это настойчиво пытается доказать наш оппонент.
На данном этапе полемики оппонент среди новых аргументов при
водит и результаты экспертизы почерка Есенина, якобы показывающие
его тождественность для спорного письма и писем, написанных в 1913
году. Однако исследования почерка, проведенные ранее С.И. Субботи
ным для дополнительного подтверждения тех или иных датировок пи
сем, этого не подтверждают3 . К сожалению, результаты своих палео
графических исследований применительно к каждому письму он не
опубликовал. В результате пришлось заниматься этим вопросом, не имея
возможности на них опереться.
Основной посыл Ю.Б. Юшкина заключается в следующем. Если
при сравнении двух писем оказывается, что у них одинаков характер
почерка, т.е. одинаковая графика, сходное написание «трудных» букв
(«з», «д», «щ», «я» и др.) и одинакова их величина, то письма написа
ны в одно время4 .
В ориентации на поиск признаков сходства почерков и кроется ос
новное упущение оппонента. На таком коротком временном интерва
ле, длительностью всего один год, как правило, не успевают сформи
роваться заметные изменения в конфигурации отдельных букв.
Применяя такой подход, исследователь легко впадает в ошибку: ви
дит то, что ему хочется видеть и чего в действительности нет.
Для определения одновременности или разновременности написа
ния писем методологически правильнее основывать доказательства
не на признаках сходства почерков, как это делает Ю.Б. Юшкин, а на
признаках их отличия. Судить об одновременности написания писем
следует по отсутствию (или наличию минимальных) отличий почер
ка. Именно такие рекомендации даются текстологами5 .
Для определения отличительных особенностей почерка на корот
ком временном отрезке, как в нашем случае, палеографические иссле
дования надо базировать на статистическом методе.
В результате обследования текстов с применением статистики мож
но получить количественные оценки, позволяющие судить о степени
отличия в написании одного текста от другого.

378
 Статистические методы в литературоведении употребляются
давно. Еще в конце ХIХ века исследователь Платона В. Диттенбер
гер использовал этот метод для того, чтобы в хронологической пос
ледовательности расставить недатированные диалоги выдающего
ся философа. При этом он определял различие в употреблении
некоторых словсинонимов в текстах диалогов Платона6 . В ранних
письмах Есенина изза короткого временного интервала их напи
сания найти отличия в словоупотреблении не представляется воз
можным. Остается исследовать почерк и искать его отличительные
признаки.
Если внимательно вглядеться в каждое письмо, относящееся к кор
пусу ранних писем, то обнаружится такая тенденция. Есенин от пись
ма к письму уходит все дальше от так называемого «школьного» по
черка. В первом известном письме Есенина, датированном июнем 1911
года, буквы имеют один вариант написания, как в школьных пропи
сях. То есть все буквы воспроизводятся письменной графикой и в сло
ве соединены между собой. Слитность – характерная черта почерка
Есенина в 1911 году.
В 1912м, и особенно в 1913 году, слитность письма нарушается. На
ряду с буквами письменной графики появляются буквы печатной гра
фики. Наиболее наглядно это прослеживается на примере воспроизве
дения в письме букв «т» и «н» печатной графикой. Буквы «т» и «н»
печатной графики и становятся одной из причин разрывов в слове.
Обратимся к рис. 1, где помещены фрагменты двух писем (копии
автографов). Слева – 17строчный фрагмент письма № 4 Есенина
М.П. Бальзамовой, датированного серединой июля 1912 года; справа –
15строчный фрагмент письма № 27 к ней же, но написанного почти
через год, 20 июня 1913 года.
Начнем с обследования фрагмента письма 1912 года. Наряду с на
чертанием буквы «т» письменной графикой, в некоторых строчках об
наруживаются также и печатные воспроизведения этой буквы. Они
очерчены сплошными кружками. Букв «н», написанных печатной гра
фикой, в этом фрагменте нет.
Очевидно, что текст второго фрагмента письма 1913 года отлича
ется от первого большим количеством воспроизведений буквы «т» пе
чатной графикой. На одной 9й строчке – три печатных «т», на 15й –
две и т. д. (очерчены сплошными кружками). В этом фрагменте текста
есть и печатные воспроизведения буквы «н». Они очерчены прерыви
стыми кружками.

379
380
Рис. 1. Фрагменты двух писем Есенина с датами написания в 1912 и 1913 годах
381
Рис. 2. Палеографический спектр ранних писем Есенина
 Эволюцию почерка Есенина можно охарактеризовать количествен
но через частоту или статистическую вероятность печатного воспро
изведения букв «т» и «н» в автографе письма. Для этого из текста каж
дого письма выписывались слова, содержащие буквы «т» и «н».
Подсчитывалось количество печатных воспроизведений этих букв и
их общее количество. Отношение числа печатных начертаний букв «т»
и «н» к общему их числу и есть характеризующий почерк параметр –
частота печатного воспроизведения букв «т» и «н» в автографе пись
ма. Ее можно выражать в процентах. Вычисления были проведены для
всего корпуса ранних писем Есенина, за исключением коротких писем
(записок и открыток), в которых нет достаточного для использования
статистики количества букв «т» и «н».
Исследованные тексты 24 ранних писем весьма убедительно под
тверждают тенденцию различной употребительности печатных начер
таний букв «т» и «н» в зависимости от времени написания письма.
Результаты палеографического анализа приведены на рис. 2. По оси
абсцисс следуют номера писем Есенина в том порядке, в каком они
располагаются в VI томе Полного собрания сочинений. Для некото
рых из них указано время написания. По оси ординат – частота печат
ного воспроизведения букв «т» и «н» в автографах писем в процентах.
Так, письмо Есенина к М.П.Бальзамовой (середина июля 1912 года)
под № 4 характеризуется частотой печатного воспроизведения букв
«т» и «н», равной 4%. Иначе говоря, на сто встречающихся в тексте
письма букв «т» и «н» печатной графикой воспроизводятся 4 буквы.
Для письма Есенина тому же адресату № 27 (20 июня 1913 г.) час
тота печатного воспроизведения этих букв составляет уже 30%.
Получившееся расчетным путем изображение на рис. 2 можно
назвать палеографическим спектром корпуса ранних писем Есени
на. Похожее понятие применял в прошлом веке известный ученый
Н.А.Морозов, а именно: «лингвистический спектр»7 . «Лингвисти
ческим» он назвал спектр потому, что ученого интересовали не раз
личия почерка, а различия в словоупотреблении.
Рассматривая получившийся палеографический спектр, можно
условно выделить три группы писем и отдельно письмо Есенина
Г.А.Панфилову за № 1. В письме №1 все буквы «т» и «н» написаны
письменной графикой и частота печатных начертаний этих букв,
естественно, равна нулю.
Первая группа – 6 писем (№ 4, 5, 6, 8, 9, 11), написанных Есениным
с середины июля 1912 года по 14 октября того же года. Эта группа пи

382
сем знаменует начало эволюции есенинского почерка от слитного
«школьного» почерка к почерку, где начинают присутствовать нару
шения слитности за счет появления букв печатной графики. Колеба
ния частоты печатного воспроизведения букв «т» и «н» происходят
около среднего значения 5,4%.
Вторая группа – 9 писем (с № 12 по № 20), написанных с 21 октяб
ря 1912 года по март–апрель 1913 года. Они свидетельствуют об ус
тойчивом характере употребления при письме букв печатной графики
и вытекающих отсюда нарушениях слитности в написании слов. Ко
лебания частоты воспроизведения печатных «т» и «н» незначительны
и происходят около среднего значения 14%.
И наконец, третья группа – 8 писем (№ 21, 22, 24, 25, 27, 28, 29, 30),
написанных в период, начинающийся 23 апреля 1913 года и продол
жающийся после 23 сентября 1913го. Среднее значение частоты вос
произведения печатных букв «т» и «н» достигает 39%.
Конечно, можно было распространить статистический метод и
на другие буквы, например «р». Для ранних есенинских писем харак
терен постепенный отход от начертания ее в соответствии с пропися
ми. В 1913 году начинает встречаться видоизмененное «р». Например,
правая часть получает округлую форму. Однако для достижения по
ставленных нами целей достаточным оказался статистический анализ
частоты печатного воспроизведения букв «т» и «н».
О чем же свидетельствуют результаты палеографических иссле
дований? О том, что датировка ранних писем Есенина, проведенная
С.И. Субботиным в VI томе Полного собрания сочинений, в целом пра
вильна. Конечно, отдельные уточнения могут иметь место. Некоторые
письма, возможно, поменяются порядковыми номерами. Для некото
рых из них будут сужены рамки датировок. Но для радикальных пере
датировок какогонибудь письма, например с 1912 года на 1913, про
веденный палеографический анализ оснований не дает.
Ю.Б. Юшкин в своей статье в книге «Сергей Есенин и русская шко
ла» пишет: «Если <…> автограф этого письма (имеется в виду письмо
Есенина к Г.А. Панфилову № 9) положить рядом с его же автографом
письма к М.П. Бальзамовой (№ 27), датированным 20 июня 1913 года,
то обнаружится, что они писались почти одновременно».
В действительности это не так. Хотя признаки сходства почерка
тут налицо, есть и существенные палеографические отличия, что не
позволяет считать их написанными не только «почти одновременно»,
но и в один и тот же год.

383
 Еще раз обратимся к палеографическому спектру ранних писем
Есенина. Возьмем автограф письма Есенина к Г.А. Панфилову под
№ 9, которое в VI томе ПСС Есенина датируется августом–началом
сентября 1912 года. В тексте этого письма 83 буквы «т», из них толь
ко 3 написаны печатной графикой. Букв «н» – 90, из них нет ни од
ной, воспроизведенной печатной графикой. Для письма Г.А. Панфи
лову со спорной датировкой частота встречающихся букв «т» и «н»,
воспроизводимых печатной графикой, составляет около 2%. Это пись
мо никак нельзя поместить в третью группу писем, где находится
письмо Есенина к М.П. Бальзамовой под № 27. В автографе этого
письма 85 букв «т» и 57 букв «н», из них 30 букв «т» и 12 букв «н»
воспроизведены печатной графикой. Частота печатного воспроизве
дения букв «т» и «н» равна 30%. Ни в одном из писем этой группы
она не падает ниже 28%. Здесь нет места для письма № 9. Оно долж
но располагаться среди писем 1912 года.
Другие аргументы, которые в защиту своей позиции выдвигает
Ю.Б. Юшкин, также не могут быть приняты во внимание. Прежде всего
это касается события, которое подвигнуло Есенина на написание пись
ма № 9, датировка которого оспаривается.
В I томе «Летописи жизни и творчества С.А. Есенина» таким собы
тием названы Ленские события, которые продолжались с весны по ав
густ 1912 года. В течение всего этого периода шла борьба Государствен
ной думы и передовой общественности России за наказание
виновников ленской трагедии.
Ю.Б. Юшкин долгое время не разделял этого мнения. Он защищал
старую версию Е.А. Динерштейна и В.А. Вдовина. Событием, на кото
рое откликнулся Есенин, якобы была забастовка в Москве рабочих
трамвайного депо в сентябре 1913 года. Он даже разыскал и огласил
воспоминания одного из участников этой забастовки. Вместе с тем
невозможность обнаружить какуюлибо связь между текстом письма
и событийной канвой забастовки 1913 года заставила нашего оппонента
отказаться от этой версии.
Теперь наш оппонент – уже сторонник интерпретации есенинско
го письма через призму Ленских событий. Но с одной существенной
оговоркой. Да, Ленские события стимулировали написание обсуждае
мого письма, но это было не в 1912 году, а в 1913м, и именно тогда,
когда газета «Русское слово» через год после ленского расстрела опуб
ликовала редакционную статью «Годовщина».

384
 С этим утверждением оппонента согласиться нельзя, так как оно
порождает недоразумения и новые проблемы в интерпретации содер
жания письма, которые не возникали при его датировке 1912 годом.
Спрашивается, почему Есенину необходимо было целый год ждать
выхода в свет газетной статьи «Годовщина», чтобы воспылать гневом
против царского самодержавия? Ведь в течение Ленских событий вся
Россия и, конечно же, Есенин благодаря свободе печати пережили на
стоящий шок и негодование, вызванное действиями царских властей.
Летом 1912 года, сразу по завершении Ленских событий, были напеча
таны статьи, подводящие неутешительные для общества итоги, подоб
ные тем, что через год появились в газете «Русское слово». Достоверно
известно, что Есенин читал журнал «Заветы». А там в № 5 за август
1912 года печаталась итоговая статья о Ленских событиях под названи
ем «О том, что было». В ней как итог констатируется: «Шло время. Прав
да не открывалась… и все шло постарому». У Есенина в письме № 9
почти то же самое: «...и все снова попрежнему». Обо всем этом подроб
но было доложено на Международной научнопрактической конферен
ции, посвященной 107летию со дня рождения С.А. Есенина8 .
Разве Есенин в свои 17 лет в эпоху повсеместного роста освободитель
ного движения не мог без помощи социалдемократов разобраться в си
туации? Конечно, мог, и он откликнулся тогда же в 1912 году по свежим
следам событий в письме, которое назвал письмомлистовкой.
Датировка Ю.Б. Юшкиным письма № 9 Есенина к Г.А. Панфилову
1913 годом приводит к противоречиям между текстом этого письма и
реалиями 1913 года.
Есенин писал: «Ми…..ов всех чуть было не отправили в пекло свя
того Сатаны, но вышло замешательство и всё снова попрежнему.
На ЦА + РЯ не было ничего и ни малейшего намека, а хотели их». Здесь
зашифровано слово «министров» (ми…..ов) и также шифр (ЦА + РЯ)
используется для вуалирования крамольной фразы про царя9 .
Возникает законный вопрос, как адресат в 1913 году смог бы по
нять письмо, описывающее событие годичной давности, когда в самом
письме нет ни одного намека на то, что оно произошло годом ранее?
Как мог адресат понять зашифрованные фразы? А ведь в предшество
вавшем письме к Г.А. Панфилову под № 8 (август 1912 года) Есенин
писал: «Я еще тебе посылаю странное письмо, но пойми все в нем и
напиши письмо в ответ листовке».
В то же время, если принять, что цитируемые фразы написаны
сразу после Ленских событий, то ясно, кого имел в виду Есенин. Это

385
министр внутренних дел А.А. Макаров и министр торговли и про
мышленности С.И. Тимашев. Именно на этих министров, и прежде
всего А.А. Макарова, ополчилась вся и демократическая, и консерва
тивная пресса, требовавшая их смещения. Долго ходили слухи об
отставке А.А. Макарова. Однако царь не спешил убирать А.А. Мака
рова, и всё оставалось попрежнему.
В 1913 году фразу о министрах Есенин уже не мог написать. Си
туация изменилась. Министр торговли и промышленности С.И. Ти
машев занимал уже другую должность, а министра внутренних дел
А.А. Макарова царь в декабре 1912 года уволил своим указом. Кста
ти, в статье «Годовщина» говорится, что А.А. Макаров «поплатился
местом».
Точно так же в 1913 году была бы непонятной и зашифрованная
фраза о царе, следующая за фразой о министрах. Есенин заменил
в ней слово «царя» (единственное число) двумя составляющими
«ЦА + РЯ» (множественное число), чтобы местоимение «их» при чтении
этой фразы надо было относить не к слову «министров», а к «ЦА + РЯ».
Тогда прочитывалась крамола: в пекло Сатаны хотели отправить царя,
«но злой рок обманул, и деспотизм еще будет владычествовать».
Даже те переклички между текстом есенинского письма и статьей
«Годовщина», на которые обращает внимание читателя Ю.Б. Юшкин,
суть переклички между содержанием письма и реалиями 1912 (!) года.
Приведу только один пример. Так, наш оппонент дважды цитирует
из статьи «Годовщина» слова министра внутренних дел А.А. Макаро
ва: «Так было и так будет впредь». Он сопоставляет эту фразу с утвер
ждением Есенина в письме Г.А. Панфилову: «...и все снова попрежне
му». Однако эти слова А.А. Макаров произнес в Государственной думе
еще 11 апреля 1912 года, и вскоре эти слова стали известны всей Рос
сии. Их подхватили не только центральные газеты, но и провинциаль
ные. Газета «Рязанская жизнь», доступная Есенину, 13 апреля 1912
года (№ 86) привела выдержки из выступления министра внутренних
дел на заседании Государственной думы:
«Макаров: Когда потеряв рассудок, под влиянием злостных аги
таторов, толпа набрасывается на войска, тогда войскам ничего дру
гого не остается делать, как стрелять <…>. Так было, и так будет
впредь (рукоплескания справа)». В следующем номере этой газеты
фраза А.А. Макарова была названа ударом похоронного колокола,
пронесшегося по всей русской земле и врезавшегося в сердца милли
онов граждан.

386
 Третий аргумент в пользу передатировки рассматриваемого пись
ма Есенина не нов. Он не раз выдвигался оппонентом и касается сти
хотворения «На память об усопшем. У могилы», входящего составной
частью в это письмо. В первом томе «Летописи жизни и творчества
С.А. Есенина» оно датируется 1912 годом и интерпретируется в кон
тексте Ленских событий как произведение, посвященное жертвам лен
ского расстрела. При этом обращено внимание на явные переклички
между фразами прозаического и стихотворного текстов письма Есе
нина к Г.А. Панфилову под № 9.
Ю.Б. Юшкин рассматривает это стихотворение вне всякой связи
с Ленскими событиями и содержанием прозаической части письма.
Датировку этого стихотворения он дает по воспоминаниям К.Ф. Бо
гоявленской. Достоверность приводимых там некоторых эпизодов по
лувековой давности, однако, вызывает сомнения. В этих воспомина
ниях, завершенных в 1971 году и опубликованных нашим оппонентом
в 2002 году, есть эпизод:
«По рассказам участников хорошо помню случай выступления Сер
гея Есенина со своими стихами на кладбище. В 1913 году в Москве
группа рабочих <…> хоронила одного рабочего <…>. Я думаю, что это
было стихотворение «На память об усопшем. У могилы». Эта цитата
сразу наводит на мысль о вторичности приводимого мемуаристкой
эпизода. Скорее всего, сначала она в пятитомном собрании сочинений
Есенина прочитала это стихотворение, его название (трудное для того,
чтобы удержать в памяти на полвека), помещенную там дату «1913 год»,
и уже потом принялась описывать эпизод полувековой давности.
Но даже если принять сообщение К.Ф.Богоявленской за достовер
ный факт, то само прочтение Есениным этого стихотворения на похо
ронах в 1913 году отнюдь не доказывает, что оно тогда же и было на
писано. Ведь прочитать Есенин мог и стихотворение, написанное в
1912 году. Тем более, что это стихотворение не персонифицировано.
В нем говорится о погибшем юноше, «зарытом землей». Над моги
лой успели разрастись «скромные ивы» и т. д. Приведенные рассуж
дения показывают, что воспоминания К.Ф. Богоявленской вообще
не могут рассматриваться как аргумент в пользу передатировки пись
ма и входящего в него стихотворения 1913 годом.
Таким образом, результаты палеографических исследований ран
них писем Есенина и анализ их содержания убеждают в правильности
в целом датировок, приведенных в VI томе Полного собрания сочине
ний и I томе «Летописи жизни и творчества С.А. Есенина».

387
 Примечания
1
См. например: ШубниковаГусева Н.И. Загадка десятой строки поэмы
С.Есенина «Черный человек» (Текстологические заметки) // Есенин акаде
мический: Актуальные проблемы научного издания. Есенинский сборник.
Вып. II. М.: Наследие, 1995, с. 74–92 и Прокушев Ю.Л. Есенин – это Россия:
Очерки. Интервью. Из архива автора. М.: Советский писатель, 2000, с. 62–94.
2
Здесь и далее нумерация писем соответствует порядку их расположения
в VI томе ПСС Есенина.
3
Субботин С.И. О датировке писем Есенина 1911–1913 годов // Столетие
Сергея Есенина: Международный симпозиум. Есенинский сборник. Вып. III.
М.: Наследие, 1997, с. 405–421.
4
Юшкин Ю.Б. «Тогда впервые с рифмой я схлестнулся…» (О первых по
этических опытах С.А.Есенина) // Сергей Есенин и русская школа: Книга
материалов международной научнопрактической конференции. Рязань: из
дательство «Пресса», 2003, с. 225–249.
5
Рейсер С.А. Основы текстологии. Л.: Просвещение, 1978, с. 90–91.
6
Гришунин А.Л. Опыт обследования употребительных языковых дубле
тов в целях атрибуции // Вопросы текстологии: Сборник статей. Вып. 2. М.:
АН СССР, 1960, с.147–148.
7
Штокмар М.П. Анализ языка и стиля как средства атрибуции // То же,
с. 124.
8
Дроздков В.А. Формирование мировоззрения молодого Есенина и Ленс
кие события // Сергей Есенин и русская школа: Книга материалов Междуна
родной научнопрактической конференции. Рязань: издательство «Пресса»,
2003, с. 250–257.
9
То же, с. 254–255.

Я.В. Леонтьев, г. Москва

Есенин и социалисты$революционеры в 1917–1918 гг.

В предисловии к недавно вышедшему второму тому «Летописи жиз

ни и творчества С.А. Есенина» руководитель Есенинской группы ИМЛИ
РАН А.Н. Захаров отметил: «Сложной и малоразработанной пробле
мой оставались связи Есенина с эсерами, восприятие поэтом левоэсе
ровских идей и их отражение в его художественном творчестве»1.
Действительно в автобиографии сам Есенин писал:

388
 «В революцию покинул самовольно армию Керенского и, прожи
вая дезертиром, работал с эсерами не как партийный, а как поэт. При
расколе партии пошел с левой группой и в октябре был в их боевой дру
жине» 2.
В приписке ИвановаРазумника к своему письму А.Белому от 29
апреля 1917 г. он сообщал адресату: «Кланяются Вам Клюев и Есе
нин. Оба – в восторге, работают, пишут, выступают на митингах» 3.
За месяц до этого, 28 марта, Есенин впервые напечатался в № 11
центрального органа партии эсеров «Дело народа», предоставив сти
хотворение «Наша вера не погасла…». 9 апреля в № 20 этой газеты ре
дактор литературного отдела ИвановРазумник поместил в ней поэму
«Марфа Посадница» (перепечатанную затем в сборнике «Скифы»).
Потом в «Деле народа» появлялись другие произведения Есенина.

Эсеровская пропагандистка Райх

Готовившийся к изданию еще с осени 1916 г. альманах «Скифы»
был отпечатан в типографии Николаевской военной академии около
28 июля. Первое сообщение о выходе первого выпуска сборника по
явилось в газете «Новая Жизнь» за 30 июля (12 августа по нов. ст.).
Однако едва ли Есенин увидел долгожданный сборник, где были по
мещены четыре его стихотворения и указанная поэма, непосредствен
но в момент его выхода. 30 июля (по уточненным данным) 1917 г. он,
находясь на Вологодчине, венчался с З.Н. Райх, работавшей помощ
ницей секретаря редакции газеты «Дело народа» С.П. Постникова,
стоявшего вместе с ИвановымРазумником у истоков «скифского»
проекта.
Зинаида Райх стала членом партии эсеров задолго до революции.
Еще в начале 1910х гг. она участвовала в ученическом эсеровском
кружке, которым руководил известный впоследствии издатель Фера
понт Иванович Седенко (1886–1937), более известный как Петр Ви
тязев. В 1918 г. Витязев возглавил кооперативное издательство това
рищества социалистовреволюционеров «Революционная мысль»
(позже – кооперативное издательство «Колос»). О первых шагах этого
издательства Постников вспоминал:
«Наша издательская группа быстро перестроилась и в течение пер
вых двух недель (после февральского переворота. – Я.Л.) организо
вала чисто петроградское кооперативное издательство «Революци
онная мысль», но уже без участия москвичей, так как дело требовало

389
скорых решений, а кроме того, там организовалось свое сровское из
дательство, под названием “Земля и Воля”» 4.
Фактически всю работу поначалу вели три человека – «молодой,
талантливый» кооператорэсер Я.Т. Дедусенко, избранный председа
телем правления (он взял на себя руководство хозяйственной частью),
сам Постников в качестве председателя литсовета, и «наш неизмен
ный друг и помощник во всех делах Александр Васильевич Турба» 5.
Капитал сложился из кооперативных паёв и кредита от кооператив
ного Московского Народного банка в 50 тысяч рублей (кредит был
погашен уже через два месяца).
В других воспоминаниях Постников вспоминал о Райх:
«Первой женой Сергея Александровича [Есенина] была моя сек
ретарша в редакции газеты “Дело народа”».
Должен сознаться, что я, в суете того времени, както проглядел
этого интересного и хорошего человека – Зинаиду Николаевну Райх.
Привел ее ко мне Александр Васильевич Турба <…> В нашей боль
шой ежедневной газете он заведовал хозяйственной частью. С Зинаи
дой Николаевной у него были самые дружественные отношения» 6.
Помимо работы в газете Райх являлась председательницей Обще
ства распространения с.р. литературы, находившегося по адресу
в Петрограде: Екатерининская улица, д. 1. По одним сведениям, Есе
нина с Райх познакомил ИвановРазумник. По воспоминаниям доче
ри поэта, ее родители познакомились в редакции газеты «Дело наро
да», разговорившись, сами по себе 7. Ставшая очевидцем начала их
романа М.Л. Свирская вспоминала, что Есенин появился в редакции
газеты вместе с Ганиным, и Райх устроила их на ночь на стульях. Так
или иначе, но знакомство будущих супругов произошло в редакции,
которая (совместно с ЦК ПСР) помещалась во дворце великого князя
Андрея Владимировича по адресу: Галерная, 27. Произошло это в се
редине весны (второй половине марта – начале апреля 1917 г.).
По возвращении из поездки по Русскому Северу некоторое время
Есенин и Райх жили порознь: он на Литейном проспекте, 49; она – на
8й Рождественской. Друг юности поэта В.С. Чернявский писал о сбли
жении Есенина с эсерами:
«Сергей жил еще в доме № 49 близ Симеоновской, куда и повел
меня за собой. Там в общей столовой, похожей на склад литературы,
сидели за чаем, видимо, партийно связанные друг с другом жильцы
с типичной наружностью работников печати, недавних подпольщиков.
Кажется, Сергей говорил мне о своей причастности к партии левых

390
с.р., но, вероятно, мне и тогда подумалось, что прямого участия в по
литической работе он не принимал» 8.
Не подлежит сомнению, что наибольшей близости с партией эсе
ров (партии левых эсеров тогда еще не существовало) Есенин достиг
благодаря женитьбе на Зинаиде Райх. О ее эсерстве не писали ни спе
циалисты по биографии и творчеству Есенина, ни специалисты по ис
тории театра и творчеству ее второго мужа В.Э. Мейерхольда. Вопрос
этот заслуживает специального рассмотрения, тем более, что в быв
ших полицейских архивах находится целый ряд документов о ее эсе
ровском прошлом.
Одно из первых дел возникло на основании донесения начальника
Бессарабского губернского жандармского управления (ГЖУ) подпол
ковника Нордберга в Особый отдел Департамента полиции. В этом
документе, написанном 29 октября 1912 г., он докладывал: «Во вве
ренное мне управление поступили сведения о том, что среди учениц
Бендерской женской гимназии организуется группа, цель которой пока
не установлена, и что активной деятельницей в организовании этой
группы является гимназистка этой гимназии Зинаида Николаевна
Райх <…>». Подполковник Нордберг счел необходимым установить
связи Райх по г. Бендеры, для чего из Кишинева туда было команди
ровано трое филеров наружного наблюдения 9.
Таковое наблюдение было установлено за квартирой, где она про
живала, и в итоге был установлен круг посещавших ее лиц, включая
брата и сестру Левитиных и ученика Бендерского реального учили
ща Виктора Николаевича Райха. В свое время сразу в нескольких из
даниях были опубликованы воспоминания бывшей активной эсерки
М.Л. Свирской «Знакомство с Есениным»10. В этих известных вос
поминаниях есть два непрокомментированных эпизода. В одном из
них идет речь о «коммуне», которую составили Есенин, Ганин, Райх
и ее друзья.
«Алеша [Ганин] стал приходить в Общество часто, – писала Свир
ская, работавшая в 1917 г. в Обществе распространения с.р. литера
туры. – Сергей реже, чем раньше. Зинаида стала приходить совсем ред
ко. Она говорила, что собирается оставить работу в «Деле народа» и
будет издавать стихи Есенина. Поселилась она на Литейном в кварти
ре, часть которой занимало какоето кооперативное издательство. Там
же жили друзья Зинаиды по Бендерам – брат и сестра Савелий Пав
лович и Раиса Павловна. Савелий Павлович имел какоето отноше
ние к этому издательству. Зинаида с Сергеем заняли в этой квартире

391
небольшую светлую комнату. Гдето в квартире устроился Ганин.
Жили они коммуной. Хозяйством заправляла Зинаида».
В другом эпизоде шла речь о дне рождения Сергея Есенина, отме
чавшемся в 1917 г. в Петрограде. «Зинаида просила меня прийти, –
вспоминала мемуаристка. – Сказала, что будет только несколько че
ловек – закуски ведь будет очень мало. Я пришла. Электричество не
горело. На столе стояла маленькая керосиновая лампа, несколько све
чей. Несколько бутылок и какаято закуска. По тем временам стол
выглядел празднично. Были Раиса Павловна, Савелий Павлович, Га
нин, ИвановРазумник, Петр Орешин и ктото еще, но не вспомню».
Из полицейских документов выясняется, что друзья Райх по Бен
дерам были детьми местного купца и ее товарищами по пропаганди
стской работе. В агентурных сводках они проходили как Шмуль Пей
сахов и Раиса Пейсахова Левитины. Раиса была соученицей Зинаиды
Райх по гимназии. Агенты полиции, установившие за ними наблю
дение, присвоили Райх кличку по наблюдению Болотная, а Левити
ным – Чистая и Летучий. Вскоре в сферу наблюдения от Болотной
попал целый ряд лиц, в основном местных гимназисток, посещавших
ее квартиру в ноябре 1912 г.
Отец 18летней руководительницы эсеровского кружка Николай
Андреевич Райх, высококвалифицированный рабочий, и сам был не
чужд участия в революционном движении. Он неоднократно попадал
в обзоры Департамента полиции. Будучи слесарем Одесских мастерс
ких ЮгоЗападной железной дороги, он принимал участие в забастов
ках. В Бендерах он также работал в железнодорожном депо и не остав
лял занятий политикой.
Выходец из Силезии, пароходный и паровозный машинист Ав
густ Райх, перейдя из католичества в православие, получил новое
имя. Он был женат на Анне Ивановне Викторовой, происходившей
из обедневшей дворянской семьи Мценского уезда Орловской гу
бернии. К моменту встречи с супругой Райх дважды побывал в ссыл
ке на Севере. Дочь Зинаида родилась 3 июля 1894 г. в Одессе, отку
да за участие в событиях 1905 г. ее отец был выслан в Бендеры 11.
В том же 1912 г. Зинаида Райх попала в поле зрения одесской жан
дармерии, перлюстрировавшей ее корреспонденцию. Подобным путем
выяснилось, что она поддерживает связь по переписке с сыном помощ
ника присяжного поверенного Морой, который на поверку оказался
Марком Львовичем Слонимом (1894–1976). Ровесник Райх, окончив
ший 3ю классическую гимназию в Одессе, Марк Слоним впоследствии

392
стал заметным эмигрантским литератором (литературным критиком,
историком литературы и переводчиком). Он был автором довольно
известной книги «Три любви Достоевского» и нескольких других
книг. Близкая дружба связывала его с М.И. Цветаевой. Как указыва
ет Н.И. ШубниковаГусева, Слоним проявлял большой интерес к твор
честву Есенина, придя к выводу, что «несмотря на срывы, Есенин –
один из лучших представителей современной русской поэзии» 12. Очер
ком «Сергей Есенин» открывалась другая известная книга Слонима
«Портреты советских писателей» (Париж, 1933).
Помимо Марка Слонима, уехавшего в октябре 1912 г. на учебу во
Флоренцию, Райх имела контакты с его старшим братом Владими
ром, а также с будущим членом ЦК ПСР в 1917 г. И.А. Прилежае
вым (1881–1946). В 1913 г. шпики дважды выезжали в Бендеры –
в феврале и в ноябре. К этому времени личностью Райх заинтересо
валась и киевская жандармерия. В полицейском деле «Об ученичес
ких организациях по Бессарабской губ.» имеется следующий рапорт
подполковника Нордберга по 3 отделению Особого отдела ДП от 12
февраля 1914 г.:
«Доношу, что по имеющимся агентурным сведениям <…> кружок
учащихся в Бендерской женской гимназии существует уже несколько
лет, пополняясь новыми членами, по мере убывания – за окончанием
курса – старых.
Кружок этот носил характер кружка самообразования.
С 1912 г. кружок, через ученицу этой гимназии Зинаиду Никола
еву РАЙХ, вошел в сношения с Иваном Александровым ПРИЛЕЖА
ЕВЫМ, активным С.Ром, проживавшим тогда в г. Бендерах, состо
явшим под гласным надзором полиции и заведовавшим городской
библиотекой. Прилежаев руководил кружком и установил связь его
с проживающим в г. Одессе, окончившим Одесскую гимназию Мар
ком Львовым СЛОНИМОМ, который снабжал Райх списком книг
для чтения и, видимо, нелегальной литературой. В 1913 г. кружок
этот настолько увеличился в составе, что получил возможность раз
делиться на два кружка. Состоялось ли это разделение или нет – не
выяснено.
От занятий по биологии, физиологии и психологии в 1913 г. кру
жок переходит к занятиям по политической экономии, стремится вой
ти в непосредственное сношение с «партийной группой». Разрабатыва
ет вопрос, возможно ли по местным условиям пропагандистская работа
среди трудящегося класса и как следует ее поставить. Затем в виду

393
такого направления является необходимость в чтении рефератов по
программным вопросам и кружок принимает уже определенную фи
зиономию кружка партии С.Р.
Вышедшие из кружка за окончанием гимназии и поступившие
в высшие учебные заведения, не теряя, как выше было сказано, связи
с кружком <…>, приезжают на Рождественские каникулы в г. Бенде
ры и работают в революционном отношении среди членов кружка.<…>
Внутреннего освещения деятельности этого кружка по местным
условиям установить не представилось возможным.
Двукратно установленным наружным наблюдениям в ноябре и
в период Рождественских вакаций 1913 года установлена близкая связь
и постоянные сношения упомянутых выше Ривлина, сестер Берн
штейн, Аптекаря, сына купца Шмуля Пейсахова ЛЕВИТИНА, типо
графского рабочего Евгения Ицкова АЛЕКСАНДРОВА и студента
ЗейделяЭлика КАУШАНСКОГО с одной стороны между собою, и с
другой – с ученицами Бендерской женской гимназии: Зинаидой Ни
колаевой РАЙХ, 22 л. (на самом деле 20 лет. – Я.Л.), Лидией Ивано
вой МАТВЕЕНКО, 19 л., Зинаидой Яковлевой РИВКИНОЙ, 18 л.,
дочерью станового пристава I стана Бендерского уезда Софией Вик
торовой КИРИЛЛОВОЙ, 20 л.» 13.
Начальник Бессарабского ГЖУ предлагал ликвидировать кружок
путем проведения одновременных обысков. В отношении гимназис
ток он намеревался сообщить Попечителю Одесского учебного ок
руга на предмет расследования этого дела. В следующем рапорте от
4 марта подполковник Нордберг доложил, что 27 февраля обыски
были проведены ротмистром Навроцким. У одной из обысканных –
М.Н. Овчинниковой были обнаружены «брошюры преступного содер
жания» («Аграрный социализм» Ж.Жореса и др.), а у окончившего
курс Бендерского реального училища И.А. Аптекаря – гектографиро
ванная прокламация РСДРП, рукопись «Основные резолюции, при
нятые на конференции 1907 г. социалистических партий» и реферат с
кратким изложением событий 1905 г. Допрошенная Мария Овчинни
кова показала, что «отобранные у нее брошюры получены ею частью
от Зинаиды Райх, а частью от ШлемыИзраиля (Немы) РИВЛИНА».
«На основании таких показаний, – сообщал Нордберг, – произво
дивший в г. Бендерах ликвидацию помощник мой, ротмистр Навроц
кий, обратился к начальнице Бендерской женской гимназии с просьбой
об осмотре вещей Зинаиды РАЙХ кемлибо из лиц педагогического
персонала. После чего классной дамой была доставлена переписка

394
Зинаиды Райх и один номер журнала «Былое» (не вошедший в ката
лог запрещенных изданий), найденный у Зинаиды Райх» 14.
Ввиду изложенного Нордберг предлагал возбудить в отношении
Райх и студента Психоневрологического института Ривлина дело
по ст. 129 Уголовного уложения или по ст. 34 Положения о Государ
ственной охране.
В дополнительном рапорте от 1 марта Нордберг докладывал: «В кон
це 1912 г. во вверенном мне управлении были сведения о том, что из
учениц старших классов Бендерской женской гимназии образовался
кружок «самообразования». Кружок этот через ученицу той же гимна
зии Зинаиду Николаеву РАЙХ пытался получить из гг. Одессы и Кие
ва нелегальную литературу. Установленным тогда наблюдением выяс
нилось, что около упомянутой Райх сгруппировались ученицы той же
гимназии: Людмила Иванова РЯБЧУК, София Викторова КИРИЛЛО
ВА, Лидия Владимирова ИВАСЕНКО, Любовь Васильева ДОНКОГ
ЛО, Раиса Пейсахова ЛЕВИТИН, а также некоторые лица, не учащие
ся в средних учебных заведениях. <…>». Далее шло резюме в виде по
большей части пересказа предыдущих рапортов.
Однако полиции не удалось установить самого главного орга
низатора эсеровской работы в Бендерах – Ф.И. ВитязеваСеденко.
В «Curriculum vitae», написав о себе в третьем лице, он так изло
жил бендерский период своей биографии:
«Осенью 1911 года Витязев организовал большой транспорт под
польной литературы партии соц.рев., исполняя поручение Централь
ного Комитета. Литературу он перевез из Румынии из города Гуш
через реку Прут в местечко Леово Бессарабской губернии, причем
был открыт румынской полицией и целых десять дней скрывался
в подполье у румынских социалдемократов. Летом и осенью 1911
года Витязев по поручению ЦК партии соц.рев. восстанавливал орга
низации на юге России, а именно в Одессе, Кишиневе, Аккермане,
Николаеве, Херсоне, Тирасполе и других городах. Своей базой Ви
тязев сделал город Бендеры Бессарабской губернии, где он поддер
живал связь с местной учащейся молодежью, организуя ряд круж
ков партии соц.рев. Из учениц Витязева по Бендерам можно назвать
Зинаиду Николаевну Райх, ныне артистку, активного члена ВКП(б),
жену В.Э. Мейерхольда» 15.
Студент юридического факультета Петербургского университета
Витязев был выслан из столицы на 5 лет за участие в «толстовских днях»
и за организацию демонстрации против смертной казни. Весной 1912 г.

395
он перебрался сначала в Верхневолжье (Ярославль), а оттуда в Вологод
скую губернию, и таким образом избежал сетей Бессарабского ГЖУ. Уда
лось улизнуть от дальнейшего преследования и Зинаиде Райх, переехав
шей в 1914 г. в Петербург и поступившей слушательницей на Высшие
женские курсы С.Г. Раевой.
Отношения с Витязевым она, вероятно, возобновила уже после ре
волюции. В издательстве «Революционная мысль», которое он орга
низовал, 25 февраля 1918 г. вышла книга произведений С. Есенина,
Н. Клюева, П. Орешина и А. Ширяевца «Красный звон» со вступитель
ной статьей ИвановаРазумника.
Среди экспонатов Государственного музеязаповедника С.А. Есе
нина имеется афиша этого сборника, отпечатанная в типографии Го
сударственных театров:
«КРАСНЫЙ ЗВОН
Сборник стихов
народных поэтов великой русской революции
Н. КЛЮЕВА – Красные песни. | П. ОРЕШИНА – Алый храм.
С. ЕСЕНИНА – Стихослов. | А. ШИРЯЕВЦА – ЗориЗаряницы.
Со вступительной статьей
ИВАНОВАРАЗУМНИКА – «Поэты и революция».
Продается во всех книжных магазинах.
Издание «Революционная Мысль», магазин – Литейный пр., 23.
Правление – Литейный пр., 21.»
Две смежные комнаты, в которых поселились молодожены Есенин
и Райх в сентябре 1917 г., находились в квартире, которую занимало
издательство «Революционная мысль», на втором этаже в доме по Ли
тейному проспекту. Здесь молодожены прожили почти семь меся
цев – до весны 1918 г. включительно, то есть до переезда в Москву.

Левоэсеровские СМИ
В фонде ИвановаРазумника, находящемся на хранении в «Пуш
кинском доме» в СанктПетербурге, исследователем Вольной Фило
софской Ассоциации В.Г. Белоусовым были обнаружены письма чле
нов ЦК партии левых эсеров М.А. Спиридоновой и И.К. Каховской
к главному идеологу «скифства».

396
 В первых числах января 1918 г. И.К. Каховская, возглавлявшая тог
да (совместно с большевиком В. Володарским) агитационнопропаган
дистский отдел ВЦИК, обратилась к ИвановуРазумнику по несколь
ким вопросам:
«Товарищ, будете ли Вы принимать участие в вечере 6 Января? Если
да, то что именно Вы будете говорить? Хотим напечатать програм
мы. Очень жду статьи Вашей для Революционной Работницы. Надо бы
к 30му иметь уже весь материал. Хорошо бы: «Женский вопрос в бур
жуазной и социалистической постановке» или чтонибудь историчес
кое. М.<ожет> б.<ыть>, какуюнибудь характеристику.
<…> Что Вы будете говорить на вечере, если не откажетесь при
нять участие?
Каховская» 16.
В вышедшем позднее первом номере левоэсеровского журнала
«Революционная работница» об этом мероприятии сообщалось, что
6 января одноименной группой «устроен был в зале Тенишевского
училища вечер, сбор с которого пошел в фонд журнала «Революци
онная работница». Выступила с речью М.А. Спиридонова. Она объяс
нила необходимость роспуска Учред.<ительного> Собрания, гово
рила о роли Советов в ходе нашей революции и призывала товарищей
рабочих и работниц теснее сплотиться вокруг знамени Советской
власти.
Хор завода Лесснера исполнил революционные песни и доставил
большое наслаждение слушателям. Выступал поэт Сергей Есенин,
прочитавший два своих стихотворения, исполнены были певцами тов.
Буланым и Овчинниковым революционные и народные песни. Вечер
прошел с большим подъемом, серьезностью и задушевностью и дал
сбор, который помог выйти в свет этому номеру “Революционная ра
ботница”» 17.
Двухнедельный журнал, издававшийся «инициативной группой»
работниц ПЛСР под редакцией М.А. Спиридоновой, просуществовал
недолго (всего с января по апрель 1918 г. вышло три номера). Но ни
ИвановРазумник, ни Есенин в нем не печатались.
В то же время тексты ИвановаРазумника из номера в номер пуб
ликовались в другом левоэсеровском журнале – «органе революци
онного социализма» «Наш путь». Этот журнал выходил первоначаль
но также под редакцией Марии Спиридоновой. С августа по декабрь
вышло три его номера, в каждом из которых печатался ИвановРа
зумник 18.

397
 Редакция «Нашего пути» несколько раз меняла адреса. Сначала
(летом 1917 г.) это было помещение Рождественского районного ко
митета ПСР по адресу: Жуковская ул., 55 19. Затем редакция и контора
переместились на Лиговский проспект (Лиговка, 44, кв. 300–301, ком
ната 11), а с переездом в Москву – в Леонтьевский переулок, дом 18.
По двум последним адресам помещался левоэсеровский ЦК.
Практически все участники «скифского» кружка (за исключе
нием Е.Н. Замятина, М.М. Пришвина, Л.И. Шестова и с оговоркой
А.М. Ремизова) активно сотрудничали в различных изданиях ле
вых эсеров. Блок, Белый, Есенин, Клюев, Лундберг, Ганин 20 ,
Орешин, А. Терек (О.Д. Форш), С. Гедройц, А. Чапыгин, А. Ши
ряевец, К. Эрберг, Б. Кушнер, А. Авраамов и В. Шимановский в
первой половине 1918 г. указывались в числе «постоянных» со
трудников «большой ежедневной политической и литературной
газеты» «Знамя труда» (центрального органа ЦК партии левых
эсеров). Кроме них, среди постоянных сотрудников газеты были
также объявлены входившие в антропософское окружение А. Бе
лого и близкие к «скифской» группе Ю. Анисимов и его жена
В. Станевич (на квартире которых в Москве весной 1918 г. Есе
нин читал «Инонию»), а также Осип Мандельштам и Борис Пас
тернак. Всего в наиболее полном объявлении в качестве посто
янных сотрудников «Знамени труда» перечислялись 49 человек.
Первоначально четырехполосное «Знамя труда» с подзаголовком
«ежедневная рабочая газета» начало выходить 23 августа 1917 г. в ка
честве органа Петроградского комитета ПСР. Редакция была состав
лена на паритетных началах: в нее входили принадлежавшие к левому
крылу партии А.А. Шрейдер и В.М. Левин (близко знакомые с Есени
ным), и четыре других эсера. Название газеты было заимствовано у цен
трального органа ПСР, выходившего с июля 1907 по апрель 1914 г.
(сначала в Петербурге, а затем в Париже). Она делила помещение с ре
дакциями двух других ведущих партийных газет – «Делом народа» и
«Землей и Волей» (последняя из них была органом Северного област
ного комитета партии эсеров). Здесь же в бывшем великокняжеском
дворце заседал эсеровский ЦК и помещался Петроградский Комитет
ПСР. С № 9 (вышел 1 сентября) в списке членов появилась фамилия
ИвановаРазумника, а начиная с 17 сентября газета «Знамя труда»
полностью перешла в руки левых эсеров. В состав новой редакции
вошли ИвановРазумник, Б.Д. Камков, Е.Н. Кац, С.Д. Мстиславский,
М.А. Спиридонова и ненадолго – вскоре вышедший из нее Н.П. Смир

398
нов и выведенный из ее состава П.П. Деконский (разоблаченный как
бывший провокатор). Газета выходила ежедневно, за исключением по
недельников. Вплоть до 27 октября (в этот день вышел № 55) она на
биралась в типографии ЦК (Лиговка, 34). После исключения левых
эсеров из ПСР редакции пришлось подыскивать новое помещение.
Со следующего номера с немного увеличенным форматом полос газета
начала печататься в типографии редакционного коллектива журнала
«Наш путь», а ее редакция временно разместилась в помещении партий
ного комитета Рождественского района Петрограда (Жуковская, 55).
В среду 1 ноября 1917 г. очередной № 59 вышел с прежним подза
головком «ежедневная рабочая газета», но статус газеты изменился.
В течение почти двух месяцев она теперь издавалась как «орган
Петроградского Комитета Партии соц.рев. и Фракции левых соц.рев.
2го Всероссийского Съезда Советов». С № 74, вышедшего 17 ноября,
редакция и контора «Знамени труда» поменяли адрес. Отныне редак
ция располагалась в помещении нового (левоэсеровского по своему
составу) ПК по адресу: Лиговская улица, 44, кв. 300–301. Здесь же за
седало Центральное временное бюро левых эсеров, избранное редак
ционным коллективом «Нашего пути», фракцией левых эсеров ЦИК
и Петроградским Комитетом. Кроме того, по этому адресу значились
издательство ПК партии с.р. (левых) и редакция журнала «Наш путь».
Все эти «коллективы», которые зачастую составляли одни и те же лица,
разместились в просторной квартире огромного доходного дома, по
строенного для миллионера А.Н. Перцова в 1910–1911 гг. по проекту
архитекторов С.П. Галензовского и И.А. Претро.
30 ноября на первом заседании только что избранного прошедшим
съездом левых эсеров ЦК ПЛСР была конституирована редакция цен
трального органа (ЦО) и избран ее состав. Но лишь начиная с № 105,
вышедшего в четверг 28 декабря (по ст. ст.), газете был придан статус
органа ЦК. С этого момента редакция располагалась по адресу: Галер
ная, 40. Теперь она делила помещение с редакцией «Известий ЦИК».
Контора, как и прежде, осталась в помещении левоэсеровского ЦК
(Лиговка, 44).
Пока происходила реорганизация редакционной структуры и ре
шался вопрос с изменением формата, между 24 и 28 декабря газета
не выходила (о чем было объявлено заранее). В дальнейшем газета
«Знамя труда» оставалась четырехполосной, но выходила в изрядно
увеличенном формате и объеме. Печаталась она теперь в типографии
«Известий ЦИК», в том же доме на Галерной. Ранее по этому адресу

399
в шикарных апартаментах крупного газетного магната С.М. Проппе
ра находилась одна из крупнейших петербургских газет «Биржевые
ведомости», участь которой после перехода власти к большевистско
левоэсеровской коалиции была предрешена.
Реорганизация редакции выразилась, прежде всего, в создании лите
ратурного отдела во главе с ИвановымРазумником. 28 декабря в № 105
«Знамени труда» впервые появился художественный «подвал», в кото
ром были помещены произведения Н.А. Клюева, С.А. Есенина, А.М. Ре
мизова, А. Белого и ИвановаРазумника. 30 декабря газета анонсирова
ла развернутый план публикаций отдела. Позднее литературный отдел
под редакцией ИвановаРазумника состоял из 8 авторских «постоян
ных отделов» (рубрик): Арсения Авраамова («Искусство в свете рево
люции»), Александра Блока («Россия и интеллигенция»), Андрея Бе
лого (статьи «На перевале»), самого редактора («Литература и
революция»), Евгения Лундберга («Под знаменем Зодиака»), Шах
Эддина («Живопись и революция»), Виктора Шимановского («Искус
ство и труд»), Константина Эрберга («Письма о творчестве»). В нем
также имелись разделы: «Хроника литературы, живописи, театра и
музыки», «Библиография» и «Революционная хрестоматия».
В рекламном объявлении, помещенном во второй книжке журнала
«Наш путь» за 1918 г., был приведен перечень основных произведе
ний, напечатанных в течение первых пяти месяцев второго года рево
люции:
«За январь—май 1918 года в литературном отделе «Знамени тру
да» было напечатано:
А. Блок. — Драмат. поэма, стихи, статьи, переводы из Верлэна, Ш. 
Леконта и др. Поэма «Двенадцать», «Скифы», статьи из серии «Poccия
и интеллигенция» («Интеллигенция и революция» и др.). — А. Бе
лый. Статья «Рождение в ясли», стихи, поэма «Христос Воскрес»,
ряд статей «На перевале» и др. — А. Ганин. «Священный клич», сти
хи. — П.П. Гайдебуров. «Смерть Иоанна Грозного» и др. — С. Гедройц.
Поэма «Искушения св. Антония», «Военные рассказы».— С. Есенин.
Поэмы «Пришествие», «Октоих», «Преображение», «Инония», сти
хи. — ИвановРазумник. «Благоразумные и безумные», «Поэты рево
люции», «Великая могила» (о Некрасове), «Меч Бренна», отрывки из
статьи «Две Poccии», «Двенадцать», «Скифы А. Блока», и др. — Ник.
Клюев. «Красные песни», стихи. — Б. Кушнер. Социализация искус
ства. — Е. Лундберг. «Слово и дело», «1917 год», «О точках зрения»,
«Театр Гайдебурова» и др. — О. Мандельштам. Стихи. — С. Мстис

400
лавский. «Письма о сегодняшнем дне». — И. Оксенов. «Военноре
волюционная поэма». — П. Орешин. Стихи, статьи, рассказы, поэма
«Я, Господи!». — Б. Пастернак. Драматические этюды. — Свен. За
метки. — В. Станевич. Статьи. — А. Ремизов. «На земле миры». —Ре
волюционная хрестоматия — статьи: П.Кропоткина «Война и револю
ция»; Герцена «Об Учредительном Собрании»; «История Парижской
коммуны»; «История Интернационала» и др. — Скальд. «Искусство и
революция». — А. Терек. «Недра» (серия статейрассказов). — А. Ча
пыгин. Отрывки из повести. «На лебяжьих озерах». — ЧужЧуженин.
Стихи. — В. Шимановский. Статьи о театре. — А. Ширяевец. «Стенька
Разин», стихи. — Конст. Эрберг. Стихи. Статьи: «Творческая лич
ность», «Наука и искусство», «Путь художника» и др.».
Из перечисленных здесь авторов под псевдонимами в газете пе
чатались: принадлежавшие к «скифской» группе Е. Лундберг (Свен)
и О. Форш (А. Терек), партийные левые эсеры К. Греков (Скальд) и
Н. Фалеев (ЧужЧуженин).
Газета «Знамя труда» выходила в Петрограде до 10 марта (25 фев
раля ст. ст.). В № 153 за это число было помещено редакционное
объявление:
«На время работ Чрезвычайного Всероссийского Съезда Советов
Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов редакция газеты
«ЗНАМЯ ТРУДА» переводится в Москву».
Первый московский номер в уменьшенном до двух полос объеме
вышел только через четыре дня. В спешке в типографии не измени
ли его нумерации, и он был отпечатан под ошибочным повторным
№ 153. В первые дни пребывания в Москве временным адресом ре
дакции служило помещение в «Товариществе типографии А.И. Ма
монтова» близ Арбатской площади (Филипповский пер., д. 11). В ка
честве адреса конторы указывалась комната 203 в гостинице
«Дрезден» на Скобелевской площади. Начиная с № 157 количество
полос в газете было восстановлено. С 26 марта редакция помещалась
в одном особняке вместе с ЦК партии по адресу: Леонтьевский пере
улок, 18. Контора осталась в той же комнате в гостинице «Дрезден».
Отделения газеты значились в Петербурге (так в рекламном объяв
лении) по адресу: Лиговская, 44, кв. 300, и в Саратове – при городс
ком комитете партии.
В недатированном письме М.А. Спиридоновой из Москвы в Пет
роград к ИвановуРазумнику, также хранящемся в «Пушкинском
доме», говорится:

401
 «Дорогой и любимый товарищ Разумник Васильевич. Вам надо как
можно скорее приезжать сюда и писать. У нас из рук вон плохо Знамя
Труда. Все им недовольны. Пожалуйста, скорее будьте в Москве.
Мст<иславск>ий уезжает (его зовут [полки?] с юга) в Украину, Камко
ва нет, газете грозит угасание. Я еще не самоопределилась, только на
счет «восстания» оч<ень> укрепилась и мужицкий разбой мне по душе.
Жму Вашу руку.
Ваша М.С.» 21.
Судя по записным книжкам А.Блока, весной 1918 г. ИвановРазум
ник был в Москве дважды: с 12 по 25 марта и с 17 (дата начала работы
II съезда ПЛСР) по конец апреля 22. Тем временем, 7 марта приказом
Высшего Военного Совета Республики С. Мстиславский был назначен
комиссаром созданного Штаба партизанских формирований и соеди
нений, и с 8 по 30 апреля, по поручению ВВСР, находился на Украине.
Входивший вместе с ИвановымРазумником и Мстиславским в редак
цию «Знамя труда» и журнала «Наш путь» Б.Д. Камков во второй по
ловине марта совместно с некоторыми другими членами ЦК выехал
на юг России.
Покидая в первый раз Петроград вместе с членами левоэсеровс
кого ЦК (М. Спиридоновой, П. Прошьяном и др.), ИвановРазум
ник направлялся туда для постановки издания газеты «Знамя труда»
на новом месте. Следовательно, письмо с обращением Спиридоновой
к нему было написано в промежуток между 25 марта и 17 апреля. (Пе
ред отъездом 16 марта ИвановРазумник связывался с Блоком по те
лефону на предмет опубликования части исторической работы «Пос
ледние дни императорской власти» в «Нашем пути»). Из второй
поездки ИвановРазумник возвратился скорее в ночь с 29 на 30 ап
реля. Эта дата выясняется из записи Блока за 30 число: «Без меня
звонил Р.В. Иванов, вернувшийся из Москвы».
Что касается грозного слова «восстание», то в данном случае, ко
нечно, имеется в виду не восстание для захвата власти левыми эсера
ми в Москве, а повстанческое движение на Украине и в других местах
германской оккупации. Первоначально М. Спиридонова была сторон
ницей Брестского мира и голосовала за его принятие. Позже она, од
нако, поменяла свою точку зрения. Термин «восстание» в смысле по
встанческой борьбы широко употреблялся тогда левыми эсерами
в печати. Одним из первых его употребил С. Мстиславский в брошю
ре «Не война, но восстание», вышедшей в партийном издательстве «Ре
волюционный социализм».

402
 Осенью 1917 г., помимо «Знамени труда», в руках петроградских
левых эсеров оказался еще один печатный орган. 11 ноября в Актовом
зале бывшего Училища правоведения на Фонтанке М.А. Спиридоно
ва объявила об открытии Чрезвычайного Всероссийского съезда Со
ветов крестьянских депутатов. Не останавливаясь подробно на этом
событии, ограничусь указанием на то, что этот самопровозглашенный
съезд стал равным образом важной вехой и с точки зрения раскола
крестьянских депутатов, и с точки зрения оформления советского бло
ка большевиков и левых эсеров 23. 13 ноября съезд сформировал Вре
менный Исполком Всероссийского Совета крестьянских депутатов во
главе со Спиридоновой. Из 108 членов новообразованного органа вла
сти 82 человека (88,5%) принадлежали к левым эсерам, и еще трое –
к эсераммаксималистам.
В среду 22 ноября вышел первый номер газеты «Известия Чрезвы
чайного Всероссийского Крестьянского съезда». Новое издание стало
альтернативным по отношению к прежним «Известиям Всероссийс
кого Совета крестьянских депутатов», выходившим под редакцией
Н.Я. Быховского и остававшимся подконтрольными «правым» эсерам.
В состав редакционной коллегии, избранной на съезде, вошли семь
левых эсеров, включая А.А. Шрейдера, а также представитель боль
шевиков В.И. Невский. После того, как 26 ноября в Александровском
зале Петроградской городской думы открылся 2й Всероссийский крес
тьянский съезд, начиная с № 6 (вышел на следующий день), газета не
долго издавалась под названием «Известия Всероссийского Крестьян
ского съезда». С № 17 (вышел 9 декабря) газета сменила название и
была объявлена органом Исполкома Всероссийского Совета кресть
янских депутатов 2го созыва. Новым изданием и стал собственно «Го
лос трудового крестьянства». Редакция ее первоначально помещалась
тут же на Фонтанке, 6, в нижнем этаже. Контора находилась по адресу:
Литейный проспект, д. 41, кв. 1. Собрания редакционного коллектива
(редакции и ближайших сотрудников) происходили еженедельно по
воскресеньям на Фонтанке. С № 48 «Голос трудового крестьянства»
превращается в орган Крестьянской секции ВЦИК под председатель
ством М.А. Спиридоновой. Последний номер накануне переезда пра
вительственных учреждений в Москву вышел в Петрограде 6 марта.
Следующий № 75 был выпущен неделю спустя, 14 марта.
В течение месяца редакция органа Крестьянской секции ВЦИК на
ходилась в Москве рядом с Арбатской площадью по адресу: Малый
Афанасьевский пер., д. 1 (2 подъезд). Есенин опубликовался в «Голосе

403
трудового крестьянства» в общей сложности десять раз. 12 апреля
в № 100 была повторена публикация его стихотворения «Наша вера
не погасла…».
Начиная с № 102, вышедшего 14 апреля, редакция газеты помеща
лась напротив Манежа по адресу: Моховая ул., д. 7, кв. 1. Последняя
публикация Есенина в ней (перепечатанное стихотворение «Опять
раскинулся узорно…») состоялась 2 июля 1918 г. В качестве наиболее
крупной публикации надо отметить поэму «Песнь о Евпатии Колов
рате», появившуюся в № 156 за 23 июня. В газете «Знамя труда» Есе
нин печатался несколько меньше: с 28 декабря по 11 июня – 8 раз. Лю
бопытное совпадение: ровно столько же раз на страницах главного
левоэсеровского издания появлялся Александр Блок.
В 1918 г. в Петрограде под новой нумерацией было продолжено из
дание в качестве «литературнополитического» журнала» «Наш путь».
Он имел теперь редакцию в составе Р.В. ИвановаРазумника, Б.Д. Кам
кова и С.Д. Мстиславского и выходил с подзаголовком «журнал Рево
люционного Социализма, издаваемый при Центральном Комитете
Партии Левых СоциалистовРеволюционеров (Интернационалистов)».
Выход первой книжки журнала устанавливается по записи Блока за 13
апреля. Отпечатана она была в типографии Товарищества «Электро
Типография Н.Я. Стояновой» по адресу: Знаменская ул., д. 27.
Постоянными сотрудниками журнала были объявлены в общей
сложности 35 человек. Среди них были практически все «скифы» и
многие левоэсеровские руководители. Главная контора журнала оста
валась в Петрограде (Лиговская, 44, кв. 300). А редакция указывалась
сразу в двух местах, которые были приведены в апрельском номере
(№ 1 за 1918 г.): «Спб., Лиговка, 44, телеф. кв. 300. = Москва, Леонтьев
ский пер., 18».
Судя по записям Блока, 30 января 1918 г. Есенин вместе с ним,
ИвановымРазумником, А. Авраамовым, К. Сюннербергом (Эрбергом)
и А. Чапыгиным участвовал в редакционном собрании журнала «Наш
путь» (в помещении газеты «Знамя труда»), на котором обсуждался
материал для первой книги журнала в новом формате. Это заседание
было примечательно еще и тем, что на него заглянула Мария Спири
донова 24. Из записи Блока нет, впрочем, ясности, появилась она на
собрании случайно или целенаправленно.
В другой раз Блок, судя по его записям, участвовал в заседании ре
дакции «Нашего пути» 27 марта. Поэт перечислил в качестве участни
ков собрания следующих лиц: Есенина, К. Сюннерберга, А. Чапыгина,

404
В. Шимановского и Камкову 25. Выше в записи был назван Р.В. Ива
нов (ИвановРазумник). Поименованная Камкова – это, очевидно,
жена Б.Д. Камкова Евгения Андреевна, также принимавшая участие
в партийной работе (одно время она была даже секретарем Петрог
радского комитета).
Вторая книжка «Нашего пути», оказавшаяся, впрочем, и последней,
вышла с опозданием 15 июня. На титульном листе был указан май 1918 г.,
так как издавать журнал планировалось ежемесячно. Дата события ус
танавливается на основании объявления в петроградской газете «Зна
мя борьбы» за 14 июня о том, что журнал выходит «на днях», и о том,
что он вышел в номере за 16 июня.
В ежедневной газете «Знамя борьбы» – органе ПК ПЛСР, пер
вый номер которой вышел 19 марта, – Есенин напечатался в общей
сложности 6 раз. Располагалась она все там же, на Лиговке, 44. Пер
воначально редакцию составляли деятели Петроградского комитета
ПЛСР М.А. Левенсон и В.Н. Стуков, не состоявший еще в то время
в ЦК М.Д. Самохвалов и А.А. Тивас (девичья фамилия Селивано
вой, входившей в состав центральных руководящих органов левых
эсеров впоследствии). Затем состав редакции был обновлен в связи
с убытием из Петрограда одних левоэсеровских деятелей и ротацией
новых руководящих кадров. В состав «ответственной редакции» га
зеты (ставшей к этому моменту органом Петроградского и Северно
го областного комитетов ПЛСР) в мае – начале июля 1918 г. входи
ли: члены ЦК ПЛСР П.П. Прошьян, ИвановРазумник и Самохвалов
(оба были избраны в Центральный Комитет в конце апреля на II съез
де ПЛСР) плюс поэт и партийный эсер (а впоследствии чекист и со
ветский цензор) С.А. БасовВерхоянцев.
Начиная с 12 мая по воскресеньям в «Знамени борьбы» выходила по
лоса «Искусство и труд» под редакцией В.В. Шимановского. В тот день
на ней появилось стихотворение Есенина «Запели тесаные дроги...».
Параллельно в Москве, но в виде отдельного издания начал выхо
дить «временник литературы, искусств и политики» «Знамя труда»
под редакцией ИвановаРазумника, В.А. Карелина, Е.Г. Лундберга.
В нем объявлялись следующие отделы: публицистика, литература, му
зыка, живопись, народный театр, культурнопросветительная работа,
наука, библиография. Первый номер временника вышел до 13 июня
(дата сообщения о выходе в печати), второй – в самом начале июля.
Печатался он в «Товариществе типографии А.И. Мамонтова» близ
Арбатской площади в Филипповском переулке – там же, где газета.

405
 В первом из номеров было опубликовано стихотворение Есенина
«Пропавший месяц», вошедшее в сборник «Голубень» (вышел в изда
тельстве «Революционный социализм» во второй половине мая). По
мимо Есенина, в разделе «Стихи» было помещено известное стихот
ворение Н. Клюева «Есть в Ленине Керженский дух…», стихотворение
А. Блока «Забывшие Тебя» (впервые опубликовано в № 12 «Ежеме
сячного журнала» за 1915 г.) и стихотворение К. Эрберга «Мудрый
зверь». В разделе прозы была напечатана «Черта Апеллеса» («Il Tratto
di Apelle») Б. Пастернака.
На заключительном этапе существования «Знамени труда» в со
став ее редакции входили ИвановРазумник, Б.Д. Камков, В.А. Ка
релин, И.З. Штейнберг, В.Е. Трутовский, Д.А. Магеровский, С.Д. Мсти
славский, Е.Г. Лундберг и В.М. Левин. Последний номер (№ 244) газеты
вышел ранним субботним утром 6 июля – в день, оказавшийся для
левых эсеров роковым. Очевидец последних суток и часов существо
вания центрального органа партии Евгений Лундберг оставил такую
запись:
«Июль. – Москва.
Четвертого и пятого июля работа в редакции «Знамени труда» шла
как всегда. Может быть, меньше, чем обычно, было налицо членов
редакции. Это было понятно: начинался очередной Съезд советов.
Пятого июля (ошибка памяти, правильно 6 июля. – Я.Л.), сгово
рившись с выпускавшей номер С.П. Мстиславской о встрече в ночной
редакции, я шел домой по Денежному переулку мимо дома Берга, где
помещается германское посольство. У крыльца стоял необычный для
этого дома автомобиль, украшенный двумя зелеными ветками. Не ото
шел я и двух минут от дома Берга, как позади раздался глухой удар.
Медленно пошел я обратно к посольству – это место вообще было чем
то неприятно. И дом, и решетка, и стража. Быстро проехал автомо
биль с ветками. Переулок был попрежнему пустынен. <…>
«Убит Мирбах», – подумал я. – Но кем? Еще часа полтора в городе
было спокойно. Я заехал в редакцию – час был поздний, пустота. На об
ратном пути увидел уже на углу Арбата и Денежного посты. Промчал
ся черный блестящий автомобиль по Денежному – за ним громыхали
грузовики, переполненные солдатами» 26.
Воскресный номер «Знамени труда», выпускающим редактором
которого была жена С.Д. Мстиславского, а дежурным членом редак
ции В.М. Левин, оказался рассыпан в типографии. Так завершилось
почти годичное существование одной из наиболее интересных газет

406
революционной эпохи. Заодно с ней были прикрыты еще многие оп
позиционные газеты 27. Среди них было и петроградское «Знамя борь
бы», последний номер (№ 90) которой также вышел 6 июля.

«Есенин был с нами, возле нас…»

И.М. Гронский, бывший до 1918 г. левым народником (членом Со
юза эсеровмаксималистов), а в советское время видным литератур
ным функционером, писал о том, что «глубже Блока и Белого понял
и принял Октябрь Сергей Есенин». Гронский вспоминал: «Положим,
Сергей и политически был активнее их. Поначалу он вступил в партию
эсеров, потом порвал с нею и по совету ИвановаРазумника и своей
первой жены Зинаиды Райх вошел в партию левых эсеров»28. В дру
гих воспоминаниях Гронский утверждал, что, записавшись в партий
ную дружину, Есенин… ушел на фронт и защищал Советскую власть 29.
Если участие поэта в какихлибо боевых действиях в составе одной
из левоэсеровских дружин вообще имело место, то это могло произой
ти либо в Москве в дни октябрьских боев (что более сомнительно),
либо под Петроградом в момент немецкого наступления. По крайней
мере, широко известна запись в дневнике Блока за 21 февраля о том,
что Есенин записался в боевую дружину во время наступления нем
цев в феврале 1918 г. Обстоятельства этого эпизода остаются не рас
крытыми до сих пор.
Одним из высокопоставленных левых эсеров, с которыми в это вре
мя поддерживал связь Есенин, был журналист Петр Авдеевич Кузько
(1884–1969). Он, между прочим, опубликовал один из первых отзывов
о творчестве поэта (материал под названием «Поэты из народа» в № 60
в газете «Кубанская мысль», выходившей в Екатеринодаре). В начале
1918 г. Кузько, принадлежавший к ПЛСР, входил в состав коллегии Нар
компрода. По поручению наркома по продовольствию А.Д. Цюрупы он
должен был прикрепить к секретариату несколько набранных на рабо
ту машинисток. Одной из этих новых работниц оказалась З.Н. Райх,
которая пригласила Кузько в гости и познакомила его с Есениным.
В подарок о проведенном вечере у гостя осталась подаренная поэтом
книга «ИсусМладенец» с дарственной надписью:
«Петру Авдеевичу за теплые и приветливые слова первых моих шагов.
Сергей Есенин. 1918» 30.
Вышедшая в середине февраля в издательстве «Артели художни
ков “Сегодня”» 31 сказка была отпечатана в 1000 экземпляров. Из них

407
125 экземпляров были раскрашены от руки. Обложка, рисунки и кли
ше были выполнены художницей Е. Туровой. Есенин вручил Кузько
раскрашенный от руки экземпляр № 30.
20 февраля Кузько и Есенин вместе участвовали в вечере в столо
вой Технологического института, на котором выступал Блок. Не по
зднее полуночи вечер закончился выпивкой, в которой участвовала
группа лиц, в том числе А. Ганин. По воспоминаниям Кузько, затем
они с Есениным отправились провожать Блока до дома. Рассказ ме
муариста, утверждавшего, что они были втроем, расходится с записью
Блока о том, что на вечере была «моя Люба» (Л.Д. Блок). Если связать
обе блоковские записи – в дневнике и записной книжке – то выходит,
что Есенин записался в дружину буквально на следующий день. На
кануне, 20 февраля, Блок встречался с Есениным и в первой половине
дня – в редакции «Нашего пути», где также находились ИвановРа
зумник и Е.Г. Лундберг. В тот же день Совнарком объявил о готовно
сти подписать мир с Германией.
Естественно, что все разговоры в эти дни сводились к обсуждению
позиции Смольного в целом, и отношения к этому со стороны левых
эсеров в частности. Логично предположить, что о своей готовности
защищать завоевания революции Есенин мог заявить в возбужденном
состоянии не кому иному, как Кузько. В ответ его собеседник мог при
гласить поэта на заседание Петроградского комитета партии в расши
ренном составе, состоявшееся 21 февраля. На нем был заслушан док
лад одного из главных идеологов левых эсеров Б. Камкова о текущем
моменте. После прений собрание утвердило резолюцию, опубликован
ную в газете «Знамя труда» 23 февраля: «Мировая буржуазия в лице
германской карательной экспедиции совершает поход против Советс
кой Республики. В этот грозный час все революционные силы должны
объединиться вокруг Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских
Депутатов. Признавая в общем политику Совета Народных Комисса
ров правильной и считая неотложной задачей момента всеми силами
отстоять Советскую Республику, Петроградский Комитет призывает
немедленно товарищей вступить в боевую организацию левых социа
листовреволюционеров для защиты Революции. <…> Запись в боевые
дружины уже открыта по всем районам».
Логично предположить, что разогретые речами ораторов слушатели
тут же приступили к записи добровольцами прямо в зале собрания.
Именно таким образом Есенин мог оказаться в составе одной из партий
ных дружин, подчиненных Главному штабу Петроградской боевой

408
организации ПЛСР. Вплоть до июльских событий Боевая организа
ция левых эсеров помещалась в здании бывшего Пажеского корпуса
(Садовая ул., 26). Не исключена, правда, и иная канва событий. Сооб
щая Блоку о своем намерении записаться в дружину, Есенин мог вы
давать желаемое за действительное. Возможно, что он оформил свое
вступление в дружину задним числом. Из объявлений в «Знамени тру
да» видно, что запись в конце февраля в боевые дружины происходи
ла ежедневно в Петроградской военной организации ПЛСР, находив
шейся в одном помещении с ЦК партии и редакцией газеты (Лиговка,
44, кв. 300).
Кузько был далеко не единственным левоэсеровским функционе
ром, с кем поддерживал отношения Есенин. Во время своих выступ
лений на вечерах, устраиваемых левыми эсерами, он не мог не быть
представлен главным лидерам партии, включая М.А. Спиридонову и
Б.Д. Камкова.
В фонде В.Э. Мейерхольда в РГАЛИ сохранилась афиша одного
из публичных выступлений поэта в конце 1917 г., не учтенная в свое
время составителем хроники жизни и творчества Есенина В.Г. Бело
усовым 32. Вот ее текст:

«ВСЕРОССИЙСКАЯ ВОЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ЛЕВЫХ

СОЦИАЛИСТОВРЕВОЛЮЦИОНЕРОВ
В борьбе обретешь ты право своё!
В четверг, 14го декабря, в 6 час. веч.,
В СОЛЯНОМ ГОРОДКЕ
(Пантелеймоновская, 2)
состоится ВЕЧЕР, посвященный
ПАМЯТИ ДЕКАБРИСТОВ.
В этом вечере примут участие
тт. Камков, ИвановРазумник,
поэт Сергей Есенин и Е. А. К.
В концертном отделении участвуют также:
хор рабочих и духовой оркестр
Литовского полка.
Цена билетов: 3 руб. и 1 руб. 50 коп.
Для тов. солдат входной билет 50 к.
Билеты можно получить: Лиговка, 44, Жуковская, 55,
Смольный институт и во всех районных
Комитетах Партии Левых СоциалистовРеволюционеров»

409
 В Полном собрании сочинений поэта текст этой афиши, правда, уже
приведен 33, но без раскрытия криптонима «Е.А.К.». Так зашифровы
вала свои инициалы литературный критик, автор сборника об интел
лигенции «Критические этюды» (СПб., 1912) Елена Александровна
Колтоновская (1871–1952). К «скифской» группе она, правда, отно
шения не имела, но печаталась в левонародническом журнале «Заве
ты» и когдато занималась историей декабризма под руководством
профессора В.И. Семевского. Это обстоятельство, вероятно, послужило
причиной для ее приглашения принять участие в вечере памяти.
Как сообщало «Знамя труда», вне программы на вечере выступил
П. Орешин с чтением своего стихотворения «Памяти декабристов…»,
текст которого затем был помещен в газете 34. В напечатанном ранее
газетном анонсе дополнительно указывалось о выступлении хора за
вода Лесснера. Напомню, что именно этот хор одновременно с Есени
ным выступал и на вечере в Тенишевском училище, который устраи
вала редакция журнала «Революционная работница».
В хронике В.Г. Белоусова приведена информация из «Знамени тру
да» об одном из выступлений Есенина в левоэсеровском клубе в Мос
кве 5 июня. Новые интересные сведения дал просмотр левоэсеровс
кой прессы за 1917–1918 гг. В новейшей «Летописи жизни и творчества
С.А. Есенина» учтены и анонсы ноябрьскодекабрьских выступлений,
но не приведены сами тексты. Привожу здесь эти объявления, допол
нив их заново выявленными:
1.
«Клуб III Нарвского района

Петроградский Комитет партии соц.рев. устраивает, в пользу Пет

роградской организации, в воскресенье 26 ноября – Утро народных
поэтов, с участием С. ЕСЕНИНА, А.П. ЧАПЫГИНА, П. ОРЕШИНА.
Вступительное слово «Искусство и революция» В.В. Шимановского.
Плата за вход 1 руб.
Билеты продаются: Лиговка, 44, кв. 300–301 (Петроградский Ко
митет) и при входе».
Аналогичное объявление об «Утре народных поэтов» 4 декабря
было напечатано в «Знамени труда» и несколькими днями позже.
В нем дополнительно указывалось:
«Начало в 1 час дня.
Адрес: Петергофский пр., 4/17».

410
 2.
«В клубе Рождественского района партии левых с.р. (ул. Жуковс
кого, 55) на Рождественских праздниках, во вторник, 26 и в среду,
27 декабря, в 7 1/2 веч. устраиваются
Литературномузыкальные вечера
с участием поэтов: Есенина, Рюрика Ивнева, пролет.<арского>ар
тиста Игнатова и др.
В антрактах – буфет.
Билеты по 1 р., на Жуковской, 55 и Лиговская, 44.»
Ранее «Знамя труда» помещало объявление об участии упомяну
того «пролетарского артиста» вместе с просто артистками (вероятно,
не «пролетарскими») К. Клоковой и М. Федоровой, а также с «това
рищем» Дмитрием Михайловичем Пинесом (известным в Петрограде
левым эсером, будущим секретарем Вольной Философской Ассоциа
ции) на музыкальном вечере в том же клубе.
Более поздние номера «Знамени труда» сообщали о вечерах
в Москве:
1.
«1го мая Московский комитет партии левых с.р. (интерн.<ацио
налистов>) устраивает вечер в помещении Ц.К. (Леонтьевский пер.,
18) при участии Спиридоновой, Камкова, Штейнберга, Есенина, Оре
шина, Сухарькова и др. Начало в 8 ч.<асов> в.<ечера>. Плата за вход
1 руб. по предъявлении партийных билетов».
2.
«В понедельник, 6 мая, в 5 ч.<асов> в.<ечера>, Рогожским комите
том партии левых соц.рев. открывается клуб (Семеновская ул., 21).
С речами выступят: т. Камков, т. Каховская, т. Черепанов. В кон
цертном отделении выступят поэты: Есенин, Орешин, с пением т. Су
харьков. Плата за вход 50 коп.».
3.
«В помещении бывшего Немецкого Клуба (Софийка, 6), в среду,
5 июня, в 6 1/2 час. веч., состоится литературномузыкальный вечер
при участии Лундберга, А. Белого, Есенина, Орешина, Лурье, Чере
панова и др.
Плата за вход – 3 р. Чл.<ены> партии – 2 р.
Билеты предварительно в Моск.<овском> Ком.<итете> пар.<тии>
(Леонтьевский, 18). В день вечера с 4 час. – при входе» 35.

411
 Таким образом, можно указать на целый ряд видных левоэсеровс
ких деятелей, с которыми был хотя бы шапочно знаком Есенин. Не
говоря уже о Я.Г. Блюмкине, к именам Спиридоновой и Камкова мож
но добавить членов ЦК И.З. Штейнберга, Д.А. Черепанова, И.К. Ка
ховской, и, как будет показано далее, В.А. Карелина и В.Е. Трутовс
кого. К числу активных левых эсеров принадлежал Георгий Николаевич
Сухарьков, в прошлом член Петроградского ВРК. Весной 1918 г. он был
членом ВЦИК и состоял на службе в Наркомате земледелия. Что каса
ется упоминаемого в последнем из объявлений Лурье, то это, скорее все
го, был композитор Артур Сергеевич Лурье (1892–1966). Он не при
надлежал к левым эсерам, но, повидимому, был с ними связан, так как
впоследствии входил в Вольфилу (иначе «Скифскую академию»).
В числе тех, кто был наиболее близко знаком с Есениным, помимо
П.А. Кузько, следует также назвать члена левоэсеровского ЦК Вениа
мина Михайловича (Беньямина Менделевича) Левина (1892–1958), ко
торый остается не вполне раскрытым связующим звеном между «скиф
ской» группой и руководством ПЛСР. Как член ВЦИК, Левин
участвовал в работе ВСНХ и входил в Исполком Крестьянской секции.
Выступая в печати с поэтическими произведениями под псевдони
мом «В. Мечтатель», он самоопределялся в качестве имажиниста.
Впоследствии в воспоминаниях о Есенине Левин рассказал о начале
знакомства с поэтом, чему поспособствовал ИвановРазумник: «Он
познакомил меня с Есениным, постоянно бывавшим у него, а также с юной
девушкой, секретаршей «Дела народа», Зинаидой Райх, ставшей же
ной Есенина» 36.
Продолжение мемуарного рассказа Вениамина Левина заслуживает
наиболее пристального внимания:
«С переездом правительства в Москву переехали туда и мы, и, за
няв предоставленный нам особняк в Леонтьевском переулке для Цен
трального Комитета левых эсеров и газеты «Знамя Труда», я стал фак
тическим руководителем ежедневной газеты в Москве. Все вышло так
быстро и неожиданно, что я не успел даже хорошенько осознать важ
ность и ответственность поста, мною занимаемого. Все «ответственные
члены редакции» были заняты высокой политикой и редко являлись
в газету, и я один должен был решать все редакционные и технические
вопросы».
Стоит обратить внимание на то, что по времени эта изложенная
ситуация соотносится с приведенным письмом Спиридоновой к Ива
новуРазумнику.

412
 Далее Левин вспоминал:
«Есенин был с нами, возле нас (подчеркнуто мною. – Я.Л.). Его сти
хи или изредка статьи с отзывами о сборниках поэтов (так, например,
я помню о «Зареве» Орешина) я помещал в газете, никого не спра
шивая из номинальных членов редакции в Москве (М. Спиридоно
ва, Б. Камков, Трутовский). Вскоре же я получил приглашение редак
тировать вторую газету «Голос Трудового Крестьянства», которая шла
в деревню. Конечно, я немедленно пригласил Есенина участвовать и
в этом издании».
В отношении помещения критической статьи Есенина «О “Зареве”
Орешина» в «Знамени труда» В. Левин ошибся. Эта рецензия была
опубликована во втором номере журнала «Наш путь», который вы
шел 15 июня. Это обстоятельство, впрочем, не исключает того, что
о размещении статьи мог позаботиться Левин.

«Работал с эсерами… как поэт»

Одним из интереснейших литературных проектов, которому, увы,
было не суждено состояться, был замысел журнала «Красный пахарь».
Анонс готовившегося нового издания был опубликован в «Голосе тру
дового крестьянства» 26 июня:

«В скором времени выйдет новый ежемесячник

«КРАСНЫЙ ПАХАРЬ»
Журнал Трудового Крестьянства.
Под редакцией А. Измайлович, В. Левина, Н. Курдюмова
и Сорокина
В журнале будут помещены:
I. Портреты и рисунки: художников Пастернака, Г. Пашкова, Иос.
Левина и др.
II. Стихи и рассказы: Сергея Есенина, Петра Орешина, Николая
Клюева, Алексея Чапыгина, Александра Ширяевца и др.
III. Статьи: Вл. Бакрылова, Р.В. ИвановаРазумника, Евгения Лунд
берга, Вен. Левина, Марии Спиридоновой и др.
Кроме вышеуказанных, в журнале будут постоянные отделы: сельс
кое хозяйство, лечебник и другие, необходимые для трудового кресть
янства.
Журнал издается Крестьянской Секцией ВСЕР. Ц.И.К.»

413
 При анализе текста этого анонса следует обратить внимание
на то, что он возник в рамках все той же Крестьянской секции ВЦИК
под председательством М.А. Спиридоновой. Структура секции окон
чательно сложилась к марту 1918 г. Она состояла из организацион
нопропагандистского отдела с тремя подотделами (агитаторским, хо
доков и корреспондентским) и нескольких вспомогательных
подразделений – автомобильного и хозяйственнопродовольствен
ного отделов, комендатуры и т.д. Во главе Крестьянской секции сто
ял Исполком. При ней были образованы литературноиздательская
комиссия и курсы агитаторов. Ведущий организационнопропаган
дистский отдел Крестьянской секции возглавляла подруга Марии
Спиридоновой со времен Нерчинской каторги Александра Адоль
фовна Измайлович (1878–1941). Большинство в секции принадле
жало левым эсерам, кроме них ее членами были эсерымаксималис
ты, анархисты, большевики и беспартийные. Общее число членов
доходило до 140.
В.М. Левин, левый эсер Николай Иванович Курдюмов и больше
вик Иван Федорович Сорокин входили в Исполком Крестьянской
секции. Интересен состав художников намечавшегося издания. Вдо
бавок к Иосифу Михайловичу Левину (брату и единомышленнику
Вен. Левина) и Георгию Пашкову – автору обложки и книжной марки
«временника литературы, искусств и политики» «Знамя труда», – не
сколько неожиданным выглядит присутствие в анонсе Л.О. Пастер
нака. Можно предположить, что его привлечение к издательскому на
чинанию под эгидой левых эсеров было осуществлено при
посредничестве Бориса Пастернака и Е.Г. Лундберга. Состав намечав
шихся авторов – это все та же «скифско»новокрестьянская компа
ния, переговоры с которой о предоставлении имен для анонса, скорее
всего, вел В.М. Левин. Помимо традиционных авторов сборников
«Скифы» и левоэсеровских изданий, обращает на себя внимание имя
Владимира Васильевича Бакрылова (1893–1922), левого эсера и де
ятеля Театрального отдела Наркомпроса, позднее ставшего одним из
секретарей Вольной Философской Ассоциации.
В задуманном виде журналу не суждено было состояться. Но он
все же начал выходить в 1919 г. как издание Наркомата земледелия
под редакцией А.Х. Митрофанова. Но никого из «скифских» авторов
(за исключением П. Орешина) в новой версии журнала уже не было.
В день убийства левыми эсерами Мирбаха вышел 166й номер «Го
лоса трудового крестьянства». В последующие дни Крестьянская сек

414
ция в ее прежнем составе, равно как и редакционная коллегия ее орга
на, прекратили существовать. Руководители секции М.А. Спиридо
нова и А.А. Измайлович оказались под арестом в Кремле. А затем
Крестьянская секция была и вовсе упразднена: ВЦИК вынес реше
ние о преобразовании ее в обычный отдел с последующим слияни
ем с Наркомземом. Заведующим отделом был утвержден больше
вик А.Х. Митрофанов. Редакция «Голоса трудового крестьянства»,
сохранившего прежний логотип, но растерявшего большинство ав
торов, отныне становилась анонимной.
Вполне возможно, что обсуждение проекта по изданию журнала
«Красный пахарь» могло происходить на квартире у В.М. Левина.
В своих мемуарных заметках он вспоминает о подобных встречах
с участием Есенина и ИвановаРазумника: «Мою работу в «Знамени
труда» делила со мною моя жена Зинаида Валентиновна (правильно
Вениаминовна. – Я.Л.). Таким образом, она стала моей технической
секретаршей и в мое отсутствие заменяла меня в разговорах с новы
ми людьми. В «Деле народа» такой секретаршей была Зинаида Райх,
а в «Знамени труда» – Зинаида Валентиновна. Есенин, которому
тогда было 22 года, был ежедневным нашим посетителем, гостем,
сотрудником, почти членом семьи. Наша частная квартира в две ком
наты была на Моховой улице, в отеле «Националь» (т.н. 1й Дом
Советов. – Я.Л.), прекрасно благоустроенная, конечно, без кухни. Тем
не менее, мы имели возможность и там принимать наших гостей: Ива
новаРазумника, Есенина и Зинаиду Райх».
Зинаида (Зельда) Вениаминовна Гейман (1892, по другим сведе
ниям 1896–1971), о которой здесь идет речь, была тесно связана с Сер
геем Есениным на продолжении всех послереволюционных лет. Не ус
пев закончить высшее образование в дореволюционный период, в 1920е
гг. Гейман училась в Высшем литературнохудожественном инсти
туте в Москве, куда она поступила по рекомендации Л.М. Карахана
и А.В. Луначарского. В ее личном студенческом деле в РГАЛИ сохра
нилась записка В.Э. Мейерхольда на имя ректора института В.Я. Брю
сова, датированная 9 августа 1923 г.:
«Дорогой Валерий Яковлевич,
прошу Вас освободить от испытаний (по художественной части)
Зинаиду Вениаминовну Гейман, она только что приехала из Сибири,
данный путь ее очень утомил; у нее образовательный ценз имеется.
С коммунистическим приветом
В. Мейерхольд» 37.

415
 До 1917 г. Гейман принадлежала к РСДРП, но, выйдя замуж за Ле
вина, оказалась вне партии. «Две Зинаиды – Зинаида Вениаминовна и
Зинаида Есенина очень подружились…», – писал Левин. Второй муж
Гейман – писатель Родион Березов (Р.М. Акульшин) – также оставил
интересные воспоминания о Есенине 38.
В отношении формальной принадлежности Сергея Есенина
к ПЛСР и, в частности, в вопросе о том, в какой именно организации он
мог оформить свое членство, а также публиковал ли он подписку о вы
ходе из партии подобно З.Н. Райх, – новых данных обнаружить не уда
лось. Но это не означает, что таких документов не существует вовсе.
Среди находящихся в ГАРФ материалов издательства «Революци
онный социализм» я обнаружил две есенинских расписки, которые
никак не отражены в академическом собрании сочинений. Точнее, в нем
приведены две других расписки. Одна из них была сделана для изда
тельства «Скифы».
«Получил в счет аванса (120) рублей сто двадцать.
Сергей Есенин».
Другая – для издательства «Революционный социализм» 21 фев
раля 1918 г.:
«Получил Сергей Есенин» 39.
Первый из обнаруженных документов – это собственноручное за
явление поэта, скрепленное подписями членов ЦК ПЛСР В. Трутовс
кого и В. Карелина:
«Прошу выдать т. С. Есенину недополученный гонорар
за книгу «Голубень» в сумме двухсот пятидесяти руб. (250 р.)
14 июня 1918»
Второй документ – это расписка в получении денег:
«Получен от изд.<ательства> Револ.<юционный> Социализм че
рез тов. Бржоза недополученный гонорар за книгу «Голубень» двести
пятьдесят руб.
19/VI
С. Есенин» 40.
Оба члена левоэсеровского ЦК, завизировавшие заявление Есе
нина, имели прямое отношение к литературным делам. Владимир Ев
геньевич Трутовский (1889–1937) курировал деятельность издатель
ства «Революционный социализм», выступая с докладами о его работе
на II и III съездах ПЛСР. Владимир Александрович Карелин (1891–
1938) в июнеиюле 1918 г. вместе с ИвановымРазумником и Лунд

416
бергом входил в редколлегию «временника литературы, искусств и по
литики» «Знамени труда» и сам печатался в нем. Во втором из номе
ров этого задумывавшегося как ежемесячное издание не было текстов
Есенина (раздел «Стихи» поместил, как и в первом номере, четыре сти
хотворения: «Повечерье» С. Кошкарова, «Близкой» А. Белого, «Есть
лучше и хуже меня…» А. Блока и «Над “Бахчисарайским фонтаном”»
С.Б.[оброва] ).
О Е.А. Бржоза мало что известно. В 1918 г. он являлся представи
телем издательства «Революционный социализм», ведя, в частности,
его дела с «Типографией Товарищества А.И. Мамонтова». В.Е. Тру
товский вспоминал, как после июльских событий квартира Бржоза ис
пользовалась в качестве конспиративной явки для членов ЦК, скры
вавшихся на дачах под Москвой. Деньги Есенин, скорее всего, мог
получить в конторе «Знамени труда», находившейся по адресу: Со
ветская площадь, гостиница «Дрезден», комната 203.
Библиографы считают, что книга «Голубень» вышла между 16 и 22
мая. В сборник вошли стихотворения и маленькие поэмы, частично
печатавшиеся в «Скифах» и левоэсеровских изданиях. Важно отме
тить, что на авантитуле и на четвертой странице обложки присутство
вала издательская марка «Скифов».

Сокращения:
ГЖУ – губернское жандармское управление
ПК – Петроградский комитет
ПЛСР – партия левых социалистовреволюционеров
ПСР – партия социалистовреволюционеров
РСРП – Российская социалдемократическая рабочая партия
ЦК – Центральный Комитет

Примечания
1
Летопись жизни и творчества С.А. Есенина: В 5 т. Т. 2: 1917–1920.
М.: ИМЛИ РАН, 2005. С. 9.
2
Есенин С.А. Полное собрание сочинений. В 7 т. Т. 7. Кн. 1. М., 1999. С. 13.
3
Андрей Белый и ИвановРазумник. Переписка. СПб.: AtheneumФеникс,
1998. С. 104.
4
ГАРФ. Ф. 6065. Оп. 1. Д. 1. Л. 2.
5
Активный правый эсер А.В.Турба (по профессии присяжный поверен
ный) был расстрелян в сентябре 1918 г. в Вологде.

417
 6
С.А. Есенин. Материалы к биографии. М.: Историческое наследие, 1992.
С. 340,342.
7
Ср.: Летопись жизни и творчества С.А.Есенина. Т. 2. 1917–1920.
М.: ИМЛИ РАН, 2005. С. 33.
8
См.: Летопись жизни и творчества С.А. Есенина. Т. 2. С. 49.
9
ГАРФ. Ф. 102. Оп. 243 (ОО). 1912 г. Д. 9. Ч. 8. Литер В. Л. 21–22.
10
См.: Свирская М. Знакомство с Есениным / Публ. С. Волкова [С.С. Ку
няева] // Наш современник. 1990. № 10; Она же. Из воспоминаний / Публ.
Б. Сапира // Минувшее: Исторический альманах. Вып. 7. М., 1992; Она же. Зна
комство с Есениным // Русское зарубежье о Есенине: В 2 т. / Сост. Н.И. Шубни
коваГусева. Т. 1: Воспоминания. М., 1993.
11
Гольцева А. Знакомый вам Сергей Есенин. Орел, 2005. С. 16–17.
12
Цит. по: Русское зарубежье о Есенине: В 2 т. / Сост. Н.И.Шубникова
Гусева. Т. 2: Эссе, очерки, рецензии, статьи. М., 1993. С. 170.
13
Ф. 102. Оп. 243 (ОО). 1913 г. Д. 25. Ч. 8. Л. 12–12 об.
14
Там же. Л. 13–13 об.
15
ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 392. Л. 24. – См. также другие подробности
революционной и литературной биографии Ф.И. ВитязеваСеденко в ком
ментариях к моей публикации: Переписка [В.Н. Фигнер] с Витязевым //
Звенья: Исторический альманах. Вып. 2. М.–СПб.: Феникс, Atheneum, 1992.
С. 457–458, 465–466.
16
15. ИРЛИ. Ф. 79. Оп. 1. Ед. хр. 281. Л. 1. – Полная публикация осуществ
лена мною в подборке документов: К истории взаимоотношений левого на
родничества и «скифов» // Лица: Биографический альманах. Т. 7. М.–СПб.:
ФениксAhteneum, 1996. С. 456.
17
Революционная работница. 1918. № 1. С. 16.
18
См.: Р.В. ИвановРазумник: Биобиблиография / Сост. Я.В. Леонтьев //
Библиография. 1993. № 3. С. 69.
19
О выходе первого номера журнала газеты сообщили 12 августа 1917 г.
20
В некоторых газетных анонсах вместо «А. Ганин» ошибочно указыва
лось «А. Санин».
21
ИРЛИ. Ф. 79. Оп. 1. Ед. хр. 328. Л. 1. – Первая публикация осуществле
на мною в подборке документов: К истории взаимоотношений левого народ
ничества и «скифов»… С. 456–457.
22
Ср.: Блок А. Записные книжки. 1901–1920. М.: Художественная литера
тура, 1965. С. 394, 397, 400, 403.
23
Подробней см. в кн.: Лавров В.М. «Крестьянский парламент» России. М.:
Археографический центр, 1996.
24
Блок А. Записные книжки… С. 387.

418
 25
Там же. С. 397.
26
Лундберг Е. Записки писателя. [Л.]: Издво писателей в Ленинграде,
[1930]. С. 150–151.
27
См. их перечень в работе: Литературная жизнь России 1920х годов. Со
бытия. Отзывы современников. Библиография. Т. 1. Ч. 1: Москва и Петрог
рад. 1917–1920 гг. М.: ИМЛИ РАН, 2005. С. 225–226.
28
Гронский И.М. Из прошлого… Воспоминания. М.: Известия, 1991.
С. 225–226.
29
Он же. О крестьянских писателях (Выступление в ЦГАЛИ 30 сентября
1959 г.) / Публ. М. Никё // Минувшее: Исторический альманах. Вып. 8.
М., 1992. С. 145–146.
30
Кузько П.А. Есенин, каким я его знал // Воспоминания о Сергее Есени
не. М.: Московский рабочий, 1965. С. 203.
31
В «Артели художников “Сегодня”» с обложками, рисунками и клише
работы Н. Любавиной, В. Ермолаевой и Е. Туровой вышли также книги:
1) Н. Венгрова, А. Ремизова, С. Дубновой, И. СоколоваМикитова и Уитмэна. –
Рецензии на них появились в левоэсеровских «Знамени труда» (автор Инно
кентий Оксенов) и «Нашем пути» (автор Скальд).
32
РГАЛИ. Ф. 998. Оп. 1. Д. 3185. Л. 3. – Объявление об этом вечере также
печаталось в газете «Знамя труда».
33
Есенин С.А. Полное собрание сочинений. В 7 т. Т. 7. Кн. 2. М., 2000. С. 541.
34
Знамя труда. 1917. № 98. 17 декабря.
35
См. «Знамя труда» за 28, 30 апреля и 31 мая 1918 г.
36
Здесь и далее цит. по: Левин Вен. Есенин в Америке // Русское зарубежье
о Есенине. Т. 1. М.: Инкон, 1993. С. 213–214.
37
РГАЛИ. Ф. 596. Оп. 1. Д. 250. Л. 10.
38
См.: Русское зарубежье о Есенине… Т. 1. С. 241–256.
39
Есенин С.А. Полн. собр. соч. Т.7. Кн. 2. М., 2000. С. 201, 280–282.
40
ГАРФ. Ф. 9591. Оп. 1. Д. 63. Л. 53–53 об.

419
 А.В. Сафронов, г. Рязань

Трагедия беспризорного детства

в творчестве С. Есенина 20$х годов
(«Папиросники» и «Русь бесприютная»)
Маленькая поэма С.А. Есенина «Русь бесприютная» включается
многими исследователями в состав цикла, складывавшегося в творче
стве поэта в 1923–25 годы. Это, помимо названной, поэмы «Русь ухо
дящая» и «Русь советская». О.Е. Воронова считает несомненной так
же связь этих «маленьких поэм» с циклом стихотворений «Русь», одно
из которых Есенин читал в присутствии императрицы Александры
Федоровны в Царскосельском лазарете 22 июля 1916 года.
Нам кажется бесспорным также и то, что «Русь бесприютная» вме
сте со стихотворением «Папиросники» является составной частью
разработки еще одной важной для Есенина темы – цикла о русских
бродягах, странниках, «отверженных» и «несчастных».
Мотивы странничества и бродяжничества, тесное слияние образов
странствующего инока и босяка, взаимодействие лирики С.А. Есени
на с тюремным фольклором ХХ века рассмотрены нами подробно
в ранее опубликованных статьях «Художественная концепция русско
го странничества в творчестве С.А. Есенина и С.В. Максимова» («Со
временное есениноведение». 2004, № 1); «Сергей Есенин и тюремная
муза» («Современное есениноведение», 2004, № 2, в соавторстве).
Обращение к судьбе детей «дна» – нового поколения странников
и бродяг – выглядит закономерным продолжением этой темы после
трагических событий революции и гражданской войны, в условиях ка
чественных изменений мировоззрения и художественного мира поэта,
в годы «увядания», угасания в нём «бродяжьего духа».
Однажды, наблюдая, как беспризорники «воюют с Москвой»,
поэт восхищенно сказал Галине Бениславской: «Вот это сила. Вы
растут – попробуйте справиться с ними. Посмотрите на них: в лох
мотьях, грязные, а всё останавливают и опрокидывают на дороге.
Да это ж государство в государстве, а ваш Маркс о них не писал».
И целый день всем рассказывал об этом государстве в государстве»1.
Поэт любил слушать заунывные песни беспризорников (особенно
песню «Позабыт, позаброшен…») и прекрасно знал язык каторжни
ков и нищих. Н.К. Вержбицкий вспоминал: «В разговоре он (Есе
нин) – употреблял жаргонные слова, пользовался босяческими ин

420
тонациями и жестами, но всё это делал естественно и просто, без
тени притворства»2.
Неплохое знание Есениным языка, быта и нравов уголовной среды
отразилось и в «Стране Негодяев» – произведении с криминально
приключенческим сюжетом и соответствующими героями.

Обратим внимание на социальноисторический контекст, в кото

ром создавались Есениным «Папиросники» и «Русь бесприютная».
По официальным данным, после тяжелых, кровавых лет Первой
мировой и Гражданской войн 7 миллионов детей – абсолютно точное
число установить невозможно – остались без родителей, без семьи,
оказались на улице. «Большая часть их жила попрошайничеством, во
ровством и разбоями. Они исполняли жалостливые песни на вокзалах
и в вагонах поездов о своей горькой судьбе или хищными сворами на
летали на прохожих и мелких уличных торговцев. Ютились беспри
зорники в разрушенных городских зданиях, заколоченных на зиму
лотерейных будках, кладбищенских склепах, старых вагонах, ото
гнанных в тупики, в кочегарках списанных паровозов, асфальтовых
чанах, бочках изпод цемента… Озлобленные и озверевшие, пропи
танные цинизмом ребята не останавливались и перед пролитием чу
жой крови», – пишет об этом современный исследователь 3. Суро
вый быт и душевный надлом беспризорников, их попытки найти
«путевку в жизнь» описал в 30е годы А.С. Макаренко в «Педагоги
ческой поэме», но еще раньше эту проблему пытались исследовать
Вяч. Шишков («Странники»), Л. Пантелеев и Г. Белых («Республи
ка ШКИД»), Л. Леонов («Вор»), Л. Сейфуллина («Правонарушите
ли»), В. Маяковский («Беспризорщина»).
В начале 20х годов беспризорники стали грозной силой в руках
уголовников, образовывали крупные банды, объединенные жесткой
дисциплиной и авторитетом вожака 4. Вожаками у них становились,
как правило, уголовники «из бывших», нередко – кадровые офицеры 5.
ВЦИК 21 января 1921 года создал Комиссию по улучшению жизни
детей под председательством главы ВЧК (позже – ОГПУ) Ф.Э. Дзер
жинского. «Чекисты совершенно точно определили направление уда
ра: лишить уголовный мир (и прежде всего – классовых врагов) основ
ной опорной силы – подрастающего поколения»6.
31 марта 1923 года в «Известиях» появилось обращение Комиссии
ВЦИК за подписью Дзержинского, в котором все рабочие и крестьяне,
все трудящиеся призывались прийти на помощь беспризорным детям.

421
 В движении за социальную адаптацию малолетних преступников
и просто сирот активно участвовали многие деятели культуры и ис
кусства, участвовали и деньгами, и конкретными делами, и поэтичес
ким словом.
А.Ф. Кулемкин, литератор, издательский работник, бывший сту
дент литературнохудожественного института имени В. Брюсова,
вспоминал, как однажды прочитал Есенину стихотворение «Гамены»
(в переводе с французского – юные бродяги; в России для именования
таких утвердилось слово «гавроши» по имени героя В. Гюго) о бес
призорниках, ночевавших в норах и нишах китайгородской стены.
В ответ Есенин прочитал свое стихотворение «Папиросники». «По
том оно было напечатано в журнале «Красная нива» за 1927 г.» 7.
Улицы печальные,
Сугробы да мороз.
Сорванцы отчаянные
С лотками папирос.
Грязных улиц странники
В забаве злой игры,
Все они – карманники,
Веселые воры (IV, 188).
Отметим привычное для Есенина слово «странники», характери
зующее людей, «выломившихся» из традиционного строя жизни. Бро
сающаяся в глаза криминализация беспризорности, уверенное вхож
дение «пацанов» в «блатное сообщество» не вызывают у поэта
сомнений: «все они… воры». Отмечает он и такой аспект деятельности
профессиональных преступных сообществ, как зафиксированный
«раздел территорий» между шайками:
Тех площадь – на Никитской,
А этих – на Тверской.
Стоят с тоскливым свистом
Они там деньденьской.
Снуют по всем притонам
И, улучив досуг,
Читают Пинкертона
За кружкой пива вслух (IV, 188).
Юные уголовники, «пацаны» – так стали называть их на блатном
жаргоне («по фене») в начале 20х годов 8 – романтизируют Америку,

422
из которой Есенин недавно вернулся, как страну гангстеров; читая о
подвигах отважного сыщика Ната Пинкертона, они, безусловно, вос
хищаются и его противником, ловким и хитрым преступником, гораз
до более близким социально и психологически.

Пускай от пива горько,

Они без пива – вдрызг.
Все бредят НьюИорком,
Всех тянет в СанФранциск (IV, 188).

Но до воплощения этой наивной и детской мечты далеко, и –

Потом опять печально
Выходят на мороз
Сорванцы отчаянные
С лотками папирос (V, 189).
Кольцевая композиция стихотворения придает сладким грёзам «со
рванцов» оттенок безнадежности, несбыточности.
Продолжение размышлений о человеческой беспризорности, без
домности, неприкаянности в поэме «Русь бесприютная» следует рас
сматривать в гораздо более широком историческом контексте, чем это
делалось ранее (заметим, что серьезных попыток этого, в общемто,
и не было).
Реальная история Гражданской войны в России, свидетелем ко
торой был Есенин, мало напоминала официальный «краснобелый»
вариант, пропагандировавшийся в чуть более поздние времена ком
мунистической властью. Стоит напомнить, что в первые годы Граж
данской войны практически во всех губернских городах России воз
никали свои правительства, чаще всего – по нескольку, воевавших
между собой. Крестьяне же воевали в своих уездах и волостях, а то и
на территории общины, на стороне тех, кто обещал землю, против
тех, кто требовал возврата захваченных мужиками помещичьих уго
дий. «Партизанские» отряды оказывали сопротивление и монархистам,
и сторонникам Учредительного собрания, и «зеленым», и продотрядам
из городов с комиссарами во главе. М.А. Шолохов, рисуя в «Донских
рассказах» трагический раскол в казачьих семьях по «краснобелому»
признаку, несколько упростил реальную картину великой смуты;
лишь в «Тихом Доне» он показал разнообразие социальноэкономи
ческих программ, политических сил, вооруженных формирований,
боровшихся «за правое дело».

423
 В начале 20х годов, когда все «улеглось», когда в результате НЭПа
в стране появилось достаточное количество «сытых» – а в их числе и
крестьяне, еще недавно защищавшие свою, а точнее – захваченную
у помещиков землю от продотрядов – поэт напоминает всем: монахам,
восстававшим против «безбожников», бывшим «партизанам», власти,
стремительно бюрократизировавшейся и писавшей бесконечные «про
токолы», – о тех, чья судьба напомнила ему о судьбе Оливера Твиста:
о беспризорных детях, стоящих на пороге превращения в организо
ванную криминальную силу, в будущих сидельцев «Крестов» и «Бу
тырок», Соловков и Колымы, в строителей Беломорканала, в «несчас
тных» и «отверженных».
Но он видит в них другие, творческие, силы и возможности: в них
Троцкий, Ленин и Бухарин, в них Некрасов, Пушкин и Кольцов.
Из беспризорников в поэты – такой путь в действительности про
делали Иван Кырля, Павел Железнов.
Об истории создания поэмы «Русь бесприютная» свидетельствует
тифлисский журналист Н.К. Вержбицкий. Летом 1924 года в одной
из газет появилась заметка о том, что в Тифлисе открылся коллектор
для беспризорников, откуда их будут отправлять в детские дома и ко
лонии. Есенин захотел во что бы то ни стало посетить это учреждение,
и они с Вержбицким отправились в Авлабар. Тифлисский Авлабар тех
лет – типичный «босяцкий» район, аналог одесских Молдаванки и
Пересыпи.
«В большом, невзрачном, казарменного типа помещении находи
лись человек пятьдесят «пацанов», задержанных на железнодорожных
путях, в пустых товарных вагонах, в пещерах, вырытых по берегу реки,
на улицах»9. Вержбицкий вспоминает, что Есенин был одет в ярко на
чищенные жёлтые туфли, новую серую шляпу, хороший, только что
отглаженный серый костюм.
«Есенин смело распахнул двери и быстрым шагом вошел в доволь
но грязное и неуютное помещение. Можно было подумать, что он уже
не раз здесь бывал и всё ему хорошо знакомо. Он сразу направился
к широким и тоже не очень чистым нарам, на которых сидели и лежа
ли полуголые, выпачканные угольной пылью, завшивевшие мальчиш
ки в возрасте от шести до пятнадцати лет» (там же). Есенин сел на
нары, снял шляпу, «подобрал одну ногу под себя и принял позу, кото
рая удивительно напоминала обычную позу беспризорника: одновре
менно развязную и напряженную»10.

424
 Он начал оживленную беседу, которая велась в почти товарищес
ком тоне, рассказал, как он сам был беспризорником, холодал, голо
дал, но потом нашел в себе силы расстаться с бродяжничеством, по
дыскал работу, выучился грамоте и стал поэтом. Разумеется, этот
рассказ от начала до конца был выдуман Есениным. Поэт сделал это,
возможно, для того, чтобы наладить доверительные отношения. Мно
гие современники в числе черт личности Есенина называют актерс
кое, игровое начало, умение притворяться, при этом нередко, как мы
увидим, он и сам в какойто момент начинал верить в «предлагаемые
обстоятельства».
Беспризорники в ответ на его искреннее признание начали рассказы
вать о своей жизни, они вспоминали о своих путешествиях, о не всегда
благопристойных способах приобретения средств для пропитания. Есе
нин убеждал новых знакомых, что «советская власть никогда не даст
им погибнуть, она оденет их, приютит, научит работать, сделает счаст
ливыми людьми…»11.
Дети, с которыми встретился поэт в Тифлисе, – явно не «местные»,
ибо, в буквальном смысле, находят с ним общий язык – не погрузински
же он с ними беседовал! Вспоминается фраза беспризорника из одного
советского фильма: «Поедем на юг. Там тепло, там яблоки». Видимо, и
эти мальчишки «от шести до пятнадцати лет» добирались на крышах
вагонов и в угольных ящиках в теплую Грузию, мечтая о солнце и фрук
тах, растущих, по их наивным представлениям, «просто так» – без со
бак и сторожей.
На улицу Есенин с Вержбицким через час вышли взволнованны
ми, беспризорники провожали их до дверей всей толпой и кричали:
«Приходите еще!» «Есенин шёл большими шагами и всё время гово
рил, както странно заикаясь и размахивая руками. Он говорил о том,
что больше с этим мириться нельзя, невозможно дальше спокойно на
блюдать, как у всех на глазах гибнут, может быть, будущие Ломоносо
вы, Пушкины, Менделеевы, Репины! «Надо немедленно, – громко го
ворил Сергей, хватая меня за локоть, – немедленно очистить от монахов
все до единого монастыри и поселить там беспризорных! Нечего цере
мониться с попами и монахами, тем более с такими, которые убивали
красных воинов!»
Как раз в те дни были опубликованы в газетах материалы о «свя
тых отцах» НовоАфонского монастыря, около Сухума, которые с
винтовками боролись против Красной Армии»12. Подлинность фактов,

425
изложенных в этой статье, не вызвала, очевидно, у Есенина никаких со
мнений, хотя представляется весьма сомнительным участие монашеству
ющих в неспровоцированных боевых действиях. Или спровоцирован
ных? Откуда в монастыре появилось оружие? Где проходили монахи
военную подготовку? Кто благословил их взять в руки винтовки и на
рушить заповедь «Не убий»? В конце концов, кто в этом инциденте
первым открыл огонь? Логично было бы предположить, что статья
о священниках, ведущих войну против советской власти, – типичный
«социальный заказ», который большевики использовали как предлог для
очередной антирелигиозной кампании. Интересно было бы узнать, ка
кие последствия для монахов и монастыря она имела? Не разместили ли
в Афонском монастыре какиелибо советские учреждения, казармы, скла
ды? Как бы то ни было, Есенин в пропагандистскую легенду поверил.
Ходил Есенин и к тогдашнему председателю Закавказского ЦИК
Михе Цхакая. В ответ на эмоциональное заявление поэта глава Закав
казья сказал, что правительство уже нашло для беспризорных хоро
шие помещения, где в самом ближайшем будущем должны быть орга
низованы трудовые колонии.
Спустя три дня после посещения коллектора, в «Заре Востока»
появилась «маленькая поэма» Есенина «Русь бесприютная», привле
кавшая внимание к самым больным местам тяжело налаживающейся
послевоенной жизни. На нее было мало откликов в текущей прессе,
о ней до сих пор нет масштабных исследований.
В «Руси бесприютной», как и в других «маленьких поэмах», нет
непосредственного изображения революционных событий, но бури
гражданской войны и послевоенное неустройство «просвечивают»
сквозь строки всех произведений этого цикла. Деревня лишена патри
архальности, идилличности, поэтизации, это отнюдь не Русь право
славная в её безропотности, тихой, но упорной вере, в извечном труде,
в кроткой радости «с громкой песней весной на лугу».
Начинается поэма с печальной, грустной, горькой ноты, которая
будет звучать на протяжении всего произведения:
Товарищи, сегодня в горе я,
Проснулась боль
В угасшем скандалисте!
Мне вспомнилась
Печальная история –
История об Оливере Твисте (II, 98).

426
 После этой эмоциональной экспозиции, в которой сталкиваются
разные смысловые и лексические пласты (современное «товарищи» и
герой «буржуазного» Диккенса, митинговое обращение и интимное
признание «сегодня в горе я»), идет основная часть, которая строится
на социальном противопоставлении и резких эмоциональных контра
стах, нарастающих от строки к строке.
Есенин видит опасный и, может быть, роковой раскол в русском
обществе. Его ужасают жестокость, лицемерие и ханжество «монахов»,
он видит, как маскируются вчерашние враги, открыто выступавшие
с оружием в руках против большевиков:
Мы все поразному
Судьбой своей оплаканы.
Кто крепость знал,
Кому Сибирь знакома.
Знать, потому теперь
Попы и дьяконы
О здравье молятся
Всех членов Совнаркома (II, 98).

Естественно, отчего же не молиться, ведь Сибирь и крепость – хо

рошие учителя для попов и дьяконов, тем более что Православная
Церковь после Октябрьского переворота подтвердила верность заве
ту: «Нет власти аще не от Бога».

…Но все ж у нас

Монашеские общины
С «аминем» ставят
Каждый протокол (II, 99).

С какой это стати, позвольте спросить, монахи пишут протоко

лы? Почему автор создает «образ врага» из таких мало совместимых
деталей?
Есенин приводит рассказ «монахов» о жестоких схватках с крас
ными в годы Гражданской войны, в этих строках зло гиперболизиру
ется: те, кто принимал участие в расправе над красноармейцами, «за
быв о днях опасных», говорят:

«Уж как мы их…

Не в пух, а прямо в прах…

427
 Пятнадцать штук я сам
Зарезал красных,
Да столько ж каждый
Всякий наш монах»… (II, 99).

Задумаемся: кому принадлежат эти слова? Лексика и стиль – явно не

монашеские, скорее так мог высказываться тот крестьянин, что с ножом
и обрезом охотился сначала на продотрядовцев, а потом на деникинцев.
Враги и защитники революции, участники жестокой мясорубки,
в которой нет правых, но все виноваты, предстают здесь в своей гнус
ной откровенности. И слова их, возможно, заставляют самого поэта
почувствовать свою вину в том, что он не принимал участия в борьбе
за республику. Он испытывает внутреннюю потребность сказать о сво
ей кровной привязанности к Родине, к революции:
Россиямать!
Прости меня,
Прости!
Но эту дикость, подлую и злую,
Я на своем недлительном пути
Не приголублю
И не поцелую… (II, 99).
Ужас детской безнадзорности противопоставлен тем, кто жиреет,
кто «благостен и сыт» в начале 20х годов (а кто жиреет? крестьяне?
монахи? бюрократическая номенклатура?):
У них жилища есть,
У них есть хлеб,
Они с молитвами
И благостны и сыты.
Но есть на этой
Горестной земле,
Что всеми добрыми
И злыми позабыты.
Мальчишки лет семивосьми
Снуют средь штатов без призора,
Бестелыми корявыми костьми
Они нам знак
Тяжелого укора (II, 99–100).

428
 Драматические взаимоотношения двух миров создаются при по
мощи антитезы: сытые, имеющие «жилища» монахи (только ли мо
нахи?) – мальчишки «без призора» и «с бестелыми корявыми кость
ми». Сострадание к беспризорникам и возмущение теми, кто о них
позабыл, прочитывается сразу и в подробных комментариях не нуж
дается. Заметим, однако, насколько глубоки у поэта впечатления от
Америки: не однажды в его стихах встречается слово «штаты» вмес
то «советские республики», да и «папиросники» грезят о «райской
жизни» в НьюЙорке и СанФранциско.
«Монахи» с этого момента из стихотворения исчезают, остаются
беспризорники – «потерянное поколение». Поэт рядом с ними, он хо
чет казаться таким же, как они, – вспомним его вымышленную био
графию, рассказанную «пацанам» в тифлисском коллекторе:
Я тоже рос,
Несчастный и худой,
Средь жидких,
Тягостных рассветов… (II, 100).
Кудато исчезли из его жизни и радостное детство в Константино
ве, и любимые мать и бабушка, и монастыри с добрыми пастырями,
и рассветы предстают какимито «жидкими и тягостными» – на анг
лийский манер... Перед нами – еще одно перевоплощение лирическо
го героя, на этот раз в «несчастного и худого» сироту, росшего в ливер
пульском или манчестерском приюте.
Есенину горько сознавать, что страна теряет свое будущее, что
у всех на глазах гибнут, может быть, завтрашние поэты и политики:
В них Пушкин,
Лермонтов,
Кольцов,
И наш Некрасов в них,
В них я,
В них даже Троцкий,
Ленин и Бухарин.
Не потому ль мой грустью
Веет стих,
Глядя на их
Невымытые хари (II, 100).
Имена поэтов, в том числе и самого автора, в разговоре о буду
щем несчастных детей звучат естественно и органично. Но зачем

429
здесь политики? Мы видим здесь прямое обращение к власти,
просьбу помочь детям, которые, возможно, завтра станут такими же
пламенными большевиками, как те, чьи имена вспоминает поэт.
Примечателен «состав команды» тех, рядом с кем ставит Есе
нин Пушкина, Некрасова и Кольцова, кого он словно просит по
мочь бездомным и безнадзорным детям: недавно умерший Великий
вождь, скромно ходивший с «лысиною как поднос», популярный в
массах герой Гражданской войны Троцкий, возможный наследник
Великого вождя (вряд ли Есенину были известны тайны подковер
ной борьбы за власть между ним, Сталиным, Каменевым, Зиновье
вым), Бухарин, публицист, пропагандист, от которого можно было
ждать помощи детям, но «любимец партии» конкретными государ
ственными, хозяйственными делами никогда не занимался (конеч
но, не мог догадываться поэт, что тот на долгие годы приговорит
его своими «Злыми заметками» к полузабвению и политической не
благонадежности).
Тема высокого предназначения художника, размышления о вели
чии поэтического труда выглядят здесь гораздо более сниженными
по сравнению с «памятником выше Александрийского столпа»: поэт
равновелик всего лишь ныне действующим руководителям коммуни
стической партии (вождями их стали называть в массовом порядке не
сколько позднее).
Поэма написана вольными ямбами – как и вся трилогия о Руси.
В лексике – соединение «высокого» и «низкого», поэтичность «стиха,
веющего грустью» и грубость «невымытых харь».
Отклик на единичный факт перерастает в размышления не только
о личном, но и о всеобщем.

В «Руси бесприютной» отчетливо прослеживаются как приметы

времени, так и признаки душевного смятения самого поэта. Его «кре
стьянский уклон» к лету 1924 года уже «выпрямился», но «роман»
с пролетарской советской властью еще не привел к полной взаимнос
ти, Есенин пока еще «попутчик», вынужденный демонстрировать свою
лояльность. Но невозможно спрятать свойственную его лирической
поэзии диалогичность, полемичность: он словно вызывает на спор, ждет
ответа, провоцирует несогласие.
Нельзя не заметить в «Руси бесприютной» трагическую раздво
енность сознания и мировоззрения: сытые, звероподобные монахи,
напоминающие «образ врага» из большевистских газет, восторг пе

430
ред неуправляемой силой уголовников и беспризорников, – и Троц
кий с Бухариным в качестве идеала личности. Искренняя боль и
стыд смешиваются с откровенным притворством, разбавляются иг
рой со своей собственной биографией. Вспомним еще раз реплику
Есенина в разговоре с Бениславской: «…ваш Маркс о них не писал».
Маркс еще (или уже) – «ваш», он так и не стал для поэта своим,
близким, как, впрочем, и для его землякакрестьянина, который
«Глядит на Маркса, / Как на Саваофа, / Пуская Ленину / В глаза
табачный дым». «Свои» для него – голодные и бездомные беспри
зорникипапиросники.
В условиях идеологического диктата, практически стопроцентного
цензурирования печатаемых текстов перед Есениным во весь рост
вставал вопрос и о так называемых «проходных» темах; беспризор
ность и борьба с ней были темами актуальными с точки зрения агит
пропа компартии и одновременно соответствовали внутренней по
требности Есенина.
«В последние два года жизни Есенин часто говорил о своем жела
нии написать повесть о беспризорниках, которые в те годы буквально
заполонили все большие города и железнодорожные узлы. Это была
его неутолимая, горестная тема»13. Он хотел написать о беспризорни
ке, «который был на дне жизни, выскочил, овладел судьбой и засиял», –
так писал Есенин Вержбицкому в июнеиюле 1925 года. Прошел уже
год после памятной встречи, но сочиненный для беседы с пацанами
сюжет «из собственной жизни» не отпускает поэта. Замысел о нашед
шем себя представителе «потерянного поколения» не был реализован,
и остается только гадать, во что он мог вылиться, каким было бы его
воплощение. Примечательно, что речь идет не о поэме, а о прозаичес
ком жанре, к которому после «Яра» Есенин не обращался. «Яр» же
создавался в 1915 году – тогда, когда бродяги, странники, калики и
разбойники наполняли лирический мир поэта.
Нельзя исключить и тот факт, что встреча беспризорников с Есе
ниным послужила одним из толчков к «присвоению» и своеобразной
«канонизации» автора «Письма матери» и «Исповеди хулигана» в сре
де уголовников и в блатном фольклоре; уркаганы, опираясь на вымыш
ленную автобиографию Есенина – «бывшего беспризорника», сдела
ли вывод о возможной его принадлежности к преступному сообществу
или, по крайней мере, духовной к нему близости.
Ранее мы указывали на то, что в разработке Есениным тем и моти
вов «бродячей Руси» отразились архетипические свойства русского

431
национального характера с его своеобразным восприятием простран
ства, с тягой к «воле» вместо «свободы», с противоречием между сво
бодой внутренней и внешней, с восприятием бродяжничества и стран
ничества как протеста и в то же время – как одной из форм духовного
поиска14. Духовный поиск завершается, протест угас, надо просто по
жалеть несчастных детей. Если раньше в его стихах было мучительное
переживание и сопереживание участи «странников» и «бродяг», отка
завшихся от нормальной жизни ради поисков Бога на Земле, то те
перь – конкретное стремление помочь жертвам социальных трагедий,
которыми стали революция и Гражданская война.

Примечания
1
С.А. Есенин в воспоминаниях современников. М., 1986. Т. 2. С. 66.
2
Там же. С. 227.
3
Сидоров А. Жиганы, уркаганы, блатари. Подлинная история воровского
братства. М.: ЭКСМО, 2005. С. 59.
4
Там же. С. 62.
5
Там же. С. 53–70.
6
Там же. С. 67.
7
Воспоминания о Сергее Есенине, М., 1965. С. 427.
8
Сидоров А. Указ. соч. С. 65.
9
С.А. Есенин в воспоминаниях современников. М., 1986. Т. 2. С. 226.
10
Там же. С. 227.
11
Там же. С. 227.
12
Там же. С. 227.
13
Там же. С. 228.
14
Сафронов А.В. Художественная концепция русского бродяжничества и
странничества // Современное есениноведение, 2004. № 1. С. 143.

В.А. Сухов, г. Пенза

«Мы любили его таким, каким он был»

(Анатолий Мариенгоф о Сергее Есенине)

Мемуарная литература о Есенине дает возможность полнее охарак

теризовать личность поэта, жизнь которого тесным образом была свя
зана с его творчеством. Среди многочисленных воспоминаний о нем

432
особое место занимает «Роман без вранья» А. Мариенгофа. Пожалуй,
ни одна из книг мемуаров о Есенине не вызвала столь резкую критику
современников. Негативно отзывались о «Романе без вранья» и мно
гие известные есениноведы. Например, Е.И. Наумов в монографии
«С. Есенин. Личность. Творчество. Эпоха» писал: «Мы не найдем здесь
искренней любви и уважения к поэту… Эта книга никак не отражает
полных масштабов Есенина»1.
В советском есениноведении сложилось общее мнение о том, что
мариенгофский «Роман без вранья» исказил подлинный образ Сергея
Есенина. Это объяснялось критическим отношением к имажинизму,
одним из теоретиков и ярких представителей которого был Анатолий
Мариенгоф. Многие характерные особенности имажинистской поэти
ки нашли своеобразное воплощение и в его мемуарной прозе. По сви
детельству Вадима Шершеневича, Сергей Есенин незадолго до своей
смерти просил Мариенгофа: «Толя, когда будешь писать обо мне, не
пиши скверно»2. Как же была исполнена эта просьба? Что значило
в понимании Есенина, писать «скверно»? Насколько объективен ав
тор в «Романе без вранья»?
Мариенгоф так вспоминал об истории создания своих мемуаров:
«“Роман без вранья” был написан, как говорится, одним духом. При
мерно за три месяца. Мы жили тогда на даче под Москвой, в Пушки
не… К «Роману...», когда он вышел, отнеслись поразному. Люди, не
знавшие Есенина близко, кровно обиделись за него и вознегодовали
на меня: «Оскорбил де память». Близкие же к Есенину, кровные –
не рассердились. Мы любили его таким, каким он был…»3.
«Роман без вранья», датированный 1926 годом, впервые был из
дан в Ленинграде в издательстве «Прибой» в 1927 году. В редакци
онном предисловии к изданию обращалось внимание на особеннос
ти этого произведения и своеобразие авторской позиции: «Роман без
вранья» – быт литературной богемы нашего революционного време
ни. Богема не только описывается автором, особый стиль богемы чув
ствуется на каждой странице этого произведения…
Автор не только дает картины часто очень сочные, он тонкий пси
холог, тонкий наблюдатель, он не щадит героев своего романа, выво
рачивая наружу все стороны характера, он не щадит и себя. Поэтому
в «Романе без вранья» чувствуется правдивость, искренность. Он вер
но и правдиво изображает своих героев, иногда несколько утрируя –
некоторая гиперболичность вообще характерна для стиля автора…
«Роман без вранья» является одним из интресных человеческих до
кументов…»4.

433
 «Роман без вранья» состоит из 68 небольших глав. Фрагментар
ность и отказ от строгой хронологической последовательности – ха
рактерные особенности его композиции. Принципиальная установка
автора дана в шестой главе: «А сейчас хочется добавить еще несколько
черточек, пятнышек несколько. Не пятнающих, но и не льстивых. Толь
ко холодная, чужая рука предпочтет белила и румяна остальным крас
кам» (С. 20–21)4.
Таким образом, в мемуарной прозе Мариенгофа нашли развитие
идеи, сформулированные в его теоретическом трактате «Буяностров.
Имажинизм» (1920): «…как бы нарочитое соитие в образе чистого
с нечистым… Как можно глубже всадить в ладони читательского вос
приятия занозу образа»5.
У Мариенгофа в «Романе без вранья» постоянно проводится
мысль о несоответствии общих представлений о Есенине, его ре
альной личности. Подтверждением тому становится история лич
ного знакомства с поэтом, которому предшествовало заочное. Про
читав есенинские поэмы «Преображение» и «Инония» еще в Пензе,
Мариенгоф в своем воображении создает образ автора, который
должен соответствовать их буйной образности. Мариенгоф вспо
минает об этом с явной иронией: «Радуясь его стиху, силе слова и
буйствующему крестьянскому разуму, я всячески силился предста
вить себе поэта Сергея Есенина. И в моем мозгу непременно возни
кал образ мужика лет под тридцать пять, роста в сажень, с бородой
как поднос из красной меди. Месяца через три я встретился с Есе
ниным в Москве…» (С. 8–9).
Портретная характеристика Есенина развивает и обосновывает точ
ку зрения автора о разительном отличии внешнего есенинского обли
ка и его внутренней сути: «схожесть с молоденьким хорошеньким па
рикмахером из провинции» и «голубые глаза», которые делали лицо
умнее – и завитка, и синей поддевочки, вышитого, как русское поло
тенце, ворота шелковой рубашки» (С. 11–12).
Таким образом, уже во время первой встречи Мариенгоф обратил
внимание на несоответствие «маски» есенинского имиджа и маскарад
ного одеяния «новокрестьянского поэта» и его подлинной сущности,
которую выдавали «умные голубые глаза», «не очень большие и не
очень красивые» (С. 12).
У каждого из современников, знавших Есенина, было свое пред
ставление о личности поэта. Поэтому «Роман без вранья» вызвал це
лый шквал негативных оценок и со стороны собратьевимажинистов.

434
М. Ройзман в книге «Все, что помню о Есенине» приводит высказыва
ния В. Шершеневича, И. Грузинова, Р. Ивнева, которые на заседании
«Общества имажинистов» отрицательно отозвались о мемуарах Ма
риенгофа. Например, Р. Ивнев утверждал, что «ради сенсации автор
писал о невероятных эпизодах из жизни Есенина. Очень много злых
карикатур на живых людей. События искажены»6. Ивневым была от
мечена одна из характерных особенностей вызывающего стиля мему
аров Мариенгофа. На самом деле, в «Романе без вранья» он разрушает
ряд устоявшихся стереотипов, связанных с восприятием Есенина
в контексте его поэзии.
Не случайно Иван Бунин в статье «Самородки» с едкой ирони
ей писал: «Прочел «Роман без вранья» Мариенгофа, то есть его вос
поминания о Есенине. Как документ, это самая заметная из всех
книг, вышедших в России за советские годы. Мариенгоф – сверх
негодяй… Но чудовищный «роман» его очень талантлив, действи
тельно лишен всякого вранья и есть, повторяю, драгоценнейший
исторический документ. Я приведу из него несколько строк о том,
как жулики гримируются под самородков»7 …Далее Бунин цитиро
вал отрывок, в котором Есенин рассказывал о том, как входил в «рус
скую литературу»:
«Тут, брат, дело надо было вести хитро. Пусть, думаю, каждый счи
тает: я его в русскую литературу ввел. Им приятно, а мне наплевать.
Городецкий ввел? Ввел. Клюев ввел? Ввел… Одним словом: и Мереж
ковский с Гиппиусихой, и Блок, и Рюрик Ивнев…» (С. 16). Далее Ма
риенгоф раскрывает один из есенинских секретов, связанных с его уме
нием подыгрывать окружающим, надевая на себя определенного образа
одеяние и выступая в роли ряженого поэта – самородка из народа:
«Знаешь, и сапогто я никогда в жизни таких рыжих не носил, и под
девки такой задрипанной, в какой перед ними предстал. Говорил им,
что еду в Ригу бочки катать… А какие там бочки – за мировой славой
в СанктПетербург приехал, за бронзовым монументом…» (С. 16).
Этот эпизод из четвертой главы «Романа без вранья» можно счи
тать своего рода завязкой основной сюжетной линии, связанной с рас
крытием особенностей характера и личности Сергея Есенина. По мне
нию Мариенгофа, именно стремление к славе любой ценой во многом
предопределило причины есенинской гибели.
Особый интерес представляет рассказ Мариенгофа об основании
имажинизма как новой «формальной школы». И здесь автор остается
верен своей установке, заостряя внимание на несущественных, на первый

435
взгляд, обстоятельствах и курьезных случаях, которые ярко характери
зуют личность Есенина.
«Стали бывать у нас на Петровке Вадим Шершеневич и Рюрик Ив
нев. Завелись толки о новой поэтической школе образа. Несколько раз я
перекинулся в нашем издательстве о том мыслями и с Сергеем Есени
ным. Наконец было условлено о встрече для сговора и, если не разбре
демся в чувствовании и понимании словесного искусства, для выработки
манифеста» (С. 36). А далее Мариенгоф вспоминает курьезный слу
чай. Есенин перепутал улицы, Петровку и Дмитровку. «А на Дмит
ровке вместо дома с таким номером был пустырь; он бегал вокруг пус
тыря, злился и думал, что все это подстроено нарочно, чтобы его обойти,
без него выработать манифест и над ним же посмеяться» (С. 13).
Мариенгоф приводит эту забавную историю с особой целью – под
черкнуть одну из особенностей есенинского характера: «У Есенина
всегда была болезненная мнительность. Он высасывал из пальца сво
их врагов; каверзы, которые против него будто бы замышляли; и сплет
ни, будто бы про него распространяемые. Мужика в себе он любил и
нес гордо. Но при мнительности ему всегда чудилась барская снисхо
дительная улыбочка и какието в тоне слов неуловимые ударения. Все
это, разумеется, было сплошной ерундой, и щетинился он понапрас
ну» (С. 14). Мариенгоф правдиво осветил в «Романе без вранья» и ис
торию рождения имажинизма как нового течения, которое, по словам
Есенина, «повернуло формально русскую поэзию по другому руслу
восприятия» (VII, 17)8. Он особо подчеркивал то, что у Есенина было
полное право на лидерство наряду с Шершеневичем. Это обосновыва
лось в его статье «Ключи Марии», где выводилась собственная клас
сификация образов:
«Статические он называл заставками, динамические, движущиеся –
корабельными, ставя вторые несравненно выше первых; говорил
об орнаменте нашего алфавита, о символике образной в быту, о конь
ке на крыше деревенского дома, увозящем, как телегу, избу в небо, об
узоре на тканях, о зерне образа в загадках, пословицах и сегодняшней
частушке…
Формальная школа для Есенина была необходима. Да и не только
для него одного. При нашем бедственном состоянии умов поучиться
никогда не помешает» (С. 14).
Особенно значимы в «Романе без вранья» те главы, в которых Ма
риенгоф раскрывает тайны творческой лаборатории Есенина. В пят
надцатой главе он пишет, что стало толчком для создания поэмы «Ко

436
быльи корабли»: «В те дни человек оказался крепче лошади… Против
почтамта лежали две раздувшиеся туши. Черная туша без хвоста и бе
лая с оскаленными зубами. На белой сидели две вороны и доклевыва
ли глазной студень в пустых орбитах… Вороны отмахнулись черным
крылом и отругнулись карканьем» (С. 41–42). У Есенина эта страш
ная картина обрела особый трагический смысл, воплотившись в сим
волический образ терзаемой темными силами России во время рево
люционного террора гражданской войны:
Если волк на звезду завыл,
Значит, небо тучами изглодано.
Рваные животы кобыл,
Черные паруса воронов (II, 77).
В тридцать второй главе Мариенгоф рассказал о том, как рождалась
поэма «Сорокоуст»: «По степи, вперегонки с нашим поездом, лупил обал
девший от страха перед паровозом рыжий тоненький жеребенок. Зре
лище было трогательное» (С. 90). Есенин здесь раскрывается особенно
ярко как человек и как поэт, сумевший из этого эпизода сделать глубо
кий вывод и создать два контрастных образа: тонконогого красногриво
го жеребенка, отразившего очарование живой жизни природы, и без
душного поезда, воплотившего в себе достижения технического
прогресса. «Есенин подбадривал и подгонял скакуна. Железный и жи
вой конь бежали вровень версты две. Потом четвероногий стал отста
вать, и мы потеряли его из вида. Есенин ходил сам не свой…» (С. 90).
Рассказывая о Есенинепоэте, Мариенгоф меняет иронический
стиль повествования и с искренним восхищением признает: «…Есени
ным написана лучшая из его поэм – «Сорокоуст». Жеребенок, пустив
шийся в тягу с нашим поездом, запечатлен в образе, полном значимо
сти и лирики, глубоко волнующей» (С. 91).
Стремление Мариенгофа писать о Есенине правду, какой бы
горькой она ни была, соответствовало его представлению не писать
«скверно» – по шаблону традиционных воспоминаний об умерших:
или хорошо, или ничего. В его «Романе без вранья» много личного
и интимного. Рассказ о романе с будущей женой – актрисой Анной
Никритиной – пересекается с повествованием о сложных взаимо
отношениях Есенина с Айседорой Дункан. И здесь Мариенгоф ока
зывается близок в оценке этих взаимоотношений с А.М. Горьким,
который, как известно, в письме к Д.А. Лутохину очень негативно
отозвался о его «Романе без вранья»: «Не ожидал, что «Роман...»

437
Мариенгофа понравится Вам, я отнесся к нему отрицательно. Ав
тор – явный нигилист; фигура Есенина изображена им злостно, дра
ма – не понята…»9.
Но вот как Горький выражает свое отношение к Дункан и ее роли
в жизни Есенина: «Эта знаменитая женщина, прославленная тысяча
ми эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом с маленьким,
как подросток, изумительным рязанским поэтом, являлась совершен
нейшим олицетворением всего, что ему было не нужно… И можно было
подумать, что он смотрит на свою подругу, как на кошмар, который
уже привычен, не пугает, но всетаки давит»10.
И Мариенгоф в «Романе без вранья» объясняет надлом есенинс
кой души встречей с Дункан, которая, по его мнению, сыграла роко
вую роль в судьбе Есенина. Изображая ее танец, он создает запомина
ющийся образ: «Узкое и розовое тело шарфа извивается в ее руках.
Она ломает ему хребет, беспокойными пальцами сдавливает горло…
Есенин впоследствии стал ее господином, ее повелителем. Она, как
собака, целовала руку, которую он заносил для удара… И всетаки он
был только партнером, похожим на тот кусок розовой материи – без
вольный и трагический» (С. 124).
В «Романе без вранья» многие эпатирующие заявления Мариенго
фом сделаны в традициях раннего имажинизма с его «скрещиванием
в образе «чистого и нечистого»: «Невероятнейшая чепуха, что искус
ство облагораживает душу… Ни в одних есенинских стихах не было
столько лирического тепла, грусти и боли, как в тех, которые он писал
в последние годы, полные черной жутью беспробудности, полного сер
дечного распада и ожесточенности» (С. 133).
Мариенгофа связывала с гениальным поэтом крепкая четырехлет
няя дружба, которая давала ему право написать всю правду о есенинс
кой трагедии, отразившейся в его творчестве.
Если исходить из принципов художественной достоверности, то
«Роман без вранья» – это своеобразный комментарий к поэме «Чер
ный человек». Конечно, личность Есенина во всем ее многобразии не
умещается в образ лирического героя последней исповедальной его
поэмы, но и понять личные причины его гибели без нее трудно.
Можно сделать предположение о том, что проникновенное обра
щение, которым начинается поэма «Черный человек», адресовано было
Мариенгофу как самому близкому в то время другу Есенина. Вспом
ним пронизанное теплым лиризмом «Прощание с Мариенгофом», на
писанное в 1922 г.

438
 Для Мариенгофа Есенин – это прежде всего живой человек со все
ми своими достоинствами и недостатками. И в этом главное отличие
его книги воспоминаний. Автор беспощадно вскрывает нарывы есе
нинской души, стремится правдиво рассказать о причинах той бо
лезни, о которой Есенин так пронзительно написал в поэме «Черный
человек»:

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь (III, 188).

А вот как об этом рассказано в «Романе без вранья»: «Есенин опья

нел после первого стакана вина. Тяжело и мрачно скандалил: когото
ударил, матерщинил, бил посуду, ронял столы, рвал и расшвыривал
червонцы. Смотрел на меня мутными невидящими глазами и не узна
вал… А в комнату на Богословском при помощи чужого, незнакомого
человека, я внес тяжелое, ломкое, непослушное тело. Изпод упавших
мертвенноземлистых век сверкали закатившиеся белки… Я вспомнил
поэму о «Черном человеке». Стало страшно» (С. 142).
Сам Есенин неоднократно подчеркивал, что не может писать без
«жизненной подкладки». Попытка выявить в нем «черного человека»,
которую предпринял Мариенгоф, аналогична стремлению поэта к са
мобичеванию и самоочищению, во многом определившему пафос по
эмы «Черный человек». О той беспощадности, с которой он относился
к самому себе, хорошо написал Евгений Евтушенко: «Есенин – самый
русский поэт, потому что никто не умел так выпотрошить свою душу
и даже самого себя обвинить так, как и худшему врагу в голову не при
ходило. Это не самоунижение, а самоочищение, превратившееся в не
обходимость»11.
Приведем в виде доказательства еще одну цитату из поэмы «Чер
ный человек»:

Счастье, – говорил он, –

Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.

439
 Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты (III, 190).
Вспомним утверждение Мариенгофа, которое шокировало многих
почитателей есенинской поэзии: «Я не знаю, что чаще Есенин претво
рял: жизнь в стихи или стихи в жизнь. Маска для него становилась
лицом и лицо маской. Вскоре появилась поэма «Исповедь хулигана»,
за нею книга того же названия и вслед, через некоторые промежутки,
«Москва кабацкая», «Любовь хулигана» (С. 62).
Мариенгоф рассказал без вранья, как маска, которую Есенин наде
вал на себя, постепенно стала прирастать к его лицу. В поэме «Черный
человек» лирический герой пытается сорвать с себя эту маску, разби
вая отразившее ее зеркало. Разбитое зеркало – к несчастью. Поэма
«Черный человек» полна предчувствия близкой смерти, как и лирика
Есенина последних лет жизни. В «Романе без вранья» Мариенгоф вспо
минает разговор, который Есенин завел с извозчиком:
«– А скажи, дяденька, кого ты знаешь из поэтов?
– Пушкина.
– Это, дяденька, мертвый. А вот кого из живых знаешь?
– Из живых нема, барин. Из живых не знаем. Мы только чугун
ных» (С. 155).
Мариенгоф неоднократно подчеркивает, что Есенин торопил свою
собственную смерть. «“Умру” произносил твердо, решенно, с завидным
спокойствием… Потом Есенин читал стихи об отлетевшей юности и о гро
бовой дрожи, которую обещал он принять как новую ласку» (С. 151).
Выявляя в Есенине все то негативное, что явилось автобиогра
фической основой его исповедальной поэзии, Мариенгоф своим «Ро
маном без вранья» помогал понять нравственные причины личной тра
гедии поэта, которые привели его к самоубийству: «…Месяц умер, /
Синеет в окошко рассвет. / Ах, ты, ночь! / Что ты, ночь, наковерка
ла! / Я в цилиндре стою. / Никого со мной нет. / Я один… / И –
разбитое зеркало…» (III, 194).
«Роман без вранья» стал зеркальным отражением личности Есени
на, но это не только портрет великого поэта, но и собственный авто
портрет. Автор мемуаров стремился в слове запечатлеть «Эпоху Есе
нина и Мариенгофа». Не скрывал он и правду о том разрыве дружеских
отношений, который произошел у него с Сергеем Есениным: «Вслед
за литературными путями разбежалась у нас с Есениным дорога друж

440
бы и сердца» (С. 147). «Есенин, не здороваясь, подошел к столику,
за которым я сидел. Заложил руки в карманы и, не произнося ни сло
ва, уперся в меня недобрым мутным взглядом». (С. 147).
Мариенгоф не останавливается на причинах ссоры с Есениным и
лишь горько констатирует: «Вражда набросала в душу всякого мусора
и грязи. Будто носили мы в себе помойные ведра» (С. 149). Отметим,
что и здесь он использует характерный имажинистский прием, соеди
няющий «чистое» – душу и «нечистое» – помойные ведра.
О многом говорит то, что именно Есенин делает первый шаг к прими
рению с Мариенгофом. Незадолго до своей смерти он пришел в гости в
Богословский переулок к своему другу: «Мы крепко поцеловались. – Тут
Мартышон меня обижает… Есенин хитро прихромнул губой: – Выпить
со мной не хочет… За мир наш с тобой… за любовь нашу…» (С. 151).
Мариенгоф с искренней болью описывает, как заканчивается эта
встреча: «Есенин до последней капли выпил бутылку шампанского.
Желтая муть перелилась к нему в глаза… Узенькие кольца белков на
лились кровью. А черные дыры зрачков – страшным, голым безуми
ем» (С. 152).
Вспомним, какими увидел впервые голубые есенинские глаза Ма
риенгоф во время знакомства с поэтом. Глаза – как зеркало души по
эта, наиболее зримо отразили его обострившуюся душевную болезнь.
Мариенгоф не скрывает своего потрясения, которое он испытывал,
видя последний акт есенинской трагедии: «Черные дыры сверкнули
ненавистью… Есенин хрипел. У меня холодело сердце. Многое утонет
в памяти. Такое – никогда» (С. 152–153).
К финалу интонация «Романа без вранья» меняется. На смену иро
нии приходит драматизм, который подчеркивается особым лакониз
мом повествования.
О есенинской смерти сказано пронзительно и просто :
«31 декабря 1925 года на Ваганьковском кладбище, в Москве, вы
рос маленький есенинский холмик» (С. 154).
Самоубийство Есенина Мариенгоф воспринимает как страшный,
но неотвратимый финал трагедии поэта, жизнь которого была прине
сена в жертву творчеству.
Б. Аверин в послесловии к сборнику Мариенгофа «Мой век, моя
молодость, мои друзья и подруги» так определил особенности его
мемуарной прозы: «Роман без вранья» – книга о поэтах и более все
го о Есенине. Романтическое, возвышенное представление о сущ
ности поэта и поэзии близко Мариенгофу, но автор видит и другую

441
сторону. Поэт не только творит вечные ценности. Он еще страдает,
ошибается, шутит и злится, заботится о гонораре, както устраива
ет свой быт… может быть самым обычным грешником. Эта сторона
личности поэта для Мариенгофа не менее важна, чем первая. Он не
смущается изображать и отрицательные черты личности Есенина…
Не просто стремление к объективности и, конечно, не запоздалое
сведение счетов руководило автором. Если достаточно горькая прав
да жизни поэта не может поколебать его поэзии, его первого и луч
шего «я», значит, это истинная поэзия. Так в романе Мариенгофа
поэзия побеждает жизнь»12.
На самом деле Мариенгоф стремился отразить личность Есенина
во всем ее противоречивом единстве, чтобы соответствовать его авто
характеристике, нашедшей самое яркое воплощение в строках поэта:
«Розу белую с черной жабой / Я хотел на земле повенчать» «Но коль
черти в душе гнездились – / Значит, ангелы жили в ней» (I, 185–186).
Говоря словами Мариенгофа, «несколько черточек» и «пятнышек» не
затемнили в «Романе без вранья» личности Есенина, а, наоборот, под
черкнули все то, что составляло подлинное «я» поэта, которое не смог
ли затенить самые болезненные проявления его сложного характера.
Таким образом, если исходить из имажинистской установки Мариен
гофа «чистое», в его романе побеждает «нечистое». А их синтез опре
делил во многом не ослабевающий интерес к одной из самых талант
ливых и неоднозначных книг мемуаров о Есенине – «Роману без
вранья». Не случайно в комментариях к Полному собранию сочине
ний Сергея Александровича Есенина так много ссылок дается именно
на эту книгу беллетризированных воспоминаний Мариенгофа.

Примечания
1
Наумов Е.С. Есенин. Личность. Творчество. Эпоха. М., 1969. С. 193.
2
Шершеневич В. О друге. Есенин. Жизнь. Личность. Творчество. Сб.
Под ред. Е.Ф. Никитиной. М., 1926. С. 57.
3
Цитируется по статье Т. ФлорЕсениной «Современники Есенина о “Ро
мане без вранья”» // О, Русь, взмахни крылами. М., 1994. С. 181.
4
Мариенгоф А. Роман без вранья. Л., 1927. С. 3. Здесь и далее «Роман без
вранья» цит. по этому изд. с указ. страниц.
5
Мариенгоф А. Буян – остров. Имажинизм. Цитируется по сборнику: По
эты – имажинисты. СанктПетербург, 1997. С. 34.
6
Ройзман М. Все, что помню о Есенине. М., 1973. С. 266.

442
 7
Бунин И. Самородки // Возрождение. Париж. 1927. 11 августа.
8
См. Есенин С.А. Полное собрание сочинений. В 7 т. (9 кн.). М., 1995–2001.
Далее цит. с указ. тома и стр.
9
Горький М. – Д.А. Лутохину // Сергей Есенин в стихах и жизни: Письма.
Документы. М., 1995. С. 451.
10
Горький М. Сергей Есенин / Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоми
нания современников. М.,1995. С. 327–328.
11
Евтушенко Е. Самый русский поэт // В мире Есенина. М., 1986. С. 103.
12
Аверин Б. Проза Мариенгофа // Роман без вранья; Циники; Мой век,
моя молодость, мои друзья и подруги. Л., 1988. С. 476–477.

Ю.Б. Юшкин, г. Москва

Вспоминая… небылое

Через многие годы образы замечательных людей доносят грядущим

поколениям воспоминания их современников. Но… воспоминания
бывают разные. Если они написаны добросовестно, то человек, о кото
ром они рассказывают, встает перед нами в полный рост. Есть же ме
муары, вызывающие недоверие с первых строк. Авторы таких воспо
минаний пишут о том, чего в действительности не было, фантазируют
и в отдельных случаях этим фантазиям позавидовал бы сам барон
Мюнхгаузен.
В 1961 году в тбилисском издательстве «Заря Востока» вышла кни
га воспоминаний Н. Вержбицкого «Встречи с Есениным». На эти ме
муары, считая их достоверными, ссылались и, к сожалению, продол
жают ссылаться некоторые исследователи жизни и творчества Сергея
Есенина. Много ссылок на них, в частности, в книге В. Белоусова «Ли
тературная хроника. Сергей Есенин». Недостоверные фрагменты этих
мемуаров включены в двухтомник «С.А. Есенин в воспоминаниях
современников», увидевший свет в издательстве «Художественная ли
тература» в 1986 году. Имеются, к сожалению, на них ссылки, в част
ности, и в томах недавно законченного издания Полного академи
ческого собрания сочинений С.А. Есенина. И обратить внимание
на недостоверность мемуаров Н. Вержбицкого, на его вымыслы, необ
ходимо в связи с продолжающейся работой над «Летописью жизни и
творчества С.А. Есенина».

443
 Ссылался на эти мемуары и В.В. Базанов в своих «Материалах
к биографии С.А. Есенина», опубликованных в книге «Есенин и со
временность». Во вступительной части он, в частности, писал:
«Для удобства работы с «Материалами...» хронологический пере
чень установленных поездок Есенина сопровождается достаточно под
робными их обоснованиями, заключающимися, как правило, в отсыл
ке к источникам...»1.
Известно, что из источника хорошо напиться, когда он чистый, но...
Воспоминания Н. Вержбицкого начинаются знакомством автора
с Есениным:
«Познакомился я с Есениным в Москве, ранней весной 1921 года...
Узнав, что я – тоже литератор, Есенин обрадовался, а когда я сооб
щил ему, что работаю в Центропечати, он и вовсе проникся ко мне сим
патией и попросил познакомить его с руководителем этого учрежде
ния Б.Ф. Малкиным.
– Я тоже издаю коечто, – сказал он, – и хотелось бы воспользо
ваться помощью вашего директора».
Вот тутто и начинается непонятное. Зачем С. Есенину нужно было
просить Н. Вержбицкого познакомить его с Малкиным в 1921 году,
если он познакомился с ним двумя годами раньше?..
Б.Ф. Малкин был еще и редактором газеты «Советская страна»,
выходившей в Москве в начале 1919 года. В номере от 3 февраля в ней
было опубликовано стихотворение Есенина «И небо и земля все те
же...». В третьем номере газеты от 10 февраля была напечатана «Песнь
о собаке», перепечатаны «Декларация передовой линии имажинизма»
и стихотворение «Устал я жить в родном краю...». А в следующем но
мере, на котором газета прекратила свое существование, Есенин опуб
ликовал своего «Пантократора».
Так что у Есенина была возможность познакомиться с Б.Ф. Мал
киным немного раньше, и познакомить их было кому – Мариенгоф
был земляком Малкина по Пензе...
Дальше вообще начинается фантастика – описание встречи Есени
на с Маяковским, купание в серной бане Орбелиани...
В книге «Встречи с Есениным» на странице 11 при описании этой
встречи сделана оговорка:
«Редакция считает нужным сделать оговорку, что ни в каких дру
гих известных ей воспоминаниях современников и литературных ма
териалах, относящихся к данному периоду, описываемая автором этой
книги встреча Есенина с Маяковским в Тбилиси не упоминается».

444
 Упоминаний же о несостоявшейся встрече и быть не могло. Мая
ковский прибыл в Тбилиси 28 августа 1924 года и пробыл там 10 дней,
о чем свидетельствует в своих воспоминаниях «Незабываемые встре
чи»2 крупнейший грузинский поэт Симон Чиковани. Владимир Мая
ковский приезжал в Тбилиси три раза, и в каждый приезд С. Чикова
ни почти все время был рядом с В. Маяковским.
В день упоминаемого в книге приезда Владимир Владимирович
познакомился с грузинскими поэтами Николаем Шенгелая и Жанго
Гогоберидзе, а на другой день он пришел с Кириллом Зданевичем
в редакцию журнала «Мнатоби», где с ним и познакомился Симон Чи
ковани, работавший в этой редакции.
Встречался Маяковский в Тбилиси с художником Ираклием Гам
рекели, сделавшим эскизы оформления спектакля «Мистерия –
Буфф». Эту постановку готовил Котэ Марджанишвили, с которым
Маяковский тоже встречался, разговаривал о «Мистерии…» и был до
волен планами постановки. А в день своего отъезда, уже по дороге
на вокзал, московский гость встретился с Андреем Соболем.
Уезжал же поэт 6 сентября. С. Чиковани в своих воспоминаниях
свидетельствует:
«6 сентября в десять часов вечера Владимир Маяковский выехал
из Тбилиси в Москву. Примерно к семи часам собрались провожать
его Жанго Гогоберидзе, Николай Шенгелая, Ираклий Гамрекели, Ни
колай Чачава, Шалва Алхазишвили, Павел Нозадзе, я и другие...
Когда мы прибыли на вокзал, до отхода поезда оставалось пять
минут. Расцеловав всех нас, Маяковский вошел в вагон. Затем снова
появился в дверях вагона, чтобы помахать нам рукой на прощанье.
На другой день, то есть 7 сентября, я открыл газету “Заря Восто
ка” и увидел напечатанное в ней стихотворение Маяковского “Юби
лейное”»3.
По субботним дням (а день 6 сентября приходился в 1924 году на
субботу), из Тбилиси в Москву отправлялся скорый поезд № I, кото
рым и уехал Владимир Маяковский. Этим же поездом он мог бы уехать
и на следующий день (поезд отправлялся из Тбилиси по средам, суббо
там и воскресеньям), но С. Чиковани подчеркивает, что на другой день
после отъезда Маяковского в «Заре Востока» было напечатано стихот
ворение «Юбилейное», а это было действительно в воскресенье – 7 сен
тября. Следовательно, Маяковский уехал из Тбилиси 6 сентября.
Пишет С. Чиковани в своих мемуарах и о своих встречах с Сергеем
Есениным. Его воспоминания позволяют точно установить дату при
бытия С. Есенина в Тбилиси:

445
 «6 сентября 1924 года, после десятидневного пребывания, из Тби
лиси уехал Владимир Маяковский, а 9 сентября на проспекте Руста
вели появился Сергей Есенин»4.
Так что встреча двух поэтов в Тбилиси, вопреки «свидетельству»
Н. Вержбицкого, не состоялась. Не было и их совместного купания в луч
шей серной бане.
Действительно, Сергей Есенин не мог появиться в Тбилиси ра
нее 9 сентября. 2 сентября он заключил в Москве договор с Госиз
датом на издание книги «Песнь о великом походе». Договор № 4882
от 2. 09. 1924 года подписан Есениным лично.
3 сентября с утра он был еще в Москве и заходил в Госиздат РСФСР,
где оставил записку сотруднику Госиздата В.П. Яблонскому следую
щего содержания:
«Дорогой Виктор Петрович! Cпасибо за записку. Желаю Вам ско
рейшего выздоровления. Еду с радостью, в надеждах хорошо отдох
нуть. Жму Ваши руки.
С. Есенин. 3/IХ 24» (VI, 176).
Эта записка хранилась в собрании московских коллекционеров
В.Н. и А.В. Терновских вместе с книгой С. Есенина «Стихи» (изда
тельство «Круг», 1924 г.), подаренной поэтом В.П. Яблонскому. В эту
же книгу был вклеен и еще один автограф Есенина – набросок сти
хотворения «Калитка моя бревенчатая…» Написан он на госиздатов
ском бланке, а на обратной стороне бланка рукой Г.А. Бениславской
помечено:
«1. – С.А.Е. едет на Кав<каз> с Вардиным.
2. – Материальные дела устраивает А.А. <А.А. Берзинь>.
3. – Тридцать шесть.
(1 – Массов. Литер.)
2 – «Молодая Гвардия».
3.
4. – 29./VIII – 24 г. у Вардина».
Запись Г.А. Бениславской свидетельствует о том, что Есенин по
ехал на Кавказ вместе с Илларионом Вардиным.
«Официальный указатель железнодорожных, пароходных и дру
гих пассажирских сообщений» (выпуск 4, летнее движение) подска
зывает нам: без пересадки из Москвы до Баку можно было доехать
скорым поездом № 2, отправлявшимся из Москвы по понедельни
кам, вторникам и пятницам в 13 час. 15 мин., или пассажирским по
ездом № 12, отправлявшимся ежедневно в 19 час. 30 мин.

446
 День 3 сентября в 1924 году приходился на среду. Ближайший
скорый поезд отправлялся из Москвы в пятницу – 5 сентября. Сле
довательно, С. Есенин и И. Вардин (у последнего, как известно, от
ветственного партийного работника, видимо, были какието неотлож
ные дела в Баку) отправились на Кавказ 3 сентября пассажирским
поездом № 12. Пробыв в пути 91 час 25 минут, они 7 сентября в 14
часов 55 минут прибыли в Баку. Находились они в столице Азербай
джана только сутки, а на другой день в 15 часов 10 минут выехали
из Баку в Грузию скорым поездом № 2 (Москва – Тифлис).
Перед отъездом И. Вардин отправил в Тифлис телеграмму, и 9 сен
тября в 10 часов по местному времени на Тифлисском вокзале их встре
чали Николай Стор, Бенито Буачидзе и Платон Кикодзе. Бывший со
трудник газеты «Заря Востока» Николай Павлович Стор в своих
воспоминаниях писал:
«Ближе всего по духу и настроениям Есенину стали тогда участни
ки литературной группы «Голубые роги». Среди них особенно полю
бились ему Паоло Яшвили, Георгий Леонидзе, Тициан Табидзе, Вале
рий Гаприндашвили.
Эта группа «голуборожцев» ежедневно встречалась с Есениным.
Сопровождала его во всех походах в серные бани, в Мцхети, была орга
низатором двух есенинских вечеров в Тифлисе.
Одним из первых таких походов было «восхождение» на Мтацмин
ду... Мы дошли почти до церкви св. Давида. В подножии ее – грот и за
железной решеткой могильные камни. Здесь похоронены Нино Чав
чавадзе, дочь славного грузинского поэта начала прошлого века Алек
сандра Чавчавадзе, и ее муж, великий русский поэт А.С. Грибоедов.
Есенин впился руками в решетку и медленно опустился на колени.
Когда мы собрались уходить, Есенин положил хризантемы к мо
гильной решетке»5.
Вот после этого «восхождения», видимо, и появились строки:
И Грибоедов здесь зарыт,
Как наша дань персидской хмари,
В подножии большой горы
Он спит под плач зурны и тари.
А ныне я в твою безгладь
Пришел, не ведая причины:
Родной ли прах здесь обрыдать
Иль подсмотреть свой час кончины! (II, 108).

447
 По всей вероятности, «На Кавказе» написано Есениным не ранее
13 сентября. В рукописном отделе РГБ хранится черновой автограф
первых 36 строк этого стихотворения, написанных на обороте 9го
листа другого есенинского автографа – окончания статьи о «Смычке
поэтов», датированной Есениным 13 сентября 1924 года6. Маяковско
го к этому времени уже неделю не было в Тбилиси, а следовательно,
он не мог услышать «На Кавказе» из уст автора.
Далее в своих воспоминаниях Н. Стор пишет:
«Через несколько дней после восхождения на Давидовскую гору,
во время ужина в ресторане “Химерион”, Есенин прочел только что
написанное им стихотворение “На Кавказе”»7.
Было это в четверг, 18 сентября, а в пятницу стихотворение было
напечатано в 681м номере газеты «Заря Востока». В этот же день
С. Есенин с художником К. Соколовым уехали в Баку пассажирским
поездом № 7. Но, конечно, когда писалось стихотворение «На Кавка
зе», С. Есенин был уже знаком со стихотворением Владимира Мая
ковского «Юбилейное», которое было впервые напечатано в августе
во втором номере журнала «Леф». Вполне возможно, что по приезде
поэта в Тифлис ктонибудь из встречавшихся с ним показал номер
«Зари Востока» от 7 августа с опубликованном в нем стихотворением
В. Маяковского, акцентируя внимание на строках:
Ну Есенин,
мужиковствующих свора.
Смех!
Коровою
в перчатках лаечных.
Раз послушаешь…
но это ведь из хора!
Балалаечник!

В.А. Мануйлов, встречавшийся с приехавшим в Баку С. Есени

ным 21 сентября 1924 года, рассказывал об одном из эпизодов бесе
ды с поэтом:
«Заговорив о Маяковском, Есенин заметно помрачнел. Он очень
был обижен стихотворением «Юбилейное» < … >
Быть может, тогда эти стихи Маяковского казались Есенину самой
большой обидой во всей его жизни, и он не скрывал, что они его боль
но ранили. Есенин всегда благоговейно относился к Пушкину, и его

448
особенно огорчало, что именно в воображаемом разговоре с Пушки
ным Маяковский так резко и несправедливо отозвался о нем, о Есени
не. Как будто эти слова Пушкин мог услышать, как если бы он был
живым, реальным собеседником. Свою обиду он невольно переносил
и на творчество Маяковского.
– Я всетаки Кольцова, Некрасова и Блока люблю. Я у них и у Пуш
кина только учусь. Про Маяковского что скажешь? Писать он умеет –
это верно, но разве это поэзия? У него никакого порядку нет, вещи
на вещи лезут. От стихов порядок в жизни быть должен, а у Маяковс
кого все как после землетрясения…»8.
Таковой была реакция С. Есенина на «Юбилейное» и какая уж тут
«серная баня»…
1927 год – год 90летия со дня гибели Александра Сергеевича Пуш
кина. Многие газеты и журналы страны, отдавая дань памяти гению
России, печатали посвященные ему материалы. Не обошел своим вни
манием памятную дату и ленинградский сатирический еженедельник
«Бегемот» – седьмой его номер стал «Специальным “Пушкинским”».
Заголовки почти всех его материалов начинались со слова «Пушкин».
Среди них можно, например, назвать такие: «А.С. Пушкин и Каутский»,
«А.С. Пушкин об оппозиции», «А.С. Пушкин об охране исторических
памятников», «А.С. Пушкин о хулиганстве» и другие. Был в журнале
напечатан даже «Отрывок из ненаписанной главы» романа, озаглавлен
ной «Тов. Евгений Онегин». Среди авторов отдельных строф этой «гла
вы» были В. Князев, А. д’Актиль, В. Воинов. А в строфе LIII, автором
которой был Дм. Цензор, мелькнуло имя С. Есенина:
И там, культтрегер деревенский,
Едва окончивши рабфак,
Младой селькор Владимир Ленский
Сидел над кипою бумаг.
Скучна работа счетовода, –
Статьи прихода и расхода, –
Но под Есенина стихи
Писал мечтатель от сохи.
Для Ольги, – милой машинистки, –
Слагал он строфы между дел
И с тайной ревностью глядел,
Как с ней в минуты переписки
Онегин, щуря хладный взор,
Вступал в интимный разговор.

449
 Пятая страница еженедельника открывалась фельетоном М. Зощен
ко «Гроб» с подзаголовком «Из повестей Белкина», а в ее подвале была
карикатура с названием «Азбучная истина». На ней в квадратах были
напечатаны буквы алфавита «Л», «М», «Н», «О», «П», «Р». На букве
«М» стоял шаржированный Маяковский, а на «П» – Пушкин (фраг
мент опекушинского памятника). Подпись под карикатурой гласила:
«Маяковский (непринужденно) –
Нам в веках стоять почти что рядом, – Вы на «П», а я на «М».
(Из стихотворения В. Маяковского «Ал. С. Пушкину»).
Примечание «Бегемота» – Милый! Обратите внимание на азбуку.
Между вами всетаки есть некоторое НО».
И вот, благодаря фальсификации Н. Вержбицкого, эту «остроту»
тремя годами раньше, можно сказать, в глаза В. Маяковскому произ
носит С. Есенин.
Конечно же, ничего подобного не было, как не было к приезду
С. Есенина в Тифлис там уже В. Маяковского.
Еще по рассказам Н. Вержбицкого получается, что Есенин ездил
из Баку в Тифлис и обратно через два дня на третий: пробыв два дня
в Баку, он ехал в Тифлис, сходил там в баню с Маяковским, послу
шал рассказ последнего о «подробностях жизни Пиросманишвили»
и «на другой или на третий день» уехал в Баку. И носило «непуте
вый корабль» Есенина «шальным ветром» по Кавказу. Вскоре он вер
нулся в Тифлис, а там – через дватри дня – надо снова ехать в Баку.
Итак, 488 верст туда, 488 верст обратно, а на это надо было, проехав
в скором поезде, затратить 18 часов.
В этом же у С. Есенина, по всей вероятности, не было необходимо
сти. Да и не так просто было убежать изпод «опеки отца» <И. Варди
на>, который, по словам самого поэта, был к нему «очень хорош и очень
внимателен». Думается, можно с уверенностью сказать, что Есенин
прибыл в Тифлис 9 сентября, а в Баку, как уже отмечалось выше, вые
хал 19 сентября, ибо можно верить правдивым воспоминаниям С. Чи
ковани, Н. Стора, Г. Леонидзе, Т. Табидзе, В. Мануйлова и других, на
писанным с искренним уважением и к Есенину, и к Маяковскому, без
какойлибо тени панибратства, чего нельзя сказать о «воспоминани
ях» Н. Вержбицкого.
В главе «Взлет» книги «Встречи с Есениным» Вержбицкий писал:
«Задержанный в столице маленькой Аджарии не только циклоном,
но и напряженной работой, Есенин, окруженный заботами своего друга
Л.О. Павицкого <так!>, написал поэмы “Анна Снегина”, “Письмо

450
деду”, “Цветы”, “Капитан земли”, стихотворения “Метель”, “Весна”
и несколько вещей для цикла “Персидские мотивы”».
А вот из книги Н. Вержбицкого «Встречи», увидевшей свет в изда
тельстве «Советская Россия» в 1976 году (в ней были перепечатаны
воспоминания о С.А. Есенине), Лев Осипович Повицкий уже исчез.
Видимо, доля правдивости портила общий фон его «мемуаров». Да и
зачем писать о какомто друге, если единственным «другом» предста
ет перед нами Вержбицкий.
Зачем и почему это сделано? Лев Осипович Повицкий был дружен
с Есениным еще с 1918 года, когда они вместе организовали коопера
тивное издательство «Московская Трудовая Артель Художников Сло
ва». Есенин жил у Л.О. Повицкого в Батуми, и он действительно ок
ружил своего друга заботами, оградил его от надоедливых гостей,
мешавших Есенину писать, – об этом свидетельствует сам поэт, в час
тности, в письме к Г.А. Бениславской от 17 декабря:
«Лёва запирает меня на ключ и до 3 ч<асов> никого не пускает.
Страшно мешают работать» (VI, 191).
Этим Лев Осипович и способствовал тому, что за короткий срок
С. Есениным были написаны перечисленные «мемуаристом» произ
ведения. К ним следует добавить и стихотворение «Льву Повицкому»,
опубликованное 13 декабря 1924 года в газете «Трудовой Батум», ко
торое начинается словами:
Старинный друг!
Тебя я вижу вновь
Чрез долгую и хладную
Разлуку.
Сжимаю я
Мне дорогую руку
И говорю, как прежде,
Про любовь (IV, 201).
Не многим поэт мог сказать и говорил такие слова.
Теперь о том, где и у кого жил С. Есенин в Тифлисе. По Вержбиц
кому получается, что, приехав в Тифлис, С. Есенин жил у какогото
мифического инженера, с которым поэт якобы познакомился в поез
де. На этом мемуарист акцентирует внимание дважды. Позже С. Есе
нин поселился в гостинице, где он очутился в долговой яме, из кото
рой «мемуарист» якобы вытащил московского гостя и поселил его
у себя. Конечно, нельзя отрицать того, что Сергей Александрович жил

451
некоторое время у него на Коджорской, но было это уже, вероятно, в ка
кието дни ноября, ибо в письме от 20 октября поэт сообщал Г.А. Бенис
лавской:
«Живу в отелях. Каждый день обходится в 20–25 руб. Гости, гос
ти, гости, хоть бы кто меня спас от них. Главное, мешают работать»
(VI, 181).
А поэт Михаил Юрин, который часто встречался с Есениным
в Тифлисе, в своих «Записках подававшего надежды», увидевших свет
в 1931 году, вспоминал, что, узнав о приезде в город «литературного
вождя всей ВАППовской молодежи» И. Вардина, который остановился
в «Ориентале», он «в один из вечеров, отобрав несколько лучших но
меров <…> журнала «Красные всходы» <…> отправился к нему, что
бы поговорить о дальнейшей <…> работе, о литературных перспекти
вах, чтобы, так сказать, представиться вождю <…>».
«Вхожу. В номере полутемно, налево от двери большой стол, на ко
тором навалены книги, газеты и разная мелочь. В комнате я застал
несколько человек. Среди них мне в глаза бросился седой, но бодрый
старикгрузин, очевидно, отец Вардина, и какойто молодой человек
в пальто и шляпе, который сидел спиной к окну, утонув глубоко в мяг
ком кресле, и сосредоточенно водил тростью по полу. <…> Вардин
представил меня сидевшему в кресле человеку как молодого талант
ливого поэта, работника литературнохудожественного комсомольс
кого журнала и руководителя местной литературной молодежи.
Все это я принял как должное и поднял выше голову, но когда Вар
дин пояснил, что передо мной поэт Сергей Есенин, я вдруг так сму
тился, что не мог выговорить ни слова»9.
М. Юрин навестил Сергея Александровича в гостинице «Ориен
таль», когда «в тот день или днем раньше в «Заре Востока», были на
печатаны его «Стансы». Молодому поэту «очень хотелось спросить
у Есенина, что значит это слово». «Стансы» были напечатаны 26 ок
тября в 713м номере газеты «Заря Востока». Так что до этой даты
«или днем раньше» С. Есенин жил еще в гостинице. Заходил М. Юрин
в гостиницу и на следующий день:
«Не успел я вступить на лестницу, как из парикмахерской вышел
Есенин. <…> Есенин шел в редакцию «Зари Востока» и предложил мне
пойти вместе с ним. <…> Мы утонули в редакционной сутолоке, и Есе
нин занялся вопросами гонорара. Но вдруг он, как бы вспомнив чтото,
оторвался от разговора и попросил меня, чтобы я завтра непременно
зашел к нему в номер. На следующий день я задержался с выпуском
журнала и лишь к двум часам заглянул в редакцию «Зари Востока».

452
 Есенин был уже там. Он небрежно подал мне руку, отвернулся и
быстро пошел к кабинету редактора.<…> На следующий день, часов
в десять утра, я снова зашел в «Ориенталь».
Стучу в дверь номера, из номера доносится охрипший голос Есе
нина:
– Можно, черт побери…»10.
После публикации «Стансов», как следует из воспоминаний
М. Юрина, было еще несколько «следующих дней» и получается, что
Сергей Александрович почти до конца октября проживал в «Ориен
тале»… Позже он жил какоето время в семье Тициана Табидзе, а за
тем уже, видимо, на Коджорской.
Задержимся несколько на Коджорской. С ней, по «свидетельству»
Вержбицкого, связан замысел создания «Персидских мотивов». Про
цитируем отрывок из книги мемуариста, который однажды побывал
на Хлебной площади в гостях у своего знакомого Попова, имевшего
неплохую библиотеку:
«На книжной полке стояло не более двухсот томиков, но каждая
книга была шедевром и по содержанию, и по внешнему оформлению.
Вот тутто, на этих полках, и подвернулся мне томик – «Персидс
кие лирики Х – ХV веков» в переводе академика Корша.
Я взял его домой почитать.
А потом он оказался в руках Есенина, который уже не хотел рас
ставаться с ним.
Чтото глубоко очаровало поэта в этих стихах.
Он ходил по комнате и декламировал Омара Хайяма:
Ты, книга юности, дочитана, увы!
Часы веселия, навек умчались вы!
О птицамолодость, ты быстро улетела,
Ища свежей лугов и зеленей листвы!..
Мы пьем не потому, что тянемся к веселью,
И не разнузданность себе мы ставим целью, –
Мы от самих себя хотим на миг уйти
И только потому к хмельному склонны зелью...
Не дрогнут ветки. Ночь. Я одинок.
Во тьме роняет роза лепесток.
И ты ушла. И горьких опьянений
Летучий бред развеян и далек...

453
 <...>Перелистывая древних лириков, Есенин слегка прикоснулся
к Персии, и в нем, резонируя, запела новая чудесная струна, еще ни
разу не звучавшая».
Вполне возможно, что в Тифлисе в руки С. Есенина попал томик
«древних лириков». Но какой и в чьих переводах?
Книга, на которую указывает Н. Вержбицкий, по всей вероятности,
та самая, что вышла в издательстве братьев Сабашниковых, но называ
ется она просто – «Персидские лирики». Автор мемуаров, спустя более
четверти века, помнил, какие рубаи Омара Хайяма из этого издания дек
ламировал Сергей Александрович. Однако Есенин не мог произносить
именно эти строки по той простой причине, что их в том «томике» не
было в этих переводах. Рубаи Омара Хайяма в ней давались в переводах
И.П. Умова. Он был учеником Ф.Е. Корша, а рубаи переводил восьми
стишиями. У Н. Вержбицкого же Есенин читает четверостишия. И хотя
на эту несуразицу еще в 1968 году указывал В.Г. Белоусов, она была
принята на веру и без изменения перепечатана в 1986 году в двухтомни
ке «С.А. Есенин в воспоминаниях современников».
Два первых цитируемые Н. Вержбицким четверостишия были впер
вые напечатаны в книжечке, изданной в Москве в 1955 году. Эти ру
баи, 192 (стр. 81) и 118 (стр. 56), перевел О. Румер, а третье в книге
мемуариста дается в переводе И. Тхоржевского. Напечатано оно было
в книге избранных рубаи Омара Хайяма «Четверостишия», увидев
шей свет в 1949 году в Сталинабаде в Таджикском государственном
издательстве (рубаи 113 в разделе «И немного о себе» на стр. 121). Так
что, доживи Есенин до 50х годов прошлого века, может быть, и декла
мировал бы эти переводы. Но...
Добавим: Сергей Александрович начал работать над «Персидс
кими мотивами» 18 – 20 октября 1924 года. Обитал он тогда еще,
как указывалось выше, в гостинице «Ориант», или, как ее называет
М. Юрин, «Ориенталь», а в том же письме от 20 октября поэт писал
Г.А. Бениславской:
«На днях я пошлю им <в журнал «Красная новь»> персидские сти
хи. Стихи, говорят, оч<ень> хорошие, да и я доволен ими» (VI, 180).
Приведем еще один пример несоответствия истине. На странице
79 Вержбицкий пишет:
«Есенина с Дункан познакомил директор студии И.И. Шнейдер».
А Илья Ильич к тому моменту, оказывается, и сам не был знаком
с Сергеем Александровичем. В своих мемуарах «директор студии»
вспоминал:

454
 «Однажды меня остановил прямо на улице известный московский
театральный художник Георгий Богданович Якулов.<...>
– У меня в студии сегодня небольшой вечер, – сказал Якулов, –
приезжайте обязательно. И, если возможно, привезите Дункан. Было
бы любопытно ввести ее в круг московских художников и поэтов.
Я пообещал. Дункан согласилась сразу.
Появление Дункан вызвало мгновенную паузу, а потом – начался
невообразимый шум. Явственно слышались только возгласы: «Дункан!»
Якулов сиял. Он пригласил нас к столу, но Айседора ужинать
не захотела, и мы проводили ее в соседнюю комнату, где она, сейчас
же окруженная людьми, расположилась на кушетке.
Вдруг меня чуть не сшиб с ног какойто человек в светлосером
костюме. Он промчался, крича: «Где Дункан? Где Дункан?»
– Кто это? – спросил я Якулова.
– Есенин... – засмеялся он.
Я несколько раз видал Есенина, но тут я не сразу успел узнать его.
Немного позже мы с Якуловым подошли к Айседоре. Она полуле
жала на софе. Есенин стоял возле нее на коленях, она гладила его
по волосам, скандируя порусски:
– Залатая галава...»11.
Так, наверное, и было в действительности – Шнейдеру лучше знать...
Коснемся здесь и одного «исключительно интересного примера
творческого “взрыва”», о котором мемуарист повествует на страницах
112–113:
«Приведу один случай, который меня особенно поразил, спутав все
мои представления о творческом процессе.
Это было незадолго до снежной бури.
Есенин простудился, стал сильно кашлять и пресерьезнейшим об
разом уверял меня, что у него горловая чахотка и он скоро умрет.
Наш номер в гостинице был двухкомнатный: окна одной комнаты вы
ходили на улицу, а во второй окон не было, и она служила нам спальней.
В этой темной спальне хрипел и метался на кровати больной Есенин.
Я сидел в передней комнате у окна и чтото писал.
Вдруг до меня донесся еле слышный голос:
– Колюша, дай листик бумаги и карандаш...
Я отнес бумагу и карандаш, не понимая – для чего они могут пона
добиться человеку, находящемуся в таком тяжелом состоянии?
Прошло полчаса в полной тишине... Потом я услышал, что мой друг
тихонько похрапывает. Ну, – думаю, – слава богу, поспит, и сойдет

455
с него эта мнительная хворь. Ведь врач ничего не обнаружил, кроме
легкой ангины.
Я угадал, – вечером Есенин, как ни в чем не бывало, встал с посте
ли и заявил о своем желании есть. Пришел Павицкий <так!>, еще кто
то, и мы сели пить чай с бубликами и медом.
Вдруг Сергей чтото вспомнил, пошел в спальню, принес оттуда
лист исписанной бумаги и попросил меня прочесть, что там написано.
Это было стихотворение “Цветы мне говорят...”» (Далее следовал
текст этого стихотворения).
Такие вот, как говорится, пироги, то есть «бублики» – Колюша, ока
зывается, почти на год раньше читал стихотворение, написанное Есе
ниным в конце октября 1925 года. Им заканчивался первый том Со
брания стихотворений, составленный лично Есениным. И в наборном
экземпляре оно помечено октябрем 1925 года.
В Батуме же Есенин написал совершенно другое произведение.
Высылая свою новую поэму в 94 строки П.И. Чагину, поэт писал 14
декабря:
«Сейчас же посылаю «Цветы». <...>Деньги за «Цветы» пришли на
редакцию Батума.
Или на моего друга: Батум. Вознесенская, 9. Льву Повицкому»
(VI, 188, 189).
К этому времени, как следует из письма, поэт уже жил не в гости
нице, а у Л.О. Повицкого. А 17 декабря он и в письме Г.А. Бениславс
кой сообщал:
«На столе у меня лежит черновик новой хорошей поэмы «Цветы».
Это, пожалуй, лучше всего, что я написал. Прислать не могу, потому
что лень переписывать.<...> Живите, милая, и не балуйтесь.
Целую Вашу руку.
Сергей Есенин.
Сестрам и всем друзьям привет.
Батум, Вознесенская, 9. С. Е.» (VI, 190, 191).
Поэму «Цветы» поэт не включил в свое Собрание, хотя она и уви
дела свет вскоре после написания – 4 января 1925 года в однодневной
бакинской газете «Арена», редактором которой был П.И. Чагин.
«Вспоминает» Н. Вержбицкий, если можно так сказать, и чужие
мемуары о Есенине. Излагая на странице 93 легендарные мемуары
Г.Д. ДееваХомяковского, он выдает это за «откровение» С. Есенина
ему. В этом легко убедиться, если открыть первый том упоминаемо
го выше двухтомника воспоминаний о поэте на странице 147.

456
 Обратимся к другому мифу, рожденному бурной фантазией Н. Вер
жбицкого. Во «Встречах с Есениным» он писал:
«Будучи в Баку, Есенин в гостинице «Новая Европа» встретил сво
его московского знакомого Ильина, назначенного военным инспекто
ром в Закавказье.
Сперва их встречи протекали вполне миролюбиво, но вдруг инс
пектор начал бешено ревновать поэта к своей жене. Дошло до того, что
он стал угрожать револьвером. Этот совершенно неуравновешенный
человек легко мог выполнить свою угрозу.
Так оно и произошло. Ильин не стрелял, но однажды поднял на Есе
нина оружие, что и послужило поводом для первого кратковременного
отъезда поэта в Тифлис в начале сентября 1924 года.
Об этом происшествии мне потом рассказывал художник К. Соко
лов. Сам Есенин молчал, может быть, не желая показаться трусом.
По пути в Тифлис в вагоне железной дороги он познакомился
с какимто инженером и у него остановился (об этом мифе говорилось
выше – Ю.Ю.).
Как я уже сказал, через несколько дней Есенин вернулся в Баку
за своими товарищами, получив от них уведомление о том, что Ильин
кудато отбыл.
Вторично приехав в Тифлис и остановившись в гостинице «Ори
ант», Есенин снова неожиданно столкнулся в коридоре с Ильиным.
Это сразу испортило ему настроение».
Так «свидетельствует» Н. Вержбицкий... «со слов» художника
К. Соколова, и под Ильиным здесь подразумевается Я.Г. Блюмкин.
Что ж, последний, действительно, находился тогда на Кавказе,
но цели и задачи у него были другие, нежели преследовать и пугать
С. Есенина. Вот что рассказывает историк А.С. Велидов об этом
факте биографии знакомца С. Есенина:
«Летом 1924 года по ходатайству полномочного представителя
ОГПУ в Закавказье С.Г. Могилевского Блюмкина переводят на служ
бу в Тифлис. Его назначают помощником Могилевского по командо
ванию войсками ОГПУ в Закавказье, вводят в состав коллегии Закав
казской ЧК. Одновременно он является уполномоченным ОГПУ
и Наркомвнешторга СССР по борьбе с контрабандой.
С первых же дней прибытия в Тифлис Блюмкину пришлось руко
водить подавлением крупного крестьянского восстания в Грузии, орга
низованного меньшевиками и националистами. Он принимает деятель
ное участие в работе по укреплению границы с Персией и Турцией.

457
Под его руководством была проведена операция по освобождению пунк
та БаграмТепе, захваченного иранцами в 1922 году. Возвращение СССР
этого пункта позволило решить задачу орошения Мугани – обширной
равнины в Азербайджане. В 1924–1925 годах Блюмкин (Я.Г. Исаков) –
член советскоперсидской и советскотурецкой пограничных комис
сий. Благодаря работе этих комиссий удалось решить спорные вопро
сы, связанные с линией прохождения границы, урегулировать ряд по
граничных конфликтов»12.
Так что Я.Г. Блюмкину было чем заняться на Кавказе. Он, в част
ности, как свидетельствует историк, усиленно был занят подавлением
того самого восстания меньшевиков, которое упоминается Н. Верж
бицким на странице 34. Конечно, между делом он мог погоняться за
С.А. Есениным, но для этого поэту нужно было в первый приезд в Баку
подольше там погостить и дать повод для ревности высокому военно
му чину, который, оказывается, на каждое свое «дело» возил за собой
жену. Есенин же, известно абсолютно точно, пробыл в столице Азер
байджана тогда ровно сутки, да еще под бдительным оком И.В. Варди
на. Блюмкин же, безусловно, знал, кто такой Вардин, знал еще со вре
мен его работы референтом в ВЧК. Илларион Виссарионович был там,
как говорится, «не последней спицей в колеснице». Он позволял себе
порой такие вольности, что Ф.Э. Дзержинскому приходилось указы
вать тому на его место. Об одном из таких случаев свидетельствует,
например, служебная записка Феликса Эдмундовича, хранящаяся
в фонде последнего в Российском государственном архиве социаль
нополитической истории (Ф. 76, опись № 3, дело 88):
«Тов. Вардину.
В связи с печатанием Ваших статей на основании документов ВЧК,
а так же Вашим, как референтом ВЧК, обращением прямо в ЦК с пред
ложением освободить меньшевиков и эсеров – прошу Вас впредь без
ведома и санкции тов. Менжинского никаких документов не оглашать
и прямо в ЦК с предложениями, как референт ВЧК, не обращаться,
так как таковое право предоставлено ВЧК, как учреждению.
Ф. Дзержинский.
20/ IV – 21 г.».
Сергей Александрович, думается, ничего и не знал о пребывании
Блюмкина на Кавказе. Если бы дело обстояло иначе, то у поэта не суще
ствовало бы проблем с поездками в Персию или Константинополь –
Яков Григорьевич, «укрепляя границы с Персией и Турцией», решил
бы все положительно. А то ведь, как «свидетельствует» мемуарист,

458
«поэт настойчиво просил» именно его, простого журналиста, «достать
документы на право поездки в Константинополь». И, к слову сказать,
трусом С.А. Есенин, как известно, никогда не был...
Между прочим, И.В. Вардин был озабочен в этот приезд в Тифлис
изданием своего труда под названием «Первое Мая». 9 сентября они
приехали с Есениным в столицу Грузии, а уже в № 19 «Книжной лето
писи», в котором описывались книги, поступившие в Книжную пала
ту с 1 по 15 октября 1924 года, под №10451 значилось:
«Вардин, И. (Мгеладзе).1924 – Первое Мая. Тифлис. СПС Грузии.
Тип. Военного Комиссариата. 34 с.».
Так появилось на свет это экспрессиздание. А пятью месяцами
раньше «Книжная летопись» (№ 10, издание № 4656) сообщала о вы
ходе этого труда пятитысячным тиражом под несколько другим на
званием («Майский праздник коммунизма») в Вятке. Ранее «Книж
ная летопись» неоднократно сообщала о выходе «первомайской
книжки» Вардина в других городах и весях России. И, быть может,
сделав остановку в Баку, Илларион Виссарионович, помимо всего про
чего, хотел порадовать аналогичным изданием и Азербайджан?..
Трижды Н. Вержбицкий, рассказывая об отъезде С. Есенина в Моск
ву (страницы 91, 95 и 104), акцентирует внимание на том, что поэт в кон
це февраля 1925 года пробыл в столице Грузии не более суток – «проез
дом», «около суток», «проездом через Тифлис, остановившись у меня
на сутки». На самом же деле поэт пробыл в Тифлисе не менее недели.
В этот свой приезд Сергей Александрович познакомился с Ю.А. Тет
руевой и подарил ей свою «Страну Советскую», написав на оборотной
стороне титульного листа:
«В знак приятной встречи и приятного знакомства Юлии Алек
сеевне.
С. Есенин.
Тифлис. 19/II. 25» (VII, кн. 1, 254).
21 февраля поэт был гостем Тициана Табидзе и оставил в пода
рок два экземпляра «Страны Советской». На одном он написал Ти
циану:
«Милому Тициану в знак большой любви и дружбы
Сергей Есенин
Тифлис, фев. 21/25» (VII, кн. 1, 255).
Другой надписал жене Тициана Нине Александровне:
«Люби меня и голубые рога. Сергей Есенин» (VII, кн. 1, 256).

459
 В этот же день он дал телеграмму Г.А. Бениславской с просьбой
прислать ему к среде денег на дорогу. Ближайшая среда – 25 февраля.
26 февраля он телеграфировал ей уже из Баку. Следовательно, С. Есе
нин уехал из Тифлиса в среду 25 февраля скорым поездом № 1, кото
рый в зиму 1924–1925 годов отправлялся из столицы Грузии по сре
дам и субботам в 22 часа 40 минут и прибывал в Баку на другой день
в 16 часов 15 минут.
Можно было бы продолжить «исследование» мемуаров Н. Верж
бицкого, но, думается, важнее будет ответить на вопрос мемуариста,
который он задал поэту при первой встрече в Тифлисе:
«Говори же скорей, какими ветрами пригнало сюда твой непуте
вый корабль?!»
В тех же «Незабываемых встречах» Симон Чиковани писал:
«Молодые грузинские поэты хорошо были знакомы с положением
в современной русской поэзии. Несколько лет назад русская поэзия
навеки лишилась источника чарующей и всегда неожиданной радос
ти – Александра Блока. Почти в ту же пору скончался Велимир Хлеб
ников – замечательный тайновидец русского слова. Теперь в русской
поэзии соперничали друг с другом три вершины – Владимир Маяков
ский, Сергей Есенин и Борис Пастернак. Эти три поэта определяли
большое течение русской поэзии двадцатых годов»13.
Видимо, «с положением в современной русской поэзии» были зна
комы не только молодые грузинские поэты, и тому есть свидетельство.
В 1972 году в Москве, как указано на титульном листе, вышла кни
га Ольги Ивинской «В плену времени. Годы с Борисом Пастернаком».
На странице 71 автор пишет:
«За четырнадцать лет нашей близости Б.Л. много раз по различ
ным поводам говорил и писал о Сталине. В его суждениях было мно
го противоречий, отражений текущих событий на прошлое, субъек
тивности. Особенно часто к этой теме он обращался в 1956 г. после
вызова в Верховную прокуратуру по поводу посмертной реабилита
ции В.Э. Мейерхольда. Характеризуя политические взгляды Мейер
хольда, Б.Л. писал тогда, что В.Э. был всегда более советским чело
веком, чем он, Пастернак.
И, конечно, тема Сталина возникла вновь в дни травли, во времена
Нобелевской премии.
С тех пор прошло много лет; новые тяжелые события наложили
свой отпечаток на воспоминания тех лет. Я попытаюсь написать о глав
ном, прибегая к памяти Пастернака и близких ему людей».

460
 И далее в главе «У вождя»:
«Личная встреча Пастернака, Есенина и Маяковского со Стали
ным состоялась, повидимому, в конце 24 или начале 25 года (1).
Б.Л. рассказывал мне об этой беседе неоднократно, но спустя двад
цать с лишним лет. Поэтому остался самый общий смысл и впечат
ления, а на них не могли не сказаться наслоения последующих лет
и событий.
Вспоминая об этой встрече, Б.Л. рисовал Сталина как самого страш
ного человека из всех, кого ему когдалибо приходилось видеть:
«На меня из полумрака выдвинулся человек, похожий на краба. Всё
его лицо было желтого цвета, испещренное рябинками. Топорщились
усы. Этот человеккарлик, непомерно широкий и вместе с тем напо
минавший по росту двенадцатилетнего мальчика, но с большим ста
рообразным лицом».
Думаю, что тогда, после встречи, это впечатление у Б.Л. было не
сколько иным. Ведь было время, когда Сталин вдохновлял его на сти
хи. Но об этом чуть позже, а сейчас – о смысле встречи.
Тогда начались разговоры о том, что грузинских поэтов нужно пе
реводить на русский язык. Б.Л., очевидно, подавал большие надежды.
Сталин решил, опираясь на талант, который он чувствовал в Пастер
наке, возвеличить грузинскую поэзию. Сам Б.Л. свою совместную
с Маяковским и Есениным встречу со Сталиным объяснил надеждой
последнего на то, что русские поэты поднимут знамя грузинской по
эзии.<…>
Хотя Есенин, Маяковский и Пастернак были приглашены одновре
менно, Сталин беседовал с ними раздельно. Он говорил, стараясь оча
ровать, говорил, что от них ждут настоящего творческого пафоса, что
они должны взять на себя роль “глашатаев эпохи”».
К цифре «1» внизу страницы дается авторское примечание:
«Некоторые из читавших эти воспоминания сомневаются в досто
верности рассказа о такой встрече. Я здесь передаю только то, о чем нео
днократно (подчеркнуто автором) слышала от Бориса Леонидовича».
Рассказ Пастернака о встрече трех поэтов с вождем, быть может,
и мог у когото вызвать сомнения. Но есть все основания верить Бори
су Леонидовичу, ибо вскоре после этой встречи, которая, скорее всего,
состоялась летом 1924 года, В. Маяковский и С. Есенин оказались
в Грузии…
Здесь, объективности ради, следует сказать несколько слов о Пас
тернаке. В отличие от В. Маяковского и С. Есенина он впервые поехал

461
в Грузию в первой половине июля 1931 года и, безусловно, выполняя
просьбу И.В. Сталина, который, по словам О. Ивинской, «вдохновлял
его на стихи»; «возвеличивая грузинскую поэзию», много переводил
грузинских поэтов.
Сын поэта Евгений Пастернак рассказывает:
«В сентябре, после поездок в Абастуман, Боржом и Бакуриани,
где тогда жил Леонидзе, Паоло Яшвили привез Пастернака к морю,
в Кобулеты. Тогда в этом приморском местечке с сосновым парком
вдоль удивительного огромного пляжа из мелких цветных камеш
ков, в целом благородного серокоричневого тона, было около двад
цати старых усадебных домов, составлявших центр поселка. <…>
Дальше, в сторону северного мыса, за которым открывается вид на
Поти, стояла гостиница, курзал с ресторацией и несколько богатых
дач, раньше принадлежавших отставным генералам. К 1931 году они
стали правительственными, при них была отдельная столовая.
Симон Чиковани вспоминал: «Бориса Леонидовича с Зинаидой
Николаевной и ее сыном от первого брака Адиком Нейгаузом привез
Паоло Яшвили, устроив их в гостинице, в которой жил и я вместе с
Бесо Жгенти. <…> Пастернаков прикрепили к правительственной сто
ловой, а мы с Бесо продолжали питаться в курзале. Но с питанием было
тогда трудновато, и, сразу поняв это, Борис Леонидович стал возвра
щаться из своей столовой с краюхой хлеба для меня и Бесо, а, не застав
нас, оставлял ее нам на подоконнике. <…> Пастернак уезжал из Тиф
лиса утром 16 октября. Накануне в нерабочий день он принес в изда
тельство «Заккнига» рукопись, названную «Новые стихи», и оставил
ее случайно оказавшемуся там сотруднику Гарегину Бебутову. К ру
кописи была приложена записка: “Не возьмет ли у меня «Заккнига»
сборник новых стихов размером строк в 800–1000?.. Наличную часть
сборника (600 строк) оставляю Вам при записке. Я уезжаю завтра ут
ром в Москву…” Наутро Бебутов привез на вокзал договор. Пастернак
подписал его…»14.
Так что Пастернаку были созданы все условия для «возвеличива
ния грузинской поэзии». И, если верить библиографическим указате
лям, при жизни «самого страшного человека» – «человекакарлика» –
с 1934 по 1948 год вышло в свет 7 книг грузинских поэтов в переводах
Б. Пастернака. Тираж многих из них составлял 10 000 экземпляров!
К этому можно добавить и еще 13 других изданий его книг, вышедших
в эти же годы.

462
 В. Маяковский и С. Есенин, как известно, не сподобились на пере
воды грузинских поэтов, с которыми были понастоящему дружны. Ви
димо, им помешала сделать это их, если можно так сказать, самодоста
точность…
И еще несколько строк относительно Б.Л. Пастернака. Летом 1935
года он принял участие в работе Всемирного конгресса защиты куль
туры в Париже и выступил на нем. 11 июля того года газета «Правда»
сообщила о предстоящем на другой день прибытии в Москву участни
ков этого форума и привела высказывание Пастернака: «Я присутство
вал только на последнем заседании конгресса защиты культуры [по
болезни он пропустил предыдущие заседания]. Это было яркое, неза
бываемое событие. Лучшие умы человечества заявили: “Единственный
носитель культуры – пролетариат и оплот ее – страна Советов”. Я гор
жусь своей социалистической родиной».
Было и такое... И «добро» на поездку поэта тогда в Париж, конеч
но, дал все тот же человек: по свидетельству все того же Е.Б. Пастер
нака и его соавтора («Новый мир», № 1988 г., стр. 210), поэт «был
в июне отправлен в Париж для участия в Международном конгрессе
в защиту культуры по личному распоряжению Сталина…»
Вернемся в Тифлис. Если В. Маяковский отправился в Грузию
один, то к С. Есенину был приставлен человек, которому И.В. Сталин
вполне доверял, – Илларион Виссарионович Вардин…
Известно, что 13 февраля 1924 года Есенин поступает в Шереме
тевскую больницу (ныне институт имени Склифосовского) с диагно
зом «рваная рана левого предплечья». Выписывается он из больницы
9 марта, а 10 марта он продолжает уже лечение в Кремлевской боль
нице. С этого момента С. Есенин, если можно так сказать, находится
под «колпаком у Вардина». Его стараниями поэт оказался в «Крем
левке», куда не так просто было попасть простому смертному. А после
выписки из нее он поселяется временно у Вардина на Тверской.
И живет там до отъезда 12 или 13 апреля в Ленинград для выступле
ния на авторском вечере в концертном зале Лассаля 14 апреля. В этот
промежуток времени И.В. Вардин и близкая ему А.А. Берзинь хлопо
тали об отправке С. Есенина на лечение в Крым.
Сергей Александрович, если можно так сказать, «увильнул» от по
ездки в Крым. На другой день после триумфального выступления
в зале Лассаля Есенин писал Г.А. Бениславской:
«Никакой Крым и знать не желаю.
Дорогая, уговорите Вардина и Берзину так, чтоб они не думали,
что я отнесся к их вниманию порасплюевски.

463
 Все мне было очень и очень приятно в их заботах обо мне, но я совер
шенно не нуждаюсь ни в каком лечении» (VI, 166).
В начале мая в письме к Г. Бениславской он передает И. Вардину и
А. Берзинь привет.
Теперь необходимо здесь коснуться поэмы С. Есенина «Песнь
о великом походе». Поэт работал над ней в Ленинграде в июле 1924
года. Закончив работу над первой редакцией поэмы, он ее оставляет
для публикации в журнале «Звезда».
1 августа поэт вместе с В. Эрлихом возвращается в Москву. Анна
Абрамовна Берзинь позднее вспоминала:
«Ко мне приехали Есенин и Эрлих. Есенин читал только что напи
санную им «Песнь о великом походе». Когда поэт окончил чтение, я
сделала ему предложение – опубликовать «Песнь» в журнале «Ок
тябрь». Против ожидания, он тут же согласился. Тогда, по моей
просьбе, Эрлих сел к столу, чтобы написать поэму для журнала. У него
была хорошая память. Не вставая с места, он всю поэму без единой,
кажется, помарки тут же и записал. Есенин проверил, внес несколько
поправок и подписал.
После их ухода я велела перепечатать рукопись на машинке, а за
тем передала ее в редакцию “Октября”»15.
Отчего же у Анны Абрамовны были сомнения, что Есенин не даст
согласия на публикацию «Песни…» в журнале «Октябрь»?.. Извес
тно, что этот журнал являлся рупором «напостовцев» и вел ярост
ную борьбу с попутчиками, которых «опекал» А.К. Воронский и
которые печатались из номера в номер в возглавляемых им журна
лах «Красная новь» и «Прожектор». Есенин был в стане попутчи
ков <“Теперь в советской стороне /Я самый яростный попутчик.”>,
и стихи его были украшением многих номеров, возглавляемых А.К. Во
ронским журналов. Есенин же согласился на публикацию поэмы
в «Октябре»…
Одним из вдохновителей борьбы с попутчиками являлся с самого
начала И.В. Вардин. И здесь, чтобы сказать, что это было именно так,
необходимо процитировать несколько положений из его разгромной
статьи «Воронщину необходимо ликвидировать», опубликованной
в первом номере «На посту» за 1924 год.
«Тов. Воронский, – пишет И. Вардин, – человек положительный,
основательный, и он очень любит выражаться тоже основательно: «под
линное искусство», «истинный художник», «объективный момент», «ис
тинная лирика» и т.д. и т.п. По нашему мнению, все эти солидные вы

464
ражения суть истинная… словесность. И это не потому, что в природе
нет «истинной лирики», а просто потому, что тов. Воронским не ука
зывается местонахождение всех этих истинных и объективных вещей,
он не говорит прямо, что как объективную философию, социологию,
историю дает миру коммунизм, точно так же «подлинное искусство»,
«истинная лирика», действительно объективная, то есть исторически
верная и точная литература придет из рядов пролетариата.
Но тов. Воронский поступает хуже: вся его «истинная лирика»
направлена на то, чтобы доказать, что в силу наличия в природе
«объективного момента» носителями оного момента являются суще
ствующие в республике Советов в 1923–1924 годах литературные по
путчики пролетариата. Вот что хуже всего, вот где тов. Воронский
берет наибольший грех на душу! Вместо того, чтобы сказать простую
и ясную правду: попутчики смогут схватить кусочки объективной
правды по мере их приближения к пролетарской идеологии, вместо
этого тов. Воронский пробавляется общими фразами об «истинных»
и «объективных» предметах. Между тем тов. Воронский больше чем
ктолибо из нас обязан взять за пуговичку Пильняка, Всеволода Ива
нова, Есенина – каждого попутчика в отдельности и всех их вместе –
и сказать им прямо:
– Друзья, в мире происходят чудесные штуки, человечество вы
ходит, говоря словами Есенина, «на колею иную», человечество пе
рерождается в огне и буре. В этой чудовищнограндиозной борьбе и
работе действуют объективные причины, имеются субъективные мо
менты… Объективная истина, настоящая правда, истинная правда су
ществует. Но чтобы ее понять, чтобы вы не тыкались носом в этом
вихре событий, как слепые щенята, вы должны усвоить основы про
летарской идеологии, хотя бы в размере уездной совпартшколы…
Возможно, что Пильняки и Есенины поднимут т. Воронского
на смех, что они с негодованием отвергнут его предложение. Весьма
возможно. Но в таком случае тов. Воронский вот что обязан сказать
этим добрым людям:
– В мире существует объективная истина, но не вы ее отразите, не
вы дадите нам «подлинное искусство» новой жизни, новой эпохи. Лишь
случайно, изредка, ненароком вы дадите кусочек правды, но она сплошь
и рядом будет тонуть в море исторической правды. Для художествен
ной правды необходима правда идеологическая. Не вооружившись этой
правдой, не найдете и правды художественной.
Тов. Воронский так ясно вопроса не ставит.<…>

465
 Борису Пильняку говорят: твой субъективизм в том только случае
будет соответствовать «природе объекта», если твоя «публицистика и
политика» будет стоять на уровне «лучших идеалов человечества». То,
что говорят Пильняку, это – правда, но не вся правда; самого существен
ного ему не сказали, самого главного не подчеркнули, самой необходи
мой помощи всем пильнякам не оказали. «Лучшие идеалы человечества»
формулированы только в программе мирового коммунизма. Объектив
ной природе соответствует только коммунистическая «публицистика и
политика». Всякая другая партийность, кроме коммунистической, в той
или иной степени реакционна. Всякий другой класс, кроме пролетариа
та, в той или иной мере реакционен.
Вот что обязан был сказать тов. Воронский со всей ясностью и оп
ределенностью. Вот как исполнил бы он свой долг коммуниста, руко
водителя советской литературы… <…> Никому, разумеется, не придет
в голову шальная мысль «превращать» в коммунистов Пильняка и Есе
нина. Никто на их литераторскую «независимость» покушаться не на
мерен. Но им необходимо со всей настойчивостью разъяснить, что чем
дальше они будут от коммунизма, тем дальше они будут от подлинной
жизни и борьбы, от основных запросов эпохи. Нашим попутчикам этой
правды прямо тов. Воронский не говорит и тем нарушает свои обязан
ности перед партией и советской литературой».
Таким вот образом, говоря о Есенине и Пильняке, Илларион Вис
сарионович Вардин «бьет» Александра Константиновича Воронско
го. Почему же он вдруг воспылал «любовью» к Есенину? А все, види
мо, потому, что ему было указано «свыше». И это служит лишним
подтверждением рассказа Б. Пастернака о встрече И.В. Сталина с тре
мя самыми «популярными» поэтами того времени. А вождь, как изве
стно, понимал толк в поэзии, сам писал стихи в юные годы…
Вскоре после визита к А.А. Берзинь поэт уезжает в Константино
во. Оттуда он 14 августа в конце письма к ней пишет: «Приветствую
Вардина…».
А через несколько дней сестра поэта Екатерина привезла ему в Кон
стантиново три послания из Москвы, в которых речь шла о «Песни...».
Одно из них было от И.В. Вардина, который, прочитав, видимо, маши
нопись в редакции «Октября», писал:
«Москва, 18 августа 1924 г.
Здравствуйте, дорогой товарищ! Третий раз прочитал Вашу после
днюю вещь. Она бесспорно составит эпоху в Вашем творчестве. Здесь
Вы выступаете в качестве подлинного крестьянского революционера,

466
понимающего все значение руководящей роли городского рабочего для
общей освободительной рабочекрестьянской борьбы. Первый пери
од Вашего творчества – отражение крестьянского стихийного протес
та. Второй период – Вы «оторвались от массы» и очутились в городс
ком мещанскоинтеллигентском болоте – гниющем, вонючем, пьяном,
угарном. Третий период – Вам начинает удаваться выявление кресть
янской революционной сознательности.
Но от ошибок, от предрассудков Вы, разумеется, не свободны. В конце
Вашей вещи этот предрассудок дает о себе знать:
Над Невой твоей
Бродит тень Петра,
Бродит тень Петра
Да любуется
На кумачный цвет
В наших улицах.
Это неправда, это предрассудок, это отрыжка мужицкой веры в «царя
батюшку». Царь есть царь – представитель дворян, епископов, высшей
бюрократии, крупных купцов. Этой своей сущности царь никогда не из
менит – иначе он перестанет быть царем. Поэтому Петр не мог быть боль
шевиком. Не мог быть Лениным.
Вас вводит в заблуждение метод действия. И Петр, и Ленин одина
ково энергично, сурово, решительно действовали. Это, в общем, верно.
Но действовали во имя противоположных, друг друга исключающих це
лей. А в этом суть. Вас вводит в заблуждение внешнее сходство. Но Вы
упускаете из виду тот решающий факт, что Петр представитель наивыс
ших верхов, а Ленин представитель глубочайших низов. «Питерград» стал
«Ленинградом» не потому, что Ленин продолжатель Петра, а потому, что
Ленин искоренитель всего петровского – царского, аристократического,
дворянского племени. Петр должен был быть дураком, чтобы тень его
могла «любоваться» «кумачовым цветом» улиц Ленинграда.
Что значит «Ленинград»? Осуществление клятвы, угрозы, мечты
поколений трудящихся:
Мы придем, придем,
Мы возьмем свой труд.
Мы сгребем дворян
Да по плеши им,
На фонарных столбах
Перевешаем.

467
 Когда народ «взял свой труд», когда он «сгреб дворян» и переве
шал, тогда он построенный на его костях город назвал «Ленинградом».
«Тень Петра» любоваться на все это не может, не может.
Я очень просил бы Вас принять во внимание приведенные мною
бесспорные соображения и конец переделать. Блок испортил «Двенад
цать» Христом, неужели Вы испортите Вашу прекрасную вещь Пет
ром? Блок поставил дело так, что он почти не мог убрать из поэмы
Христа. Ваша вещь, наоборот, построена так, что «любование» Петра,
удовлетворение его гибелью всего его дела является неестественным,
противоречит ходу мысли всей поэмы. Изменить конец в указанном
мною направлении – значит выправить, выпрямить поэму, дать ей ес
тественный «нормальный» конец.
Каледин покончил с собой в январе 1918 года. Он у Вас участвует
в событиях 1919 года. Нельзя ли исправить?*
Затем. У вас говорится:
Все сильней и крепче,
Ветер полуденный.
С нами храбрый Ворошилов,
Удалой Буденный.
У Асеева:
То жара не с неба
полуденного, –
Конница Буденного
Раскинулась в степях…
<Неточная цитата из стихотворения Н. Асеева «Конница Буден
ного»>.
До свидания. Крепчайше жму Вашу руку и наилучшие пожелания
в этот жарчайший день из пыльной Москвы Вам, сидящему на берегу
Оки, – посылаю.
Ваш Ил. Вардин»16.
А.А. Берзинь, имея в виду вышеприведенное послание, писала поэту:
«Сережа!
Вардин и на этот раз прав, – жесточайше, вернейше прав.
Если Вам не трудно и если Вы согласны с нами, то и я прошу испра
вить.
Ваша до конца дней своих, любящая А. Берзинь.
18/VIII – 24. Текст прилагаю» 17.
*Здесь Есенин внес изменения.

468
 Касаясь слов «Ваша до конца дней своих», Есенин, уже приехав
в Москву и оставаясь в зоне внимания Вардина (отца), писал А. Бер
зинь:
«Дорогая и милая Анна Абрамовна, мать и любимая (ради Бога,
чтобы отец не ревновал. Ах).
Если б я Вам мог рассказать свое большое о нем!..
Милая Анна Абрамовна, Вы ко мне были, как говорят, «чертте что
такое». Люблю я Вас до дьявола, не верю Вам навеки еще больше. Все
это смешно, а особенно тогда, когда я навеки твоя.
Прошу Вас, ради Бога, сообщите отцу (Вардину), что я оп’е’ть зас
трял на любовной ночи.
Клянусь Вам, маман, я у Миклашевской» (VI, 173).
Столь пространное цитирование статьи И. Вардина и его письма к
Есенину в Константиново, да простится это, необходимо и закономерно
для того чтобы сказать о том, кто стоял у «штурвала» есенинского «не
путевого корабля» и каким «шальным ветром» пригнало его в Грузию.
О том же, что Н. Вержбицкий многое из 20х годов забыл и ему
пришлось изрядно пофантазировать, свидетельствует и его письмо
к К.Л. Зелинскому от 29 января 1956 года. Тогда, после выхода в свет
в 1955 году первого (салатового) двухтомника Сочинений Сергея Есе
нина (Москва, «Художественная литература»), К.Л. Зелинский при
ступил к подготовке сборника «Есенин в воспоминаниях современни
ков». Узнав о работе над этим изданием, Вержбицкий, в частности,
писал составителю:
«Мне стало известно, что Вам поручено подготовить к печати сбор
ник воспоминаний о С.А. Есенине. Лев Осипович Повицкий был у меня
и сообщил, что у Вас явилось желание и от меня получить воспомина
ния о Есенине <…>
Теперь остается мне самому включиться в это дело и начать с пись
ма, чтобы познакомить Вас с моими возможностями.
«Есенин в Грузии» – так я думаю назвать свой очерк. <...>
Есенин приехал в Тифлис в июне 1924 года, пробыл здесь до сере
дины декабря, а c декабря до начала февраля 1925 года жил в Батуме.
Все эти семь месяцев я был около него, а с сентября по декабрь он жил
у меня в квартирке на Коджорской улице»18.
Такова начальная версия Н. Вержбицкого. Но, как выяснилось, она
не состоятельна. Не состоятельны и его воспоминания о… небылом.
К таким воспоминаниям, коль они уж напечатаны, надо подходить ос
торожно, а тем более ссылаться на них. С выходом в 1961 году в свет

469
книги «Встречи с Есениным» Вержбицкий ввел в заблуждение очень
многих…
Любые воспоминания приближают нас к чемуто прошедшему,
интересному, к людям, жившим в далекие от нас годы, чья жизнь и
судьба продолжают волновать нас. Плохо, если «спокойный заботли
вый спутник» (так без лишней скромности писал о себе Вержбицкий)19,
уводит нас далеко и не в ту сторону…

Примечания
1
Есенин и современность. М., 1975. С. 289.
2
Чиковани С. Мысли. Впечатления. Воспоминания. М., 1968. С. 52–66.
3
Там же. С. 66.
4
Там же. С. 89.
5
Стор Н. Тифлисская осень. «Огонек». 1975, № 40. С. 22–23.
6
РГБ, отдел рукописей. Ф. 393. Карт. 2. Ед. хр. 13.
7
Стор Н. Тифлисская осень. «Огонек». 1975, № 40. С. 23.
8
С.А. Есенин в воспоминаниях современников. Т. 2. М., 1986. С. 174.
9
Юрин М. Записки подававшего надежды. М., 1931. С. 33–34.
10
Там же. С. 35–36.
11
С.А. Есенин в воспоминаниях современников. Т. 2. М., 1986. С. 35–36.
12
Алексей Велидов. Похождения террориста. М., 1998. С. 54.
13
Чиковани С. Мысли. Впечатления. Воспоминания. М., 1968. С. 58.
14
Е. Пастернак. Борис Пастернак. Материалы к биографии. М.,1989.
С. 487–488.
15
Белоусов В. Сергей Есенин. Литературная хроника. Ч. 2. М., 1970. С. 136.
16
Сергей Есенин в стихах и жизни. Письма и документы. М., 1995. С. 242 –
244.
17
Там же. С. 244.
18
Там же. С. 494 – 495.
19
Воспоминания об Александре Грине. Л., 1972. С. 208.

470
 Ю.В. Блудов, г. Рязань

Возвращение на родину
(По архивным материалам 1950х гг.)

Августовским утром 1956 года Ю.Л. Прокушев, в то время начи

нающий есениновед, ехал из Москвы в Рязань на заседание бюро об
кома партии, куда его пригласили для разбора статьи Семёна Кэмрада
«Из крайности в крайность», представлявшей собой критический от
клик на его публикации о С.А. Есенине в рязанской печати. Преды
дущие поездки в Константиново дали ему прекрасный материал для пуб
ликации воспоминаний земляков и родственников поэта. Однако в
Рязани в это время находился секретарь ЦК П.Н. Поспелов, и бюро об
кома было перенесено. Несколько свободных дней Ю.Л. Прокушев по
святил поездкам в Криушу, СпасКлепики, Туму, общался с 83летней
матерью Гриши Панфилова – Марфой Никитичной. Затем вернулся
обратно в Рязань с уникальными материалами – фотографиями, уче
ническими тетрадями, личными вещами Гриши.
Чем же было вызвано такое внимание со стороны обкома КПСС
к публикации областной комсомольской газеты? Кто такой С. Кэм
рад, чья статья в последующем привела к определенным организаци
онным выводам?
20 и 22 июля 1956 года редактор «Рязанского комсомольца»
А. Бобров опубликовал в газете материал С. Кэмрада «Из крайности
в крайность». Публикация была посвящена первому выпуску альма
наха «Литературная Рязань», где были опубликованы заметки и но
вые материалы о С. Есенине, подготовленные Ю.Л. Прокушевым.
В статье Кэмрад справедливо отмечал, что «слишком редко появля
ются у нас подобные материалы, слишком мало знаем мы еще об этом
«чудесном рязанском поэте» (М. Горький), день смерти которого, по
замечанию А.Н. Толстого, должен быть отмечен трауром в литерату
ре». Однако, писал С. Кэмрад, «оценивая положительную часть пуб
ликации Ю.Л. Прокушева, мы не можем в то же время пройти без
возражений мимо другой, относящейся, главным образом, к периоду
1923–1925 гг. Здесь автору изменило чувство меры, он не смог удер
жаться от искушения и попытался «улучшить» биографию Есенина,
приукрасить ее. Тем самым он впал из одной крайности – в другую.
Зачем же представлять дело так, будто не было в биографии Есенина

471
никакого конфликта, будто не омрачала его жизнь никакая драма.
В биографии Сергея Александровича было немало темного, богем
ного, грязного, что он более или менее стремился преодолеть, – и не
надо скрывать этого. Нет нужды расписывать в скольких «тигулев
ках» сидел Есенин, употребляя его же собственное выражение. В 20х
годах Есенин писал, что в его жизни «такие были ломки, передряги и
вывихи, что я удивляюсь, как это я остался жив и цел». Зачем пере
одевать Есенина в ослепительно белые ризы, когда автор переходит
к последнему периоду жизни поэта. Вместо правдивого, объективно
го исследования, трезвый, вдумчивый анализ заменяет пышносло
вием – и это не менее вредно, чем та ложь о поэте, которая распрост
ранялась до сих пор». Резюмируя, С. Кэмрад писал, что «изучение
Есенина только начинается. Важно вовремя указать на те опасности,
которые ожидают здесь исследователя, найти верный компас, кото
рый помог бы не сбиться с пути».
«Рязанский комсомолец» пригласил читателей принять участие
в дискуссии, посвященной жизни и творчеству С. Есенина. Однако
обком партии не допустил проведения широкой дискуссии. С при
влечением активистов областного литературного объединения
А. Чувакина, Г. Цыганкова, Н. Демкина была подготовлена и в га
зете «Приокская правда» 28 июля 1956 г. опубликована объемная
статья «С чужого голоса». Под лозунгом истинного патриотизма
молодые литераторы встали на защиту С.А. Есенина от «кэмрадов
ской стряпни». Они писали, что «к глубокому сожалению, кроме
досады и осадка, статья С. Кэмрада у читателя вызвать ничего не
может. С. Кэмрад с упорством, достойным удивления, продолжает
повторять старые, затасканные версии о жизни и творчестве поэта,
которые щедро распространялись в печати вскоре после смерти
Есенина и которые ныне справедливо отметаются всеми теми, кому
дорога поэзия С. Есенина». И далее – «малоквалифицированный
автор всячески стремится принизить значение Есенина, исказить
его облик, как будто главное в Есенине не его замечательная по
эзия, а неустройство быта, срывы в личной биографии. Компас Кэм
рада указывает ложное направление, это компас Мариенгофа и Со
сновского. По существу, эта злопыхательская статейка клевещет на
советских людей. Как бы ни старался Кэмрад, которому услужливо
предоставила страницы газета, ему не удастся принизить значение
замечательного литературного наследия Сергея Есенина».

472
 29 июля 1956 г. в «Рязанском комсомольце» была опубликована
заметка «Крайности нет», подготовленная учителем Плахинской сред
ней школы Захаровского района А. Николаевым, который писал: «Ис
пытываешь настоящую радость, когда, разговорившись с рабочим, слу
жащим, колхозником, выясняешь, что твой собеседник интересуется
литературой, любит поэзию, немало стихов знает наизусть. Особенно
«везет» в этом отношении нашему земляку С. Есенину: его стихи за
поминают особенно часто. А ведь о Есенине и его стихах не говорили
на уроках литературы в школе, и томик стихов так трудно бывает дос
тать читателю. Вот почему хочется приветствовать тот сдвиг в изуче
нии творческого наследия Есенина, который произошел за последние
3–4 года. Есенину вернули место в литературе, то самое место, кото
рое он должен по праву занимать. Правильно делают исследователи
есенинского творчества (а их, кстати, пока еще очень немного), отде
ляя «белые розы» есенинской поэзии от «черных жаб». И от этого его
личность не выглядит приукрашенной, как это кажется С. Кэмраду.
И.К. Зелинский, и Ю. Прокушев в должной мере признают заблужде
ния поэта, отмечают теневые стороны есенинского быта. Целесообразна
дискуссия о творчестве С. Есенина на родине поэта».
Вслед за этим материалом была опубликована едкая басня Евге
ния Осипова «Моська в крайности»:

Случилось это А тут – вдруг памятник!

На родине известного И Моську злость взяла.
поэта. – Тяф, тяф, – кричит, –
Вот както Моська Мне это не по нраву.
прыткая одна Воздвигли монумент!
(Из тех, что лают А по какому праву?
на слона Не зря соседки говорят,
С времен Крылова Я обладаю острым нюхом.
постоянно) Покойник водку пил,
Проветриться задумала по слухам,
пойти. А здесь – тяф, тяф, –
Но на привычном цветочный аромат.
моськином пути Ваятель действовал
Встал памятник фальшиво.
негаданнонежданно. Облагорожен хулиган!
Здесь был пустырь, Где битое стекло,
крапива здесь росла… гитарный стон и пиво?

473
 Немедля все свалить ***
к его ногам! Пусть памятника нет
Тяф! – Есенину покуда.
И ответом – смех Живет,
по всей округе. Живет стихов
Тяф! – пленительное чудо,
И грознее смех со всех И моськам, рвущимся
сторон. в печать,
Тяф! – Их голос
Моська захрипела не перекричать.
от натуги.
Еще раз – тяф! – «Рязанский комсомолец»
и дух из Моськи вон. 1 августа 1956 г.

Вот такие кипели страсти 50 лет назад вокруг имени С.А. Есенина.
Газетная полемика в рязанской печати середины пятидесятых отрази
ла, по существу, самую суть широкой общенациональной дискуссии
о роли и месте великого поэта в духовной жизни нашего народа. Отра
зила она и многие противоречия в политическом сознании общества
периода «оттепели», нерешительность и противоречивость позиции
партийных органов в оценке наследия Есенина и необходимости его
возвращения в отечественную культуру и духовную жизнь общества.
Состоялось заседание бюро обкома (присутствовали Ларионов,
Якимов, Бобров, Лапшин, Прокушев, Фролов, Чачин, Гусев, Пахо
мов). Читаем строки постановления от 22 августа 1956 г., бережно
сохраненные для нас работниками отдела по работе с документами
партийных и молодежных организаций Государственного архива Ря
занской области: «Напечатав статью и начав дискуссию, редакция
газеты допустила грубую политическую ошибку. Редактор т. Бобров
нарушил принцип партийного руководства печатью. Не имея реше
ния руководящего партийного органа, вопреки предупреждению сек
ретаря обкома ВЛКСМ не помещать дискуссионные материалы в
газете, они всетаки были опубликованы и начата дискуссия. Редак
ция молодежной газеты заняла ошибочную позицию в оценке жизни
и творчества С. Есенина. Проявила неразборчивость в выборе авто
ра, дав возможность человеку, не заслуживающему доверия, высту
пать на страницах газеты»1.
Что же из себя представлял С.Кэмрад? Из материалов бюро (объек
тивна ли эта информация?) следует, что «Кэмрад в течение десятка

474
лет нигде не работает, ведет обывательский образ жизни. Писал мно
гочисленные письма и жалобы в различные организации. Видно, что
он обозлен и не в состоянии объективно изложить те явления, кото
рые наблюдает». И далее оргвывод: «За опубликование ошибочных
материалов о поэте С. Есенине и организацию дискуссии по этому воп
росу освободить т. Боброва (страдает чванством, зазнайством, высо
комерием, ни грана партийности) от обязанностей редактора област
ной молодежной газеты. Чтобы положить конец дискуссии, обязать
редакцию поместить в газете коллективную статью членов областно
го литературного объединения «С чужого голоса» (статья перепеча
тана в «Рязанском комсомольце 28 августа 1956 г. – Ю.Б.). Утвердить
редактором «Рязанского комсомольца» т. Прокофьева А.С., освободив
его от обязанностей заведующего отделом комсомольской жизни.
Поручить т.т. Чачину, Якимову, Рыжникову в десятидневный срок
внести на бюро обкома предложения о мероприятиях, связанных
с памятью поэта С. Есенина (обнаружить не удалось. – Ю.Б.)»2.
Кстати, это был не первый случай наказания ответственного работ
ника региональных печатных изданий за публикацию материалов по
есенинской тематике. 6 августа 1954 года областная газета «Сталинс
кое знамя» напечатала заметку Г. Шишкова «Организация музея Сер
гея Есенина». Там сообщалось, что «по решению исполкома Рязанс
кого областного Совета депутатов трудящихся и правления Союза
советских писателей СССР в Константинове начались работы по рес
таврации домика, где родился и провел детство поэт Сергей Есенин и
живет его мать Татьяна Федоровна. Под домик подведен новый фун
дамент, проводится покраска стен, сделана железная крыша. Здесь
организуется музей, где будет выставлен ряд вещей и предметов, при
надлежавших лично поэту, его произведения и фотографии. В Кон
стантиновской школе, где учился Сергей, имеется роспись поэта за
полученное в 1908 г. свидетельство об окончании сельской школы. Там
же имеются росписи отца и старшей сестры поэта. В школе хранится
знамя от Московской писательской организации с надписью «Родному
селу Сергея Есенина», врученное в день годовщины смерти поэта». Ука
занный материал автор также передал для публикации в «Литератур
ную газету». 7 августа 1954 года на заседании бюро обкома (присутство
вали Ларионов, Бобков, Якимов, Лапшин) было принято решение –
доложить в ЦК КПСС о дезинформировании автором читателей «Ли
тературной газеты» (№ 80 от 29 июля 1954 г.). Оказалось, что «вопрос о
создании музея С. Есенина директивными органами не рассматривался

475
и не решен»3. На состоявшемся позже, 6 октября 1954 г., заседании
бюро обкома КПСС заместителю редактора рыбновской районной га
зеты «Ленинское знамя» Шишкову Г.И. был объявлен выговор «за пе
редачу материала, не соответствовавшего действительности»4. Каки
ми мотивами при подготовке статьи руководствовался Шишков Г.И.,
представив желаемое за действительное, остается загадкой.
В 1956 году в городе Рязани рядом с городским парком заверши
лось строительство летнего театра. Идя навстречу требованиям об
щественности, горком партии вышел с предложением в областной ко
митет о присвоении ему имени С. Есенина. 9 ноября это предложение
городской партийной организации было утверждено на заседании
бюро обкома КПСС 5. С этого дня филармония носит имя нашего ве
ликого земляка.
12 октября 1957 года под председательством первого секретаря
обкома партии А.Н. Ларионова на заседании бюро обкома КПСС
рассмотрен вопрос «О проведении конференции по изучению ли
тературного наследства поэта С.А. Есенина»6. Было предложено
поддержать инициативу отдела агитации и пропаганды обкома, га
зеты «Приокская правда» и областного литобъединения о созыве в
декабре 1957 года в г. Рязани конференции по изучению литера
турного наследия С.А. Есенина. «Основным докладчиком утвердить
кандидата философских наук Прокушева Ю.Л. Подготовку конфе
ренции возложить на комиссию в составе т.т. Якимова С.Г. (пред
седатель), Кожевникова А.С., Лапшина В.Е., Чувакина А.И., Есе
ниной Е.А., Есениной А.А., Шундика Н.Е., Прокушева Ю.Л., Гурова
А.П., Прокофьева А.С., Кирьянова П.П., Соколова С.Н., Орлова В.А.,
Цыганкова Г.Л., Князева Г.И. На конференцию пригласить писате
лей, критиков, литературоведов, занимающихся изучением творче
ства С.А. Есенина. Направить по этому вопросу записку в Бюро ЦК
КПСС по РСФСР».
30 октября 1957 года состоялось заседание бюро по вопросу «Об
увековечении памяти поэта С. Есенина»7. Как следует из постанов
ления, обком обратился в Союз советских писателей с просьбой рас
смотреть все вопросы, связанные с увековечением памяти С. Есени
на, поставленные в записке т.т. А. Сурковым и К. Зелинским на
секретариате Союза писателей в присутствии представителей рязан
ских общественных организаций. Было предложено «внести в Союз
писателей вопрос о расширении комиссии по изучению литератур
ного наследия поэта за счет введения в нее Якимова С.Г. – секретаря

476
Рязанского обкома КПСС, Чувакина А.И. – председателя Рязанско
го областного литобъединения, Прокушева Ю.Л. – преподавателя
Высшей партийной школы при ЦК КПСС, занимающегося исследо
ванием жизни и творчества Есенина».
Далее в материалах бывшего партийного архива нами было обнару
жено письмо от 21 октября 1957 г. секретаря Рязанского обкома КПСС
Якимова С.Г. в г. Москву на имя Чеботаревской Е.Н., в котором го
ворится, что обком вошел в правительство с ходатайством о созда
нии в г. Рязани литературного музея поэта С.А. Есенина. Зная о том,
что Чеботаревская Е.Н. по завещанию С. ТолстойЕсениной является
хранительницей архива поэта, обком просил передать материалы в му
зей, когда он будет открыт в Рязани 8. Получил ли Якимов какойлибо
ответ, установить пока не удалось.
В июле 1958 г. есенинская тема снова рассматривалась на заседа
нии бюро. Читаем строки постановления: «Считать нецелесообразным
издание произведений поэта С. Есенина. Исключить из тематическо
го плана Рязанского областного книжного издательства на 1958 год
издание книги избранных стихов С. Есенина, а также книги Ю. Про
кушева «С. Есенин – очерк о жизни и смерти». Чувствуете, как снова
пахнуло ветерком 30х – 40х годов? И далее, совсем фантастический
вывод, ставящий все с ног на голову: бюро обкома «считает неправиль
ным, что за последние годы в областной газете «Приокская правда»,
а также в альманахе «Литературная Рязань» публиковались некото
рые поверхностные материалы о жизни и творчестве С. Есенина, в ко
торых творчество поэта освещалось крайне противоречиво. Давая та
кую ненаучную трактовку творчества С. Есенина, редакция газеты
поступила неправильно»9. Таким образом, сам того не сознавая, обком
партии признал правоту публикации С. Кэмрада «Из крайности в край
ность», за которую был снят с работы главный редактор «Рязанского
комсомольца» А. Бобров.
Документы красноречиво говорят сами за себя. А что же в это вре
мя происходило на родине поэта? Интереснейшим документом, по
павшим в мои руки, стала тетрадь записей посетителей дома Есени
ных в с. Константиново, также обнаруженная в хранилищах отдела
по работе с документами партийных и молодежных организаций Го
сударственного архива Рязанской области 10. Записи охватывают пе
риод с 15 июля 1956 г. по 24 января 1960 г. Практически на каждой
странице крик души по поводу необходимости создания домамузея
поэта. Вот некоторые из них:

477
 «В каком жалком состоянии находится дом! Здесь память поэта
покрыта равнодушием и безразличием со стороны обкома партии, об
лисполкома, областного краеведческого музея и других организаций».
«Принять самые решительные меры для спасения всего того, что
связано с именем С.А. Есенина».
«Довольно чувствительных записей. Давайте писать в «Литератур
ную газету», «Комсомольскую правду». Нам кажется, что рязанским
руководителям партии и исполкома должно быть стыдно. Были ли они
здесь?»
«Организация домамузея будет самым дорогим подарком для
советского народа».
«В г. Рязани нет улицы С. Есенина».
«Вызывает недоумение, что у театра им. Есенина вдруг видишь
памятник И.П. Павлову».
«Весь русский народ свято чтит память великого поэта С.А. Есе
нина. Даже в годы, когда его стихи были изъяты из продажи и биб
лиотек, его чтили и знали произведения наизусть. Товарищи руко
водители! Прочтите эту книгу с первой страницы – ведь это не только
просьбы, это вопль народа! И вы обязаны выполнить требования на
рода. Так поторопитесь собрать все, что можно о жизни и творчестве.
Если вы упустите эту возможность, потомки и история вам этого не
простят».
Доходило до того, что некоторые горячие головы предлагали пе
реименовать село Константиново в Есенино. И такие записи до пос
леднего листа тетради: «Как жаль, что здесь все еще не открыт дом
музей. 24 января 1960 г.». Видимо, поэтому партийное руководство
упрятало на долгие годы, с глаз долой, эту тетрадь в архивные зак
рома. Есть в тетради запись, представляющая особый интерес для
есениноведов: «Слишком много воспоминаний связано у меня с
этим домом, с этой усадьбой, с этой семьей, чтобы написать обо всем
этом в беглых строках в этой скромной тетради. Не стану здесь го
ворить всуе и о моей любви к великому национальному русскому
поэту: поэзия его живет в моей душе, как живет она в душе всякого
русского. Я счастлив, что мне вновь удалось, спустя двадцать два
года (с 1937 г. – Ю.Б.), посетить с моими друзьями этот дорогой
для России дом. Ив. Шухов. 7.06.1959 г.».
В домике Есениных, где в то время размещалась сельская библио
тека, вели большую просветительскую работу мать, сестры поэта
Александра и Екатерина, библиотекари Е.П. Ранчина, М.В. Колес

478
никова, В.И. Есенин, преподаватель С.Н. Соколов, друзья детства и
одноклассники П.М. Любушкин и Н.П. Калинкин.
Пророческую запись сделал в августе 1959 года корреспондент
газеты «Советская Россия» Ив. Фролов: «Наш великий, любимый
поэт – всегда в сердцах наших! Будет ему и бронзовый памятник, и
доммузей, и книги, которые отсюда можно будет увезти с собой! Бу
дет все это! Будем стараться, чтобы все это было как можно быстрее...».

Примечание
1
Государственный архив Рязанской области (ГАРО). ФП3. Оп. 5. Д. 25, 29.
2
ГАРО. ФП3. Оп. 5. Д. 25, 29.
3
ГАРО. ФП3. Оп. 4. Д. 1112.
4
ГАРО. ФП3. Оп. 4. Д. 1114.
5
ГАРО. ФП3. Оп. 5. Д. 27.
6
ГАРО. ФП3. Оп. 5. Д. 231.
7
ГАРО. ФП3. Оп. 5. Д. 231.
8
ГАРО. ФП3. Оп. 5. Д. 292.
9
ГАРО. ФП3. Оп. 5. Д. 390.
10
ГАРО. ФП3. Оп. 5. К. 472. Д. 497.

479
480
 Постановления бюро Рязанского обкома КПСС,
связанные с увековечением памяти С.А. Есенина на Рязанской
земле (1956–1957 гг.). Подписаны Первым секретарем
Рязанского обкома КПСС А.Н. Ларионовым.

481
 Книга отзывов посетителей дома родителей С.А. Есенина
в с. Константинове, когда в нем еще не было музея. 1956–1960 гг.
Хранится в Государственном архиве Рязанской области.

482
 Отзыв известного русского писателя Ивана Шухова,
побывавшего в с. Константинове в 1959 г.
(запись в книге посетителей дома родителей С.А. Есенина).

483
 Отзыв о посещении родины С.А. Есенина
делегации чешских студентов
из Московского инженернофизического института. 1958 г.

484
 Отзыв группы курсантов одного из военных училищ
г. Рязани, посетивших дом родителей поэта, где размещалась
Константиновская сельская библиотека. 1958 г.

485
 Отзыв корреспондентов китайской газеты «Жэньминь Жибао»,
побывавших в родном селе поэта в 1959 году
(запись в книге посетителей будущего Домамузея С.А. Есенина).

486
 РЕЗОЛЮЦИЯ МЕЖДУНАРОДНОЙ
НАУЧНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ
«ЕСЕНИН НА РУБЕЖЕ ЭПОХ:
ИТОГИ И ПЕРСПЕКТИВЫ»

Подводя итоги состоявшейся встречи, участники конференции

(около 100 представителей из 20 регионов России и 6 государств) счи
тают необходимым отметить следующие:
1. В ходе конференции состоялось заинтересованное обсуждение
многих актуальных вопросов современного есениноведения (вопросы
биографии и творчества поэта, традиции и новаторство, творческие свя
зи, художественный мир и язык Есенина, вопросы преподавания и изу
чения творчества в школе и вузе, новые архивные разыскания и т. п.).
Тем самым конференция выполнила свою основную задачу.
2. Следует отметить как позитивный факт, что в современном есе
ниноведении сложилось пять основных направлений: академическая,
университетская, музейная, школьная Есениниана и народное есени
новедение. Каждое из них достаточно плодотворно решает внутрен
ние задачи, обогащая есенинскую науку в целом.
3. В то же время следующие проблемы нуждаются в привлечении
более активного внимания:
• Есенин в культурнополитическом и историческом контек
сте эпохи;
• Есенин в общественном сознании России второй половины 20х–
40х гг. ХХ века (Есенин и «есенинщина»);
• Издания произведений Есенина и критика о нём в этот период;
• Издания Есенина, Есенин в литературной критике периода Ве
ликой Отечественной войны и первые послевоенные годы;
• Прижизненная зарубежная Есениниана на языках народов мира
(издания Есенина и о нём);
• Педагогическая, школьная, детская Есениниана. Новые формы и
методы преподавания и изучения творчества Есенина в школе;
• Новые формы популяризации и пропаганды наследия Есенина
в работе с населением и молодёжью, в том числе в СМИ;
• Проблемы музеефикации и мемориализации есенинских памят
ных мест.

487
 4. Считать первоочередной задачей есениноведения завершение
работы над «Летописью жизни и творчества С.А. Есенина» и привле
чение наиболее квалифицированных исследовательских сил к созда
нию «Есенинской энциклопедии».
5. Поддержать в основе идею о создании музея Сергея Есенина и
Айседоры Дункан в Москве на Пречистенке.
6. Выйти с предложением на администрацию ГМЗ С.А. Есенина
о создании Координационного совета есенинских музеев России и
стран СНГ при Государственном музеезаповеднике С.А. Есенина
в Константинове.

488
 Сведения об авторах

1. Алексеева Любовь Фёдоровна – заведующая кафедрой русской

литературы ХХ века Московского государственного областного уни
верситета, доктор филологических наук, профессор.
2. Бердянова Наталья Николаевна – ученый секретарь Государ
ственного музеязаповедника С.А. Есенина (с. Константиново).
3. Блудов Юрий Вадимович – начальник отдела специальной до
кументации администрации г. Рязани.
4. Воронова Ольга Ефимовна – руководитель Научнометодичес
кого центра по изучению и пропаганде наследия С.А. Есенина Рязанс
кого государственного университета им. С.А. Есенина, член Союза пи
сателей России, доктор филологических наук, профессор.
5. Гончарова Антонина Алексеевна – кандидат филологических
наук, профессор кафедры литературы Камчатского университета
(г. ПетропавловскКамчатский).
6. Дзуцева Наталья Васильевна – доктор филологических наук,
профессор Ивановского государственного университета.
7. Дроздков Владимир Александрович – научный сотрудник Ин
ститута мировой литературы им. А.М. Горького РАН (г. Москва).
8. Есаулов Иван Андреевич – директор Центра литературоведчес
ких исследований Российской академии славянской культуры, доктор
филологических наук, профессор Российского государственного гу
манитарного университета (г. Москва).
9. Зайцев Владислав Алексеевич – доктор филологических наук,
профессор Московского государственного университета им. М.В. Ло
моносова.
10. Захаров Александр Николаевич – доктор филологических
наук, ведущий научный сотрудник Института мировой литературы
им. А.М. Горького РАН (г. Москва).
11. Захариева Ирина – доктор филологических наук, доцент Со
фийского университета «Св. Кл. Охридски» (Болгария, г. София).

489
 12. Киселева Людмила Александровна– кандидат филологических
наук, доцент КиевоМогилянской академии (Украина, г. Киев).
13. Корниенко Наталья Васильевна – членкорреспондент РАН, глав
ный научный сотрудник Института мировой литературы им. А.М. Горь
кого РАН (г. Москва).
14. Леонтьев Ярослав Викторович – кандидат исторических наук,
доцент Московского государственного университета им. М.В. Ломо
носова.
15. Малыгина Нина Михайловна – заведующая кафедрой русской
литературы ХХ века Московского городского педагогического универ
ситета, доктор филологических наук, профессор.
16. Маркова Елена Ивановна – доктор филологических наук, ве
дущий научный сотрудник Карельского научного центра РАН (г. Пет
розаводск).
17. Михайлов Александр Иванович – доктор филологических
наук, ведущий научный сотрудник Института русской литературы РАН
(г. СанктПетербург).
18. Мокина Наталия Васильевна – доктор филологических наук,
профессор Саратовского государственного университета им. Н.Г. Чер
нышевского.
19. Паркаев Юрий Александрович – член Союза писателей Рос
сии (г. Москва).
20. Савченко Татьяна Константиновна– заведующая кафедрой
русской литературы Государственного института русского языка им.
А.С. Пушкина, доктор филологических наук, профессор (г. Москва).
21. Самоделова Елена Александровна– кандидат филологических
наук, старший научный сотрудник Института мировой литературы
им. А.М. Горького Российской академии наук (г. Москва).
22. Сафронов Александр Викторович – заведующий кафедрой ли
тературы Рязанского государственного университета им. С.А. Есени
на, кандидат филологических наук, доцент.

490
 23. Солнцева Наталья Михайловна – доктор филологических наук,
профессор Московского государственного университета им. М.В. Ло
моносова.
24. Сухов Валерий Алексеевич – кандидат филологических наук,
доцент кафедры литературы и методики преподавания Пензенского
государственного педагогического университета им. В.Г. Белинского,
член Союза писателей России.
25. Субботин Сергей Иванович – кандидат химических наук, веду
щий научный сотрудник Института мировой литературы им. А.М. Горь
кого РАН (г. Москва).
26. Терёхина Вера Николаевна – кандидат филологических
наук, ведущий научный сотрудник Института мировой литературы
им. А.М. Горького РАН (г. Москва).
27. Щедрина Нелли Михайловна – доктор филологических наук,
профессор Московского государственного областного педагогическо
го университета им. Н.К. Крупской.
28. Шокальски Ежи – доктор филологических наук, профессор Ин
ститута Славистики Польской академии наук (Польша, г. Варшава).
29. Шубникова$Гусева Наталья Игоревна– руководитель Есенин
ской группы Института мировой литературы им. А.М. Горького РАН,
доктор филологических наук (г. Москва).
30. Юшкин Юрий Борисович – научный сотрудник Института ми
ровой литературы им. А.М. Горького РАН (г. Москва).
31. Юсов Николай Григорьевич – председатель Международного
Есенинского общества «Радуница», научный сотрудник Института
мировой литературы им. А.М. Горького РАН (г. Москва).

491